Голод_Жажда_Безумие

Предупреждение автора: глава содержит сцены насилия над несовершеннолетним. Речь не о Гермионе, ведь на момент развития событий ей уже двадцать лет. Атмосфера главы в целом напряженная, удручающая. Безусловный ангст. Примечание переводчика: вообще все это относится к последней трети главы. Но для того отрывка все вышесказанное я бы возвела в третью степень! Всю следующую неделю Малфой так и не объявлялся. Однако и без его присутствия Гермиона чувствовала себя просто раздавленной. Подонок пробудил в ней два полярно противоположных желания. То она дико боялась его появления, сжималась от страха быть уничтоженной этим не знающим пощады жестоким ублюдком. То вдруг ей овладевала невиданная ярость, и она мечтала, чтобы трусливый змей выполз из своей норы и столкнулся с ее бесстрашием. За свои двадцать лет Гермиона никогда не была так близка к безумию, а ведь в ее жизни случались вещи куда страшнее! Ее душевные терзания не остались незамеченными на работе. Артур пару раз пытался тактично выяснить, не связано ли это с Роном. — Ты последнее время выглядишь подавленной, — наконец прямо в лоб заявил ей глава семейства Уизли. «Да неужели?! Что, так заметно?!», — чуть было не взорвалась Гермиона. Однако сдержалась и пробормотала, что это, должно быть, бессонница, согласившись, что стоит проконсультироваться с колдомедиками. Был бы в мире хоть один целитель, способный вылечить ее от преследований Люциуса Малфоя! Проходили дни, убаюкивая обманной безмятежностью, по-прежнему не принося никаких напоминаний о мучителе, но Гермиона не верила, что все закончится вот так. Может ему и незачем больше видеть ее, ведь она теперь связанна Обетом, и Малфой полностью контролирует ситуацию. Что же он тогда раньше не использовал этот прием? Это наводило на мысль, что Люциус не так уж опасался разоблачения, как хотел показать. И, выходит, Обет — лишь просто обычная предосторожность. Он все же сумел подобраться к ней, пусть и окольными путями. Малфой каким-то ему одному известным способом окутывал ее разум пеленой, играл с ней, как кошка с мышью, заставляя стыдиться, бояться и чувствовать вину за свои мысли, оттого что все это ей нравилось. Он был изощренным обольстителем. Соблазнял одной лишь силой мысли. Тем не менее, его истинной сущности это не меняло: да, он умеет очаровывать, но это лишь очередная интрига, конечная цель которой известна ему одному. Он знал цену себе. Цену своей притягательности и сексуальности, и умело их использовал. Кого-то другого эти качества могли бы разрушить изнутри. Но Люциус Малфой производил впечатление человека, способного усмирить собственных демонов. Он женат и, должно быть, счастлив в браке. Гермионе вспомнился день Финальной Битвы... Как же давно это было! Малфои были там единственными слизеринцами, не считая Слизнорта, и так выбивались из общей картины (не дать не взять — манекены в людном месте), что все, включая Гермиону, то и дело бросали на них красноречивые взгляды. А они, тесно прижавшись друг к другу, казалось, не замечали никого вокруг. Как и все остальные, Малфои были в глубочайшем шоке. Гермионе тогда еще бросилось в глаза, как одной рукой Люциус смял хрупкую ладошку жены, а второй сжал плечо сына, едва не падающего от усталости. Голосок в ее голове тут же откликнулся, пропищав, что любящие мужья не суют языки в уши одноклассницам сына. Жена была ему товарищем, партнером, да! Она, конечно, много значила для него, но и только! «Гермиона, опомнись! — устыдила она саму себя. — Размышляешь тут о том, влечет ли Люциуса к собственной жене?! К безупречной красавице, в тысячу раз привлекательней тебя, пусть даже кажущейся слегка фригидной на первый взгляд?» Ну, приплыли! Излюбленный женский прием — раскритиковать другую женщину. Вот только откуда ей знать? Может Нарцисса на самом деле — нимфоманка, и Люциусу от нее палкой приходится отбиваться? Это, кстати, объясняет, почему он со своей тростью не расстается... Губы дрогнули в улыбке. А уже в следующую секунду она задумалась об извращенном чувстве юмора судьбы — в ее кабинет вплыл Люциус Малфой. С тростью, как обычно. Поначалу, уставившись на него, Гермиона подумала, что ей это привиделось. Что Люциус — лишь побочное явление тех его образов, заполонивших собой ее сны. Отговорка, предложенная ей мистеру Уизли, была не так уж далека от истины. Как