Чужое и наше

      Артём вышел из дома только единожды — и только из-за того, что пообещал Власу подойти к нему. Честно говоря, ему хотелось провести весь день дома, в своей комнате, ему хотелось вторить за сестрой-близнецом. В конце концов, этим он и занимался почти всю свою жизнь. Но обещание, зафиксированное мобильной сетью, всё равно что на камне высечено — уже никак не отвертишься. И теперь, снова оказавшись дома, Артём чувствовал облегчение от того, что в коридорах штаба не наткнулся на Ваню или Даню и теперь не был вынужден сидеть за книгами и разговорами, на которые у него толком не было сил, в библиотеке. Он снова поставил ботинки рядом с полкой — подними он их всего на каких-то пять сантиметров и мама будет довольна. Снова стянул с себя одежду, с трудом заставив себя повесить её на место. Длинная серьга опять зацепилась за шарф — на этот раз, кажется, его. По крайней мере, за тот, который он взял из шкафа в коридоре — значит, точно принадлежавший кому-то из Романовых.       Дома было тихо и прохладно; через открытые окна проникал в дом свежий воздух и бесконечный шум города. От ветра стучала дверь в комнату Славы; стук, стук, стук — методично, размеренно, разбавлено металлическим звоном. Артём глянул на шатающуюся от ветра дверь: она была приоткрыта. Впервые за последние две недели дверь в комнату Славы не была захлопнута и закрыта на замок. Артём бросил сумку на пол около двери в комнату сестры и, пытаясь вытащить зацепившуюся серьгу из уха одной рукой, постучал — формально, исключительно из вежливости — в дверь.       Слава, по теперешнему своему обыкновению, не ответила. Застёжка серьги отпала и с тихим звоном ударилась о пол перед тем, как закатиться под дверь. Судьба, шутливо сказал себе Артём, опуская ручку. Ведь застёжка теперь сломанной серьги, оказавшаяся в комнате не желающей никого видеть сестры — достаточно веская причина зайти в её комнату без спроса, верно?       Пыль на полу лежала толстым слоем, и нельзя было понять, какого цвета были половицы в просторной комнате. Артём понял сразу: это не была комната Славы. Такой комнаты он вообще никогда не видел — ни дома у друзей, ни в штабе, ни в остальном Дуброве. Это была часть, должно быть, когда-то величественного и дорогого дома, но теперь тут можно было разве что снимать низкобюджетные фильмы ужасов. За окном здесь вечерело. Свет падал на грязную мебель, пламя свечи освещало добротно сделанный деревянный стол. За таким бы устраивать пиры горой или хотя бы завтракать свежими пирожками прямо из духовки. За столом сидела женщина. Проводила рукой над пламенем — туда-сюда, туда-сюда, словно не чувствовала тепла огня. Рыжие волосы казались пламенными, а светлая кожа светилась белизной.       Её плечи осунулись, спина сгорбилась. Артёму не нужно было приглядываться, он ясно видел, что прежде аккуратная причёска была растрёпана, а на руках остались грязь и ссадины. Худые ладони дрожали.       Женщина так и водила ладонью над пламенем свечи — и с каждым разом кожа, тонкая, белая, становилась всё ближе к огню.       Артём стоял в дверях, не решаясь пройти дальше, не решаясь заговорить, как-то дать о себе знать. Он смотрел за ней и смотрел внимательно, хоть и не смог бы её остановить, сделай она чего-нибудь глупое. Голубые глаза, не такие уж и зоркие и далеко не всё подмечающее, наблюдали за тонкой рукой; Артём дышал едва-едва, будто если бы он вдохнул полной грудью, рыжая женщина куда-нибудь делась.       Женщина подняла на него своё худое, выразительное лицо, и Артём вздрогнул. У неё были светлые глаза и тонкие брови, очерченные скулы выделялись на светлом лице. Одежда на ней, так же испачканная пылью и кровью (Артём не был уверен, но его не покидало ощущение, от которого сосало под ложечкой), как и её тело, была старомодной — даже для Дуброва. Она была похожа на то, во что не-Слава, которую он видел вчера, сонный и измотанный, на перекрёстке, была одета. Женщина смотрела на Артёма со стальным спокойствием в глазах, как смотрела бы на любую другую естественную часть её обихода.       — Зачем она это сделала? — спросила женщина, глядя ему в глаза. Он не знал, кем она была, он не знал, как её звали, но то, как она смотрела на него, заставило Артёма подумать, что, быть может, он когда-то уже встречались. (Или должны были встретиться). В глазах женщины играло пламя свечи, челюсти были крепко сжаты; дом, погребённый в одиночестве и запустении, был очередной уликой в деле, которое Артём не знал, что был должен расследовать. Пустой, оставленный дом, женщина, будто прошедшая огонь, воду и медные трубы (если огонь покрыл её сажей, вода оставила на ней синяки, а медные трубы оцарапали кожу), и вызов в светлых глазах. Вызов самый опасный — потому что переполненный обидой и потерей.       — Зачем она это сделала? — уже громче повторила женщина, и пламя вздрогнуло. Артём покачал головой.       — Зачем пришёл? — немного резко и, видно, не в первый раз, спросила Слава. Она стояла напротив него, смотрела снизу вверх на него и даже не называла его слегка обидным, но привычным «Каланча». И на больную похожей она была — жива-здорова, только двигается, как сонная муха, отметил про себя Артём.       Он снова застыл. Перед ним больше ничего нереально, не было ничего ненастоящего, не было снов наяву, перед ним была Слава. Яра. Яся. И ещё десяток других имён, которые он придумал для неё за последние семнадцать лет и которые она так не любила. Когда в последний раз они разговаривали лицом к лицу? Не через закрытую дверь, не через сообщения в мессенджерах, а вот так, стоя друг перед другом?       — Артём? — спросила Слава; его имя из её уст прозвучало непривычно, словно она ещё привыкала к нему, словно не произносила его с самого детства, ещё с тех пор, когда не выговаривала «р» и просила маму не выключать свет в комнате на ночь. Его имя прозвучало от Славы так, будто она не была уверена, что должна называть своего брата именно так.       Артём резко нагнулся к кинутой на пол сумке и выудил из кармана книжку.       — Тебе Влас просил передать, — Артём протянул Славе потёртый экземпляр «Из праха восставших». Над оранжевой линией, выделявшей серию из тех, что стояли на Славиных полках, было изображение мальчика, зачитывающегося книгой в сумерках. — Ты у него оставила. Говорит, на самом интересном месте остановилась.       Слава осторожно и неуверенно взяла в руки книгу: на чёрной части остались белые полосы от сгиба корешка, некоторые страницы были загнуты; Слава принялась осматривать её так, будто видела в первый раз в жизни.       — Ты только не тряси её особо, — Артём вытащил из уха серьгу и принялся растирать оттянутую мочку, — Влас твой туда какой-то конверт засунул. Романтик хренов.       Он хохотнул над собственной шуткой; Слава даже бровью не повела. Он ждал, когда она стукнет его кулаком в плечо и даст подзатыльник, но сестра разглядывала книгу, читала описание, водила пальцем по корешку, по загнутым страницам.       — Если не забыла, это раньше и моя комната была, — обиженно отозвался Артём, так и не сумев разобраться с серьгой. Артём помнил, как раньше, когда он ещё не переехал в комнату к Артуру, они сидели на Славиной кровати и читали сказки, играли в карты, ругались. В этой комнате прошла часть детства, и теперь она была Славиной — это Артём давно понял и принял. В этой комнате Слава теперь себя запирала от жизни, от друзей, от семьи и от него — это принимать не хотелось. — И я всё ещё твой брат.       — Младший.       — Мы близнецы. Гетерозиготные. Разница не важна.       Артём развёл руками, мол, тут же не с чем спорить, и Слава улыбнулась. Криво, странно, но впервые за долго время на её лице была улыбка. Близнецы стояли в дверях комнаты, и на их лицах, больше не так уж и похожих, играли одинаковые улыбки. Слава молча взяла из рук Артёма шарф с прикованной к нему серьгой. (Может, подумал Артём, стоит перестать носить эту дурацкую серьгу). Лицо у неё было бледное, немного уставшее, сосредоточенное. Светлые брови сведены, губы поджаты, всё внимание отдано запутавшимся ворсинкам шарфа. Раз, два, пальцы ловко справляются с задачей, три — и в руках у Славы освободившаяся серьга и слегка покоцанный шарф. Ну конечно, это ведь Слава — раз, два, три, и готово.       — Передай Власу спасибо, — тихо сказала она и, зажимая между плечом и рёбрами книгу с торчавшим из неё белым конвертом, вывела брата из комнаты. Добавила, перед тем, как закрыть дверь на замок, словно это стало вдруг важным: — и тебе, Артём, спасибо.       