Это новый день

Разуверить, разочаровать, заставить сомневаться человека очень просто, а вот добиться обратного – задача почти невыполнимая. Я понимала, что вокруг происходило множество вещей, способных оживить меня и отвлечь от варки в собственном соку безысходности, но из-за пары, всего лишь пары, событий я была выбита из колеи и находилась от нее так далеко, что, чтобы снова встать туда, надо было ее сначала найти. В человеческой природе, такое ощущение, было заложено стремление быть несчастным и страдающим. Но от осознания того, что я сама во всем виновата, не было лучше. Я не чувствовала ног под собой, когда шла на дежурство вечером и не ждала никаких изменений в своем состоянии от работы. Жан встретил меня на месте и пересказал указания, переданные командиром. Мы должны были стоять на посту до половины второго ночи, до прихода смены, в той самой комнате, где мы проходили обряд посвящения капитана Леви с помощью уборки. Теперь это помещение было сумрачным, свет давали только четыре факела, зажженные невпопад на каменных стенах. В довольно высоких, но узких окнах было безнадежно темно, и я отчетливо видела в стеклах отражение своей скрюченной, унылой фигуры. По периметру комнаты все так же стояли шкафы и столы, а кое-где даже были лавки. Я сразу же рухнула на одну из них. Нас не собирались проверять, нам не дали никаких суровых приказов, я даже не знала, почему мы дежурим именно здесь. Но меня это мало волновало на самом деле. Кирштайн какое-то время стоял ровно, словно взаправду собирался нести пост добросовестного часового. Как будто тут есть, что охранять. Потом он с облегчением сел поблизости от меня и вальяжно закинул ногу на ногу. Да, мы всем своим видом показывали, что снизошли до этого дежурства. Я не горела желанием снова общаться, у меня просто язык не ворочался, слипались налившиеся свинцом веки – от сегодняшнего изнурительного дня и прошлой ночи. Я прикрыла глаза неосознанно, и тут же, как по команде, засверкали красными вспышками образы титанов, их необъятных пастей и сотен зубов. Они перекусывали кости и разрывали плоть, не пряча улыбки. Из их ртов падали куски человеческого мяса прямо мне в руки, пачкая их в крови и слюнях. Я судорожно дернулась, распахнув глаза, и схватилась пальцами за скамейку, на которой сидела. За какие-то секунды меня прошиб холодный пот, прилепив рубашку к спине. – Ты чего кричишь? – встревоженно спросил Жан, смотря на меня расширенными глазами. О чем это он? Облизывая потрескавшиеся губы, я действительно ощущала задержавшийся в груди вопль отчаяния, который вполне в итоге мог вылиться в рвоту: она клокотала где-то у меня в пищеводе. Я почувствовала, как от лица отхлынула кровь и оно буквально окаменело. – Эй, Нора? Он порывался подойти ко мне, но я выставила в его сторону руку, которая тут же затряслась, как у пьяницы. И все же я обнаружила перед собой Жана, присевшего на корточки. – Уйди, – промычала я. – Что случилось? Я не хотела ничего ему объяснять, просто не нашла бы в себе сил. – А то ты не знаешь? Жан понимающе вздохнул и поднялся. Он прошелся по комнате, потирая лоб, и остановился у большого шкафа. Я бездумно следила за ним, а потом меня осенило. – Жан, открой шкаф и посмотри, есть ли там средних размеров деревянный ящик. Кирштайн нахмурил брови, но быстро сделал то, что я сказала. И на свет появился тот самый пыльный ящик. Надо же, хоть в чем-то мне Берта здесь пригодилась. – Тяжелый, – отметил Жан, подходя, и поставил ящик на скамейку рядом со мной. Иногда, чтобы реально полегчало, надо делать не слишком благородные, одобряемые и приличные вещи. Я поняла, что никакие слова и поступки не помогут мне эффективнее хорошего вина – поэтому молча отбросила крышку ящика на пол и выхватила первую попавшуюся бутылку. Она была полной, отлично. Я неловко выдернула пробку и, не раздумывая больше, приложилась к горлышку. После пары внушительных глотков я поморщилась и с шумом втянула в себя воздух. Горло сковало колющим