«Выдох. Падаю медленно. По листочку. Слезы мои горьки. По крупицам вбираю смысл, сжимаю зубы, сердце и кулаки, Что не знают, как биться за тех, кто уходит сам. Я тебя прижимаю к легким, потом к губам И отпускаю… © Екатерина Султанова.
Шесть дней спустя
Томка крутилась у зеркала, распуская свои чудные волнистые волосы и расчёсывая их, я доставала вещи из локера и укладывала их в свою большую сумку. — Мы так давно по-нормальному не общались, — заканючила подруга. — У меня были контрольные, подготовка, плавание, — ах да, я купила абонемент и уже дважды на неделе посетила занятия. Прекрасная физическая нагрузка, которая снимает напряжение получше антидепрессантов. — А также ты изменила стрижку, покрасилась в тёмно-каштановый и посетила парочку косметических процедур. — Всё верно, — улыбнулась я, приглаживая локоны, которые теперь стали короче сантиметров на пять — то есть до лопаток. — И зарплату получила. Что-нибудь прикупила? — Чудесное платье кремового цвета — струящееся, нежное и очень милое. — О как. Ты же не выбросила из головы своё обещание? — я смотрела на подругу внимательно, не сразу поняв, о чём идёт речь. — Ты дала клятву, что проведёшь этот вечер со мной. — Я всё помню… — Так вот: условия изменились. Егорушка расстался со своей Дашкой, и теперь ему необходимы друзья и море веселья. И — барабанная дробь — я записала нас на «Вечерний Ургант»! — Огурцова произнесла это так эмоционально и воодушевлённо, заставив меня опешить от подобной реакции. К тому же моё настроение резко опустилось на отметку «ноль, без прояснений, туманно». — Но я же с ночной смены — мне нужен отдых, — вяло аргументировала своё отношение к данной идее я. — Я тоже, но кто-то хороший друг и не будет подводить ни лучшую подругу, ни находящегося в расстроенных чувствах Егора, верно? — Что между ними произошло? — Ты знаешь Егора, он в подробности не вдавался — но, я слышала, она ему изменила. У меня не оставалось никаких шансов на то, что удастся слинять: друга я бросить бы не посмела, другое дело — предложить альтернативу. — Может, где-нибудь соберёмся и посидим? — Конечно, но после записи. — Том, а это точно хорошая идея: идти на шоу? — А что тебя смущает? Все «за», все, кроме Сашки, ибо он на смене, будут. Эрика обещала поторопиться с занятий к нам. И могла ли я отказать, не предъявив какую-нибудь значительную причину? Пожалуй, нет. Да и что может случиться, ведь я всего лишь пойду с друзьями на запись развлекательной передачи — а то, что я вновь увижу его (всё-таки из головы он медленно, но всё же исчезал), — очередное испытание на твёрдость духа и стойкость. Он — ведущий самого популярного юмористического шоу в стране, я — простой зритель, и что нас объединяет? Ничего. Он будет шутить, я по возможности смеяться. А друзья отвлекут меня от лишних мыслей, осмыслений и переживаний. Не могу же я постоянно бояться общения с ним, да и, к слову, риска такого нет. Я не стану его избегать, как и он меня, но и искать встречи определённо не буду. Мы никто друг другу, объединяет нас только общая планета — ну, и галактика. В час двадцать я стояла у КПП и жалела о том, что надела то самое новое платье (спрашивается, за каким хреном? — лёгкое, определённо летнее), так как продрогла до костей, а также о том, что нацепила полусапожки на высоком каблуке (ноги гудели, не давая покоя), и боевой раскрас выдавал меня с потрохами, по крайней мере для самой себя — я никогда, повторюсь, никогда не старалась выглядеть для какого-то эффектно в ущерб себе: если мне неудобно, значит, оно того не стоит, я никогда ярко не красилась и не носила капроновые колготки при нулевой