Прозваньем - дракон

Жил в Великом море средь лохматых водорослей морской конек - маленькая рыбка, не умеющая быстро плавать, вынужденная целыми днями есть, чтобы не умереть с голоду, и не интересная даже хищным рыбам - уж больно колюча! Тяжело быть слабым! Опасаться рыб и течений, бояться всего — просто на всякий случай, таков удел слабых. Конёк издали наблюдал за детьми Морского Владыки - яркие, могучие (хоть и далеко им было до самого Владыки, что был громаден, ужасающ и прекрасен так, что больно было смотреть) драконы стремительно проплывали мимо, танцевали в шторм, когда маленькие рыбки забивались подальше, а конёк обвивал хвост вокруг какого-нибудь камня, не в силах не глядеть на изгибающиеся, следуя музыке, змеистые силуэты. Повзрослев, дети Владыки покинут Великое море, расселятся по рекам и речушкам, а пока — они танцевали. Драконы слышали музыку стихий, они сами были - стихией, и не повелевали они водами и ветрами - просто воды и ветра сами с радостью следовали их желаниям. И были драконы воплощеньем всего, чего никогда, никогда не будет у крохотного жёлтого морского конька… У Морского Владыки была жемчужина, в которой, как шептались рыбки и утверждали надменные головоногие, хранилась большая часть сил могущественного Дракона. И подумалось однажды коньку: ах, если бы добраться до той жемчужины, получилось бы исполнить то самое, заветное? Уж наверняка сил, заключённых в драгоценность Владыки вод, хватило бы на исполненье мечты конька, и родится на свет тогда новый дракон, не хуже прочих, а жизнь обретёт смысл. Долго копил храбрость конёк, но мечта манила, дразнила змеистым силуэтом с алыми гребнями и яркой чешуёй — драконам ни к чему быть незаметными, у них нет врагов в морях, — сияньем многоцветных глаз… Манила свободой, которая дана драконам, могучим владыкам. И однажды конёк, дождавшись, когда Морской Владыка покинет свой дворец — ведущая ко дворцу вымощенная белым камнем дорога с невысокими витыми столбиками-фонариками, диковинные крылатые изваяния по бокам лестницы, ведущей ко вратам, белый и розовый мрамор самого дворца, изящные колонны, увитые резными цветами и водорослями, мозаичные полы — внутри, яркие фрески, которым не в силах была повредить вода (быть может, их хранила магия Владыки — драконы всегда ценили прекрасное) - дворец, будто плывущий в воде, а не стоящий, вмурованный лавой, на скале. Оказавшееся на дне морском творение расы людей, о которой давным-давно позабыли на суше. Конёк был мал и умел оставаться незаметным — что легко, когда ты слаб, — и сумел проскользнуть мимо грозной зубастой стражи. Там замер в растерянности: где искать жемчужину? Уж наверное, не беря её с собой, Дракон запер свою драгоценность в каком-нибудь ларце. Прикрыл глаза, слушая… и услыхал: жемчужина тихонько пела, вплетая свою мелодию в извечную музыку моря, звала… И он, не раздумывая, последовал зову. Жемчужина лежала прямо на золотом троне (подлокотники и ножки — когтистые лапы, спинка — сложенные крылья, подголовник увенчан головой диковинного зверя с рубинами глаз) и мягко, зовуще светилась, переливалась розовым и серебристым. Забыв себя, конёк потянулся к жемчужине, обвил хвостом… да не удержал, уронил на пол. Жемчужина упала со стуком, покатилась по залу… и на шум мгновенно явилась зубастая стража. Стража не тронула, лишь окружила, не выпуская, дожидаясь возвращения Владыки — пускай тот судит сам осмелившегося покуситься на величайшую драгоценность моря. — Оставьте нас, — прозвучал глубокий голос Владыки. Стража послушно выплыла в окна и двери, занавешенные шёлковыми занавесями-водорослями, меж которых плавала ало-полосатая рыбка-садовник, откусывая лишнее. Морской конек нервно свернул-развернул хвост, мечтая никогда не существовать на этом свете — гнев Владыки Дракона был ужасен, каждый раз Великое море лихорадило, штормило, и даже на изрядной глубине оно никак не могло успокоиться — сколько гибло коньков тогда! Дракон неспешно проплыл мимо — конёк вздрогнул, когда гибкий ус задел его, — устроился на троне, держа в когтях жемчужину. — Приблизься. Что ты можешь сказать мне? — Владыке не возражают, ему нельзя воспротивиться. И конек, подплыв ближе, хотя плавнички отказывались слушаться, через силу прошептал, медленно-медленно светлея под цвет мраморных полов: — Я лишь хотел... стать заметнее. Драконы... это всё, чего у меня никогда не было. И уже не будет... Он так