огнем, но мне это даже понравилось. – Отчаянные времена требуют отчаянных мер? – задумчиво и чересчур серьезно поинтересовался Жан. Он рассматривал выцветшую этикетку на еще одной бутылке. Я вытерла рот ладонью и отсалютовала Кирштайну. – Присоединяйся, тебе тоже ведь есть что утопить в парах алкоголя, – я говорила хрипло и сдавленно, как будто уже много лет глушила вино бочками. Хотя с такой жизнью я была бы не против стать алкоголиком и умереть в канаве. Быть может, бесславная смерть, зато легкая и, в каком-то смысле, даже счастливая. Жан скептически перевел взгляд с меня на бутылку в своих руках, а я не стала дожидаться компании. На сей раз я зашлась оглушительным кашлем, но, облизнув губы, я только усмехнулась и принялась разглядывать на просвет жидкость за почти черным стеклом. Ее едва было видно, но она так красиво и заманчиво плескалась, что я не посмела отказать ей и сделала новый глоток, более скромный, смакуя выдержанный годами вкус. – Ты выглядишь стремно, – заключил Жан, слегка наморщив нос. Мой желудок быстро обволакивало тепло, а ноги немели, словно я прошла ни один километр и наконец-то присела заслуженно отдохнуть. – Слушай, Жан, – заговорила я беззаботным тоном, – еще не так будешь выглядеть, когда ты насмотрелся интереснейших и невероятно реалистичных снов, предварительно посетив чудный город в компании больших, добрых и улыбчивых друзей, которые так любят вкусно покушать и пообниматься. А задолго до этого увлекательного путешествия ты прожил самые лучшие годы жизни в обществе юродивой мамочки, наивной сестренки и суетливой бабуси, которые так любезно сели тебе на шею, свесив ноги, и отправили становиться самостоятельным и взрослым в обществе самостоятельных и взрослых дядь и теть, дающих тебе аж целую монету за какую-нибудь незатейливую работенку. Например, чистку туалетов или подтирание дерьма. Закончив этот монолог почти на одном дыхании, я уже не помнила, с чего он начался, и окончательно решила, что самым правильным решением за последнее время будет напиться и забыться. Жан, переставив ящик на пол, молча опустился на скамейку рядом, его губы почему-то побелели. Он несколько секунд смотрел перед собой не мигая, а потом резво расправился с пробкой в своей бутылке и чокнулся со мной. Я никогда не предполагала, что головокружение может быть настолько приятным. Хотелось смеяться и петь. Давно избавившись от куртки и галстука, я махала на себя ладонью и присвистывала. Иногда казалось, что сознание покидает меня, обещая сон без сновидений, но мне еще хотелось побыть в реальности. Жан залихватски прикладывался к бутылке. Мы уже не заморачивались и пили из одной, передавая ее друг другу. Меня пару раз посетили странные мысли насчет Кирштайна. Например, когда он глотал, его кадык двигался как-то особенно завораживающе, а эта расстегнутая на пару верхних пуговиц рубашка ему чертовски шла. Все это с медленным кипением смешивалось в моем мозгу, составляя такие причудливые схемы, что я просто время от времени бросала думать. Каждый новый глоток жег внутренности, а прямо в голове пророс куст винограда и щекотал черепную коробку, но я почти ничего не соображала и даже не могла вспомнить, с чего у нас такая пьянка, хотя ответ болтался на поверхности. Я не чувствовала ничего, кроме сосущего опустошения и усталости, а я точно знала, что должна чувствовать что-то еще. Что же?.. Я взглянула на Жана, причмокнув губами. Он сидел, закинув одну ногу на скамью, лицом ко мне и опирался спиной о шкаф. Я хотела спросить у Кирштайна, не помнит ли он случаем, что за чувство забыла я. Но тут я столкнулась с ним взглядом. Его глаза блестели, как у больного в лихорадке или как у человека, который внезапно обрел кучу денег. Впрочем, это, наверно, было одно и то же. Жан смотрел на меня, а мой расплывающийся, как сыр на сковороде, мозг не мог никак понять выражение его светло-карих глаз. Светло-карий, какой необычный цвет… Голову с поразительной настойчивостью стала разрывать