температуре, и я никогда так не боялась встречи с кем бы то ни было. Ещё на первом этаже «Останкино» у меня затряслись руки, начали подкашиваться коленки, и странный узел застрял в пищеводе, а ещё меня подташнивало — но я сбрасывала всё это на волнение. Егор выглядел несколько подавленным, но в себе не закрывался. Серёжа травил байки и сам же громче всех смеялся, а Тома сдержанно улыбалась, оценивая нынешнюю ситуацию как положительную. Ровно как все постепенно расслаблялись в ожидании весёлой программы, так я становилась всё нервознее и нервознее и искренне боялась заискрить, словно обнажённый кабель. Толпа собралась у самой студии, а я ошарашенно осматривалась по сторонам, будто в приступе паники, и плохо осознавала, что в данный момент происходит: вот Тома, стоит рядом, жестикулирует, смеётся, вон Серёжка, приобнимаем за плечи Егора, и они оба улыбаются. Вокруг люди, их много, слишком много, всюду шум. Я видела в фильмах, как некоторые наркотики влияют на сознание: кажется, что действия будто происходят в замедленной съёмке, все чувства обострены. И я испытывала то же в тот момент. Голова пошла кругом и, сославшись на нужду, я ушла в уборную. Там умылась ледяной водой, попила из-под крана и уставилась ошалелыми глазами на своё отражение. На мгновение стало смешно от собственной наивности и глупости: посчитала, что сможешь справиться, глупая девчонка, будто сумела преодолеть эту тупую и бестолковую любовь, что тебе почти наплевать, и пройдёт ещё немного времени — может, недели две-три — и тебя совсем отпустит, станет свободно, хорошо. Внутренности дрожали так, что, казалось, мои чувства только усилились, и никуда мне теперь не сбежать от собственной безысходности — она пожирала меня вместе с моей гнетущей зависимостью. Только теперь никакой нежности, теплоты и заботы — всё превратилось в один огромный страх. Страх увидеть и страх снова потерять голову. Да о чём речь… Я давно самой себе не принадлежу. Мне нельзя находиться здесь, в слишком малом расстоянии от него — я же была такая умница, столь сильная, что приняла решение более никогда его не видеть, не слышать, не знать. А что сейчас делаю? Ищу с ним встречи? Это скверно, плохо, отвратительно. Беру волю и вещи в свои руки и выхожу в коридор, с трудом нахожу лестницу и, держась за перила, спускаюсь, брожу по коридору, не слыша голосов, теряюсь где-то среди сплошных дверей и ответвлений. Этот процесс длится долго — и я, наконец, обессиленная, вновь натыкаюсь на этот самый туалет. Внутри комнаты мне становится тошно, а желудок как будто сжимается, и дикая боль застилает глаза — хочу позвонить кому-нибудь, судорожно ищу сумочку, которую оставила на хранение у Томы. Ругаясь, плетусь по коридору. И вскоре натыкаюсь на постеры, на которых снова его лицо. Мерещится ли мне? Озираюсь кругом — ни души, только его изображения. Изнутри меня выворачивает, хватаюсь за живот и сползаю по стене у какой-то двери. Тихо. Спокойно. Мне дурно, но сообщить об этом никому не могу. Странно, мне помнится, здесь совсем недавно была большая толпа (или вовсе не здесь?), а теперь никого. И мой больной желудок напоминает о том, как давно я не принимала пищу и что сейчас мне будет очень плохо. Орган скручивает в тугой узел, и я тихонько постанываю, прося таблеток у всевышнего. Я старалась припомнить, что же произошло со мной после того, как я в первый раз вышла из уборной. Вот ко мне подбегает Эрика, улыбается, обнимает, говорит, что я невероятно выгляжу, далее — молодой человек, кажется, Александр, Эрика нас знакомит, представляет его как администратора. Он, если я ничего не путаю, сообщает, что редко