Это новый день

Пока Жан летал вытаскивать меня из пасти титана, наш отряд соединился с другими кадетами и расположился на крышах домов в самом сердце Троста, безуспешно пытаясь найти выход из плачевной ситуации с газом. Вокруг царила атмосфера полнейшего отчаяния и уныния, которой мы с Жаном, проведшие здесь не больше десяти минут, поддались. За это время я узнала, что эвакуация завершилась без жертв среди гражданского населения. Это подарило мне лишь слабую тень радости. Нам разрешили отступить на стену, но мы попросту не могли этого сделать. Никто из нас не дотянул бы до Розы с мизерными остатками газа. Оставалось только сидеть и ждать смерти в очередной раз. Получив весьма сомнительную передышку, я могла окончательно отдаться мыслям и чувствам. Как только я отошла от последней схватки с титаном и своего чудесного спасения, мышцы стали болеть с нарастающей силой. Удар спиной о землю после первого падения не прошел бесследно, так теперь еще и ремни натерли так, что у меня наверняка под курткой вся белая рубашка уже пропиталась кровью. Бедра саднили и от любого прикосновения вспыхивали огнем. Голова кружилась от нагрузок, смешанных со стрессом. Я сидела на коньке крыши как в тумане. Ровно до того момента, пока память не подкинула мне картину последних минут мирной жизни Троста, на которой я и Берта прощались, расходясь по ремонтным отрядам. Я подскочила, словно ошпаренная, чем напугала нескольких кадетов. С замирающим сердцем начала оглядывать собравшихся ребят, которые составляли мне компанию в смиренном ожидании титанов. Выхватить из толпы до боли знакомое лицо – это все, что было сейчас нужно. Но я никого не нашла. Я даже не знала, кто был в отряде Берты и была ли она вообще среди кадетского авангарда. Может, она в снабжении?.. От этой мысли меня пробрала крупная дрожь. Насколько я знала, газовое хранилище, где и должны были находиться снабженцы, оккупировано титанами. Боже, боже. Что я за друг такой? Как я могла забыть о Берте? А вдруг она?.. Нет, нет, нет! Плохо сдерживая слезы и пружинящую в животе тревогу, я бросилась в самую гущу бесцельно бродивших на соседней крыше кадетов, расходуя последние запасы газа. – Кто-нибудь видел Берту? – сходу вопросила я. – Кто-нибудь знает, где она? Я вертелась вокруг своей оси, пытаясь прочитать по белым, как полотно, лицам ответ, но все было напрасно, никто не соизволил мне что-либо сказать. – Хоть кто-нибудь может… мне… – я зарылась пальцами в свои растрепанные волосы. – Да что же это? Поймав пару сочувственных взглядов, я вернулась на свою крышу и обрушилась на конек. На несколько долгих минут я замерла, кажется, даже не дыша. Мы же с ней толком и не поговорили. Что было последним, что я ей сказала? Какая-нибудь глупость? Я не помнила. Да уж, это получалось у меня лучше всего. Не помнить. Я стиснула зубы, невольно всхлипнула и закрыла ладонями лицо. – Эй, – сквозь окутавший меня кокон горя прорвался чей-то голос. Я заозиралась и обнаружила себя сидящей на разных концах одной крыши с Жаном. – Мы ведь понятия не имеем, погибла она или нет. Зачем же драму разводить и хоронить друга раньше времени? Снова он. Я отвернулась и поджала губы. Почему рядом со мной всегда он? И почему он вечно заставляет меня чувствовать себя обязанной ему? Вот и сейчас, он благородно решил, сам умирая от страха перед близкой смертью, подбодрить меня. Какого черта я такая жалкая?! – Хватит, прошу тебя, – устало и обреченно продолжил Кирштайн. – Жива твоя Рихтер, даю голову на отсечение. Такие просто так не сдаются. Я нелепо утерла нос кулаком и снова посмотрела