тут выспаться, если, скажем, прошлой ночью он был Аидом. Она — Персефоной. Стояла подле него, восседающего на троне черного дерева. Орфей склонился к их ногам, прося вернуть ему его Эвридику. Чтобы умилостивить Властелина Подземного Мира, он заставил свою лиру издавать поразительно нежные звуки, звуки, от которых сжималось сердце. Аид из мифов, которые так любила Гермиона, сжалился над влюбленными и позволил Орфею забрать жену. Вот только тот не должен был видеть, идущую позади него Эвридику, пока они не выберутся из Подземного Мира. Орфей же, не выдержав, оглянулся. И милости Аида пришел конец. Люциус-Аид пощады не ведал изначально... Растроганная песней Орфея, она расплакалась. А Люциус молчал, и ни единый мускул не дрогнул на лице, ни единой эмоции не удалось различить на нем. Когда музыка стихла, Малфой достал свою палочку. И выглядела она в точности, как палочка Темного Лорда — а ведь Гермиона так надеялась, что больше никогда ее не увидит. Словно нехотя взмахнув рукой, прекрасный, как Бог Царь Подземного Мира и Царь ее Ночных Кошмаров убил Орфея заклинанием. Вспышка непростительного заклятия еще стояла перед глазами, когда Гермиона проснулась в слезах. — О, я что пропустил все веселье? — с притворным сожалением в голосе поинтересовался Малфой. — Хотя, видит Бог, чувство юмора у Вас весьма своеобразное... Гермионе хотелось кричать! Он способен в принципе вести диалог без оскорбительной иронии?! Но смогла выдавить лишь: — Что вам здесь нужно? — А разве не ясно? — Ваши мотивы ясны только вам, Малфой! Осмелюсь предположить, что вам показалось слишком просто обманом вынудить меня принять Обет, и вы явились сюда, чтобы окончательно меня унизить! — Ну, слава Богу! Хоть что-то вразумительное. Наконец-то она смогла взять себя в руки в его присутствии! «Ну, конечно. И то, что вы в Министерстве, кишащем Аврорами и другими служащими, здесь абсолютно ни при чем! — проснулся голосок в голове. — Да ты просто знаешь, что здесь он тебе вреда причинить не посмеет!» — Это становится интересным! — Люциус приподнял бровь. Два шага вперед, и вот он уже устроился на стуле для посетителей. Которые ее, кстати сказать, совсем не баловали. Он был всего лишь четвертым. Малфой выглядел так, словно восседал на троне, а не на древнем пластиковом стуле с жесткой высоченной спинкой. Сбитая с толку реакцией Люциуса, Гермиона снова уставилась на него. Вывести Малфоя из себя у нее явно не получилось! В их прошлые, пусть и короткие немногочисленные встречи он реагировал куда острее! Гермионе достаточно было лишь пикнуть, чтобы начать дивиться его бурной фантазии в описании того, что именно он с ней сделает, если она еще хоть раз откроет рот в его присутствии. Что ж, похоже, за последние годы самообладания у Малфоя прибавилось! — Так зачем вы явились? — И мы даже не поговорим о погоде? — продолжал издеваться Люциус. — У вас пять минут, потом я вызову авроров и заявлю, что вы меня преследуете. — Только попробуйте, Мисс Грейнджер, и я начну не только преследовать Вас, — слова Малфоя прозвучали очень убедительно. Гермиона встретилась с ним глазами, оценивая, насколько решительно он настроен. Может он и встал на путь исправления, но всем же известно как быстро Малфой меняет стороны баррикад. К тому же, уверенность Гермионы в том, что Люциус — бессердечный ублюдок, до сих пор не ослабела. Хотя, может крохи совести у него и сохранились... «Мир не делится на черное и белое, кому, как не ему, знать это.» Фраза из его книги вдруг всплыла в ее памяти. Она будто предупреждала, намекала на то, что все, сказанное им, надо бы делить надвое. Только проверять, насколько точно правдива эта его угроза, как-то не особенно хотелось. Сглотнув, Гермиона скрестила руки на груди, отчаянно пытаясь скрыть испуг. И продолжила тем же уверенным тоном, — Уверена, что вы пришли разговаривать не о погоде. — А вот тут Вы сильно ошибаетесь, — последовал ответ. — Погода ужасная, и творчеству вовсе не способствует. Она уже хотела спросить, на что он намекает, но вдруг поняла. Конечно же! Вторая книга. «Жажда». Гермиона немного успокоилась. Он лишь пришел сообщить, что уезжает, чтобы закончить вторую часть. Еще раз убедиться, что она загнанна в угол, и удостовериться, что в его отсутствие ничто не выйдет из-под контроля. Однако то, что она услышала от этого садиста в следующую