Я — снег. Не переживай. Я растаю на рассвете. Подержи меня в секрете. От всех. (…) Ты — ртуть. Но я не боюсь. Я вдыхаю тебя нежно. Чтобы скоро безмятежно уснуть… © «Грустные люди» by «Ночные Снайперы»
Я обернулся на крик. — Стой на месте, не двигайся! Только попробуй! — в самом деле замерев от неожиданности, я был схвачен за руку и полетел спиной к балконной двери. Варвара встала передо мной, тяжело дыша и взирая агрессивно. — Ты не посмеешь сделать это с собой, особенно здесь, это тебе ясно? — девушка злобно шипела, практически упираясь лицом в мою грудную клетку. — Почему ты молчишь?! — резко она упала на пол, а я совершенно растерялся и не успел её подхватить. Тело покрылось ледяным потом, стоило к ногам припасть девичьим рукам. Варя крепко-накрепко сжимала в объятьях мои ноги в районе икр. — Пообещай мне, что с тобой ничего не случится. Ни сейчас, ни позже. Я боюсь потерять тебя. Пожалуйста, Ваня. — До слуха доносились шумные всхлипы. — Нет, не трогай! Лучше поклянись, — я пытался взять её за плечи, но девушка лишь сильнее вцепилась в собственную опору. Держать равновесие становилось всё сложнее, и я вынужден был опереться на пластиковую дверь. — Ты либо уйди навсегда сейчас, либо забудь дорогу обратно. Я так не могу, я устала… — Девушка захлёбывалась в собственных рыданиях, но успокоить её я был не в силах. Я не имел никаких аргументов против её истерики. — Вот скажи мне, зачем издеваться надо мной, снова появляясь на пороге, тем самым разрушая все те нелепые песочные преграды, которые я так отчаянно возводила все последние дни? Тешишь самолюбие? Хвастаешь перед другом своей ручной куклой? Да пожалуйста! Я признаю, что зависима и легкодоступна. Я безотказна для тебя. Но, прошу, избавь меня от боли, если я хотя бы немного не безразлична тебе. Уйди… Вернись домой. И будь там по-прежнему счастлив и здоров. Я не выдержу, если ты опять исчезнешь. Просто потеряю разум… — Варя, — хрипло вырвалось из груди. — Убирайся!!! — нанеся несколько ударов по моим ногам, девушка схватилась за голову. — Чтобы через полчаса твоего духа в этой квартире не было.За несколько часов до
Тринадцать шажков туда и обратно — вот то расстояние, которое разделяет нас сейчас. Это его шагов. А моих — двадцать два с половиной. И потому отрицательно мотаю головой, не соглашаясь с его теорией. И какой раз он подсчитывает эти «шажки»? Третий? Четвёртый? А лицо-то какое самоуверенное. Думает, что это — красивая история, которая не может оставить меня равнодушной и не принять во внимание то, какой господин Ургант романтичный сегодня? Хотя, если он не лжёт — тогда да, стоит признать его нежную душу, а если выдумывает на ходу, чтобы добиться своего, — что это, в таком случае? Типичный мужской приёмчик, игра на женских эмоциях? И я не хочу так просто верить ему. Но, тем не менее, поддаюсь. — Отчего тогда идёшь обратно? Почему бы не подсчитать только в одну сторону? — улыбаюсь лукаво, завороженно наблюдая, как первый солнечный лучик играет на его носу. Ваня забавно морщится, будто тем самым способен прогнать назойливый луч. Смотрит по-доброму, по-родному — так, как умеет смотреть только он. — Всегда должен быть открыт ход к отступлению? — произношу игриво. Ловлю эмоции. Насупился, на лбу пролегла линия, морщины образовались у носа. Знает, что я не фантазёрка. Но, несмотря на это, разрешила себе любить его. А его, чёрт подери, сложно любить. И жить с этим ощущением непросто. А он всё понимает и пользуется умело и несколько наигранно-застенчиво. Он вовсе не скромняга, но