Защёлка сработала. Слава осталась в своей комнате, Артём — стоять посреди коридора под дверью со сломанной серьгой в руке и шарфом, упавшим на пол. Теперь-то он точно перестанет носить эту дурацкую серьгу — и достанет другую. Слава поговорила с ним, пусть и недолго, пусть и бросила пару фраз, но поговорила, и это значило, что всё было не так плохо, как он позволил себе думать.       Артём бросил шарф на полку в шкафу, взял сумку в руки и поплёлся в свою комнату. Артурова половина, как всегда, была убрана: застеленная кровать, книги, диски и зарядки на своих местах — красота. Артём кинул сумку к куче, образованной из покрывала и пледов, которые когда-нибудь лежали на его кровати, а сам завалился в скрипящее рабочее кресло. На столе лежали стопками книги; некоторые он давно обещал вернуть в библиотеку штаба, но прошло столько времени, что ему было стыдно появляться с ними даже рядом с библиотекой. Две исписанные толстые тетради валялись посреди стола, закиданные сломанными карандашами и не пишущими ручками — с утра Артём искал зарядку для телефона, которую оставил в сумке, как раз среди кладбища неисправной канцелярии.       Сегодня он не занимался в библиотеке штаба, не занимался в отцовском кабинете, даже в гостиной штаба не занимался, но это не значило, что проверка знаний не приближалась, а в голове сами собой откладывалась новая информация. Кряхтя, он открыл верхнюю тетрадь — тёмно-синюю, которую завёл всего-то месяц назад, когда закончил с историей стражей и Дуброва. Первые десять страниц Артём знал наизусть; чего там сложно — русалки, мавки и водные нимфы. Что одна, что вторая, что третья — злобные мстительные твари, кровожадные до ужаса, каждая по-своему некрасивая и по-своему привлекательная. Ладно хоть в Дуброве они не были такими частыми гостями.       В отличие от следующих ребят, страницу для которых Артём от скуки разрисовал маленькими разноцветными феями, которые были больше похожи на бабочек с толстыми тельцами и кривыми крыльями. На разворот Артём вывел острое «Фейри». Конспект занял страниц пять, исписанных убористо и старательно и, что самое главное, совершенно неразборчиво. Артём помнил, как потратил на него целое утро после того, как поспорил с Ваней после его ночного дежурства. Писал он с остервенением, пропуская буквы и некоторые слова, но при этом, с наибольшим энтузиазмом со дня принятия клятвы. Ссоры с Ваней Филоновым придавали больше стимула учить, понимать и узнавать, чем любые мотивационные посты в интернете. Артёму хотелось утереть ему нос — хотя бы разок.       Он пробежался взглядом по конспекту; сразу было понятно, что половина вылетела из его головы едва Артём поставил последнюю точку. Он помнил, что фейри были гавнюками — честно, были подонками, каких только поискать. Артём особенно помнил, как Марк рассказывал им со Славой про случай с уборщиком-фейри, который заставил парня слизывать с пола корректор, который тот разлил. Артём не помнил, когда именно это случилось, но точно знал, что когда услышал об этом, это был первый раз, когда он узнал о фейри. (Что само по себе странно, подумал он, сын директора штаба, крестник одного из лучших стражей в штабе). Фейри насылали галлюцинации, фейри могли свести с ума, фейри играли с человеческим сознанием, как играют с любимой игрушкой умные и аккуратные, но жестокие дети — со знанием дела, искусно, но так бессердечно и зло.       «Может, в этом всё дело», — подумал Артём, стягивая с себя свитер. Может, причина всех его бед в том, что он попался под руку очень осторожному — или осторожной? — фейри. Он — или она — наслал на него иллюзий, а теперь играет с его сознанием так, как ему вздумается. А Артёму-то кажется, что у него шарики за ролики едут.       Ведь как иначе объяснить все сны наяву, все случаи, когда ему казалось, что рядом было что-то, что он что-то видел, а потом — всего-то через секунду — этого уже не было?       Как иначе объяснить то, что он видел сегодня?       Фейри.       Определённо подонок-фейри играет с ним в глупые жестокие игры.       Артём шумно выдохнул. «Нет, не вариант». Не был он рядом ни с какими фейри — если они, конечно, не пробрались в штаб и не сидят теперь двадцать четыре на семь в библиотеке, поджидая его. Артём сам-то начал со скуки умирать (а ведь ему раньше это всё так нравилось!), а они бы и подавно померли в первые же три дня.       Никакие это не фейри, устало заключил Артём.       