Живые и мертвые

Альфред нанял маленькую армию, состоящую из женщин-эмигранток, которые плохо понимали его и которых плохо понимал он. Зато это воинство ведра и тряпки отлично выколачивало пыль из ковров и отчищало копоть со стекол и потолков. Пикок спустил на это своё полугодовое жалование, которое вроде как причиталось по контракту. Когда-то такие деньги казались ему огромными, теперь он мог позволить себе тратить их не глядя. Капитан Астерс проснулся поздно, ближе к полудню, и прошествовал в столовую с самым рассеянным видом, не обращая внимания на деловито снующих по первому этажу женщин. Казалось, он вообще их не замечает. После завтрака, такого же скудного, как и вчерашний обед, Рауль поднялся, поблагодарил Картера и Альфреда и отправился в сад, где почти до самого вечера сидел в той же самой позе, что и вчера. Альфред, иногда выглядывавший в окно, усмехнулся: «И этот человек, порядком одичавший взаперти, говорит, что ему не нужна помощь?» К восьми часам вечера первый этаж если и не сиял чистотой, то определённо радовал глаз. Новые тёмно-синие шторы, сшитые за один день (за скорость пришлось доплатить, но это того стоило), сияли, переливаясь в свете электрических ламп. Ковры пришлось отправить на свалку — им бы не помогла никакая реставрация. Альфред мысленно извинился перед Раулем, если среди этого побитого молью великолепия были редкие или антикварные экземпляры. Когда совсем стемнело, Альфред отпустил наемных работниц, а сам вышел в сад, постучал по обугленному стволу дерева, бывшего когда-то сливой, подумал, что весь этот унылый пейзаж стоит оживить. Пострадавшие от огня деревья заменить на новые, живые, пни выкорчевать, фонтан починить. А вон там, в глубине сада, можно обустроить цветочно-каменную горку. Альфред не помнил точно, как называется такая штука, но смотреться она должна неплохо. Ему показалось, будто в прибранном доме стало легче дышать. Подул ветер, горячий, сухой, точно такой, что дул когда-то в «сторону смерти». Рауль повернул к Альфреду безразличное лицо и сказал: — Сегодня на заре одна из смертей улыбалась особенно нежно. Кто-то из моих солдат чуть было не распрощался с жизнью. Альфред пожал плечами. — Мы ведь в безопасности только от той смерти — смерти в огне… Это не помешает кирпичу упасть на голову одному из нас. Рауль подошел так близко, как еще не подходил за эти неполные сутки, взял Альфреда за руку, ладонью прикрыл ему глаза, шепнул, щекоча дыханием ухо: — Смотри. И убрал прохладную ладонь с глаз. Альфред едва успел дотронуться до вялой, потерявшей волю к движению белоснежной кисти губами. И оглянулся. Теперь он понял, почему здесь стоит такая жара. Темные тени, словно сотканные из клубов дыма: сияют угольки глаз, угадываются неясные черты… и улыбки, нежные, ласковые улыбки на лицах смертей. Альфред выругался, потер шею рукой, сказал: — Вы расходуете свою жизнь на жизнь забулдыг. — «Кому решать, чья жизнь перевесит на чаше весов, жизнь праведника или жизнь грешника? Не вам, люди. Не вам!» — ответил Рауль цитатой из Книги Книг. Альфред пожал плечами. — Я бы убил их всех, а последним — себя. Лишь бы вы не страдали, мой капитан. Рауль снова отошел от него, обнял себя за плечи, так, будто ему было холодно в этой ужасной, горькой, как полынь, жаре. — Я не хочу, чтобы вы умирали. Не надо меня спасать, капрал Пикок. Я не нуждаюсь в спасении. Ни от себя, ни от судьбы, ни от вас самих меня спасать не надо. Пикок наконец понял, что должен сделать: он подошел вплотную, положил свои руки на плечи Раулю. Подивился, насколько большими, темными и тяжелыми кажутся его кисти на фоне белой рубашки и выступающих косточек. — Ваше мужество… как алмаз. Есть ли что-либо, способное его поколебать? — За это ведь ты меня и любишь? — улыбнулся Рауль, откидывая голову на плечо Альфреда. — За то, что я такой хороший. — Глупости, — непоколебимо ответил Альфред. — Глупости. Я любил бы вас любым. Калекой, идиотом, трусом, предателем, дезертиром. Любым. Потому что вы — это вы. Вы — ветер степи, горячий ветер, пахнущий полынью. Ветер, дующий в сторону смерти. Ветер, запертый здесь, среди камней. Разве может он быть плохим или хорошим? — Я ветер, — шепнул Рауль. — Может быть, я ветер. — А я почистил столовое серебро, — похвастал Пикок, переводя разговор с непонятно-мистического на понятно-бытовое. — Ужинать будете? — Ужинать? — рассеянно переспросил он. — Нет. Приготовь мне ванну. Если