Во всём виноват Компот!

«Нелюбившие любящим станут теперь близки — Чувства мелки, объятья редки, слова резки, Но расстаться — значит скользнуть из Его руки Обнаженным огромным сердцем. В безысходность. На самое ее дно». © Екатерина Султанова

Ближе к двенадцати в зале осталось два стола, и трое гостей расположилось за барной стойкой, пробуя новые коктейли от чудо-бармена Александра. Судя по радостным возгласам, им приходились по вкусу эксперименты друга. ВИПы уже как сорок минут не звали, а прочие столы успешно обслуживала Эрика. Я металась от пустого кабинета менеджера до кухни, попеременно глотая холодную газированную воду и, стараясь казаться не особенно встревоженной, наблюдая за камерами — за одной — той, что была в отдельном зале. Звука не было, но изображение было качественным. Нужный объект как раз сидел напротив, и я могла видеть эмоции на его лице и понять его состояние. Вся компания пила, причём много. Правда, когда я в крайний раз входила в комнату, в состоянии близком к невменяемому был только один мужчина. Он особенно охотно разговаривал, ругался и жаловался. Вероятно, именно из-за него мужчины решили сегодня напиться. Судя по всему, у него случилось нечто скверное в жизни. За эти несколько часов я морально вымотала себя: находясь близко к Урганту, я каждый раз всматривалась в его лицо, пытаясь различить его эмоции и при этом боясь быть застигнутой им или, не дай бог, кем-нибудь из его друзей на этом преступлении, искала скрытый смысл или сигнал во всех словах, произнесённых им (к счастью, он говорил меньше своих товарищей и совсем не смотрел в мою сторону, а то я бы определённо сошла с ума до окончания рабочей смены), и вздрагивала каждый раз, как только ко мне обращался кто-нибудь из его друзей с пространным вопросом вроде «И после этого, вы говорите, что чистая и светлая любовь ещё существует, а?», обращаясь в моём лице ко всему женскому населению планеты. Я смущённо улыбалась и снова сосредотачивалась на одном лишь лице, забывая и не слушая всей той неважной околесицы, которую болтал виновник застолья — Борис Аркадьевич, именно так он попросил к нему обращаться. Ещё в самом начале кутежа Эрика попросила как можно меньше реагировать на слова «дяди Бори» и лучше постараться не вступать с ним в диалог или дискуссию, ибо мужчина довольно резок и прямолинеен и может наговорить, к тому же, колкостей. И я следовала её совету. — Варь, иди покушай и отдохни, — Наташа поймала меня у самых дверей в зал. — Я серьёзно. Эрику я отпущу к двум, ей ещё в школу с утра, так что будем вдвоём справляться. Иди. — Менеджер хлопнула меня по плечу и вышла в гостевую зону. Хоть в ресторане кондиционеры работали отменно, душ во время смены был необходим — как известно, после водных процедур становится не только легче работать физически, но и морально ощущаешь себя несколько отдохнувшим. За пять минут приняв его, я, по давно сложившейся привычке, взяла йогурт, кофе и тосты и уселась на касету для посудомоечной машины у самого крыльца служебного входа спиной к стоянке и лицом к небольшому парку. Ночью всегда проще дышится, мысли генерируются быстрее, и решения появляются внезапно. Не сказать, чтобы это были всегда верные решения, но рождались они с невероятной скоростью. Йогурт к тому времени уже был съеден, и я болтала ногами, наблюдая за танцующими ветками и попивая капучино. За спиной раздался шум двигателя и лязг шин, я обернулась, чтобы увидеть, что за гонщик подъехал к ресторану и остановился у парадного входа. Спустя меньше минуты вышли два мужчины, придерживающие с двух сторон третьего, который отвратительно стоял на ногах. С расстояния, разделяющего служебку и главный вход, я не слышала голосов Урганта и Мартиросяна, но зато без труда понимала всё то, что громким и звучным голосом и заплетающимся языком вещал Борис Аркадьевич. — Я же влюбился в неё братцы, влю-ой-бился, а она, что, значит, воспользовалась мной?! Мелкая потаскушка! Никогда, слышите, — продолжал уверенно он, пока его усаживали в автомобиль, — не верьте малолеткам, особенно красивым студенткам, что они вас любят! Не люююбят, а