на Жана. Он сидел, сгорбившись и развернувшись в противоположную сторону, упирался в колени локтями, крепко сцепив между собой пальцы. Он даже не шевельнулся, чтобы взглянуть на меня – явно желал тихо и мирно себя жалеть, прощаясь с этим бренным миром. А тут я со своими соплями. Да, всем сейчас нелегко, не только мне. Кое-как совладав с собой, я заставила себя поверить в то, что Берта жива, ведь некоторые отряды все же смогли отступить за стену. Я кивнула сама себе и вернулась в прежнее положение, считая убегающие далеко вперед рыжие крыши. Влажные глаза щипал налетающий неприятными порывами ветер и вынуждал щуриться, но я упорно смотрела на стену и небо, клубящееся облаками, за ней, как будто надеялась увидеть там что-то или кого-то. – Возможно, это последний раз, когда мы с тобой говорим, – слабым из-за слез голосом начала я, сидя спиной к Жану, остановив взгляд в какой-то точке над стеной Роза. – Я хотела бы поблагодарить тебя. Я уж точно была недостойна такого подарка судьбы, как твое появление в самый нужный момент, – я прерывисто вздохнула и качнула головой. – В общем, если бы не ты, я бы уже была дважды мертва. Жан молчал. Видимо, не знал, что сказать, или не считал нужным делать это. А я и не ждала, что он мне ответит. Я просто чувствовала острую необходимость сделать хоть что-то, за что мне не было бы стыдно и противно после того, как все закончится. Особенно было нужно сказать что-нибудь вменяемое Кирштайну, который, сам того не осознавая, сделал для меня слишком много. – Честно говоря, – абсолютно внезапно отозвался он, тоже разговаривая с пустотой перед собой, – это ты придала мне сил, когда я уже возненавидел себя и почти смирился с тем, что для того, чтобы быть спасителем для большинства, я должен стать для некоторых палачом. Но ты показала мне, что я не прав. Что я должен защищать тех, кого могу, и даже тех, кого не могу. Поэтому я просто не мог бросить тебя. Ты слишком дорого стоишь после всего этого дерьма, что мы пережили, – последовала горькая усмешка и тяжкий, долгий вздох. – А сейчас мы все, увы, в глубокой заднице. Я пораженно перевела дух. Надо же. Совершенно не ожидала, что мои действия, направленные исключительно на искупление собственной вины, могли кого-то воодушевить. Тем более Жана, который сам кого угодно воодушевит своими уверенными приказами, смелым движением вперед и ясно читающимися на лице эмоциями, которые ему все же удавалось контролировать. Настоящий лидер, не поспоришь. Я уж было повернулась к нему, чтобы еще что-нибудь сказать, как на нашей крыше появился Конни и в своей шумной и непонятливой манере принялся расспрашивать Жана о сложившейся ситуации и о том, что нам теперь делать. Своим громким голосом и удивительной активностью Спрингер немного разбавил кладбищенскую атмосферу, висевшую в воздухе вокруг нас. Но Жан все-таки не был настроен на обсуждения. – Наконец-то можно отступить, – ответил он на слишком уж очевидный вопрос Конни и взлохматил свои пепельные волосы, – но без газа это невозможно. А мы даже заправиться не можем. – По-твоему, лучше тупо сидеть и плакаться о своей тяжелой судьбе? – возглас Конни заставил множество бледных кадетских лиц обратиться в нашу сторону. – А не рискнуть и попробовать пробраться в хранилище? Мы же все равно здесь ничего не высидим, а только титанов дождемся! Лично я была не готова даже думать о том, чтобы идти отвоевывать штаб. Сейчас мне казалось, что я настолько вымотана, что и голову лишний раз не поверну. Жан хмыкнул и посмотрел на жестикулирующего Конни снизу вверх. – Я думал, ты совсем