***
Первым поручением для нас, новоиспеченных разведчиков, стала уборка. Мы недолго этому удивлялись, потому что наш командир, капитан Леви, явно не был настроен на шутки. Мы молча принялись за работу, по ходу вспоминая, что такое приказы. Мне было совсем не в тягость выгребать мусор и пыль из углов замка, хотя прошло много времени с моей работы уборщицей. Оказалось, это здорово отвлекает. Простое занятие доказывало, что жизнь, как ни странно, продолжается. И периодически я стала забывать о том, что смертельно напугана. Берта возилась где-то поблизости, вычищая глубокие шкафы изнутри. Ее, казалось, вообще ничего не напрягало. Одновременно противно и приятно было знать, что есть вокруг такие люди, которые своей энергетикой держат меня на плаву. Пока командование переключилось на слежку за другими кадетами, я подошла к Берте и подперла плечом шкаф. – Ты как? – спросила я вполне адекватным голосом. Она выползла из недр шкафа вся в пыли и во внезапном счастье. – Смотри, – с придыханием прошептала она. – Я такого количества не видела с тех пор, как уехала из Гермины. Я осторожно заглянула в покрытый паутиной деревянный ящик, который бережно держала Берта. Там оказались бутылки из темного стекла. – Что это? – нахмурилась я и поймала укоризненный взгляд. – То, что нам, мой друг, так помогло в Тросте в тот раз. Вино. Мои брови поползли вверх. Да, вино – отменное обезболивающее. В тот самый выстраданный увольнительный год назад мне открыли поразительно действенный способ забыться и заглушить тяжелые переживания. Тогда нас с Бертой занесло ко мне домой, где мама закатила такую сцену, что поседеть за минуту было раз плюнуть. Никто так и не понял, что привело ее в бешенство, но она дико орала, била себя кулаками, а потом начала метать в сторону меня и Берты ножи и другую утварь. Ее успокоили без моего участия, выставив нас за дверь. Больше мы в тот день не появились там и даже не попрощались с Мэри и Софи. На нас обеих это произвело сильное гнетущее впечатление. Мало того, что я сама испугалась до чертиков, прямо как в детстве, так еще и была ответственна за то, что моя лучшая подруга увидела такое. Да уж, пришлось принимать экстренные меры в местном трактире, где всем было плевать на возраст. И я до сих пор помнила ту благословенную пустоту в душе и тяжесть в ногах. В моем мозгу даже не успела оформиться крамольная мысль насчет одной из бутылок, как ее тут же пресекли на корню. – Что тут у вас, детишки? – Леви возник как из-под земли. – Ящик с алкоголем, сэр, – отрапортовала Берта. Будь у нее свободны руки, она бы точно отдала честь. – Вот как? – глаза капитана льдисто сверкнули. – Поставь на место, рядовой, и продолжай соскребать плесень со шкафов. Вернусь – проверю. Когда командир ушел протирать пыль в другом конце помещения, я приблизилась к уху Берты и попыталась пошутить: – Как думаешь, какова вероятность того, что вечером все командование соберется и опустошит этот ящик? – Не знаю, – слишком просто ответила она и прилежно вернулась к работе. – Какая разница? Я на какое-то время застыла с тряпкой в руке. Берта не воспользовалась возможностью подшутить и посмеяться? Тем более над вышестоящими, которые всегда вызывали у нее ироническую усмешку? Да еще так быстро свернула диалог? Я неловко потупилась, чувствуя, как щеки слегка краснеют. Похоже, отныне у моей подруги служба вставала на первое место.***