хотят попользоваться и бросить на произвол, этой, как её, судьбинушки! Суки, в общем, редкостные, — подытожил он, и дверца за ним захлопнулась. Парадный вход располагался с торца здания, в то время как служебный — слева от него в метрах ста. С моей стороны были видны только кусочек лестницы и фигура одного из мужчин. Он, простояв на месте секунд тридцать, направился к стоявшему тому самому автомобилю и, обойдя его, исчез из поля зрения. Лязгнув шинами об асфальт, автомобиль умчался в противоположном от меня направлении. Стало тихо. Скорее всего, компания уехала, не дав мне возможности попрощаться вежливо вслух с Ургантом, и нежно — про себя. Стало оттого пусто. Уже не свободно, как десять минут назад, а именно пусто. Взгляд замер на железных перилах, на которых отражалось буйство раскачивающихся по воле ветра веток. Я усмехнулась, проведя параллель между моим абсолютно ведомым настроением и этими послушными частями деревьев. И правда ведь, что я снова расстроена оттого, что он вновь исчез. И ужаснулась от осознания того, что его исчезновение из поля моей видимости — это естественная ситуация, и куда более ненормальное положение дел — его присутствие «где-то рядом». И, мягко говоря, я осталась удивлённой, услышав краем уха его плохо различимую по отдельным словам речь. Мне кажется? Или это ещё одно проявление моего помешательства на его личности? Я обернулась на звук, но, увы, его обладателя там не было. А вскоре и знакомый голос пропал из моей головы. Здорово, болезнь прогрессирует. Я никогда ранее не то, что никого не любила, но и влюблённости не испытывала, поэтому становится страшно за то, что мой воспалённый разум может выкинуть в будущем. Может, это правильно избегать встречи с ним, отвлекаться на других людей, работу, собственную жизнь, чтобы не провоцировать фантазию придумывать всё новые и новые образы, заставлять мечтать об определённо вещах за гранью реального? Может, Ургант — это моё испытание? На твёрдость, выдержку, силу воли? Это же никак не может быть нужный мне опыт межполовых отношений, ибо он никогда не случится, а только доставит неприятности нам обоим? Зачем нужен такой опыт и кому? Ему ли? Точно нет. Мне? — Куда уж там, — услышала я чётко голос любимого мужчины. — Не надо торопиться, я и сам как-нибудь доберусь. Нет? Ладно, жду, — последнюю букву в слове «жду» Ургант протянул. Я не была уверена, что поступаю верно, направляясь на звук, и тогда, когда спускалась по лестнице и даже тогда, когда, завернув за угол, увидела впереди знакомую спину, обтянутую чёрным пуловером, а в руках пальто. В руках?! — Иван Андреевич, — обратилась к мужчине я предосудительно, — почему вы при таком морозе стоите здесь практически раздетый? Он, словно в замедленной съёмке, развернулся ко мне и, сделав шаг назад, чуть было не оступился и не полетел с порожка. — Что же вы, — бросилась я к нему и схватила за предплечье. — Дайте, пожалуйста, — попросила я, вытягивая верхнюю одежду и насильно пихая руки в рукава. Он лишь, аки безвольная кукла космических габаритов, стоял, изредка пошатываясь. — Почему вы вышли из зала? — поинтересовалась я с осуждением, закончив одевание господина и поправив его шарф на шее. Ургант сморщился и взглянул на меня так, будто только что увидел. — Варя? Я кивнула, сдержанно улыбаясь. — Да, Иван Андреевич, это я. — Ну нет, — безапелляционно заявил он, выпятив нижнюю губу. Напугавшись его тона, я, видимо, невольно изобразила эту эмоцию на своём лице. — Я не Иван Андреич, и не раздет я, мне душно. Душно, — добавил он прискорбно. — В зале? — я пыталась уловить логику в его речах. — Везде. И тошно. — Тошнит? — Нет! Тошно мне, понимаешь, Варя? — спросил он довольно громко и вперился в меня своими большими светлыми глазами. — Почему вы стоите на морозе? — попыталась достучаться до пьяного сознания. — Эх, Варя, Варя, не понять тебе меня, — глубоко и устало вздохнул мужчина. — У вас с утра поднимется температура и будет болеть горло — вот что я понимаю точно, а вам на работу ехать. А ещё будет болеть голова, и вы будете жалеть, что кричали в пьяном виде в общественном месте, — говорила