1 июня
— Ваше фруктовое мороженое. — Вань? — А, да, спасибо. — Беру из рук улыбчивой дамы рожок. — Папа, папа, папа! — Лера хватается за штанину и виснет на ней. — Дочка! — Ну папа, ну дай, — Эрика берёт сестру на руки, и та протягивает ручки к вороту чёрной футболки. — Бесполезно, этот финт с мольбой не пройдёт. — А если так… — Наташа, обогнув старшую дочь, целует в уголок губ. — Пока холодно, но вы на верном пути, леди, — чмокнул Лерочку в лоб. — Попытка номер два, — жена, удержав мои руки вдоль пояса, целует в губы. Слышу звонкий девичий смех, а стоило только Наташе отстраниться — вижу веселящуюся Эрику и перемазанное розовым мороженым дитё. — Какие прохиндейки! — восклицаю, глядя на то, как Наташа салфеткой убирает остатки сладости с лица Леры. — Разводите отца, как вашим душенькам угодно. Совсем за дурака держите. — Ни в коем случае, пап. Тебе так только кажется, — вижу, что Эрика еле сдерживает улыбку. — Мы всей семьёй считаем, что ты серьёзный взрослый мужчина, — подтверждает иронично жена, а старшая дочь поддакивает. — То-то и разводите так азартно, — корчу рожицу обиженного ребёнка. — Пойдём на колесо, деловой мужчина, помнится, ты туда давно просился, — Наташа переплетает наши пальцы, а я оборачиваюсь, ища глазами Нину. И, отыскав, кричу: — Перестань есть сахарную вату, несварение будет! Иди уже к нам, — дочь машет рукой и, взяв очередную порцию сладкой дряни, вприпрыжку устремляется к нам. — Вот веселуху-то ночью нам устроит, с её-то слабым желудком, — обращаюсь к жене полушёпотом. Наклоняюсь к Наташе, когда она молвит негромко: — Гладить по животику до утра будет тот, кто регулярно спонсирует её наличностью для развлечений и яств. А мы с Эрикой будем блаженно сопеть во сне, милый.25 мая
— Именно: как кота-блядуна прогнала, взашеи. Что-то кричала по поводу того, что я порчу жизнь людям. — Что ты самый настоящий скот? — И это, наверное. Не помню точно. Если бы я был хоть немного готов к истерикам подобного толка. Ну, намёк бы дала, что ли, какой. К примеру: сейчас тебе будет очень обидно, всё далее сказанное будет притянуто за уши, а я после обставлю ситуацию так, словно я права, а ты — осёл тупоголовый. Который, на самом деле, ни черта не понял и вообще не знает, почему пришёл в немилость. — Тогда мы бы не собрались, стало быть. — Да, Борь, я сейчас подумал, что, действительно, мы бы не сидели сейчас в этой шикарной русской бане. — Значит, можешь её отблагодарить: от девчонки выискалась польза. — Поехать к ней? — Даже не думай, — вмешался Гарик. — Ты только усугубишь и так дерьмовую ситуацию. — А чего мне остаётся? Напиваться и хлестать с мужиками розовые телеса друг друга? Боря хмыкнул и, не сдержавшись, загоготал. — Согласен: с бабой это делать приятнее. — Но скучнее, — вставил Мартиросян. — И я так думаю, — произнёс и задумался, что я, на самом деле, так и не пришёл к выводу, что тогда между нами произошло, из-за чего возникла эта истерика, что я мог сделать неправильно. Я ничего ровным счётом не понимал, но и разбираться желанием не обладал. Если это точка, то поставленная жирными мажущими чернилами: не хотелось пачкаться в попытке изучить внимательнее. — Значит, за баб мы сегодня пить не будем? — Брр… — сорвалось с губ. — Снова? Нет, давайте без этого. Больше мужские не скупые слёзы мы вытерпеть не сумеем, — изрёк Гарик и грустно улыбнулся. — Как же я затрахался, товарищи, — выдал я, вздыхая.23 мая
