Чужое и наше

      Артём с трудом мог вспомнить, когда именно это началось, когда Слава вдруг перестала выходить из своей комната, говорить с ним, с Артуром, с папой, когда его доверенным лицом вдруг стал Андрей Прохоров. В тот день — что-то ему подсказывало, что это случилось в одночасье — он, должно быть, слишком занят своими бедами, делами и проблемами, чтобы заметить, что Слава ускользает куда-то.       Он лежал на не заправленной кровати — один в их с Артуром спальне, окно открыто настежь, бычок из-под выкуренной сигареты давно полетел вниз, а от него всё равно пахло дымом, как бы он не пытался это спрятать. Артём лежал на своей кровати и глядел в потолок, прокручивая в памяти последние две недели — четырнадцать дней, за которые он успел, считай, потерять сестру. На ум приходил один день: он снова что-то учил, писал конспекты, решал глупые Ванины тесты и не спал всю ночь. В тот день всё было как всегда, но всё было не так. Словно самые маленькие детали в основании их жизни сместились, и теперь какие-то детали остались прежними, но общая картина изменилась до неузнаваемости. Но тогда Артём ещё этого не понимал, тогда он шёл по коридорам штаба от Славы, слушал музыку и пытался не отключиться, потому что он больше не был уверен в том, выдерживало ли его тело такие нагрузки.       Он шёл — но откуда?       Спортивный зал.       Тренировка Славы.       «Точно», — едва ли не крикнул Артём, наконец-то начиная вспоминать.       Спортивный зал, в котором тренируются защитники, пропитался потом и кровью, сочащейся из ссадин и мозолей. Эхо точных ударов по боксёрским грушам следовало за ним по коридору: у окна тренировался Левый джеб, правый кросс, левый хук в голову — свежеиспечённый защитник Марсель, — и косился на Левый прямой в корпус, Правый боковой в бедро — Марья, которую Артёму никогда не хотелось назвать Машей, не похожа она была на Машу, с растрёпанными зелёными волосами и потом на блестящей спине, — с лёгкой улыбкой и огоньком соперничества в глазах. Сестра называла — скорее в шутку, по крайней мере, Артём на это надеялся — их комбинациями ударов вместо имён. Марью это раззадоривало, она била прямее, сильнее, держала спину скруглённой, не теряла прыгучести в устававших коленях. Марсель ложками черпал её стремление оказаться лучше, угодить опытным оперативникам, и проглатывал, не жуя, чтобы не дать огню, особому, свойственному защитникам упрямству и упорству, потухнуть. Через открытые форточки в зал сочился свежий воздух, но терпел неизбежное поражение, попадая в заложники к солоновато-металлическому аромату, идущему от матов на полу, снарядов и тренирующихся защитников. Андрей, коренастый друг сестры, побивший Артёма на первой же (и последней) их тренировке, уложил черноволосого защитника на лопатки. Напряжение между ними можно было резать ножом; Артём слышал крики, перераставшие в склоку, за своей спиной.       Он шёл быстро, сжимая в руке ремешок спортивной сумки сестры, где напитывалась отвратительным запахом её сменная форма, и запах этот въедался в толстую ткань сумки, намереваясь оставаться в ней надолго, пусть и лёгким кисловатым шлейфом. В спортивном зале, должно быть, уже успела начаться и закончиться драка — громкий голос Татьяны, с тщательно скрываемым нетерпением отрабатывавшей свои последние дни перед свадебным путешествием, — заглушил всё и пообещал дать каждому по орехам — и наказание в придачу.       — Погоди, каланча! — слова добрались до его ушей, несмотря на музыку в наушниках-капельках, которые он выудил из глубоких карманов рваных джинсов, стараясь заглушить слова Татьяны и возмущения Андрея и Кали, громкие и резкие, всё ещё доносящиеся из зала. Артём не остановился, но шаг замедлил. Знакомый голос ещё раз назвал его каланчой, и Артём закатил глаза.       — Чего тебе? — держа наушники в кулаке и слыша отголоски строчек Александра Васильева, Артём встал у лестницы. Она подбежала к нему медленнее, чем ему бы хотелось и чем она бы могла.       — Ты домой?       