я, выделяя каждое слово, обозначая самое главное тоном: болеть и жалеть. Мужчина смотрел долго и пронзительно. Глаза его на морозе слезились, щетина покрылась инеем, а щёки горели алым цветом. И я натворила то, что совсем недавно сделал сам Ургант: пощупала его ладони. Точнее так: крепко обхватила их своими и стала натирать, пытаясь хоть немного согреть. Перед тем как это сказать, Ургант долго молчаливо наблюдал за моими действиями: — Я обратно не хочу возвращаться. — Там тошно, я помню. Вы такси вызвали? — поинтересовалась я, не прекращая своих манипуляций. — Водитель в дороге. — И отлично. Мимолётно заглянув в зал через окошко в двери, я увидела людей, который направлялись в сторону выхода. — Пойдёмте, — буркнула я и потянула за собой еле передвигающееся создание. — Куда? — спросил Ургант, когда мы уже свернули за угол и попали в более-менее безопасное от чужих глаз место. — Туда, где вас не увидят. — Мне надоело прятаться. Я не человек, что ли? Тоже имею право выпить! — воспылал праведным гневом популярный мученик. — А завтра будете жалеть, — он умолк, медленно, но верно следуя за мной. Единственным местом, где было бы тепло и риск быть застигнутым врасплох практически являлся нулю, была подсобка, которая после ухода завхоза в восемь вечера закрывалась на ключ и не открывалась до его прихода. Ключи лежали в известном для меня месте, поэтому, оставив Урганта на минуту на улице, я вышла вместе с ключами и осторожно провела его к нужной двери. В комнате стоял диванчик, стол с чайником, оборудование для уборки и прочий полезный инвентарь. Налив ему горячего чая, я попросила подождать моего скорого возвращения. После вышла в зал и отпросилась у Наташи «минут на двадцать» по причине неважного самочувствия. Вернувшись, я лицезрела ту же картину, что и перед уходом: мужчина крепко держал чашку двумя руками, расположив её между колен, при этом низко опустив голову и прикрыв веки. Он совсем не двигался и ничего не видел, что дало мне возможность поглазеть на него без риска быть пойманной. Я решила на мгновение, что он заснул, оттого осторожно присела рядом, вытащила чашку с горячим напитком из рук и ощупала их — согрелись. Будь мой внутренний мир — музыкальный инструмент, скажем, скрипка, то я бы ощутила, как прекрасная музыка создавалась прямо сейчас внутри меня. Я заслушалась фантастическим звучанием и, поддавшись желанию, опустила голову на плечо мужчины и прикрыла веки. Творить подобное — дикая опрометчивость. Он мог проснуться, возмутиться и воспылать гневом. Но меня это уже не беспокоило. Стало тепло, спокойно, мирно на душе. Музыка сначала звучала громко, но становилась всё тише и тише — и скоро была абсолютным, практически незаметным фоном, позволив только тогда услышать голос — голос сверху. — Варь, — тело дрогнуло, и я почти рефлекторно отринулась от плеча мужчины, но ощутила тем временем на спине лёгкое касание, почти ветерок, промчавшийся за несколько мгновений — и вот горячая рука прикоснулась к голове, насильно возвращая её в прежнее положение, а после спустилась обратно за спину — Ургант не прикасался ко мне, но до моей кожи, даже сквозь кофту, доходило его тепло. — Я же занят, ты знаешь об этом. У меня есть семья, дети, и им нужен папа. Ты хорошая девочка — я это вижу, и я уверен, что ты испытываешь ко мне самые нежные чувства. Мне приятно осознавать это, правда, — я почувствовала, что последние слова были произнесены с улыбкой на устах, — только ты должна знать, что это дальше не зайдёт. Ты общаешься с моей дочерью, и избегать я тебя не буду, только продумывай наперед все свои действия и их последствия — согласен, это бывает сложно, но так поступают все взрослые люди, потому что жизнь — это очень запутанный и болезненный квест, в котором с некоторыми вещами приходится смиряться, а иначе придётся столкнуться с куда бОльшими проблемами, а в них необходимости никакой и нет, ты скоро сама всё поймёшь, а сейчас просто думай, договорились? — лоб загорелся, словно на нём только что поставили клеймо: мужчина клеймил меня отеческим поцелуем, которым одаривал при мне неоднократно Эрику.