валенок, Конни, а нет, умеешь мыслить здраво. Так-то оно так, но кто из нас, кадетов, сможет руководить такой самоубийственной операцией? «Ты сможешь», – чуть не сорвалось с моих губ, но что-то остановило меня. Возможно, я не собиралась давить на и так уже расшатанную психику Кирштайна, возможно, я побоялась высказаться или, возможно, просто не хотела предпринимать что-либо, тем более явно пахнущее необъятной ответственностью. – Нора, а ты что думаешь? – заметил меня Конни с какой-то надеждой во взгляде. А я даже не сразу поняла, к кому он обратился. Разумеется, ему необходимо было услышать слова поддержки. Но в таком-то состоянии я не могла их дать. Поэтому вместо ответа я кивнула в сторону рассредоточенных по соседним крышам кадетов. Кто-то тихо плакал, кто-то, как изваяние, стоял в одиночестве, кто-то сидел на черепице, сжавшись в комок. Никто из них больше не был бойцом, и я не знала, что должно было произойти, чтобы встряхнуть их – и меня вместе с ними. – Значит, жопа? – еле слышно проговорил Конни. Любые дальнейшие реплики были излишни. Загробную тишину разрезал хорошо знакомый и совсем сюда не вписывающийся звук натягивающихся тросов. На самой большой крыше, в толпе кадетов, внезапно появилась Микаса в своем красном шарфе. Она вертела головой, и я поняла, что она ищет Эрена. И только сейчас мое рассеянное внимание заметило, что его-то как раз среди нас нет. В дальнем углу только Армин сидел, скорбно опустив голову. Появилось нехорошее предчувствие, даже вынудившее меня встать, чтобы видеть, как Микаса встретилась со своим другом. То, что произошло дальше, заставило всех окончательно отчаяться и потерять последние силы. Над нами проносилась пропитанная страданием речь Армина о том, что его отряд погиб, напоровшись на титанов, и Эрен Йегер – тоже. – Все они, – голос Арлерта срывался, – исполнили свой долг и героически пали в бою! По рядам встрепенувшихся кадетов пронеслись тревожные шепотки, некоторые, не веря ушам, непонимающе смотрели на Армина и стоящую перед ним Микасу. Я боялась представить, что сейчас творилось в ее душе. Как неблагосклонна и жестока судьба. Микаса, что-то сказав Армину и подняв его на ноги, развернулась резче, чем надо было, качнулась, что доказало, насколько огромна была дыра, образовавшаяся в ее сердце с утратой сводного брата. В один миг Микаса взлетела, стукнула сапогами по черепице нашей крыши и встала рядом со мной, зарываясь носом в свой шарф. – А где твой отряд, Нора? – бессмысленный вопрос, но я поняла, зачем он был нужен. Ее голос был таким безжизненным, что я не на шутку испугалась. Лицо Микасы было скрыто черными волосами, но вся поза ее выражала напряжение и сильнейшую боль. Я сглотнула, осознавая, что прямо сейчас должна дать отчет в своей страшной ошибке и перед другими людьми, как бы тяжело это ни было. – Все, кроме меня, погибли, – упавшим голосом ответила я, хотя вряд ли Микаса слушала. А я после этих слов не смогла сдержаться, мне необходимо было выплеснуть все, как это сделал Армин. – Погибли по моей вине. Я была их командиром и пошла вперед, не проконтролировав, следуют ли они за мной. Когда я вернулась за ними, то… никого уже не было… Про смерть Ганса говорить было выше моих сил. Я опустила голову, спрятав покрасневшие глаза за челкой. Я ощущала на себе взгляды Жана и Конни и ждала, что теперь будет. Хоть я и отвечала на вопрос Микасы, услышать какую-либо фразу именно от нее ожидала меньше всего. – Пойти или не пойти за своим командиром, который показал путь, было только их выбором, а не твоей виной. Когда я удивленно перевела взгляд на