к ним приходят такие наряженные дамы. Я, наверное, в любой другой момент стушевалась бы или застыдилась — но не тогда, ибо мало чего соображала, всё будто в туманном сне. Он извиняется, сообщая, что его ждёт работа, говорит «увидимся» и скоро исчезает, и я — за ним, только обратно в уборную. Тихонько хныкаю себе под нос, приговаривая «успокойся, миленький, драгоценный мой желудок, совсем скоро всё вновь будет, как и должно быть». — Варвара? — слышу над головой, медленно отрываю голову от коленок и смотрю расфокусированным взглядом от застлавших слезами глаз: надо мной возвышается мужская фигура, которую я припомнить, как бы ни силилась, не могу. Гляжу вверх, моргаю ресницами и ничего, в сущности, не понимаю. — Что с тобой? — интересуется он встревоженно. — Таблетки, — шепчу изо всех сил. — Они в зале, у Томы. Пожалуйста. — Прошу кого-то неведомого и снова опускаю обессиленно голову на колени. Не слышу шагов, движений — разве этот незнакомец не ушёл? Почему он до сих пор здесь? Он не будет мне помогать? — Все эти мысли обрушились, пробирая до мурашек. Зато спустя пару мгновений до моего слуха доходят другие — они, эти шаги, звучат так, будто к подошве обуви прибиты набойки — слишком, чрезмерно громко. Зажмуриваюсь от этих слишком болезненных ударов по моему воспалённому сознанию и прихожу в себя только тогда, когда ощущаю на плечах захват чьих-то рук. — Что произошло? — голос тихий, знакомый — он выводит меня из себя, приводя в чувства. — Девушка, что с вами случилось? — Таблетки, — шепчу. — Она сказала, они в зале. — Так иди за ними, — приказ — казалось, говорящий встревожен не на шутку: ясное дело, едва ли им нужны непредвиденные проблемы на съёмках его программы — вот и нервничает, как бы я тут коньки не отбросила. — Через три минуты начало, — сопротивляется второй голос. — Я сказал: иди за лекарством, — цедит Ургант, не убирая рук с моих плеч. Шаги удаляются. Я вздрагиваю от прикосновения к подбородку и зарёванными глазами смотрю на почти чёткое изображение постепенно доводящего меня до белого каления лица. Вижу его плохо скрываемый шок. Не ожидал, что я опять попаду в зону его видимости? Честно, я не специально. Пытаюсь мимикой показать, что я пришла сюда не для того, чтобы ему докучать, а лишь потому, что не могла отказаться… От чего? От условий Томы, от возможности поддержать друга или от шанса увидеть его вновь? Мысли путались. Выбегает Тома, склоняется перед моим лицом и протягивает таблетку и бутылку воды. Я судорожно глотаю и такими же воспалёнными глазами смотрю на фигуру, стоящую напротив — он отстранился. Спрашивается, зачем? Уйдите все, прошу вас, я истосковалась. Понимаю это ясно только потеряв контакт. Гляжу завороженно, а он, не выдержав и нескольких секунд моего молящего взора, отвлекается и что-то говорит в сторону — подруге. — У неё это хроническое: знаете, приступы обычно бывают от голодания и стресса. Но скоро всё успокоится, так что… — далее не слушаю, что болтает моя честнейшая подружка, ибо, кажется, покрываюсь краской стыда и раздражения, пряча лицо в коленях и молясь, чтобы она прямо сейчас перестала трепаться о моих проблемах с незнакомым человеком! — А в последнее время она была сама не своя: учёба, работа, да и, кажется, она страдает из-за кого-то, — это абзац, Ургант — это первый человек с конца списка, который хочет что-то знать о моём состоянии и моих проблемах! Для чего говорить ему об этом? Неужели Огурцовой голову вскружила близость к публичному человеку, оттого она теперь болтает всякий никому не нужный бред?! — Ваша подруга точно не нуждается в специалисте? — да нуждаюсь, конечно, в