«Это новые игры, сражения, мини-войны: Кто кому сдастся первым звонком или утренней смс. Суть не ясна, но одно безапелляционно: Впиться в другого глубже, усесться рядышком и любовно смотреть на срез» © Екатерина Султанова.
Оторваться было сложно, но куда труднее — посмотреть на него с осознанием случившегося. У нас с Ургантом был поцелуй — нежный, чуткий, сладкий, согревший всё моё естество. Поцелуй, имеющий продолжение только благодаря ему — я бы попыталась, но не посмела идти дальше. А он смог, захотел. Мужчина дышал глубоко, его грудь высоко вздымалась, губы раскраснелись — и здесь в моей памяти всплыла та наша первая встреча у него в квартире, когда я так любовно засмотрелась на эти самые губы. Думала ли я, что когда-нибудь прикоснусь к ним хоть на маленькую вечность (а этот поцелуй должен был превратиться в вечность, даже если бы и длился в действительности пять секунд)? Нет, абсолютно точно нет. Наверняка нет. Стопроцентно нет. Не в этой жизни. Не в этом мире. Не между нами. Он чего-то ждал, смотря на меня так, словно мы не закончили. А мы, увы, пришли к финалу. Я скоро поднялась с его колен и выпрямилась в полный рост перед ним, выдержав расстояние в полтора метра, разделяющее его ступни в модных брендовых кроссовках от моих — в домашних тапочках. Проследила за грязными следами, тянущимися из коридора, и перевела взгляд на сидящего — нет, на развалившегося на моём диване мужчину. — Вы наследили, Иван Андреевич, — первые слова дались с большим трудом, но решимость разнести всё здесь находящееся в пух и прах была мощнее неуверенности. В кой-то веке. — Теперь придётся генеральную уборку проводить. Ургант как-то нелепо и растерянно смотрел мне в глаза, будто и не считал нужным слышать тот бред, который с крайне серьёзным лицом сейчас болтала я. — Только полы вымыть, — отстранённо заявил мужчина очень уж тихим и грудным голосом. Он до сих пор не отошёл от поцелуя? — И почистить диван. — Произнесла я, и душа обрушилась, ломая в период падения кости. Господи, как же он удивился моим словам — более того, он был шокирован, в полнейшем недоумении. А мне хотелось завыть, взять гардину и хорошенько приложить Урганта по голове, а после прогнать, дабы больше не лицезреть. — Сейчас я закроюсь в ванной и не буду делать вид, словно принимаю душ, чтобы не мотать счётчики, но я не выйду, пока за вами не захлопнется дверь. И больше не нужно приходить сюда, вы натоптали, Иван Андреевич. Я резко развернулась и в полнейшей решимости устремилась в ванную, но у самой двери меня нагнали и грубо схватили за запястье, отчего я дёрнулась, будто пружинка, и практически налетела на схватившего меня. — Что-то не так? — спросила с интонацией, уместной для женщины с постродовой депрессией. — Что ты, чёрт возьми, делаешь?! — взревел Ургант и дёрнул меня за руку, поманив к себе, как тряпичную куклу. — Пытаюсь, Иван Андреевич, спасти вашу спокойную размеренную жизнь! — из ушей и рта у меня, кажется, валил пар. — Вы не свободны, вы помните об этом? — я готова была сию же секунду разрыдаться, но близость объекта моей досады, гнева и отчаяния блокировала эмоции, демонстрирующие слабость и сожаление. — Я просила остановить меня — я же наивная влюблённая дура, грезящая о вас, но вы о чём думали? Вы же не полагаете, что у нас что-то может быть — связь, к примеру? Она же невозможна: вы заняты, а я не смогу быть с вами, зная, что вы никогда не будете моим — именно моим, исключительно моим. Да, врать не буду, вы очень важный для меня человека, но я единственный ребёнок в семье и делиться не приучена. И вы будете вечно мучиться, придумывать отговорки, лгать, выкручиваться — зачем нам делать нестерпимой жизнь друг друга? В итоге мы устанем и возненавидим — хорошо, если только самих себя. Я категорически не хочу такого исхода, слишком для того я дорожу вами. А теперь, убирайтесь, пожалуйста. — Я рывком высвободила запястье и уже через какое-то мгновение была заперта внутри ванной комнаты. Сползла по двери и, прикрыв ладонями лицо, беззвучно заревела. Входная дверь хлопнула. Я умылась, вытерла лицо полотенцем и медленно дрожащими от нервов руками повернула щеколду. Я не могла рассчитывать на то, что Ургант решит меня провести: он стоял, опираясь на дверь и глядя вовсе не в мою сторону, а на тридцать градусов влево — на свет, идущий из комнаты. Я измученно бродила по его отстранённому профилю — будто передо