мысль, что Жану непременно известно, что я должна была чувствовать. Я поставила бутылку на пол и повернулась к нему всем телом. Жан проследил за этим действием, потом снова посмотрел в мое лицо, которое, по ощущениям, сейчас было краснее красного. Разум все еще распирала пустота, а на языке тем не менее крутилась туча слов, вопросов, которые были готовы сорваться и остаться не осознанными и не понятыми собственной владелицей. Мне срочно надо почувствовать что-то еще. – Да ну? – Жан слегка дернул меня за особо длинную прядь волос, свисающую прямо перед носом. Похоже, я все-таки обронила какую-то фразу, из тех, что заполнили мой рот и щекотали язык. – Ну да, – выдавила я и заметила, что нахожусь очень близко, но не успела – или не подумала – смутиться. Нужно сделать всего лишь шаг, а там – как получится, уже не имеет значения… Я подалась вперед и прижалась губами к губам Жана, которые оказались более обжигающими, чем алкоголь и кожа титана вместе взятые. Я просидела так недолго, секунд пять, а может, конечно, и тридцать пять. Отстранилась. Жан не ответил, оставаясь все в том же положении и с тем же выражением лица. Только в его взгляде, мне показалось, что-то изменилось, чужеродно блеснув. А потом на меня нахлынуло. Хотела что-то почувствовать? Получи. Я развернулась обратно и прислонилась спиной к стене, прикрыв глаза. Почему на душе вдруг стало так паршиво? Резко расхотелось пить, а ощущения стали настолько остро противными, что я с силой прикусила губу. – Меня сейчас вырвет, – пробубнила я, прикладывая руку ко влажному лбу. Черт, как же это все мерзко: и я, и мои пьяные безумные идеи. – Надеюсь, не из-за меня, а то как-то даже обидно, – Жан усмехнулся привычно, но все-таки слегка растерянно. Он сел в ту же позу, что и я, и мы оба замерли. Попытка понять, зачем я все это устроила, спровоцировала бешеную перестрелку в мозгу, оставившую после себя звон в ушах. Я потерла пальцами глаза и закачалась. – Первый раз я так напилась с Бертой в увольнительном, – промямлила я невнятно, а в голове замелькали призрачные картинки, вызвавшие неприятный привкус во рту. – Какая лихая смена собутыльников. – Да. Сейчас у Берты немного другие интересы, – я брезгливо скривилась. – Дай угадаю: она хочет уничтожить всех титанов на свете? – впервые я была полностью согласна со злой насмешкой Жана над этой высокой целью. – Типа того, хотя она не считает нужным со мной разговаривать, – с трудом сказала я: теперь начало воротить еще и от воспоминаний о чудесной-невероятной-потрясающей Берте, которая обязательно свернет шеи всем титанам и даже Эрену ничего не оставит. Это до скрипа зубов бесило, особенно сейчас, когда мне было физически отвратительно. А еще бесило то, что я хотела забыться, а получилось наоборот. – А ты? Поставленный ребром вопрос Кирштайна застал меня врасплох, и я вздрогнула, не до конца поняв, что он имел в виду. – Что? – Ничего, – Жан уперся затылком в стену, сглотнул, и на этот раз я не могла отделаться от впечатления, что он выглядит сейчас очень болезненно. – Они такие милые в своей наивности, правда? – Кто? – и снова я моргала, не понимая его. – Лучшие друзья. Мое сердце пропустило удар. По коже пробежал неприятный мороз, я поежилась, отводя в сторону наполовину протрезвевший взгляд. Жан довольно рискованно для нашего положения метнулся вперед, с неким ожесточением подхватил с пола отставленную мной бутылку. Мне становилось до липких мурашек не по себе, пока я наблюдала за тем, как он давится, морщится, зажмуривает глаза, но продолжает пить. Жан, перестань, прошу тебя. Когда уже там смена придет?.. Стоило мне об этом подумать, как двойные двери раскрылись и вошли наши сменщики, члены специального отряда, Гюнтер и Эрд. – Рутс, Кирштайн, – громогласно позвал Гюнтер, не сразу нас заметив в полумраке. Но когда мужчины увидели нас, то я сразу вжала голову в плечи, с оборвавшимся сердцем понимая, что поздно задвигать бутыли под скамейку. Жан же, как будто ничего не