психиатре! — Нет, что вы, всё пройдёт, — заверяет Тома. — Простите, мне нужно идти. — Да, да, конечно, спасибо вам, — балаболит Огурцова. Тома садится рядом со мной и спрашивает спустя время. — Легче стало? — Зачем? — пространно вопрошаю я. — Иди на шоу, прошу тебя. — Но мы же собирались… — Том, ты видишь, что я премерзко себя чувствую? Я поеду домой, увидимся в понедельник на работе. — Я бы хотела возмутиться поведению подруги, разозлиться на неё и накричать — но как я потом объясню своё поведение? Снова придётся лгать и выкручиваться? Как осточертело! — Как тебе будет удобнее, — сказала притихшим голосом Огурцова. Она хотела как лучше, аминь. — Варя, как ты? Что произошло? — выбегает запыхавшаяся Эрика и глядит на меня взволнованно, даже испуганно. — Что стряслось? — садится передо мной на корточки и ощупывает. — Я цела, — усмехаюсь. — Том, там уже начинают, тем более Егор остался один — иди в студию, я помогу Варе. Тома смотрит на меня недолго и, кивая, растворяется за дверью, и я слышу чётко: «Встречайте, наш добрый Ивашка, спасший по дороге к вам поклонницу, потерявшую от него же сознание!» Оттого отвлекаюсь, бестолково смотрю словно сквозь все окружающие предметы и часто моргаю. — Варя, это вовсе не дело: сидеть на ледяном полу. Пойдём, — и, придерживая за талию безвольную меня, Эрика идёт вдоль коридора, сворачивает и, повернув ключ в замочной скважине, открывает комнату смежную с ещё одной, практически идентичной. Проводит меня во вторую, усаживает на мягкое кресло и молвит: «Пару минут» и испаряется. Вижу столик, на нём несколько папок, заварник, миска с печеньем, на стенах многочисленные фотографии в рамках, практически всюду изображен Ургант. Отвожу взгляд, роняю его на пол и изучаю рисунок плитки. Эрика входит с тарелкой в руке. — Пюре и куриная котлета на пару, а также компот, — наливает из графина и подаёт в руку. — Пей и ешь, а я посижу с тобой, — от этого обещания я чуть не поперхнулась напитком. — Не стоит, Эрика, мне уже много лучше, поэтому иди на программу. — Варя, — она смотрела на меня, прищуриваясь, словно оценивая, насколько я честна с ней в данный момент. А вот в эту минуту я на самом деле была не лгуньей: мне меньше всего хотелось чьей-нибудь заботы, особенно если человек делает это в ущерб самому себе. — Эрика, — вторила я, слегка улыбнувшись. — Я вызову такси и поеду домой. Прости, что так вышло. — За что извиняешься? — У нас были планы. — Главное — чтобы все были здоровы и в безопасности. Ты уже полностью оклемалась? — спросила она и замолчала, оценивая мой внешний вид. — Нет, определённо нет, поэтому, полагаю, тебе торопиться некуда, всё равно планов больше нет — посидишь здесь часик? Я включу тебе запись в режиме реального времени, а скоро придут ребята и повеселят тебя, а, как ты на это смотришь? — увидев, вероятно, мольбу в моих глазах, Эрика спешно продолжила: — Пожалуйста, я переволновалась за тебя. Будь с нами и в безопасности, пока приступ не закончится. — А что будет потом, спустя этот самый час? Вы меня домой отвезёте? Девушка несколько раз кивнула, добавив. — Папа не против, ему по пути как раз. Ты не возражаешь? — я же от неожиданности подавилась огромным комом возмущения и оттого промолчала. — А мы сначала в парк аттракционов, после — на комедию. Спорить было бессмысленно: Егор нуждался в поддержке друзей не меньше, чем я грезила никогда более не оказываться в замкнутом помещении с объектом моего помешательства. Но я мысленно уступила другу, компании. — Всё-таки такси будет удобнее, да и проблем не доставит. — Варь, папа был свидетелем твоих мучений и теперь не может вот так просто