Недосып. Бурное воображение. Тревожное состояние, из которого он не выходил с принятия клятвы.       Вот что виновато в видениях и снах наяву.       Будет больше спать, решил Артём. Обязательно будет, когда сдаст проверку знаний от Вани Филонова, когда хранитель-Филонов перестанет наседать, перестанет тыкать ему в его ошибки и портить каждый день с самого утра своими вопросами с подковыркой. Точно будет, если когда это уже наконец-то закончится.       Артём на третий раз перечитывал первую страницу: кто такие фейри, какие дворы фейри существуют, почему никогда — ни за что! ни при каких обстоятельствах! — нельзя доверять фейри. Читая эти слова, впечатывая их в подкорку мозга, Артём подумал, что он бы искренне удивился собственной глупости, доверься он в будущем фейри или позволь он себя обмануть — со всеми этими знаниями, в конце концов.       — Я пирог принёс, — в коридоре захлопнулась дверь; голос Артура эхом повис в квартире. — Кто не придёт за куском — не обессудьте, сам всё съем.       Связка ключей упала на полку. Закрылась дверь шкафа. Зашуршал пакет из пекарни. Артём смотрел на свой конспект, изрисованный жирными кривыми бабочками и странными мотками ниток (он всё силился вспомнить, что именно пытался зарисовать, но вспоминал только то, что это никак к фейри не относилось — часть чепухи, которую опять нёс Ваня, прочитавший очередную книгу по истории); дверь Славы не открылась. Фейри держат в штабе за железным забором — они совсем не фанаты железа. И, как Артём не побрезговал упомянуть даже в конспекте, «пусть гадам достанется». Не нравились ему фейри — и ничего с этим Артём поделать не мог. Слишком много историй услышал, слишком много старых рапортов прочитал, а везде одно: фейри вредят людям, фейри рушат жизни, разбивают сердца, с ума сводят. Ничего хорошего от фейри не жди.       Закипал чайник на кухне. Журчала вода. Артём, подхватив тетрадь, поднялся из-за стола. В конце концов, повторять конспект можно и на кухне за чашкой чая и куском пирога — и с перерывами на разговоры с братом. Никто не запретит.       — Отоспался? — спросил Артур, едва увидев младшего брата около кухни; Артём неуверенно пожал плечами — он уже не был уверен, было ли его тело способно в полной мере понять значение слова «выспаться». — Да когда домой вернулся — сколько было? часов девять вроде — ты дрых без задних ног.       — Нормально, — серо бросил он, откидываясь на спинку стула. Артур ещё влажными руками достал из ящика три кружки (надеялся, что Слава выйдет на запах любимого пирога, точно кошка, учуявшая купленное хозяевами лакомство?). — Как в штабе дела?       — Потихоньку.       Артур, поддерживая чайный пакетик, налил в каждую кружку кипяток. Пролил немного на себя и, выругавшись, засунул палец в рот.       — Как ребята? — Артём положил перед собой открытый конспект про фейри. Стоило, возможно, помочь старшему брату, но тот, как казалось, отлично со всем справлялся сам. Уже достал три тарелки из ящика, четырежды выругался и теперь искал нож, чтобы разрезать ленточку на упаковке, а потом и сам пирог разделить на кусочки.       — Живы и уже хорошо, — сказал Артур и осёкся. Развернулся, глянул на младшего брата, вдруг зацепившегося за него взглядом (ведь Нина тоже «жива и уже хорошо», верно?). Немного подумав, добавил: — К концу недели должны уже выписаться из медблока.       Артём коротко кивнул. И вправду, хорошо.       После этого они не так уж и много говорили. Артур аккуратно разрезал пирог, всё ещё ругаясь на обожжённый палец, а Артём, подперев голову руками, снова и снова перечитывал конспект. Известные летальные случаи по вине фейри, известные нападения фейри, известные подлые приёмы фейри… Огромная коллекция неудач и потерь со стороны стражей, которая, как и остальные, обогатила их багаж опыта. Пирог резался легко и распадался быстро; красным беспорядком он расположился на трёх тарелках (да, Артур точно ждал, что Слава сама к ним придёт — её любимый пирог всё-таки).       — Держи, — Артур пододвинул брату тарелку и аккуратно поставил кружку, от которой шёл пар. Ложку Артур кинул в горячий чай. Артём недовольно поморщился, доставая её из кружки, поблагодарил брата и отодвинул от себя конспект.       Начали есть они тоже в тишине. Тарелка перед Артуром, тарелка перед Артёмом и тарелка, одиноко стоящая на кухонной тумбе, которая предназначалась Славе.       — Как там дела в штабе? Ничего интересно даже не было? — праздно спросил Артём, запивая кусок пирога чаем. Он украдкой глянул на брата, ожидая услышать одну из его историй; у Артура всегда получалось рассказать о чём-то так, что Артём, пусть и был там, пусть и сам принимал в этом участие, загорался интересом, как ребёнок от сказки.       Артур пожал плечами.       — В штабе не особо интересно, — сказало он. Артур буравил кружку с заварившимся чаем взглядом, ковырялся ложкой в корочке пирога, разламывая её на мелкие кусочки. — Скорее страшно немного. Но слышал сегодня от приятелей слухи.       — М?       — Помнишь завод на окраине, который в прошлом году закрыли? — Артур глянул на брата, тот кивнул. — Хорошо. Говорят, там рынок какой-то затеяли…       — Кто? — Артём проглотил большой кусок пирога, не запивая, и голос его дрогнул. Он смотрел на брата со смесью удивления и возмущения. — И на кой хер?       Тихий смех Артура растворился в холодном, не потеплевшем даже от горячего чая воздухе.       — Говорю же, слухи, сплетни, — Артур небрежно пожал плечами, — чем нам ещё, добровольцам, заниматься. Говорят, что существа там рынок затеяли, вот и всё.       Младший Романов озадаченно, почти карикатурно, нахмурился.       — Да зачем? Что им там продавать, овощи, похожие на тыкву, но из Огненных земель?       Артур посмотрел на брата с улыбкой:       — Не, ну если подумать, — протянул он, — там можно было бы всякое продать.       — Например?       — То, что запрещают провозить? Или продавать на родине? — Артур смотрел на брата с умным видом, словно за этими словами скрывались какие-то конкретные вещи, о которых Артём знал всё и даже больше. К сожалению, Артём не совсем понимал, в чём было дело, но уточнять не решался. — Не будут же добропорядочные существа устраивать ярмарку на заброшке, да?       Решив, что умнее всего сейчас будет притвориться, что и он всё понял, Артём неопределённо покачал головой. Расценить это можно было как угодно — зависело всё от характера собеседника и его настроения; работало не всегда, но с Артуром — каждый раз. Так и сейчас, он удовлетворился окончанием беседы и перескочил на следующую тему.       Пока Артём молча ел свой кусок пирога, Артур рассказывал ему про скандалы и ссоры, которых сегодня в штабы было больше обычного, но которые затухали также быстро. Кали снова столкнулся лбами с Прохоровым; птенчики Славы, зеленоволосая Марья и её вечный спутник Марсель, успели перейти на неподобающий тон и на личности перед тренировкой защитников; к обеду всё вернулось на свои места — Кали и Прохоров тихо друг друга недолюбливали, а Марья с Марселем оживлённо обсуждали недавний футбольный матч.       Артём слушал его в пол-уха — голова его была снова занята мыслями про фейри. Допустим ситуацию, в которой в Дуброве есть ярмарка существ, о которой не знают стражи. Значит, жди беды, подметил Артём. Допустим, в этой ярмарке участвует фейри и продаёт что-то из своего. Значит, совсем будет плохо, уверил себя Артём. Что вообще может продавать на ярмарке фейри?       Иллюзии? Видения?       Разве ему ярмарка для таких затей вообще нужна?       — Айда, — Артур хлопнул руками по столу, и зазвенели тарелки и ложки. Артём смотрел на брата с непониманием. — Славке отнесём пирога.       — Думаешь, впустит нас? — Артём облизнул последнюю ложку пирога. Старший брат развёл руками и поднялся со своего места. Отобрал у Артёма тарелку ещё до того, как он успел обратно положить на неё ложку, и снова принялся резать пирог.       — Пойдём, — сказал он, положив им ещё по одному куску пирога. Вручил Артёму все три тарелки — как хочешь, так и неси, честное слово. — Теперь всё по-честному. Будем пить чай в узком семейном кругу в тесной девчачьей комнате.       — Да она на замок закрылась, — Артём балансировал в руках три тарелки, пытаясь ещё и не растерять ложки.       — Ой ли, — весело ответил ему Артур. — Тёма-Тёма, все тебя надо учить.       Артём удивлённо глянул на брата.       — Ты меня собрался учить замки ломать дверные?       В ответ Артур только и сделал, что рассмеялся, как смеялся над его вопросами и утверждениями, когда Артём был совсем ребёнком.       — Да нет, — протянул старший брат. — С девчонками разговаривать, чтобы они от тебя потом не баррикадировались.