ответственно притворяется. И иногда до той степени, что начинаешь этому обману всецело доверять. — Всегда и для всех. Не это ли основополагающий закон свободы? — Но не любви. — Что поделать, нужно выбирать. — Между любовью и независимостью? Он как-то грустно взглянул на меня и, вздохнув, ничего не ответил, лишь уткнувшись щекой мне в плечо. — Вань, как ты считаешь, ты свободный человек? — долгое время мы не произносили ни звука: каждый думал о своём или вообще ни о чём. — Не могу ответить определённо. Нет у меня перманентного чувства. Вот, например, сегодня утром я ощущаю себя царём и господом богом, а вчера весь день был понурым и будто обделённым со всех сторон. — Что с тех пор изменилось? — Сейчас я там, где хочу находиться, и с тем, с кем хотел бы быть. Но так бывает далеко не всегда. — Мужчина затих, выводя кончиком указательного пальца понятный только ему рисунок на моей коже. — А ты свободна? — Нет, — размышлять сейчас на эту тему не приходилось. Я успела передумать всё на свете в период бесконечных ночных бдений. Я, кажется, могла предположить с сотню возможных вариантов развития событий — но я была поражена, увидев на пороге Ваню: его поведение не вписывалось ни в один сюжет мною мысленно прожитый. И, право слово, это было невероятное, чудесное, неожиданно свалившееся на голову счастье. Единственный положительный момент за всю практически неделю нашего отсутствия друг у друга. Он был как бесконечная сахарная пудра, которую у меня всё равно, что бы я ни делала, отберут злые бдительные взрослые, ибо много сладкого вредно для здоровья. И вовсе ничего не значит, что его полное отсутствие — весомый повод перестать улыбаться. Солнцу, широко шагающей весне, милым друзьям. Это причина для того, чтобы поставить жизнь на знак «стоп». Но смириться с таким положением я себе позволить до сих пор не могла. Я должна была отрицать если не его важность для меня, то хотя бы его необходимость. В это он по собственной наивности и невнимательности ещё верил. — Меня обстоятельства сковывают и иногда — люди. Правда, не от всех оков хочется избавиться. Некоторые, например, спасают от собственной воли и желания уничтожить боль внутри. А Ваня меня сковывает, сейчас всё крепче и крепче. Мне, впрочем, действительно пора улепётывать от него со всех ног, прятаться и бояться новой встречи. Но вместо этого я лежу рядом и замираю от каждого его громкого выдоха и вдоха. Что поделать. Я люблю его. Всем сердцем люблю. — Что тебя мучает? — лелейно вопрошает Ургант, влажно целуя локоть. — Ты меня мучаешь, — он, о боже правый, вздрагивает и, перемещаясь на подушках, чмокает куда-то в шею, опаляя и щекоча горячим дыханием. — И сейчас? — чувствую, как улыбается по-кошачьи, а рука бродит по животу и притягивает ближе. Становится тесно. От близости кружится голова, а внизу живота оседает тяжёлая кипящая магма. — О-особенно сей-час, — пальцы уже уверенно прикасаются к клитору. Инстинктивно выгибаюсь в пояснице, а Ваня тем временем успевает войти двумя пальцами внутрь. Выдыхаю, произнося шёпотом, кажется, его имя, но каким-то незнакомым голосом с чужой интонацией. Хватаю его руку, цепляясь ногтями. — Не сто-ит, — голос устремляется на верхнюю ноту, пока пальцы активно двигаются туда-обратно, — на-до-мной измывать-ох-ся, гос-по-дин Ур-ах-гант. Вы жест-ок-ий чело-век. — Ты так считаешь? — он останавливается внезапно, а я резко распахиваю веки и наблюдаю его насмешливое выражение лица и манящие губы. Приподнимаюсь и утыкаюсь в них, руками обхватывая его