Микасу, она уже смотрела вперед, гордо подняв голову. Смотрела так, как будто решилась на что-то такое, на что никто и никогда до нее не смел решиться. Она твердым шагом подошла к краю и вскинула вверх свой клинок, обращаясь ко всем нам: – Мы сможем! Я сильна, невероятно сильна, сильнее всех вас. И мне по силам нашинковать всех титанов в салат. Если понадобится, то и в одиночку. А вы либо просто некомпетентные, либо бесхребетные трусы. Смотреть противно! Сидите тут и грызите ногти. Отзвучала жесткая тирада, повергшая всех в ступор. Я смотрела в спину Микасы, прямо на эмблему с перекрещенными мечами, на полы ее шарфа, которые развевал ветер, закидывая назад, и не понимала, как такое вообще возможно. Какой силой должен обладать человек, чтобы безбоязненно говорить такие слова перед целой толпой, только что узнав о смерти близкого человека, и всерьез порываться единолично рубить десятки титанов? Отовсюду послышались пугливые вскрики, утверждающие, что Микаса спятила и подписала себе смертный приговор. Но ее волю было уже не сломить глупыми репликами. – Раз так, значит, умру, – заключила она, поворачиваясь лицом в сторону штаба, – или выживу. Нет борьбы – нет победы. На этих словах Микаса спрыгнула с крыши и стремительно скрылась за домами. Я только рот раскрыла, чувствуя, как в сердце поднимается буря. Рядом со мной оживился Жан и пробормотал себе под нос: – Что противно, так это речь твоя. Решила вставить нам, чтоб пошли? Не успела я даже переварить его слова до конца, как он, скрежеща зубами, развернулся к шокированным кадетам. – Эй, лоботрясы, нас что, учили товарищей отпускать сражаться за всех в одиночку? Все за ней! – заорал Жан и тоже сиганул с крыши. Одних только этих слов мне хватило, чтобы мгновенно привести себя в чувство. О том, что Кирштайн не представляет, какое имеет над всеми влияние, я подумала уже в полете, устремившись за ним. Мы старались двигаться перебежками по кровлям, обходя титанов, которые все же хватали особо неудачливых, но оборачиваться не было ни времени, ни сил, ни возможности. А со сломанным собственными усилиями приводом я могла сама легко попасть в слюнявый, вонючий рот. Из-за того что, когда приходилось маневрировать, я сосредоточенно управляла УПМ с одним действующим тросом, пытаясь при этом не потерять скорость и никуда не врезаться, в мою голову не пробивались орущие мысли о том, что я бросаю умирать товарищей, случайно оказавшихся не в том месте и не в то время. Жан как никогда уверенно вел нас вперед, пока оторвавшаяся от группы Микаса не свалилась вниз, растратив весь свой газ. Я чуть не упала сама, на краткий и ужасный миг потеряв управление. От нашей процессии отделились Армин и Конни и отправились на помощь Микасе. Жан тоже порывался, но ему напомнили, что именно за ним сейчас идут кадеты, получившие призрачный шанс, и он скрепя сердце продолжил свой путь. А я, к своему стыду, облегченно выдохнула: я совершенно была не готова взять на себя груз ответственности и встать во главе, если Кирштайн уйдет. Нет, я – ведомая, а не ведущая. И я знала, чем заканчивается изменение в этом простом правиле. Под ногами собралась кучка титанов, пожиравших в углу улицы сразу нескольких кадетов, у которых не вовремя кончился газ. Все вокруг потемнело не только из-за вновь собравшихся грозовых туч, но и из-за нагнанного нашими врагами ужаса. Я чувствовала себя словно на кладбище, на похоронах еще живых людей. Мы вынуждены были остановиться, но мне хотелось поскорее возобновить движение, чтобы только не слышать хруста и чавканья. Я, постоянно сглатывая подбегающую