хотел... быть кем-то! — Заметнее? — повторил Дракон, изгибая шею; колыхнулась грива, а свет рыб-светильников мягко заиграл на шипастом гребне. — Разве для того, чтобы тебя любили, надо отказываться от своей сути, так её и не узнав, становиться кем-то иным? Конек склонил голову, почти свернулся в кольцо: слишком тяжел, слишком пугающ — так легко затеряться в глубине Его золотых глаз! — для маленькой рыбки взгляд Морского Владыки. Маленькой рыбки, самой медленной и бесполезной во всем Великом море. Такой рыбке никогда не преодолеть течения, не пройти врата и не стать владыкой неба и вод... — Тёмен тот день, когда дети огорчают родителей… — вздохнул Дракон, и море заволновалось, ощутив печаль Владыки. — Дети ваши — яркие, грозные, могучие драконы... — с горечью возразил конёк. — Кто я, невзрачный, прячущийся в водорослях, пред ними — истинными детьми своего отца? — Разве же не похож? - сказал Владыка Дракон. — Посмотри: изогнутая шея, гребень-шипы, змеистое тело... Дело, впрочем, разве в форме? Как и многие до тебя, ты забываешь о сути, что эту форму наполняет... Едва ли тебе была бы польза от моей жемчужины: то, что часть своих сил я храню в ней — лишь слухи. Магия в душе, а не в вещах, пусть даже самых прекрасных драгоценностях. Но зачем же тогда жемчужина, оберегаемая, как зеница ока, если силу свою Владыка в ней не хранит?.. — Когда живёшь столь долго, - молвил Морской Дракон, угадав мысли конька, — учишься ценить красоту, что не увянет. Потому и ценят каменья и украшенья все драконы... Жемчуг же не мёртвая - живая драгоценность, а оттого — ещё дороже. Тихонько пели витые раковины — розовые, пурпурные, полосатые. Мягко сияла в свете рыб-светильников громадная розовато-перламутровая жемчужина, которую обнимали обсидиановые когти, невольно притягивая взгляд. Какова была раковина, в которой родился такой жемчуг? — Если желаешь — возьми, — Дракон шевельнулся, устраивая свитое кольцами змеистое тело удобнее на драгоценном троне. — Если она нужнее тебе, чем мне — довольно было попросить. Коньку стало вдруг отчаянно стыдно. Владыка когтями свободной лапы перебирал струйки ключа, бьющего из отверстия в стене возле трона. Мелодия мягко утешала, оставляла ощущение светлой печали по чему-то прекрасному, недостижимому… — Прости, Владыка, — сказал конёк, склоняя голову перед Драконом. — Я не должен был пытаться взять то, что тебе дорого… даже если это могло изменить мою жизнь, дав ей смысл. — Ни одна вещь на свете не может дать тебе смысл существования, — возразил Владыка. — Смысл этот, как и что угодно желаемое, можешь дать себе лишь ты сам. Ты желаешь стать драконом; моих сил хватило бы, чтобы изменить твой облик, — конёк встрепенулся, — но чтобы стать кем-то, нужно им быть, твоя суть должна быть сутью дракона. И тогда моя помощь тебе не понадобится — внешний облик сам изменится, соответствуя сути. Ибо суть определяет форму, а не наоборот. И карп обращается драконом лишь в конце трудного пути... — Как мне изменить себя? — тоскливо спросил конёк, понявший, что помочь ему могут, но не будут. — Не изменяя себе, — мягко сказал Владыка — усеянные крохотными жемчужинками усы его чуть подрагивали, читая оттенки колебания вод. — Изменение — это долгий путь, путь к самому себе. Однажды твой путь приведет тебя к желаемому всем сердцем, но для того надобно пройти его до конца, невзирая на бури и шторма, что ожидают всякого идущего. — Я готов! — вскрикнул конёк. — Быть может, — продолжил Владыка, — путь окажется длиннее жизни. Если бы так легко давалось нам желаемое — в мире было бы куда как больше драконов, драконами не родившихся! — Я всего лишь рыбка-неудачник, — прошептал конёк. — Я никогда не научусь быть драконом... Крохотный, незаметный конёк; кто взглянет на маленькую рыбку, когда есть яркие драконы? Великим нет дела до тех, кто мал и слаб... — Ты тот, кем захочешь стать, ты — моё дитя, — в голосе была любовь; когтистые ладони бережно обняли крохотного конька, не успевшего даже испугаться. — Младшее дитя. Тебе не нужно быть драконом, не нужно быть великим и сильным, чтобы я любил тебя. Каким бы ты ни был, кем бы ты ни стал — я буду любить тебя. И морской конёк, младшее, самое невзрачное дитя драконье, позволил себе согреться, раствориться в сиянии золотых глаз, в любви Отца, веря ей, и зная теперь: однажды и его время придет. И когда-нибудь, если только он пожелает, в мире родится новый дракон...