Помню бренчание мобильного, на экран которого я одним глазом спросонья взглянула, где высветилось: Светлый. А текст гласил: «Сказал Наташе, что мы на ремонтной. Были в „Кравце“. Ты нажрался, а я огурцом. Ну это ж я. Поэтому припёр тебя в ближайшую квартиру. Найдёшь, где побелку для волос взять? Она здесь повсюду, сыпется. Удачи, Мойдодыр. P.S. Спалось херово.» Семь пропущенных вызовов от контакта «Наташа» — и я резко провалилась в дрёму. Помню, как он стоял у окошка и разговаривал на повышенных тонах. Кожа на лице стала ярко-красной, а нервные пальцы теребили уголок подоконника. Я слышала каждое слово, кашель, молниеносно движущуюся кровь в сосудах, резкий, то надломленный тон, хриплый голос, отчаянные повторения одни и тех же слов. А взгляд был неживым — таким, словно у человека отобрали всё то, что составляло его жизнь. Теперь он мужчина среднего возраста, но у него больше ничего нет, и сил нет, чтобы заслуживать всё вновь. Я помню то мгновение, когда наши взгляды пересеклись. Его — тревожный и отчаянный — и мой — раскаивающийся и понимающий. Мне стало стыдно перед его семьёй за то, что я испортила их быт, что я разрушила их счастье. За то, что они по моей вине несчастны. А также за то, что, в особенности, несчастен он. Я понимала, что теперь он будет испытывать ко мне лишь одно чувство — ненависть. Что боролась за одно, а получила совершенно иное. Сейчас я — главное напоминание о его ошибке. Я и есть его главная катастрофа. Руки покрылись тонкой коркой изо льда, я опустила взгляд в нелепой надежде на то, что превращусь сейчас в воздух или попросту скончаюсь в беззвучном припадке. Его шумное дыхание било набатом в голове, отменяя все другие звуки. И если бы это был последний звук в моей жизни — я бы приняла это как знак того, что мучиться мне этим кошмаром и после смерти. Всегда. И везде. Видеть его лицо, чувствовать дрожание в конечностях и желать перемотать жизнь на несколько месяцев назад, где у всех ещё было всё хорошо, особенно у него. Где не было моей любви и его ноши. Где не было бесконечных оправданий, лжи перед самим собой, предательств и звериной похоти. Где не было нас. Запоздало понимаю, что он говорит мне: — Ты, Варька, не принимай это на личный счёт. Я дяденька взрослый и должен сам нести ответственность за собственные решения. Поддался наваждению, побрёл за его обманчивым мерцанием — оступился, с кем не бывает, хочется спросить? Отвечу: с тем, кто ценит свой выбор, кто бережёт и любит дорогих и близких людей, с тем, кто умеет контролировать собственное либидо. С кем-то, кто не я. Знаешь, напоследок я хотел бы попросить у тебя прощения — не нужно, не мотай головушкой, ты здесь ни при чём, это мой единственный выход. Варя, что с тобой, переставай слёзы ручьями лить. — Он улыбается, а в моей груди будто застывает цемент, и я дышу всё реже и реже, а вскоре и совсем не сумею. — Мне нужно обязательно извиниться за то, что я тебя обманул. Вернее так: сначала я успешно занялся самообманом, а после оболванил и тебя, мою хорошую наивную девочку. Я поддался искушению быть предметом восхищения, любования, обожания — как угодно. Мне льстило, как ты на меня смотришь. В твоих глазах я был шире в плечах, выше ростом, привлекательнее по всем фронтам, умнее, воспитаннее, и, кажется, даже был влюблён в тебя и очарован тобой. Заглянул как-то, и искаженная версия себя понравилась. А разве она могла претить? Ведь человек-совершенство, а не обыкновенный и привычный я, которым мне так надоело и наскучило быть. И я обманулся, наверное, вполне искренне веря, что могу стать таковым. С твоей помощью, разумеется, и, быть может, для тебя. Но мыльный пузырь лопнул, ты прикрыла веки, а в зеркальном отражении был всё тот же я, небритый некрасивый сын семейства с известной фамилией. Я облажался, но за это поплатились другие люди. А это совсем несправедливо. Простишь ли ты меня, девочка моя, пока я могу услышать твои слова? Слёзы остановить я не могла. И Ваню, что страшно, тоже. Потому прошептала. — Я люблю тебя и не стану никогда ни в чём винить. Он кивнул головой. А я проснулась.