Тренировки с капитаном проходили жестко. На фоне Леви Шадис казался теперь самим очарованием. Хоть капитан и был непредвзятым и сдержанным, порой с ним рядом становилось дико не по себе, больше, чем с вечно орущим инструктором училища: было непонятно, чего ждать и опасаться. Леви, не щадя никого, размазывал нас по стенке, унижал ровным голосом, не гнушался и руку поднять. В таком знакомстве с командованием и его требованиями прошла тяжкая неделя, за которую я почувствовала, как постарела на пару лет. Когда куда-то испарилась поддержка Берты, которая упорно отрабатывала приемы разведчиков где-то в стороне, все для меня резко стало неподъемным. Я ни к чему не могла привыкнуть и ощущала себя никчемной. Во время очередной тренировки по рукопашному бою под надзором капитана начался дождь, усиливающийся с невероятной скоростью, и я, вымотанная, как будто первый раз столкнулась с нагрузками, поспешила спрятаться под раскидистой кроной ближайшего дерева. Там, выжимая косу, я обнаружила Жана. Он, привалившись к стволу, стоял в одной рубашке с засученными до локтей рукавами и упирался ладонями в колени, отдуваясь. Не знаю, чем он занимался, но я давно не видела его таким уставшим. – Ты что, бежал сюда от стены Мария? – я долго прокручивала в голове эту фразу и решала, стоит ли ее произносить. Я чувствовала себя неуверенно даже в общении со старыми товарищами. Откуда взялась эта пропасть?.. – Какое у тебя, оказывается, милое чувство юмора, – хрипло ответил Жан. – Нет, я просто попал под горячую руку капитана и получил индивидуальное задание. Немного пробежался, знаешь. Но дождь, по-моему, отличный повод считать мою миссию выполненной. Жан повернул ко мне голову. К его лбу прилипла потемневшая от влаги челка, и вообще он выглядел так, словно только что вылез из реки. Он ухмылялся на свой обыкновенный манер, но что-то было все же не так. Его слова были пропитаны наигранной беспечностью. И, как бы Кирштайн этого ни скрывал, я знала, в чем дело. – Как тебе здесь? – спросила я, зайдя издалека. Решила вывести его на разговор. Мне казалось, что, если я услышу о чужих трудностях, мне станет немного проще жить дальше. – Ну, для человека, который несколько дней назад был уверен, что пойдет в Военную полицию, вполне неплохо. Хотелось бы ему сказать, чтобы он перестал паясничать и ответил серьезно, но кто я такая, чтобы требовать этого. – А тебе как? Каждый раз, когда я смотрю на тебя, мне кажется, что ты ничего не соображаешь от ужаса, – хмыкнул Кирштайн, наклонившись ко мне. Я чуть не вспыхнула. Возможно, и не стоило так сильно заботиться о его чувствах и о моих правах, потому что Жан явно не собирался церемониться. Я не знала, что это было – защитная реакция или неудачная попытка разрядить обстановку, – но меня это определенно задело. Одно дело самой рассуждать о том, как все у меня плохо, совсем другое – слышать это от кого-то постороннего. Тут же захотелось оправдаться, возмутиться, опровергнуть все, но перекрыло эти порывы одно – стыд. Как будто меня застукали за чем-то неприличным. Поэтому я собиралась защищаться. – На твоем месте я бы не строила такую насмешливую мордашку, потому что я знаю, что ты недалеко ушел от меня. Ты никак не можешь прийти в себя, найти себе место, потому что все уже совсем не то, что было раньше. Ты думал, что, принимая благородные решения, вроде поступления в Легион, ты будешь меньше бояться или сомневаться. Но – вот незадача – все становится только хуже, потому что ты не можешь сбежать от прошлого и от самого себя. И чем же ты занят в итоге? Срываешься на ком-то, якобы показывая, что тебе все нипочем. На самом же деле ты показываешь, насколько ты разбит и жалок. Стоило мне закончить и выдохнуть, как я сразу же пожалела о том, что вообще раскрыла рот. Уязвленная гордость совершенно не стоила того, чтобы напоминать Жану о том, что он потерял в битве за Трост, а именно это я сейчас и сделала. Самым жестоким и гадким образом. На моем лице должно было читаться раскаяние, но Жан продолжал выглядеть так, будто бы я зарядила ему несколько пощечин и окатила ведром помоев. Я хотела извиниться, но тут ледяной голос капитана, подошедшего бесшумно, как смерть, раздался у меня над ухом. – Неужели вы боитесь растаять под дождем, принцессы? Я, кажется, не давал разрешения на отдых. Так что быстро на поле, пока я не отбил вам почки. Мы, поежившись, поплелись под ливень на огромную