бросить тебя на произвол судьбы, — я тихо усмехнулась, не особенно подавая виду, что всё то, что болтает Эрика, — сплошной глупый бред. — Ладно, — согласилась. — Включай свою шарманку и дуй в зал. — Эрика лучезарно улыбнулась, взяла со столика пульт и нажала на кнопку включения экрана, и появился он, смеющийся с какой-то молодой яркой девицей. Я опустила глаза в пол, ухмыльнулась и глубоко вздохнула, слыша, как за спиной удаляются её шаги. В какой-то момент, сидя на кресле и жуя поданную мне еду, я намеревалась сбежать по-тихому, но желудок снова скрутило, и я оставила свои бесполезные мытарства: подвезёт — значит, так и должно быть, ещё одно испытание, выпавшее на мою девичью долю — должна выдержать пытку им. Будучи одной в комнате, я не особенно размышляла над чем бы то ни было: мысли меня не грызли, и это было определённо в новинку. Так близко к провалу я давно не была, и так просто и спокойно я тоже давно себя не чувствовала. И, кажется, для терзаний был повод: сейчас я сижу одна, никто меня насильно здесь не держит и в любой момент я могу сбежать — теоретически, конечно, и никакой Ургант не привяжет меня к себе и не заставит сесть в его автомобиль — собственно, даже если бы он сейчас был физически рядом, то и тогда бы подобного не провернул: в любом случае, у меня всегда был и есть выбор, но отчего-то, по какой-то неведомой причине, я им не воспользовалась ни разу. Я тупо сижу (именно «тупо», другое слово для описания моего состояния не подходит) и жду его появления передо мной, как бога ждут земные грешники. Надеюсь ли я на что-то? К счастью или сожалению, уже нет. Жду ли чего-то от него? Также ответ отрицательный. Я лишь желаю его видеть. И всё. Но, в отличие от грешников, мне и пощада его не нужна: ни благосклонность, ни внимание. Теперь я полностью свободна от каких бы то ни было ожиданий в его сторону, тем более, даже если я бы мечтала об этом как о благословении божием, всё равно бы ничего в ответ не получила: меня бы не отправили ни в рай, ни в ад, то есть ни «да», ни даже «нет». Нечто среднее и невразумительное. Мой взгляд замер на одной из фотографий, на которой был изображён улыбающийся молодой мужчина, имени которого я не знала, и строящий рожицы — тот, чьё имя засело в моей голове. Я вздрогнула, наконец услышав приближающиеся голоса. В соседнюю комнату вошли, оживлённо переговариваясь, два мужчины и замерли у самой арки входа во вторую — ту, где сидела и глядела на них устало я. — Привет, — произнёс один после непродолжительного, но значительного молчания, — я Саша и я за папкой. — Пожалуйста, — я легонько усмехнулась и встретилась глазами с другим мужчиной. — Это тебе стало плохо? — спросил Саша. Я кивнула. — Как себя чувствуешь? — Спасибо, уже лучше. — На запись пойдёшь? — Она должна была уже закончиться. — Пятничного выпуска, — добавил второй мужчина. Заметив, очевидно, моё замешательство, Саша пояснил: — В четверг, по обыкновению, снимают сразу два выпуска: на четверг и на пятницу, второй чуть продолжительнее, чем на все прочие дни. — Впервые на шоу? — заговорил другой. — Да. — Нравится? — логично было бы ответить нечто в духе «раз я здесь — значит, конечно, нравится»… но… — Те три выпуска, которые я видела, были очень забавными и интересными. Я заметила, как мужчины переглянулись. И зачем я ляпнула эту пустую информацию? — Ладно, нам пора, выздоравливай, — Саша взял папку со стола, и они вышли, оставив меня вновь в одиночестве. Через пару минут мимо меня прошествовала череда девушек. Появился Дмитрий Хрусталёв, который, к слову, в комнату, где была я, не вошёл, а остановился в первой. Не заметив меня, он