Слава распустила растрепавшийся пучок. Её светлые волосы были мокрыми от пота и липли ко лбу, и она зарылась в них раскрасневшимися от ударов пальцами, блаженно закрывая глаза и массируя голову. В связи с недавним ростом активности пиратом тренировки стали длиннее и жёстче, нагрузка — выше, но императрица Романова со своего трона слезать не собиралась, точно как и терять титул лучшей защитницы в оперативной группе. Тренировалась, как умалишённая, думал себе Артём. Тренировалась недостаточно хорошо, иногда говорила ему Слава.       — Чего хочешь? — посмотрев на сестру свысока, Артём поправил ремешок её спортивной сумки, которую пообещал отнести домой и засунуть в стирку, и потерял всякую уверенность в том, что когда-нибудь, хотя бы изредка, хотя бы раз в месяц, на худой конец, он был «крутым близнецом». Так всегда и оставался младшим братом Славы Романовой, на долю которой выпадали самые интересные события и успех, который даже отец с удовольствием признавал. Слава была защитником оперативной группы, пока Артём — всё ещё обыкновенный хранитель — пытался усвоить материалы всех книг местного штаба (и занимало это у него чертовски много времени).       Слава помедлила перед тем, как стянуть с запястья браслет, явно для тренировок не подходивший.       — Отдай маме, — сестра вложила браслет ему в ладонь — руки у неё были горячие и липкие от пота на волосах, а пара костяшек уже была сбита. — Пожалуйста, Тём.       Артём помедлил прежде, чем убрать браслет в карман тёплой синей куртки, в которой ему всё ещё было слишком жарко, но она была единственной, где рукава всё ещё были по размеру. Длинные руки-плети ударились о бёдра. Артём посмотрел на сестру, прищурившись.       — А сама чего не отдашь?       — Вечером мы с Власом должны…       — Нет. Нет-нет-нет, — Артём вставил наушник в одно ухо и включил песню Мумий Тролль на полную громкость. «Кораллы» били по барабанным перепонкам, но это было лучше слов сестры про её чистую, неповторимую любовь, потрясающего Власа Коэна. — Я не хочу слышать об этом, нет. Не порть моё невинное сознание.       Слава стукнула его кулаком в плечо.       Они стояли, молча смотря друг на друга, слушая песню и эхо ударов, доносящиеся из зала. Слава снова стянула волосы в высокий хвост. Размяла кисти, похрустела пальцами, и Артёма передёрнуло.       Он смотрел куда-то за неё, разглядывал тёмную стену. Перекладины на потолке, то, как свет падал из ярко освещённого зала на тёмные половицы. В штабе было душно. Рядом с тренировочным залом — и подавно. Его не оставляла мысль о том, что если что-то не доставалось ему, оно должно было достаться хотя бы его сестре.       — Перестань меня бить, — Артём засунул телефон в карман джинсов, — это считается, между прочим, за домашнее насилие. Противозаконная штука.       Слава тогда скривилась и покачала головой, вспомнил Артём. Она часто так делала. Иногда даже слишком часто — особенно когда хотела показать, что не хочется считаться с его словами. Едва ли не подпрыгивая во время ходьбы, она ушла, оставив Артёма со своими вещами. «Сделай, сделай, сделай вот это всё, Артём», — передразнил её тогда он, уходя.       В тот день Артём бросил Славину форму в стирку, положил мамин браслет рядом с её шкатулкой, захватил конспекты и книги и снова ушёл. Ему необходимо было двигаться, состоять из кофеина и сахара, чтобы не засыпать, чтобы скорее сдать тесты, скорее расправиться со всем — быстрее, быстрее, быстрее. Артём едва не забыл отцовский «Сильмариллион», который обещал принести Ване.       До встречи с Ваней оставался час, не меньше.       Кофе в чёрной кружке из дешёвой керамики остыл. Мелкие трещинки, пошедшие по её поверхности от излишне высоких температур, привлекали его внимание больше, чем конспекты, торопливо записанные за потоком информации из уст Вани Филонова. Сладость оставалась на тонких губах холодным осадком, шестерёнки в мозгу работали скорее по привычке, чем по собственному желанию. Он сделал ещё два глотка неожиданного сладкого кофе и скривился, отправляя его в желудок.       — Ещё один карамельный латте с кокосовым сиропом?       