бы Альфред заранее знал, чем закончится купание, он бы поспешил. Но вместо этого он тщательно почистил потрескавшиеся эмалированные бока пузатой ванны уксусом и содой. Прекрасные средства. Потом следил, как медленно подбирается к высоким краям вода, одинаково теплая что за синим вентилем, что за красным. Не хватало только лепестков роз. Он услышал шорох позади себя и насмешливо спросил: — Потереть вам спинку? Шуршание не прекратилось. «Смешно, — подумал Альфред, — если позади стоит Картер». Он обернулся и обомлел: капитан Астерс стоял перед ним во всем блеске ослепительной, совершенно бесстыдной и одновременно целомудренной наготы. Он ничуть не изменился за все прошедшие годы. Он был все так же юн, так же нежен, как тогда, кажется, тысячу лет назад. — Потри мне спинку, если желаешь. И капитан Астерс погрузился в пенную ванну, сохраняя невозмутимость мраморной статуи, которой наплевать на взгляды зевак и на голубей, топчущихся по совершенным плечам. «Вот ведь, Снулая Рыба», — с восхищением подумал Пикок, беря в руки губку. Потом он был вознагражден за это сладкое мучение. Прикосновением к бархатной коже… Сброшенным под ноги махровым полотенцем… Взглядом Рауля, стеснительным и одновременно дерзким: «Вот он я. Выбор за тобой». Глупый, глупый маг. Мудрый, невероятный человек и в то же время такой глупый. Неужели непонятно, что выбор сделан давно. Еще там, в крепости, когда новобранец Пикок тайком следил за офицером с повадками нервной, породистой лошадки? Они перешли в спальню. У ветхой, но застеленной чистыми простынями кровати горела только одна свеча. Когда они смогли оторваться друг от друга, разорвав поцелуй, Альфред увидел, как в неверном свете свечи тени на лице Рауля стали глубже, выдавая его реальный возраст. Трепетный огонек отражался в потемневших, бездонных глазах. Сердце Альфреда заколотилось, как бешеное. — Если бы я умел сочинять, я написал бы в вашу честь сонет. Сто сонетов. Нет, молитву. Слышишь? Одну молитву, в твою честь. С утра до ночи повторял бы ее. Рауль слушал этот бред с неясной улыбкой, склонив голову к плечу. — Пожалуйста, Альфред, дай мне почувствовать себя живым. Альфред почувствовал, что и сам ожил.

***

Пикок проснулся на заре все в той же удушливой жаре, что и вчера, хотя, как ему показалось, стало чуть прохладнее. Рауль спал на животе, свесив одну руку с кровати. Альфред встал, умылся, принялся разглядывать комнату. Все та же строгость, что и во всем доме — ничего лишнего. К кровати, если судить по прикрепленным к потолку рейкам и надетым на них кольцам, когда-то крепился балдахин. Светлые пятна на обоях рядом с вбитыми в стену гвоздями намекали на прежнее убранство. Стоящее в углу комнаты бюро из светлого дерева — единственный предмет роскоши — пустовало, зато на подвесной полке рядом с ним… На полке сидели две большие фарфоровые куклы, изображавшие мальчика и девочку десяти-одиннадцати лет. Одеты они были в школьную форму с нашитой на неё эмблемой: черная тень на серебряном поле. Девочка сидела, склонив голову на бок, мальчик будто бы смотрел прямо на Альфреда. Бравый отставной капрал передернул плечами под этим слишком живым взглядом. Он не был ни суеверен, ни труслив, но никогда не любил таких штук. Рядом с куклами лежало несколько книг. Альфред задержал на них взгляд: «Лиззи Эйнхауэр и Кот Волшебника», «Маленький лорд и Грустный Сказочник»… Эти названия ни о чем ему не говорили. На титульном листе каждой из книг было написано: «Великой Волшебнице от Чудаковатого Дядюшки. Добрых снов, малышка Альда.» Альфред открыл одну наугад. «— Шаманы с острова, название которого никто не может запомнить, утверждают, что чтобы избавиться от страха, его нужно поймать и съесть, — сказал Чудаковатый дядюшка, стряхивая пыль с рукава сюртука, и тут же закричал: — Паук! Ненавижу пауков! — Приятного аппетита, — сказал маленький лорд, а Лиззи засмеялась.» Рауль проснулся, Альфред почувствовал на себе его взгляд и спросил, не оборачиваясь: — Пишете сказки? — Зачем же. Нанимаю работников. — Для Альды? — Вначале только для неё. Потом — не только. В книгах описаны элементарные упражнения, помогающие пробудить в ребенке магию. Хотел проверить, рождаются ли маги где-либо, кроме наших семей. — И что? — Ничего. Магия умирает, Альфред. По крайней мере, та магия, что известна мне. — А тола? — вспомнил Альфред. — Нам недоступно то, чем оперирует она. — Что она вам тогда