к горлу тошноту, старательно отворачивалась и сжимала рукоятки мечей. Жан стоял на возвышении, на самом краю, и ему явно было нехорошо. После всего, что он мне сказал, когда мы отсиживались в центре города, я понимала, насколько сейчас были сильны его душевные терзания. Кинуться на титанов и предпринять смертельно-глупую попытку спасти друзей или стоять и смотреть, потому что газа почти не осталось. Ужасно. Я не могла в чем-либо винить его: сама я, отчитывающая его когда-то за пособничество смертям, не двигалась с места. Все равно с таким малым количеством газа не смогла бы ни убить титана, ни спасти кого-то, ни выбраться затем из этого пекла. Жалкие отговорки? Но я вправду не могла себя заставить и лишь прикусила задрожавшую губу. Как бы я до этого ни старалась, ни боролась, ни храбрилась, все вернулось к самому началу… – Сейчас! – завопил Жан, отчего мы все вздрогнули и растерялись. – Пока они залипли! Титаны действительно скопились толпой в одном месте и пока что потеряли к нам интерес. Чем мы, кажется, и собирались воспользоваться. Кирштайн повел нас прочь, подальше от этого места, где каждый ощутил себя предателем и последней мразью. Баллоны окончательно опустели, когда я с размаху влетела в витражное окно штаба, прикрываясь руками. Неудачно приземлившись, я распласталась на полу, устланном осколками. Некоторые из них тут же впились мне в кожу на ладонях, заставив скривиться, зашипеть и быстро встать на ноги. Мы оказались в темном помещении с разбросанными по полу стульями и перевернутыми столами, под одним из которых Жан потрясенно обнаружил кадетов из отряда снабжения. Рассвирепев, явно доведенный до ручки из-за всего пережитого, Кирштайн принялся отвешивать какому-то напуганному до смерти парню-снабженцу оплеухи и брызгать слюной в праведном гневе. Мы же, все остальные, уставшие и почти выполнившие свою миссию, были готовы рухнуть в изнеможении, но тут что-то огромное проломило кирпичную стену штаба, и меня отбросило в противоположный конец помещения, засыпав пылью и мелкими обломками. Когда я, давясь и кашляя, смогла подняться, то обнаружила мечущихся в панике кадетов, толкаясь, убегающих из комнаты. После того как масса схлынула кто куда смог, я увидела перед собой спину Жана, который один застыл напротив дыры в стене и смотрел в лица двух жмурившихся от улыбок титанов. Спотыкаясь о куски стены, я подбежала к Кирштайну и попыталась оттащить его от пролома, но меня отвлекло то, что головы титанов куда-то быстро исчезли и на их месте появился чей-то большой кулак. А потом справа разбилось очередное окно, и в комнате появились четыре фигуры. Истерически посмеивающийся Конни, серьезный Армин, живая и здоровая Микаса, чей боевой дух стал еще крепче, казалось, и… Берта, поправляющая треснувшие очки. Она повернула в мою сторону забрызганное кровью лицо и попыталась улыбнуться, но глубокий порез на левой щеке помешал ей это сделать. Однако меня все равно ничего не остановило. Сначала медленно, затем как можно быстрее, сбиваясь с шага, я преодолела расстояние между нами. Не говоря ни слова, я порывисто ее обняла. Сквозь мутную пелену перед глазами я смотрела в разбитое окно, где прояснялось небо. Берта крепко обнимала меня в ответ, уткнувшись носом в мое плечо. Господи, я никогда еще не испытывала такого облегчения. В этом аду я впервые ощутила, как у меня по-настоящему гора свалилась с плеч, и захотелось рассмеяться сквозь слезы. Какое-то время – наверно, весьма незначительное, но точно не для меня – все смотрели на наше торжественное воссоединение и не смели его прервать.