Бариста, от скуки протиравший кружки на второй раз, с надеждой посмотрел на Артёма. Он был крепким молодым парнем лет двадцати с тёмными волосами и глазами, в которых Артём читал громкое «Помогите». С открытия кафе прошло не меньше трёх часов, и к прилавку за всё это время подходили трижды — и два раза это сделал Артём, чтобы заказать кофе, а потом — чтобы попросить пончики с шоколадной глазурью. Всё остальное время бариста с покосившимся бейджиком откровенно бездельничал, непривыкший к отсутствию посетителей.       — Ага.       Артём всухомятку съел последний пончик и дочитал третью из пяти лекций Вани ещё до того, как бариста закончил с кофе.       Он поставил новую кружку на круглый деревянный столик. Взял грязную в руки. И так остался стоять рядом, переминаясь с ноги на ногу, словно ребёнок, который очень хотел, но так и не решался что-то спросить.       — Учишься где-то? — бариста кивнул на исписанную неровным почерком тетрадь и притащил от соседнего стола деревянный стул. Сел, опираясь грудью на его спинку. — Меня Рэмом зовут. Я тебя тут часто вижу. С девушкой, что ли…       Артём скривился, словно попробовал кислую ягоду, и лицо его свело оскомой:       — С сестрой.       Бариста стушевался. Крутил в руках грязную кружку, и последние капли, смешавшиеся с осадком на дне, так и норовили упасть на и без того грязный пол. Шелест исписанной вдоль и поперёк бумаги был единственным звуком, звучавшим в кафе. За окном пролетали машины, спешили куда-то пешеходы, но до них, сидевших за столом у широкого окна, это доходило слабым отголоском, призрачной тенью. Артём поднял взгляд на баристу, он всё ещё сидел рядом. Бейджик на его рубашке утверждал, что звали его Романом.       — Что учишь? — совсем заскучавший от безделия Рэм заглянул в конспект Артёма. «Серебряные пули», «омега», «убить», «стаи». Сперва нахмурился. После — грустно улыбнулся. — Страж, да?       Артём даже стало его жаль: то, как Рэм произносил эти слова, то, как изменилась его поза, как он вдруг вжал голову плечи, и то, как это не сочеталось с его обычным внешним видом, заставило Артёма даже закрыл тонкую тетрадку, перекрывая её обложку руками.       — Та девчонка, с которой сюда прихожу, втрое круче страж, чем я, — заявил он, сомневаясь в том, что правильно построил предложение — нашёлся умник-хранитель тут. — Надо навёрстывать.       Рэм посмотрел на него с улыбкой. В ней не было понимания, не было того снисхождения, которое Артём получал от тех, у кого были братья или сёстры. Однако Рэм Артёму действительно нравился — может, дело было в том, насколько открытым и расслабленным он оказался, даже пересекая допустимые границы баристы и посетителя, может, дело всё-таки было в том, что улыбка у него было отпадная.       — Можно ещё два пончика?       После он съел не два и даже не четыре пончика; кажется, ещё и коробку с собой в штаб захватил, оставив Рэму чаевые и обменявшись с ним контактами. Бариста в кафе, куда ходили Артём и Слава, оказался хорошим парнем; Артём не до конца был уверен, что оба поняли намерения друг друга верно. К слову, до сегодняшнего дня ни один не написал другому, проскользнула мысль в голове Артёма. В комнате становилось всё холоднее, и вместо того, чтобы закрыть окно, Артём подобрал с пола плед и укрылся им.       В тот день он провел с Ваней несколько часов: начиная с повторения изученного им, заканчивая новым материалом, который Ваня объяснял не так понятно, как ему хотелось бы думать, и тестом, который, Артём мог поклясться, доставлял особо удовольствие Ване. Особенно учитывая то, как долго Артём бился над ним.       Проверял Ваня тест в абсолютной тишине; вообще он настаивал, что все их занятия — это добросердечная дружеская помощь. Стать хранителем получше. Может, даже в оперативную группу попасть. Кто знает. Но несмотря на это, в каждую их встречу Артём немного, совсем чуть-чуть, злился. И на это, как ему казалось, были все причины.       Ваня осмотрел двойной листок в клетку, исписанный вдоль и поперёк, внимательно, делая пометки, как и положено, красной ручкой. Хмурился, всякий раз перед тем, как оставить написанное с излишним нажимом замечание, зачеркнуть ошибку. Тёр переносицу, перечитывая один и тот же абзац дважды, и тяжело выдыхал, не сумев разобрать слово или другое.       — Ладно, — наконец, сказал он, откинув красную ручку на другой край стола, — на четыре с минусом потянет.       Четыре с минусом для Вани ничем хорошим не были, но четыре с минусом от Вани были достойны того труда, который Артём вложил в подготовку к тесту.       — Но если бы ты делал эту смесь, — Ваня ткнул пальцем в уравнение химической реакции на последней странице, предназначение и важность которого Артём не понимал и просто зазубрил то, как оно писалось, — а не просто формулы писал, всё бы взорвалось. И ты тоже.       Ваня снял очки и протёр карие глаза. Артём без слов понял — хранителя из оперативной группы «Дельта» он, после своего неповторимого конфуза при обсуждении оборотней, в своей компетентности убедил и был теперь свободен, как ветер.       И больше напоминать никому об этом не стоило.       Перед тем, как Артём, окрылённый вновь обретённой свободой, вылетел из комнаты, через открытую настежь дверь прошли Виола, которая выглядела так, будто не знала вовсе, что такое сон, и Слава, как всегда довольная и о чём-то увлечённо рассказывающая. Бросив куртки на свободные стулья, они, поздоровавшись с Ваней — и проигнорировав Артёма, — отправились к книжным полкам с удивительным упорством.       — Поможешь нам? — держа в руках стопку из пяти толстых книг, спросила Слава. Говорила она вовсе не про подъём тяжёлых грузов, хоть Артём теперь и тащил шесть книг Виолы к широкому столу. Слава говорила о том, чтобы проштудировать их, найти и обработать информацию и не уснуть через полчаса. Последнее было самой сложной частью.       Артём водрузил книги на стол.       — Ради этого малахольного я не спал последние две ночи, — он забрал книги у Славы под её недовольное мычание и положил рядом с книгами Виолы. Хотелось — совсем немного — остаться и просидеть здесь с ними до самого утра (иначе с Ваней не получилось бы). Хотелось — куда больше — не получить новые знания, не впитать их, как губка, а позволить себе немного отдохнуть (и провести время с Даней, меньшей из двух зол, для разнообразия). — Пойду посплю немного у вас в комнате.       Он схватил сумку с пола и накинул поверх синей футболки тёплую куртку.       — Закончишь — свистни, за кофе хоть сходим.       Слава, усевшаяся за стол и открывшая первую книгу, кивнула. Он знал — дело было в пиратах, терроризировавших город, заставлявших их подрываться посреди ночи и мчаться на вызов. Он был уверен — всё было сложнее, чем Слава позволяла ему думать. Он хотел знать, почему она рассказывала всё, что приходило ей в голову посреди ночи, но умалчивало то, что мучило её не первый месяц. Ещё раз осмотрев добровольно отказавшихся ото сна ребят — клюющую носом Виолу, которая вряд ли одолеет первую из книг, сосредоточенного Ваню, стоявшего над толстым фолиантом, и его Яру, неосознанно, в порыве переживаний хватавшуюся за цепочку на шее, на которой висел тот самый медальон, — он закрыл за собой тяжёлую дверь.       Шумы в штабы затихали. Последние бодрствующие стражи уходили: кто домой, кто — в комнаты оперативных групп. Шаркая пыльными кедами по половицам, Артём шагал в комнату «Дельты», где его ждали одна свободная кровать, один близнец Филонов, один час разговоров с ним про всё на свете (включая то, от чего Артём потом не сможет уснуть) и короткий, но долгожданный сон.       В отсутствие Валентина Артём спокойно говорил только с Даней — тот оказался единственным из близнецов, который сумел перенять отцовское понимание и его такт, которого Ване, честно говоря, часто не доставало — особенно во время их с Артёмом разговоров. Разговор с Даней был коротким, ёмким и отвлечённым — и был оборван тем, что Артём провалился в сон прямо на кровати сестры.       От сквозняка дома стучала закрытая дверь в комнату Славы; стук, стук, стук, Артём прислушивался: может, она ходит там, может, её это так разозлит, что она придёт сюда и накричит на него. Чем лучше Артём вспоминал тот день, тем больше понимал, что всё шло как всегда — размеренно, спокойно, никак происшествий, никаких сюрпризов.       До того момента, конечно, как он пошёл в медицинский корпус к Нине. До того момента всё было так, как раньше.       