недолго, но эмоционально говорил по телефону, после вышел. А спустя ещё энное количество времени я услышала женский и мужской голоса — вернее так: первый отчитывался за какой-то предмет, второй — поддакивал, редко вставляя замечания. Словно меня и нет в комнате, они вошли, прошествовали к шкафу у стены, девушка доставала папки, вынимала из них листы и, комментируя, вручала их мужчине, который, судя по выражению его лица, был не особенно доволен от сказанного и продемонстрированного. Он в неудовольствии поджимал губы и сводил брови. — Тогда Элтона мы ставить не будем. — Аня, — он смотрел предосудительно, и это ощущалось в тоне голоса. — Разве сложно было узнать о его отношении заранее, чтобы не перекраивать сюжет рубрики за полчаса на коленках? — Но в интернете нет никакой информации по этому поводу… — вяло защищалась девушка. — А на что мы общаемся с ассистентом? Нет, ну серьёзно, Ань, почему я должен объяснять тебе элементарные правила: не верь журнальным статьям, а только уполномоченному лицу? Всё, идите и исправляйте. — Девушка стремительно удалилась. Мужчина тяжело выдохнул и, отпив из чашки, уселся на диван напротив, пролистывая бумаги, при этом лицо его было напряжённым и недовольным. В комнате долгое время не прозвучало ни слова, были слышны только шелест бумаги и наше дыхание. Я, полагаю, и должна была что-то сказать, но боялась: он казался агрессивным и злым, а мне так не хотелось видеть и ощущать его раздражение — слишком оно ему не шло, было будто напускным, неестественным. — Тебе лучше? — в тот момент, когда Ургант произнёс эти слова, я уже не рассчитывала, что сегодня мы заговорим. — Да. — Рад. — И я. — Мужчина поднял взор своих светлых глаз от чтива и внимательно, чуть сощурившись, просканировал меня — фриссон разлетелся по коже, и я опустила глаза, не выдержав мощной энергетической волны или просто не зная, куда от этих прекрасных очей спрятаться. — Решили подарить мне своё время? Ургант ответил не сразу, но вдумчиво глядел на меня. — Десять минут моего времени не так уж и дорого стоят. — Моего месячного оклада будет достаточно? — Вряд ли. — Тогда в рассрочку дадите? Мужчина прыснул и, прижав кулак к губам, скрыл таким образом улыбку — я её чувствовала. — А если время увеличится? — имела в виду, разумеется, заторы на дорогах. — Уже хочешь продлить? — усмехнулся Ургант. — Тогда мне с вами вовек не рассчитаться. — Сочтёмся, — мужчина улыбнулся и, брякнув чашкой по столу у края близкого ко мне, оставил меня в ожидании. Остальные пятьдесят две минуты до его прихода я не думала ни о чём: ни о том, почему не двигаюсь с места, а жду своего хозяина, как дворняжка, ни тем более о том, зачем вообще нахожусь в ожидании новой встречи, ибо вопросов, которые бы требовали ответа, больше не осталось, одни риторические. С ребятами я не столкнулась ни в коридоре, ни на выходе из КПП, ни на стоянке. Я, послушная и вовсе не заметная, брела за Ургантом, который то и дело останавливался, чтобы пожать кому-нибудь руку или сообщить, что он «бежит, бежит, торопится». Мне бы, возможно, эта мысль и грела бы душу, если бы я не понимала, что эти слова — лишь повод удрать от назойливых зрителей и поклонников, а не истинная причина, по которой он не желает общаться с людьми в данный момент. — Номер помнишь? — я кивнула. — Иди пока, водитель ждёт, я подойду чуть позже. — Снова послушная я направилась к автомобилю, но не осмелилась открыть дверцу и залезть внутрь, не дождавшись владельца. Водитель косо поглядывал на меня из-за лобового стекла, но никаких действий не предпринимал. Процесс ожидания растянулся на двенадцать минут. Я практически