площадку, где, несмотря на погодные условия, полным ходом шла тренировка по ближнему бою. Леви, проходя мимо нас с Жаном, безэмоционально кинул: – Не стойте как безмозглые коровы. Объединяйтесь в пару – и вперед. Я, к слову, не буду возражать, если вы сломаете друг другу челюсти, чтобы больше не повадно было вести задушевные беседы на тренировках. Как только мы остались вдвоем, щурясь от потоков воды, непрерывно лившихся с неба, я собралась объясниться, но выброшенный вперед кулак Кирштайна не дал мне этого сделать. Я в последний миг увернулась, подавившись словами, и недоуменно посмотрела на Жана, когда отошла на несколько шагов. – Да, твои навыки стали лучше с того раза, – тряхнул кистью он, недобро улыбаясь и вставая в стойку. Я нелепо моргнула. Похоже, он говорил о той утренней тренировке в кадетском корпусе, на которой меня потрепали не без участия стоящей передо мной персоны. – Жан, – я нервно поправила мокрые волосы, не зная даже, что надо сказать, но меня вновь перебили, крайне раздраженно цокнув языком. – Почему ты решила, что можешь не выполнять приказы? Капитан сказал драться, значит, дерись, а не валяй дурака. Ты этим и так слишком долго занималась. Не ему меня учить! С этого момента мы оба злились как никогда. А злость во все времена была хорошим мотиватором к действию. Я, почти рыча, набросилась на Жана и пару раз даже достала до его лица кулаками, прежде чем мои руки захватили и прижали к спине, развернув меня. Дежавю. Мышцы неприятно потянуло, и я отчаянно забрыкалась, извиваясь и меся ногами рыхлую, размытую землю. – Похоже, я ошибся, – заговорил сзади Жан с плохо сдерживаемым гневом, – драться лучше ты не стала. В пору было заорать, осыпать ругательствами, попробовать ударить его затылком в нос, но я ничего из этого не сделала – на меня произвела какой-то странный эффект его реплика, точнее то, как она была произнесена: куда-то мне в шею, закоченевшую и покрытую каплями дождя. Его дыхание обожгло там кожу, и от этого места по всему телу иголками разбежался жар. Что за чертовщина творится? Жан выпустил меня неожиданно, и я чуть не пропахала носом по траве. Встав на ноги более твердо и обернувшись, я загнанно посмотрела на мрачно торжествующего Жана. Я причинила боль ему, он – мне. Отыгрался. Не мне судить. Такова была политика его и еще тысяч людей. Однако я пялилась на его превратившуюся в ненужную тонкую тряпку рубашку, слишком уж откровенно облепившую торс – просматривались почти все мышцы, – на его мокрые руки, на которых вздулись вены. Черт, в моей жизни никогда не было парней, зато была поразительно быстрая привязанность к хорошему отношению. Я дала себе пару воображаемых пинков и довольно легко вызвала в душе чувство давно поселившегося там отвращения к себе. Похоже, я переступила порог нервного срыва. Наступил вечер, который, как это принято, принес с собой не самые приятные события. Берта по быстро возникшей традиции ускакала на дополнительные тренировки, а я осталась одна, еще долго стоя на том месте, где мы поспешно разошлись. Я общалась с ней только по утрам, потому что мы жили в одной комнате, и в столовой. В остальное же время я лишь мельком видела ее на тренировках. Мне было обидно и одиноко, а эти чувства было противопоказано испытывать испуганному и запутавшемуся человеку. Я уже неделю была членом Легиона разведки, и мне все больше хотелось повернуть все вспять, забрать назад свои слова о смысле жизни и смене мировоззрения и уйти отсюда. Только вот где мне будет лучше? Я никогда не избавлюсь от параноидального чувства, что везде за мной на расстоянии шага следует смерть. Я сходила с ума. Чуть ли не слышала, как со скрежетом у меня едет крыша. В это позднее время нас, неокрепших новичков, оставляли в покое, но скоро обещали начать поручать дежурства. Я бесцельно брела вдоль поросших мхом и вьюном стен замка. Прохладный после длительного дождя ветер забирался под