Тогда Артёму казалось, что проспал он меньше часа. Закрыл глаза и сразу же открыл, но часы на смартфоне уверяли, что между этими двумя событиями прошло три с половиной часа и сейчас стояла поздняя ночь. В штабе было тихо. Единственный звук, раздававшийся в комнате на втором этаже, был звук аппарата жизнеобеспечения, страшного монстра, трубками-щупальцами проткнувшего его подругу. Нина не двигалась. Дышала тихо-тихо. Кожа её была больше похожа на папирус, чем на человеческую кожу, а слова «искусственная кома», «отравление», «найти антидот временно не представляется возможным» вызывали у Артёма рвотный рефлекс.       Откинувшись на старом стуле, ногами упираясь в больничную койку, Артём листал первый том «Властелина Колец», одолженный у Вани взамен на отцовский «Сильмариллион». Артём читал, читал, читал, пока имена хоббитов и название мест Средиземья не превратились в одну непонятную массу, а глаза не начали вновь слипаться. Часы на смартфоне утверждали, что не спать так рано — преступление.       Артём, потянувшись, закрыл книгу и ещё раз посмотрел на Нину. Он вглядывался в её лицо, рассматривал пожелтевшую кожу и трубку, выходящую из её рта…       … пока она, скривившись и избавившись вдруг от щупалец, пронзавших её тело, не начала тереть глаза.       На ней была лёгкая хлопковая рубашка, она казалась ещё белее на загоревшей, светящейся здоровьем коже Нины. Они больше не были в корпусе — всё вокруг было сделано из кирпича, а из окон виднелся красный песок. Если бы Артём не считал это частью его сна, настигшего его неожиданно, обманувшего его сознание, он бы подумал, что они были в Огненных землях.       — Вот что ты на меня пялишься? — пробурчала Нина, и Артём вдруг понял, что уже и забыл, как звучит её голос. — Поспать спокойно не даёшь.       Артём и сам был в светлой хлопковой рубашке, и ему хотелось спать, и он чувствовал щемящий страх внутри — страх за маму, за отца, за Даню, которого давно не видел, и особенно — за Славу, в голове которой зрел не самый лучший план. Незнакомое имя вертелось на языке. Эдзе. Оно сигнальным огоньком горело в мозгу, предостерегая сознание Артёма, желая отвести его от мага? колдуна? План херовый, вспоминал Артём свои слова Слава прошлой ночью, когда стражи и феникс (и даже ведьма) уснули, а близнецы Романовы вглядывались в темноту каменных темниц. Те, кто были заперты там, Артёма почему-то не пугали.       — Твоя очередь, — заваливаясь на кровать рядом с Ниной и выталкивая её на пол, сказал Артём. — Потом Бена буди, а то храпит громче всех.       Артём чувствовал запах духов Лии и удивлялся тому, как они ещё не выдохлись за всё то время, что они провели в этих чёртовых Огненных землях. Слава спала рядом с ней и была похожа на маленького ребёнка с любимой игрушкой, которую однажды пообещали отобрать за плохое поведение. Нина, всё ещё ворча, поднялась с кровати и вышла из комнаты, оставив Артёма спать на её кровати. В Огненных землях было жарко, и Артём чувствовал, насколько сильно ему был необходим душ, как болели мышцы и ссадины, оставленные фениксом по имени Лукас, который по просьбе черноволосого младшего брата с ним днём. Сил ему не хватило даже на то, что стянуть с себя рубашку перед тем, как провалиться в сон.       Аппарат жизнеобеспечения пищал. Нина всё также была проткнута трубками, а кожа была сухой и отвратительно жёлтой, не похожей на её. Миротворец, оставшийся на ночное дежурство, тихо сопел. Артём провёл рукой по лицу и почувствовал влагу на ладонях. Вглядываясь в линию пульса, он всё думал, кто такой Бен и почему он всё ещё помнил ту Лию Вербер, с которой сестра дружила едва ли не прошлой жизни?       До того, как стать стражем, конечно же.       Звук аппарата эхом отдавался в голове Артёма, но это было хорошо, уверял он себя. Если этот раздражающий звук звенит в твоей голове, говорил он себе, значит, с ней всё в порядке. Значит, нет никаких изменений, поправлял его внутренний голос. Нина была похожа на папье-маше, снятое с неё, до того не похожим на прежнюю Нину, выпивавшую с ним отцовский коньяк, пока семья веселилась у Филоновых, и раздававшую ему советы по личной части, было то, что Артём видел перед собой. Набрав в лёгкие достаточно воздуха и набравшись достаточно смелости, он отвернулся от Нины, осматривая тёмную комнату в поисках успокоения. Цеплялся взглядом за пустые — к счастью — койки, за давно не тронутые препараты, за занятый кем-то стол.       