мной была картина, а не настоящий человек, который должен быть хоть немного взволнованным. Или всё то, что являлось для меня огромной проблемой, для него не значило ровным счётом ничего? Что наш поцелуй — развлечение, абсолютная психологическая пустота? От этих мыслей мне стало спокойнее, появилось ощущение того, что я слишком серьёзно воспринимаю вещи, которые ничего не стоят для других. — Ты забыла добавить, что я поматрошу и брошу, а, Варя? Ты же это воспринимаешь в таком ключе. Для того, чтобы говорить о столь долгоидущих планах, нужно быть, как минимум, уверенной, что эти самые отношение буду иметь какое-то развитие, как считаешь? А уж размышлять с той позиции, что мы будто бы давно любовники — не преждевременно ли это? Может быть, мы ими и не станем. Ты сказала, что дорожишь мною. А кого ты имела в виду? Мужчину, с которым говорила раз пять? Или того, которого ты привела в дом, поцеловала и уже выставила человеком, которого впоследствии будешь ненавидеть за то, что он не сможет разорвать отношения с женой? А ты его хорошо знаешь, этого человека, в которого влюблена? М, Варь? Ты представляешь, с каким человеком ты сейчас общаешься, чего он хочет от жизни, например, к чему стремится, как относится к своим друзьям, женщинам, детям? Что он, в конце концов, думает о тебе и о том, что ты хочешь получить от него? Позволь тебе помочь: ты практически с ним не знакома, Варя, а если и узнаешь — то велики ли шансы, что он окажется именно тем мужчиной, в которого ты влюбилась как дурочка? И ещё ты несколько упускаешь тот момент, что этот самый мужчина до знакомства с тобой прожил немало лет и сформировался как личность, которая совсем не заинтересована в поверхностном мышлении, чувствах. Варя, перед тем, как мечтать окунуться в омут с головой, нужно хотя бы знать координаты этого омута и не фантазировать о том, какой он может быть — не проще ли приблизиться и изучить, используя специальное оборудование? А уже после решить, твой ли это омут или неродной. — Вы правы: я вас практически не знаю, не ведаю, что вам снится и любите ли вы есть по утрам яичницу или кашу. И, говоря откровенно, это не мешает моим чувствам расти во мне. Мне не может быть всё равно, какой вы человек, только мои фантазии не особенно прислушиваются к голосу рассудка — и, вы правы, я уже много чего себе напридумывала — того, что к вам имеет лишь косвенное отношение. Вы должны знать, что такое влюблённость, но и вы не ведаете, что есть женская первая влюблённость. Вы, конечно же, вправе считать, что мои чувства — выдумка, только мне, похоже, совсем не наплевать, что будет с вашей жизнью, семьей, лично с вами. Я чувствую, что готова пренебречь своими ожиданиями ради вашего спокойствия. Я почти ни в чём не уверена, кроме того, что вы должны уйти и не возвращаться. Я не стану вашей проблемой, как бы этого ни хотела. И в этот раз я не выйду, пока ваш запах не выветрится из этой квартиры. Прощайте, — быстрым движением я закрыла двери на щеколду, глубоко вздохнула и осела на пол. Сначала было затишье, которое длилось минуты три, а потом я услышала щелчок замка — и полнейший мрак в ванной, в котором я ещё около получаса провела.13 апреля
Сегодня мы с Егоркой наконец-то смогли выбраться за подарком для Кирюши. Было около часа после полудня, я стояла у бензоколонки, щурясь на весеннем солнце и жуя фруктовый батончик, ожидая друга с оплаченной услугой. Изредка поглядывала на магазинчик с кассами и думала, куда бы в первую очередь отправиться: можно в центральный детский универмаг, а можно сразу поехать к девушке, которая сотворит праздничный торт. Мы с другом уже нарисовали изображение на деньрожденном торте и планировали обсудить все детали с кондитером. Я была в счастливом нетерпеливом настроении, ибо вся эта подготовка к празднествам давала больше энергии, чем само торжество. У колонки напротив стоял симпатичный, блестящий в лучах солнца Порше, который я и рассматривала. У автомобиля находилась женщина, около неё бегала, размахивая ручками, маленькая девочка в симпатичном костюмчике; женщина разговаривала по телефону, слов слышно не было, но зато детские вскрикивания доходили до слуха: ребёнок чего-то требовал и дёргал маму за джинсы. Я снова перевела взгляд на выход из магазина, при этом борясь с нетерпением. И — о радость какая — увидела раскаченную фигуру своего неторопливого друга, который шёл ко мне развязной