короткую форменную куртку. Хоть моя сменная одежда и была сухой, я чувствовала, как мерзнет и покрывается липкими мурашками все тело. Голова была болезненно пуста, что определенно являлось приметой на пути к сумасшествию. Я остановилась за несколько метров до второго, неиспользуемого, входа в замок. На каменном бортике крыльца сидел Жан. При виде него у меня внутри что-то дрогнуло и постаралось подсунуть разуму непрошеные мысли, но я сразу же переключила свое внимание. Свет лампы, висевшей на стене над закрытой дверью, играл бликами на волосах и понуром лице Кирштайна, что напомнило мне о погребальном костре. Я повела плечами. Меня накрыла волна вины и смущения. В последнее время что-то меня слишком часто кидало из огня да в полымя со всякими противоречивыми и непонятными чувствами. И так хватало проблем, а тут еще и с фокусами расшатанной психики приходилось разбираться. Жан заметил меня и показательно выпрямился, скользнув взглядом по моему лицу. – Есть, что добавить? – поинтересовался он так, будто мы продолжали прерванный минуту назад диалог. Я не заметила, как подошла и села на другой бортик, рассматривая сгнившую, заросшую деревянную дверь и ржавый цепной замок. Со стороны мы с Кирштайном, наверное, выглядели как стражи богом забытых ворот в мир, где нам были не рады и где мы не могли прижиться. Весьма иронично, если подумать. И печально. Пропало всякое желание извиняться, к тому же я этого не любила, но регулярно делала. Мне всегда было довольно трудно сказать что-то эмоционально сильное: «Прости», «Я люблю тебя», «Я буду рядом» и так далее. Со вздохом я стряхнула несуществующую грязь с ткани штанов. Повисло грузное, угнетающее молчание. Но это однозначно был момент, когда никто не собирался притворяться, юлить и что-то придумывать. Сейчас можно было получить утешение, некую странную поддержку. Да, я желала услышать собственными ушами, что кому-то так же плохо, как и мне. И как бы это ни звучало, но Жан был отличным кандидатом. – Почему ты пошел в Легион? – я знала, что наверняка сыплю ему соль на рану, но мне нужно было с кем-то поговорить, покопаться в другом человеке. Жан выдохнул, и в ночном густом воздухе образовалось и тотчас исчезло облачко пара. – Я просто не хотел, чтобы во мне разочаровывался… – фраза оборвалась. Кирштайн замолк, наверняка боясь выдать свое все еще нестабильное внутреннее состояние. Для него было перебором проявлять очевидную слабость больше раза на виду у одного и того же человека. Но тем не менее он был честен. Я кивнула самой себе, но вдруг услышала продолжение: – А ты? – Ты правда хочешь узнать? Это не очень… ох, как бы это сказать?.. – Меня уже ничем не удивишь. Про себя я усмехнулась. Еще бы, он и так знал обо мне больше, чем положено. – Вначале я искренне верила в то, что иду сюда только потому, что я изменилась, стала благороднее, но, по сути, все оказалось более прозаично, – я посмотрела на свои пальцы. – Так бывает, когда угроза на время исчезает и ты получаешь отдых: появляется куча времени, чтобы разобрать свой тухлый мозг на кусочки и понять, что теперь-то у тебя нет выхода. «И мне отчаянно нужно понять, что кто-то возьмет на себя чуть больше мучений, чем я». Боже, как низко. Я прижала ладонь к лицу. Легче не стало. – Давай поговорим о чем-нибудь другом, – почти взмолилась я. Не думала, что может стать еще хуже, чем было. – Я же сказал, меня ничем не удивишь, – ответил Жан спокойно, – и ты сама подняла эту тему. – Да, но я ведь не знала, что это так мерзко прозвучит. В моей голове все выглядело значительно лучше, – я зажмурилась и запрокинула голову. И мой слух уловил короткий непонятный смешок. – Мы уделяем слишком много внимания и сил тому, чего уже не изменить. – Предлагаешь плыть по течению, что ли? – А у кого-то на этой прогнившей земле есть выбор? Я медленно повернулась всем корпусом к Жану. Налетевший порыв ветра ощутимо потрепал наши