Зацепился взглядом и за тонкий, аккуратный женский силуэт, за тем столом сидевший (и совсем недавно здесь не находившийся). У неё были хорошо уложенные волосы по плечи и, как Артём догадывался в плохом освещении, красный кардиган. Миротворец. Волосы отдавали рыжиной в свете настольной лампы. Она достала из стеллажа за собой бутылочку и передала кому-то, усевшемуся ровно напротив неё.       — Каждое утро выпивай по столовой ложке, — говорила женщина, и голос у неё оказался приятным, успокаивающим, словно из детства, — перед завтраком, потом — перед обедом и перед ужином.       Человек напротив аккуратно взял бутылочку в руки, и Артём заметил то ли надпись, то ли грязь на одном из пальцев. У Нины, лежавшей рядом, на пальце, жёлтом и похожем на палец мумии, была татуировка, подходившая ей лучше всяких определений.       Пациент рыжей женщины-миротворца пододвинулся ближе к столу, к лампе, и Артём смог разглядеть его лицо.       Кожа была светлее, чем в его сне об Огненных землях, но она казалась вполне себе здоровой. Уставшей, может быть, но здоровой. Артём побоялся отводить от неё взгляд, вдруг исчезнет, как эфемерное видение. Вдруг ему больше не представится возможности увидеть её такой?       Нина спрятала бутылочку с аккуратной самодельной этикеткой в кармане камуфляжной куртки. Её каштановые волосы были собраны в низкий хвост, и Артём не мог вспомнить, когда он видел её такой в последний раз.       — Поняла, — коротко сказала она и сладко потянулась. Что бы это ни было, здесь Нина вела себя так же, как и прежде, здесь она казалась такой же живой, какой старался помнить её Артём. — Мне так хочется горячего супа, Марта. Представить себе не можешь.       Марта засмеялась, её короткие и звонкие смешки заполнили комнату. Нина улыбалась. Представляете? Артём почти был готов поверить в то, что он сейчас видел, было реальностью. Ощущалось так, будто он, сам того не понимая, отодвинул шторку и заглянул в окно другого мира.       И здесь ему нравилось чуть больше, чем в своём собственном.       — Что же с тобой случилось? — знакомый голос заставил Артёма вздрогнуть. Эфемерные Марта и Нина уступили место постоянному спящему миротворцу, имя которого Артём никак не мог запомнить. Медицинская карточка Нины покоилась в руках Славы. Склонившись над койкой Нины, она бормотала что-то себе под нос. Вид у неё был такой же, как в тот день, когда Нина попала сюда. Разбитая, пустая, переживающая за неё всей душой.       Вспоминать тот день Артёму не хотелось.       — В искусственной коме до тех пор, пока не найдут антидот, — он встал со стула и, всё ещё не выпуская том Толкина из рук, поправил одеяло Нины. Её костлявые пальцы напоминали ему ту самую Смерть с косой.       Слава вздрогнула. Видимо, она даже и не заметила его, сидевшего у конца больничной койки, смотрящего стеклянными глазами на пустой стол, раскрасневшегося и шмыгающего носом, как малое дитё. Сестра оглядела его осторожно. Сперва Артём подумал, что она переживала за него, но позже, заметив выражение её лица, непонимание в глазах, Артём понял — дело было в другом.       Она смотрела на него так, будто он сказал что-то необычайно глупое, новое и совсем не прошенное.       — Кофе хочешь? — спросил Артём ради того, чтобы хоть чем-то заполнить тяжёлое молчание между ними.       Часы на смартфоне уверяли, что кафе с баристой Рэмом откроется через полчаса — они успеют спокойно дойти туда. Слава смотрела на него не просто странно — в таких же голубых, как и у Артёма глазах таилась паника.       — Ты не можешь отказать своему брату, пойдём, — бросая последний взгляд на Нину, аппарат жизнеобеспечения и бесконечное количество цветов, Артём пошёл к выходу из медицинского корпуса. Через миротворца, уснувшего за столом, через место, где ему привиделись незнакомая Марта и такая знакомая Нина. — Яра, пойдём?       