произошло, медленно опустил бутылку и откинулся назад. Только когда я, шатаясь отдавая честь, пнула его ногу, он приоткрыл один глаз и тоже встал. С большим трудом и неохотой. И запутался, какую руку надо прикладывать к груди. Все, нам конец. Молодец, Нора, твоя инициатива и здесь обернулась полнейшим провалом. Гюнтер, метая молнии, подлетел к нам и схватил безразличного Жана за шкирку. – Вы что за попойку тут устроили?! – он как следует встряхнул Кирштайна. – С дуба рухнули?! Вы же на службе, мать вашу! А лет-то вам вообще сколько, а?! – его грозный взгляд упал на меня, возбуждая желание провалиться под землю. – Дурни! Под трибунал захотели? Я вам это устрою!.. За его спиной показался куда более спокойный Эрд, который, несмотря на это, не заставил меня меньше переживать. Казалось, львиная доля выпитого разом выветрилась из моей головы, и я превратилась в провинившегося пятилетнего несмышленыша. – Я сейчас же сообщу капитану Леви, – процедил Гюнтер, чуть ли не отбрасывая от себя еле держащегося на ногах Жана. – Он с вами разберется так, что последних мозгов лишитесь! – Дружище, – ровным голосом произнес Эрд, положив руку на плечо сослуживца, – они неделю назад выбрались из самого пекла без чьей-либо помощи и поддержки. А, как ты заметил, они еще совсем дети. Я лично не представляю, какой это удар и шок. Но вспомни-ка нашу первую встречу с титанами. Мы чуть не обделались и визжали как девчонки. Потом нас старожилы отпаивали такой же штукой, – он легонько пнул мыском сапога бутылку на полу и усмехнулся. – Эрд! – взревел Гюнтер, повернувшись к нему. – Кто такое рассказывает при подчиненных? Я непонимающе хлопала глазами, смотря, как Джин разводит руками, а Шульц ругается себе под нос. Я неловко помялась, ожидая приговора. Жан рядом подозрительно покачивался. Похоже, его совсем унесло. – Что ж, – нехотя продолжил Гюнтер, почесав затылок, – Эрд, увы, прав. Но это не значит, что вам все позволено. Если вы пришли в Легион, вы отныне должны держать себя в руках, а не расклеиваться от каждой встречи с титанами! Нам не нужно безмозглое мясо, нам нужны настоящие солдаты. А раз вы здесь, вы хоть немного отдаете себе отчет в своих решениях. Так что придите в себя, пока не стало поздно. А теперь ты, – он ткнул пальцем в меня, – с завтрашнего дня в течение десяти дней, вплоть до вылазки, будешь драить конюшню вместо конюха и дежурных. А ты, – Шульц более свирепо обратился к Жану, – будешь помогать Ханджи Зое с ее исследованиями в компании Эрена Йегера до пятницы, потом отправишься латать крышу штаба вместе с нами. Разделю вашу сладкую парочку, чтоб жизнь медом не казалась! Я перебила возмущенное сопение Кирштайна от такого порочащего его честь наказания: – Так точно, сэр! – Свободны, – мотнул головой Гюнтер, и мы поспешили на одеревеневших ногах обойти его и Эрда. – Черт, от вас несет как от дешевого трактира. Не обернувшись, я выпрыгнула за дверь и облегченно перевела дух. Жан отставал, но вроде бы мог идти самостоятельно. С каждым шагом переутомление и перенасыщение давали о себе знать металлической тяжестью во всем теле. Что ж, мы уже поняли: как только все заканчивается и ты получаешь возможность передохнуть, то сразу появляется ворох проблем. Но я собиралась разобраться с ними завтра. Определенно. К тому же ясности моего ума хватило только на подтверждение того, что у меня действительно есть проблемы, а их перечисление и разбор оставались для меня пока что приятно недосягаемыми. Зевая и стараясь не обращать внимания на гул в ушах, я кинула мимолетный взгляд на Жана. Он с видимым усилием пытался идти ровно, держа осанку, но сомкнутые губы и сжатые кулаки выдавали его не шибко приятные ощущения. Что же происходит в твоей голове, Жан Кирштайн? Мой взгляд, задумавшийся как что-то быстрое, поверхностное и равнодушное, перетек в долгое и томительное нечто. Когда я обнаружила, что смотрю на удаляющуюся напряженную спину, плечи, обтянутые форменной курткой, пришлось грубо себя одернуть.