волосы, придав немного суровости и значительности беседе, и умчался дальше. В кустах стрекотали цикады, а огонек свечи в лампе над головой трепыхался, отбрасывая рваные тени. Я никогда не любила ночь, но у нее было одно неоспоримое преимущество: только в это время люди могли стать честнее, привлекательнее и даже мудрее. Этот воздух, ветер, запахи, звуки – все то, что ночь брала у других времен суток и окрашивала на свой вкус – способствовали глубоким откровениям и размышлениям. – У тебя же есть семья? – осмелев, приглушенно спросила я. Жан скривил губы в подобии улыбки, сцепив руки в замок перед собой. – Я предпочел бы быть сиротой. Я вдруг вспомнила, как однажды, еще в училище, Жана навещала женщина, весьма заботливая и сердобольная, но он обошелся с ней очень грубо, выгнал, накричал. Еще тогда я подумала, что это, должно быть, его мать. А сейчас я была уверена в этом, что мне совсем не понравилось. Единственное, что в моем воспаленном мозгу осталось неизменно после рокового дня распределения, так это принятие своей мамы такой, какой она была. – А представь, если бы твоя мама сказала: «Я предпочла бы быть бесплодной, чем иметь такого сына». Жан поморщился. – Заделалась в моралистки? Гиблая затея, знаешь ли. – Я знаю, что тебя задели мои слова. – Не заставляй меня задевать тебя, Нора. – У тебя нет повода стыдиться матери, Жан, – я в тон ему выделила его имя. Я удивительно точно находила все его слабые места и нещадно била по ним. Пора было остановиться. Я не изверг и не садист. – А у тебя? – язвительно спросил Кирштайн. Да что же такое? Как ему нравится переводить стрелки. – Поверь мне, есть, но я больше не занимаюсь такой ерундой. – Это искренние и хорошо обдуманные слова или что-то из серии «Спустя время я передумаю»? Я стремительно переходила на ту стадию общения с Жаном, где находились Берта и Эрен. Кирштайн хотел меня поддеть и нарваться на резкость, я сама ему это позволила. И сама же и вынудила. – Ты ничего не знаешь о моей маме, – я покачала головой. – Ладно, кажется, ты снова хочешь поговорить о чем-то другом, да? – распалялся Жан. – Раз уж ты решила, что мы с тобой лучшие друзья, то позволь дать тебе совет: поговори уже с Рихтер и поплачься в жилетку ей, ведь во многом она причина всех твоих проблем. Я опустила плечи и замерла. Подобный стиль общения хоть и был весьма интересным и действительно честным, но я не хотела становиться для Жана врагом. Я, что неудивительно, ощущала связь с ним. Мы через многое прошли вместе, многое сказали, многое видели, многое сделали. И сейчас мы оба выпускали пар и вываливали друг на друга те тяжелые и темные чувства, что скопились в душе. Возможно даже, Жану был больше нужен наш разговор: ему было в несколько раз труднее, чем мне. – Ты прав, – вздохнула я и потерла уставшие глаза. Жан фыркнул, но заметно расслабился. Видимо, то, что я не стала спорить с ним дальше, не дало ему окончательно превратить меня в раздражающий фактор. – Спасибо тебе, – искренне произнесла я, и на моих губах появился намек на улыбку. После этой фразы лицо Кирштайна вытянулось, и он реально стал немного похож на лошадь. – Чего? – он заморгал, ожидая подвоха. Потом мотнул головой, провел пятерней по волосам и, усмехнувшись, вполголоса выдал: – Да ты прям… женская версия Марко. Я не знала, как на такое заявление реагировать. Смущаться, гордиться, недоумевать, расстраиваться? Что могло ему напомнить во мне Марко? Однако Жан не ждал от меня ничего больше. Он поднялся и покинул свою навязавшуюся собеседницу. А я была больше, чем уверена, что пожалею о том, что произошло этим поздним вечером. Спустя два часа мне снился Трост. Под ногами не было видно брусчатки из-за крови, сапоги по щиколотку утопали в этой красной нескончаемой реке. Я шла куда-то вперед, поднимая в воздух брызги, а с тротуаров меня провожали пустыми взглядами истерзанные трупы кадетов. Впереди, в противоположном