И она последовала за ним, оборачиваясь на лежащую в полнейшей беспомощности Нину. А Артём всё думал, где заканчивался сон и начиналась реальность. И сейчас Артём поймал себя на мысли, что, быть может, и сегодня он плохо понимал, где кончался сон и начиналась его жизнь. Может, это всё был длинный ужасный ночной кошмар — это бы объяснило существ, которые напали на штаб, это бы объяснило всё и даже больше.       — Позвоните матери, она волнуется, — сказал отец, выпуская дочь из объятий. Крепко обнимая каждого из детей, сохранял ту строгость, которую Артём у него никогда не мог перенять.       Слава рядом прятала взгляд где-то на фотографиях, на чистых половицах и на собственных почти заживших руках. Она не смотрела не них, но Артём чувствовал, как что-то её тревожило.       — Будет сделано, капитан! — едва не отдал отцу честь, но вовремя вспомнил, какие последствия были у последней такой выходки. Каким бы классным его папа не был, подобного обесчестивания военных традиций он не любил.       — Артём, — строго, но с улыбкой в уголках губ сказал отец. — Оба выглядите так, будто вернулись с задания. — Покачал головой. — Позвоните маме и марш домой.       Когда Артём уходил спиной вперёд от отца, выставив большие пальцы, Слава уже ждала его на улице — вылетела пулей, даже куртку не застегнув. Краем глаза Артём заметил стоявшего в гостиной двух людей: темноволосая женщина и парень чуть помладше, но похожий на неё, как брат похож на сестру. Стоило ему заглянуть в штаб ещё раз (пусть и под недовольное ворчание Славы), гостиная была пуста.       Они вместе дошли до кофейни; Артём неустанно говорил сестре про то, как он устал спорить с Ваней, про то, как они с Леной, наконец, нашли общий язык. Когда они зашли в помещение, в нос ударил запах кофе; Слава замешкалась, словно не знал, что сказать, останавливаясь у прилавка. Артём сам заказывал два карамельных латте — в один попросил добавить немного кокосового сиропа.       — Чего с тобой, Яся? — спросил он буднично, а у самого в глазах — слишком похожих на Славиных — беспокойства больше, чем сахара в его слишком сладком кофе. Славу передёрнуло, и она сделала слишком большой глоток из бумажного стаканчика; кофе обожгло язык, даже Артём заметил.       Вместо ответа она пожала плечами, продолжая через боль на языке пить кофе; Артём смотрел на неё сверху вниз недолго, потом прижал к себе свободной рукой и рукой, в которой держал кофе, указал в сторону дома.       — Ну ничего, мама обещала сегодня твой любимый пирог испечь, — всё также буднично сказал он, и они вышли из кофейни. — Жизнь лучше становится от малинового пирога, правильно?       Артём обнял сестру за плечи чуть крепче; Слава была словно каменная статуя, напряжённая и недвижимая.       В тот день, в тот самый день, когда всё шло своим чередом, когда всё было спокойно и размеренно, когда ничего не выходило за рамки разумного, в тот день всё началось. За окном темнело; в Дубров приходила ночь. Артём резко поднялся на ноги — внутри что-то вздрогнуло, запаниковало, не давало ему больше лежать на кровати и размышлять, глядя в потолок. Ну конечно — конечно! — всё началось тогда, в тот день, когда он увидел странный сон — именно тогда всё покатилось коту под хвост.       Захлопнул окно, да с такой силой, что рама задрожала. В воздухе остался холод и запах улицы — пыль, грязь и выхлопные газы проезжавших мимо автомобилей. Артёму хотелось обрамить мысли, чувства, ощущения в слова, ему хотелось суметь сказать то, о чём он думал. Но никак не выходило сосредоточиться до такой степени, чтобы из бессвязного, нелогичного начинало формироваться целое, организованное — слишком много в этом было души, слишком много в этом было сердца. Скрипнула входная дверь. Зазвенели ключи.       — Артём, ты дома?       Голос мамин: с ноткой недовольства — видно, сразу же наткнулась на его ботинки не на своём месте.       — Сколько раз я тебе про ботинки говорила, Тём, — покачала она головой, снимая пальто. Артём поднял пакеты с пола и неопределённо пожал плечами — ответ всё равно получше того, который вот-вот бы сорвался с его губ.       — Папа задержится на работе сегодня, — сказал Артём и, словно не до конца уверенный, о чём именно говорит, добавил: — Прости.       Мама поправила волосы перед зеркалом, сложила шарф, шапку и перчатки в шкаф (на своё место, передразнил её в своей голове Артём), и они вдвоём прошли в кухню.       — Артур тоже задержится, — сказала она, включая чайник. Вид у неё был уставший: ей бы не помешало взять отпуск на работе и отдохнуть по-настоящему (вполне вероятно, настоящий отдых ни одного из её детей не включал — ни умницу-Артура, ни Славу, не выходившую из своей комнаты, ни бросавшего всё не на своём месте и на полпути к цели Артёма). Она смотрела на холодильник, покрытый магнитами и фотографиями, пока Артём медленно распаковывал пакеты, — позвонил после обеда.       Артём кивнул. Бутылки подсолнечного масла, купленные по акции, поставил на пол между кухонной тумбой и стеной, соду засунул к соли и муке. Шурша упаковками, складывал упаковки с печеньем, булочками и пряниками около хлебницы.       — Значит, ужинать вдвоём будем, — буркнул он, доставая из шкафчика кастрюлю для макарон, которые в первую очередь вытащил из пакета, — подумаешь.       — Втроём, — поправила его мама. Сказала настойчиво, сказала уверенно, да так, что перечить ей нельзя было.       Артём снова пожал плечами — неопределённо и почти лениво:       — Ну не знаю.       Шумно закипал чайник. Мама достала три кружки из ящика и бросила в каждый по пакетику чая. Она что-то говорила — кажется, про Славу, может быть, про них двоих — но Артём почти не слушал. Смотрел за тем, как поднимается столб пара от электрического чайника, смотрел и думал, думал, думал.       Что случилось со Славой? Ну что такого может произойти с человеком за одну посиделку в библиотеке с Ваней Филоновым, что после этого его как будто подменили?       Что случилось сегодня в штабе?       Что-то внутри связывало Славино странное поведение и сегодняшнее нападение, но логичная часть Артёма отмахивалась. Плохое самочувствие Славы (Артём всё ещё не мог называть это «болезнью», как говорила мама — пусть она и имела в виду, скорее всего, обычную простуду) не могло взять и перевернуть мир с ног на голову.       Мама разливала кипяток по кружкам, смотрела на сына выжидающе, пристально, словно ждала от него что-то.       — Что? — спросил он, хмурясь и чувствуя вибрацию телефона в заднем кармане джинсов.       — Пряники открой, говорю, Тём.       Мама ткнула на тарелку, которую успела перед ним поставить. Артём послушно открыл упаковку с пряниками и разложил их — криво, один даже свалился с тарелки. Облизнул губы от сахарной пудры, которой были покрыты пряники, и разблокировал телефон.       На экране появилась заставка: обложка последнего альбомы Fall Out Boy, на которых плевался Артур и которых запрещал ему слушать в их комнате без наушников. Белым прямоугольником висело уведомление: новое сообщение от абонента Влас Коэн.       Нахмурился. Но всё равно открыл.       «Сможешь завтра зайти ко мне с утра? Я хочу передать кое-что Ярославе».       Артём фыркнул; мама посмотрела на него неодобрительно. Она выходила из кухни — видимо, чтобы снова попытаться позвать Славу попить с ними чай. Получалось с переменным успехом: на каждый раз, когда она соглашалась, приходилось два, когда она отказывалась, придумывая самый разные предлоги — от больной головы до полного живота.       «Ладно, в 10».       Отбросив телефон на стол, Артём с особым раздражением откусил пряник. С вареньем. Клубничным. Жуя посыпанный сахарной пудрой пряник с клубничной начинкой, Артём слушал, как мама тихо что-то говорила Славе. На удивление, та отвечала. «Видимо, только со мной говорить не хочет», — пролетела мысль в голове у Артёма. Слушал и понимал, что успеха мамино предприятие не потерпит. Так и будут пить чай вдвоём (оставив пряников Славе), готовить ужин вдвоём (скорее всего, в тишине или неловко разговаривая о чём-то) и вдвоём же его есть (оставив отцу, Артуру и Славе), а потом разойдутся по своим комнатам. Вечер обещал быть томным и бесконечно долгим.