голову. Мы не целуем, а едим друг друга. Он — мой самый приятный завтрак. — Я могу пойти у тебя на поводу и отстать. — Мы дышим друг другу в лицо, соприкасаясь носами. Мои руки, крепко вцепившиеся в его волосы, дрогнули. — Ты только объясни мне доступно, чего же ты по-настоящему хочешь. — Я не могла разорвать зрительный контакт, в глазах же болезненно зудело: слёзы были готовы окропить румяные щёки. Как сказать человеку, что нужен только он? Вот лишь он один. Его слишком горячие руки, то ласково, то по-звериному прикасающиеся. Его низкий бархатистый голос. Его серые, будто зимнее небо столицы, глаза, изучающие и проникающие куда-то в самое подсознание, и остающиеся там навеки. Его вечно сведённые брови, напоминающие, что намерения у их владельца всё-таки серьёзные, несмотря на то, что глаза хохочут, а губы преображаются в усмешку. Может ли взрослый, умный, рациональный человек принять ответ будто бы взбалмошный и инфантильный, а главное — поверить в него? Увы, ответ однозначен. И Ургант на то не способен. — Хочу больше. Раза три. — Еле-еле сдерживаю рвущуюся улыбку. — Дядя, вы удовлетворить девушку могёте? — Я могу девушке сделать очень больно, чтобы она более такими формулировками не раскидывалась направо и налево. — Что ты… Только у тебя прошу этого, впервые… — Смотрю внимательно, читаю мысли по выражению лица. — Ранее просить не приходилось. — Брови взметнулись вверх, а улыбка из живой и естественной превратилась в застывшую. — Не спрашивали? — увы, сдержать смех в очередной раз не вышло, оттого отстраняюсь от Урганта и, склонясь на бок, хохочу. — За такие заявления, девочка, насилуют, совершенно не тревожась, удобно ли и не затекла ли шея. — Маньяка в студию! — выкрикиваю шутливо. — Встречайте, самонадеянный начинающий секс-маньяк Иван Ургантило! — Мелкая сучка, — и кусает больно в шею, отчего я подпрыгиваю на месте и сразу же попадаю в ловушку из длинных сильных рук. — Давай слово, что после ныть не будешь. — Вы очень высокого мнения о своём порнодаре. — Ты напросилась, Варька. — Я при помощи одного грубого жеста оказываюсь лицом к лицу с мужчиной, прямо под ним. Смотрит так разъярённо, словно мне удалось задеть его чувства. Как вообще можно задеть то, что априори отсутствует? Поэтому его наигранным эмоциям я отказываюсь верить. Полоска жгущих поцелуев от подбородка до шеи. Импровизированная фигурка на самой грудной клетке. От белья я, не выдержав пытки, избавилась самостоятельно, пока Ваня, издеваясь и играя, целовал все части тела, а я терялась в ощущениях. Жарко, горячо до абсурда, холодно, истинный мороз. Мужчина изводил меня, доводил до нетерпения в высшей степени. Я разгорячилась настолько, что готова была, словно подожжёный фитилёк, заискриться, трепыхаясь и волнуясь. Я поддавалась всем корпусом к его губам, выгибалась, удивляясь задней мыслью собственной гибкости и податливости. Я инстинктивно и призывно прислонялась к его телу, а руки с усилием сокращали расстояние между нашими обуянными страстью телами. Когда он вошёл, я была уже на самом пике. Пару фрикций — и меня унесло куда-то в дальние-предальние пространства, безвоздушные, лёгкие, волшебные, несколько эфемерные и наркотические. Ощущения неестественности данного процесса больше не возникало, вместо него, наоборот, родилось какое-то страстное иррациональное желание никогда не разъединяться и однажды умереть с ним внутри, уверенно скользящим в обволакивающей смазке. — На третьем заходе я поверю в существование господа бога, — выдохнула куда-то в висок мужчине.