конце улицы, появилась расплывчатая, высокая тень, с каждым шагом которой я дрожала вместе с землей. Я развернулась и попыталась убежать, но словно разучилась передвигать ногами и оказалась в огромном кувшине с киселем. Тогда я попыталась позвать на помощь, но мой севший голос слышали только мертвецы. В живых осталась я одна, что собиралась исправить приближающаяся тень. Я спиной чувствовала гнусную улыбку на ее невидимом лице и пыталась вырваться, спастись. Но ноги вдруг не нащупали под собой земли, и кровавая дорога стала удаляться от меня. Я, забыв собственное имя, плакала как никогда в жизни, и казалось, что рыдания просто разорвут мои легкие, сердце, грудную клетку раньше, чем я окажусь съеденной. Я билась в агонии, срывая голос, но острые черные зубы неумолимо смыкались на моем поясе, чтобы перекусить пополам. Когда вспышка жгучей боли только начала зарождаться, я раскрыла горящие от слез глаза. Но сон словно продолжился дальше, потому что мой безудержный плач перенесся в комнату штаба Легиона разведки вместе со мной. Хотя, возможно, часть меня так и осталась корчиться в той пасти последние секунды своей жизни. Я соскочила с кровати, щурясь от зажженного соседками света, и схватилась за голову. Часто глотая воздух, я совсем его не получала, задыхалась. Меня мутило, перед глазами темнело, а огромный комок закупорил глотку. Единственным, что я видела в комнате, был силуэт титана, на чьей груди неестественно выделялись кровавые пятна. Мне и до этого снился Трост, но тогда все было абстрактным, нечетким и бессюжетным. Сейчас же я увидела воплощение всех своих страхов, собранных в кучу: одиночество, беспомощность, смерть. Почему мои кошмары никогда не кончаются? Почему я просто перехожу из одного в другой, который оказывается еще длиннее предыдущего? Бесконечность, помноженная на два. Я не могла выносить этого, но я не знала, куда спрятаться, куда забиться. Везде, везде, везде они. Криком я попыталась прогнать образы и мысли из гудящей головы. Но тут я словно упала лицом в холодную воду, которая смыла слезы из глаз, выбила ком из горла и сбила с ног. Я обнаружила себя на полу своей спальни в штабе. Вся мокрая, с лезущими в рот волосами, я гулко дышала. Обзор наконец прояснился, и я увидела не на шутку обеспокоенную Берту, протянувшую ко мне руки, и нашу молчаливую соседку Фрэн, закончившую кадетское училище восточного округа. Она стояла надо мной с белым кувшином в руках и брезгливо морщила нос. – Скажи спасибо, что это не ночной горшок, психичка, – Фрэн обрушила кувшин на тумбочку и забралась в кровать, накрываясь с головой одеялом. Я, хлопая слипшимися ресницами, шмыгнула носом и неловко поднялась. С волос тут же закапала вода, отбиваясь дробью об дощатый пол. Берта накинула на мои плечи плед и усадила на кровать, растирая мне спину. Мои губы дрожали, а пальцы тряслись, и, вглядываясь в темные углы комнаты, я по-прежнему видела ту тень и кожей ощущала ее выжидающую улыбку.***
Кажется, мой трос не вонзился в кору дерева и не закрепился. Или, может, я просто забыла нажать на курок. Так или иначе, я, грохнув карабинами, полетела навстречу лесной траве. Какие-то широкие ветви замедлили и смягчили падение, но во многих местах оцарапали неприкрытые одеждой участки кожи. Я приземлилась на спину, и, помимо новоприобретенных, заболели и старые повреждения. Слишком часто я падаю навзничь, и когда-нибудь просто больше не смогу встать. На тренировке по пространственному маневрированию в этой части небольшого леса, прилегающего к штабу, была только я и вездесущий капитан Леви, который умудрялся следить за всеми новичками. Он-то и оказался единственным, кто увидел мое физическое и моральное падение. Я стояла, потирая бока и хмурясь, и терпеливо ждала свою судьбу, которая имела бесстрастное лицо капитана. – Что произошло на этот раз? Прилегла отдохнуть? – приближаясь ко мне, спросил Леви. – Трос