сказала? Рауль встал, принялся одеваться. — Это допрос, капрал? — Что вы, капитан, — по-акульи оскалился Альфред. — Сказала, что нужно брать от жизни все. — У вас своеобразные представления о том, что такое «брать от жизни все». — Какие есть. Внизу глухо закашлял Картер. Альфред потянулся, сказал, обернувшись через плечо: — Мне пора на службу. Неуставные отношения с начальством — это чудесно, но и о прямых обязанностях не стоит забывать. Чего желаете на завтрак, милорд? — Лакей из вас так себе, капрал. — Уж какой есть, — не удержался от шпильки Альфред. — За то жалование, что мне назначили, к вам бы никто в своем уме работать не пришел. — Именно поэтому вы здесь. Как и старик Картер, — зевнув, парировал капитан. Альфред обрадовался тому, что у него все-таки получается расшевелить Тоскливого Ворона. — Я завтракать не буду, — ответил Рауль, снова ложась и отворачиваясь. — И чем же вы питаетесь? Воображением или запахами с кухни? — Идите работать, Пикок! В самом деле! Альфред торжествующе улыбнулся и вышел за дверь. Спустился на первый этаж и застыл. Он открыл было рот, собираясь разразиться бранью, но увиденное так поразило его, что все слова пытались вырваться разом, и потому он только молча разевал рот. — А вы думали, я не пытался здесь убрать? — проскрипел за спиной Картер. — Все всегда возвращается на место. Так и было. Снова запах пыли и гари, снова пятна копоти повсюду… окна с мутными разводами, полуистлевшие шторы… те самые, что вчера заказывал Альфред. Теперь они выглядели кое-где опаленными, побитыми молью ровесниками самого дома. Ковров, слава… кому-нибудь слава, на полу не было. Плитка была так же грязна, как и вчера. *** Капитан Астерс ходил как в воду опущенный, то и дело принимался пророчить большое сражение в ближайшее время. При любом удобном случае начинал клевать мозг гарнизонному начальству. В конце концов полковник не выдержал: — Что вы кликушествуете, капитан? Знаете, как вас называют солдаты? Тоскливый Ворон. Докаркаетесь, молодой человек. Может, ваши способности дали сбой? Разведка молчит, никаких приказов не поступало. Идите и займитесь своими прямыми обязанностями. И Рауль Астерс шел и честно занимался своими прямыми обязанностями. Но все валилось у него из рук. Иногда он целыми днями бродил по форту, глядя поверх голов встреченных солдат. Они вздрагивали от этого взгляда, понимая, что Астерс смотрит в глаза их смерти. Но никто и ничего не спрашивал. Холодный, мистический туман опустился на форт. И никто ничего не предпринимал, чтобы его развеять. Такова уж природа человека — никто не желает верить в то, во что верить не хочется. Человеческое тело протестует, когда ему напоминают о его бренности. Оно ничего не желает об этом знать. Однажды Рауль спросил Альфреда, заполнявшего бумаги: — В чем состоят обязанности капитана, капрал? Альфред, стараниями Рауля выучивший Устав так, как не каждый знает алфавит, бодро отрапортовал: — Пехотный капитан в мирное и военное время отвечает: за постоянную боевую готовность взвода и успешное выполнение им боевых задач; за боевую подготовку, воспитание, воинскую дисциплину, морально-психологическое состояние личного состава и безопасность военной службы; за поддержание внутреннего порядка среди вверенных ему людей; за состояние и сохранность вооружения, военной техники и другого военного имущества. Он подчиняется командиру боевой части и является прямым начальником всего личного состава. Капитан лично обучает и воспитывает подчиненных. Рауль рассеянно кивнул, задал несколько вопросов по Уставу, перескочил на арифметику, задал задачку с дробями, перевел тему на грамматику, потом вернулся к геометрии, вновь перевел тему, задав несколько вопросов по истории. Сказал: — Думаю, экзамен в офицерское училище вы вполне выдержите, капрал Пикок. Я написал вам несколько рекомендательных писем. Полагаю, слово Астерса кое-что значит. — Благодарю, — ответил Альфред и сам поразился тому, как сухо прозвучал его голос. Рауль удивленно посмотрел на него и добавил: — Скажите солдатам, чтобы завтра ничего не ели и не пили. А затем сел на край стола и принялся возиться с пуговицами на манжете рубашки. — Позвольте, я вам помогу, — шепнул Пикок, целуя обнаженное запястье и чувствуя, как вторая рука Рауля ласкает его короткие волосы. Альфреда всегда поражал этот переход от странного человека и хорошего командира к трепетному, чуткому и нежному любовнику.