очнулась ото сна, когда Ургант, наконец, приблизился к машине. Я молча стояла и наблюдала за тем, как мужчина открывает заднюю дверцу, присаживается и прикрывает её за собой. Спустя несколько секунд дверца отворилась вновь и требовательный голос насмешливо приказал: — Может, ты всё-таки присядешь уже, Варя? Я повиновалась. И, обойдя машину с противоположной стороны, открыла заднюю дверцу и сначала бросила в салон сумку, после стала забираться сама, но я не успела и одной ногой нырнуть в салон, как всё тот же раздражённый голос сказал: — Я могу уснуть в дороге, так что лучше займи кресло рядом с водителем, да и проще тебе будет объяснить подъездные пути. Вылезла, хлопнула дверью и заняла пассажирское сидение. За всю дорогу Ургант не проронил ни слова, а я не могла найти серьёзного повода, чтобы заговорить с ним при его водителе. И, говоря откровенно, сама не знаю, зачем решилась сделать то, что вышло так естественно: обронить в салоне телефон, забирая сумку с заднего сидения — в таком случае, находка выявилась бы сразу, и даже существовала небольшая вероятность, что этот мобильный мне вернут. Правда, я была уверена, что это сделает водитель, оттого, поднимаясь вверх по лестнице и проворачивая ключ в замочной скважине, корила себя за идиотизм реализованной идеи. В хладной квартире я включила радио, дабы хоть немного её оживить и заодно поднять моё настроение. Налила молоко и, бурча себе под нос песню Адель, бродила по комнате в поисках домашней одежды, где-то брошенной впопыхах. Послышался тихий стук в дверь. Думала, показалось, но звук повторился. — Иду, иду, — крикнула я, торопясь открыть. Видимо, Ургант всё же озадачил водителя. Улыбаясь этой мысли, я распахнула двери. И опешила. Конечно же, опешила. Ко мне поднялся, чтобы вернуть сотовый, сам великий и ужасный. Он смотрел в глаза, протягивая ладонь с лежащим в ней гаджетом. Шальная мысль зародилась в голове, и, недолго думая, я схватила мужчину за запястье и потащила внутрь квартиры (на удивление, он не сопротивлялся) со словами: — Пойдёмте-ка. В комнате я уверенно толкнула его в грудь, вынудив упасть на диван. И, воспользовавшись минутной растерянностью, раздвинув ноги, села к нему на колени, ладонями упираясь ему в грудь. Ургант безэмоционально смотрел на меня, но было очевидно, что он ждал, что же сейчас я натворю. — Мне нужно кое-что проверить, — предупредила я и подняла руки выше — по плечам, шее и коснулась лица. — Если это возможно, остановите меня прямо сейчас, — я внимательно вглядывалась в серые глаза мужчины и пыталась прочесть в них что-нибудь. Но то было дело бессмысленное. И я решилась. Закрыв веки, содрогаясь при этом всем телом, приблизилась к его лицу и громко и тяжело дышала. Как только губы встретились с его губами — в ужасе отскочила, ибо будто заряд пробежал — и я ощутила на языке привкус гари. Не открывая глаз, я переждала пару секунд и повторила попытку, но на этот раз была смелее: и вскоре получила разрешение на то, чтобы войти глубже. Он не отвечал, не реагировал никак совершенно, и нотка паники разрасталась во мне. Он не поддерживал и не отвергал, и весь процесс напоминал сцену ленивого изнасилования. Так забавно: я лишь подумала об этом, как эта мысль отрезвила меня и заставила отринуться, разорвать поцелуй. Я открыла глаза и увидела его прикрытые веки, расслабленное выражение лица — в противовес тому, что я наблюдала сегодня ранее. Он дышал мерно и будто не был готов очнуться — не был готов к тому, на что решилась я. И… Я утратила контроль и сомнения, как только сильные мужские руки нежно, но настойчиво обхватили моё лицо и притянули к себе.