***

Лифт со скрипом медленно опускался. Являясь частью отвлекающей внимание титанов в газовом хранилище группы, я сжимала во вспотевших, испещренных кусочками стекла ладонях старое ружье. На сей раз не один и не два человека оказались вовлеченными в самоубийственный план, а все, кто выжил, добравшись до штаба. Но от того, что мы все вместе шли на смерть, менее страшно не становилось. А затянувшееся ожидание, когда же лифт наконец-то спустится, только подливало масла в огонь. Мои нервы сдавали, и я, возможно, могла в любую минуту потерять сознание. Когда передо мной и еще десятком кадетов выплыла из темноты жуткая рожа, я чуть не нажала на спусковой крючок до приказа, рискуя пустить всю нашу безумную идею коту под хвост. Пришлось взять себя в руки и заставить подождать еще чуть-чуть. Ожидание – самая мучительная и кошмарная вещь на свете. Столкнувшиеся с ней реально могут сойти с ума. Обливаясь потом, чувствуя, как покалывает и щиплет израненные ладони, я дышала громче всех и молилась, чтобы Марко отдал приказ побыстрее. Невыносимо. Едва слово «Огонь!» донеслось до меня, я надавила на крючок, и мой выстрел смешался со множеством других, заливая окружающее пространство светом и превращая титаньи морды в дымящееся кровавое месиво. Потом в дело вступила наша элита, соскочив с балок под потолком, и вырезала уязвимое место на затылке каждой твари. Миссия была выполнена, и, пожалуй, не было в этом подвале кадета, который с первого раза поверил, что все еще жив. Гул оживленных голосов разнесся по газовому хранилищу, и это стало для меня самым приятным звуком за последнее время. Тихо радуясь, я наполнила баллоны газом и поменяла свое УПМ на другое, исправно работающее. Мы с Бертой сидели рядом и молчали, не спеша делиться своими историями выживания в этом диком котле Троста. Пока мы просто наслаждались тем, что смогли вместе одержать крохотную, но такую важную для каждого присутствующего здесь победу. Мимо прошел Армин в обнимку с несколькими баллонами сразу, и я, отложив свои дела в сторону, окликнула его: – Армин, – он остановился и подождал, пока я к нему не подойду. Когда он несколько минут назад озвучивал свой план по уничтожению семи титанов в замкнутом пространстве, я не могла перестать думать о том, насколько это дрянная затея. Однако в ситуации сражения с титанами любая попытка сопротивления автоматически считалась безумной. – Спасибо тебе. Если бы ты такое не придумал, мы, наверно, уже все полегли бы здесь. Армин скромно пробормотал, что он тут вовсе ни при чем, и очень удивился моим словам, но еще больше – моей протянутой для рукопожатия руке. Я должна была отблагодарить нашего общего спасителя – не люблю оставаться в долгу, а иногда нужно всего-то сказать «Спасибо». Тем более Армину однозначно требовалась моральная поддержка, и сейчас я в кои-то веки могла дать что-то хоть сколько-нибудь полезное. Одно доброе дело было сделано, оставалось еще кое-что. За одним из подпирающих потолок столбов я нашла объект своей следующей признательности. Он сидел вместе с Марко ко мне спиной в достаточно расслабленной позе, закинув ногу на ногу. Эх, Жан – такой Жан. Я подошла ближе, оставаясь пока не замеченной, и услышала обрывки разговора двух друзей. – …ты не силен, ты понимаешь, что чувствует слабый, – спокойно объяснял Марко. – Ты отдал нужный приказ, поэтому я с тобой. И живой. Жан чуть не выронил баллон, который наполнял – он был, безусловно, сражен такими словами. На губах Марко заиграла самая добрая улыбка на свете. До меня же, всегда удивлявшейся, как Жан и Марко вообще смогли сдружиться, наконец дошло, что только Марко мог понять и вытерпеть Жана, только он был его опорой, поддержкой и советчиком. Жан и Марко были как я и Берта. Люди, необходимые друг другу. Эта мысль заставила меня улыбнуться, и мышцы на лице даже заболели, настолько уже непривычным казалось подобное действие. Я обошла ящики, на которых сидели ребята, и предстала перед ними во всей своей пыльной, побитой и усталой красе. – Не добавить, не убавить, Марко прекрасно сказал все за меня, – произнесла я, не тая улыбки, – но все-таки. Жан, ты тогда сказал, чтобы я не хоронила Берту раньше времени. Это, честно, меня ободрило – и вот она жива. Ты сказал, что понял, что нужно защищать всех, кого можешь и кого не можешь – и вот мы все здесь, живые. Все, что ты сейчас видишь перед глазами, случилось благодаря тебе. Спасибо. Казалось, Кирштайна нельзя было еще больше ошарашить, но у меня получилось. Однако я не лукавила ни на грамм. Каждая сохраненная кадетская жизнь в сегодняшней операции – целиком и полностью его рук дело. И он заслуживал это знать.