не закрепился, – пробубнила я. Вместо ответа капитан вырвал у меня из рук пульты, нажал на курки, и по обеим от него сторонам из моего привода вырвались тросы, намертво впившись в ближайшие деревья. А капитан ведь даже не смотрел, куда целится. – Так, – заговорил он, смотря на меня прищуренными глазами, – как там тебя?.. Неважно. Я редко устаю, но твой случай – исключение. Я реально устал постоянно ловить тебя за отлыниванием от тренировок. Мне абсолютно наплевать, в чем твоя проблема – разгребай свое дерьмо сама, тут не стоят на каждом углу мамочки с носовыми платками. Это армия, и, если ты не достаточно сильная, ты умираешь кроваво и мучительно. Так что если я еще раз увижу тебя не бешено тренирующейся, то я скину тебя с Розы. А уж в какую сторону – решу на месте. Я понятно выражаюсь? Я кивнула, мечтая уменьшиться до размеров пылинки. Капитан молниеносно умчался, а я так и осталась стоять посреди леса. Что творилось в моей голове, даже мне было непонятно. Какое там. Я чувствовала себя в ловушке собственного разума, который продолжал генерировать жуткие картины из снов и реальности. Временами я даже переставала видеть перед собой то, что было на самом деле. У меня всерьез начинались галлюцинации. Все мои страхи постоянно были со мной, внутри меня. Я была просто не в состоянии сосредоточиться и взять себя в руки, потому что, как я уже сказала Жану, невозможно сбежать от себя самой, поэтому ситуация с каждым днем только усугублялась. После окончания тренировки на грязно-зеленые пятна на моих бедрах обратила внимание Берта. «В кои-то веки вообще обратила на меня свое королевское внимание», – озлобленно подумала я. Казалось, после спектакля, который я устроила ночью в лучших традициях своей матери, Берта посмотрела на меня под другим углом. Теперь на ее лице я наблюдала такое сострадание, которого никогда за ней не замечала. И это было совсем не к месту. – Все в порядке? – она дотронулась до моего плеча, словно была заботливым родителем. – Ничего не в порядке, – обида и нервные переживания внезапно вырвались наружу. – Я не знаю, как в твоем мире высоких, солнечных целей, но в моем пропахшем отходами мирке ничего не в порядке! И я не удивлена, что ты этого не заметила. Наверно, стоило раньше устроить истерику и разбить себе что-нибудь, а то ты слишком занята, чтобы просто так спросить, как у меня дела. Ее рука сползла с моего плеча, и Берта непонимающе уставилась на меня. Боже, как удобно! Игнорировать, а потом строить оскорбленную невинность. – О чем ты говоришь, Нора? Если у тебя какие-то проблемы, я всегда тебя выслушаю… – с расстановкой проговорила она, совершенно не боясь моего полубезумного, раздраженного взгляда. – В перерывах между тренировками, я полагаю? – мои претензии конкретно сейчас зазвучали не очень убедительно, но меня уже было не удержать. – Прости уж, но мы солдаты, и тренировки – наша рутина. Я нервно закивала, сжимая губы. Она говорила со мной как с душевнобольной. Так Софи говорила с моей матерью, кормя ее с ложечки. – Эй, ты, падучая! – через двор замка к нам шел Леви. – Сегодня заступаешь на ночное дежурство вместе с Кирштайном, если вы с ним такие друзья-приятели. В восточном крыле в десять часов. Без опозданий и без твоих излюбленных выкрутасов, ясно? Не слышу, рядовой. – Так точно, капитан, – я неуклюже отдала честь, чуть не обрушив на командира бушевавшую во мне злость. Он, смерив меня своим очередным равнодушным взглядом, удалился. Раздувая ноздри, я гипнотизировала зеленую примятую траву под ногами, больше не желая смотреть на Берту, все еще ждущую каких-то пояснений. – Помнишь, ты тогда сказала, – угрожающе тихо произнесла я, – что тебе совсем не страшно? Но, видишь ли, страшно мне. Я подняла голову и посмотрела в посеревшее небо, неотвратимо нависшее над замком, деревьями и нами. Потом развернулась на каблуках и молча направилась в штаб. Берта за мной не пошла.