походкой и, казалось, успел подарить улыбку какой-то блондиночке у красной Мазды. У меня же ноги и руки тряслись от желания скорее отправиться по делам. Я, хмурясь и мысленно приготовшись к отчитыванию, следила за мерным шагом парня, пытаясь взглядом поторопить его и доставить боль. Идти нужно было метров двести, но они тянулись очень долго — от скуки смотрела по сторонам, потом опять на Егора, и в какой-то момент мне почудилось, что за фигурой друга увидела ту, что не должна быть здесь определённо, — хотя, почему бы и нет? Пятница, начало дня, но такое ненужное совпадение. Он только-только вышел из магазина, чёрная косуха была растёгнута, из-под неё виднелась рубашка в коричнево-белый квадрат, синие джинсы, волосы всклокочены, как и всегда, на носу солнцезащитные очки, ярко отражающие свет. Мачо, чего уж там. Поворачиваюсь вбок от идущего ко мне Егора и смотрю куда-то в землю. Ургант, скорее всего, и не заметит. — Варь, твой холодный кофе, — друг тянет мне напиток, а я вздрагиваю от осознания того, насколько громко было произнесено моё имя. Ургант поворачивает голову немного в сторону (раньше он глядел исключительно на автомобиль напротив) и, всё, занавес, замечает меня. Не вижу эмоций на его лице, но очки он приспускает (зачем-то) и вглядывается вновь. Кажется, что обознался? Надеюсь, он утвердится в этом. Но нет, лицо омрачается, словно только что узнал о том, что его разыскивают кредиторы с намерением убить, как минимум. От его взгляда всё моё тело сковывается, превращаясь в нечто сродни железному сплаву. Не хочу больше ловить на себе его взгляд, особенно такой — измученный, уставший, безрадостный. Вместо кофе беру руку Егора и притягиваю к себе, обнимая. Но идея пришла быстро и была непродуманной: в поле моей видимости попадает как раз Ургант, приближающийся к машине, он обращается к женщине, поднимает на руки ребёнка, и малышка тут же успокаивается. Улыбается, говорит что-то дочке, жена убирает телефон от уха и вторит мужу. Выдыхаю шумно и меняю нас с Егором местами — особенная благодарность другу за то, что не сопротивляется, а без слов подчиняется. Одна глупая идея сменяется другой — глупейшей. Разрываю объятия, пару мгновений смотрю в глаза Егору, собираясь с мыслями, и утыкаюсь губами в его губы. Это касание длится секунд десять — это выглядит особенно странным, когда думаю о том, что Ургант едва ли смотрел в тот момент в нашу сторону. Отстраняюсь, но решимости посмотреть назад нет — поэтому забираю напиток, быстро осушаю стакан и выбрасываю в мусорку. Когда заканчиваю, Егор уже в шлеме сидит на своём боевом коне, делаю то же самое, обхватываю парня за талию и шепчу смирно: «Извини». Егор усмехается и нажимает на газ. По торговому центру мы ходим недолго, перед тем как я всё-таки решаюсь оправдать хоть как-то случившееся. Ибо только недопонимания с другом мне и не хватало! — Егор, то, что случилось на заправке, было… — Думаю, у тебя неплохо вышло. — Что? — Ну, он смотрел на тебя. — Кто — он? — я напряглась, боясь услышать его имя. — Тот, для кого было представление. — Ты видел? — выдала я поспешно. Переживать, что Егор мог бы разболтать кому-то (хотя что именно разболтать? Говорить-то не о чем), было никчёмным занятием. Егор — твёрдая стена и опора для меня в течение нескольких лет моей жизни в Москве, лучший мужчина из всех, кого я знаю. И я не уверена, что он имеет понятие, кто такой Ургант и уж тем более кем он приходится Эрике. Егор с ранних лет в боксе и ничем, пожалуй, более не интересуется — ещё мотоциклы и его бывшая девушка. Мы — его компания — редкое исключение в интересах друга. Егор как-то заговорщицки улыбается. — Ты только осторожнее с вызовами ревности, все воспринимают неверность по-разному. — Это было пустое, — призналась я. — Почему же? Я так не считаю. — Мы не вместе. — Трус, что ль? — Нет, просто семейный, — откровения лились рекой. Наверное, я устала скрывать всё то, что так нуждалось в трезвом взгляде. — Ну… Это, конечно, ваше дело, но смотрел он на тебя крайне собственнически. — Егор, я сделала очередную глупость. — Если хотела отвязаться от него — определённо ты сплоховала. — Нет, этим поступком я могла только насмешить его, — уверенно заявила я, выбирая самолёт из целого ряда крутых детских игрушек. — Сразу видно, что опыта общения с парнями у тебя ноль, — взглянула на Егора вопросительно. — Жди, скоро позвонит или припрётся.