секунду, вовсе не соответствовало ее догадкам. — Видите ли, Мисс Грейнджер, вот в чем загвоздка, — он вдруг замолчал, обернулся и взмахнул палочкой в сторону двери. Она медленно, со скрипом захлопнулась. Услышав, как поворачивается ключ в замке, крохи спокойствия, уютно поселившиеся внутри, в ту же секунду улетучились. — Вы единственная, кто знает, что я — автор книги. А точнее о том, что я вообще пишу. «Ничего себе!» — Ваша жена не знает? А Дра..., — она почти назвала его по имени, но вовремя спохватилась. — А ваш сын? Вместо ответа, Малфой отрицательно покачал головой. — Но почему?! — глупый вопрос. Он, скорее всего, даже не подумает ответить, просто выплюнет что-нибудь едкое. Его хлебом не корми, дай поязвить! И, не оставив ему выбора, ответить или нет на ее первый вопрос, выпалила. — Разве, прочитав книгу, они не поймут, что это вы ее написали? И тут Люциус рассмеялся. Откинул голову назад и рассмеялся. От этого зрелища Гермионе стало не по себе. Это выглядело нелепо. Не то, как именно он смеялся, и не сам смех приводил в замешательство — если честно, смех был вполне нормальным и, может, даже довольно приятным — просто такие, как он, смеяться не умеют. Ну, разве что, если считать смех злодеев из мультиков. — Беру свои слова назад, Мисс Грейнджер. С чувством юмора у Вас все в порядке. Мне и правда жаль, что я пропустил предыдущую шутку! — Улыбка с его лица вдруг исчезла. — Надо же такое придумать! Читают! Мои жена и сын! «Уму непостижимо! Разве есть люди, которые не любят читать?!» — Моя супруга уже давно ничего, кроме светской хроники и пылких любовных романов не читает. А Драко и вовсе берет книгу в руки в случае крайней необходимости. Поэтому, очевидно, он и не стал лучшим учеником Хогвартса. А Вас, я слышал, от книг только землетрясение способно оторвать? — Судя по вашему словарному запасу, вы любовными романами тоже не брезгуете, — огрызнулась Гермиона, сама удивляясь своей колкости, и в то же время, радуясь, что нашлась с ответом. И снова нетипичная для него реакция: Малфой ухмыльнулся и парировал. — Ну, разве что в уборной, за неимением альтернативы. Гермиона вздрогнула, едва заметно дернувшись на стуле. Только этого не хватало! Было очень удобно думать о нем, как о роботе, о ком-то без естественных потребностей, о ком-то кому не нужно пользоваться туалетом и читать там, если придется посидеть подольше. Боже, хорошо, что он не видел горы книг в ее ванной комнате! — Вернемся к моему первому вопросу, — напомнила Гермиона. — Зачем вы пришли? — Учитывая то, что только Вы в курсе моих нынешних занятий, — последовал ответ — Малфой снова был собран, как будто и не было только что язвительной перепалки. — Только с Вами я могу о них поговорить. Признаюсь, мисс Грейнджер, возникла небольшая проблема. Гермиона сглотнула. Она предпочитала бы не знать о проблемах Люциуса Малфоя, как предпочла бы не знать о чуме. Но ждала, стараясь не выглядеть заинтересованной. Нет, ее это и впрямь не интересует! Единственное, чего ей сейчас хотелось — чтобы неожиданный визит Малфоя закончился как можно скорей. — Со времени нашей последней встречи, мне удалось написать всего лишь один абзац. — Один? — пискнула Гермиона. — Но ведь прошло уже почти полтора месяца! — Да, спасибо, мой календарь вполне успешно меня об этом проинформировал, — огрызнулся Малфой. Гермиона не знала, что сказать. Он на все реагировал совершенно не так, как она ожидала. Люциус замер в ожидании, как-то по-детски надув губы. — У...у вас, наверное, творческий кризис, — промямлила наконец Гермиона. — Творческий кризис? — переспросил он, наклонившись вперед, и пристально глядя ей в глаза. — Что конкретно он из себя представляет? От этого можно избавиться? — Люциус выглядел таким сосредоточенным, что Гермиона с трудом сдерживала смех. Он, по-видимому, не слышал этого термина раньше. А для непосвященных он явно звучит, как название какой-то болезни. — Это значит, что вам будто что-то мешает писать. Сама я никогда с этим не сталкивалась, но мне рассказывали, что в голове может быть куча мыслей, и вдохновение тут как тут, но стоит взять в руки перо, чтобы изложить все на бумаге — идеи улетучиваются в ту же секунду. — Именно так все и происходит! — Малфой нахмурился и, сам того не осознавая, закусил нижнюю губу. — Я знаю, что нужно написать, мне хочется писать, но... вот я за столом, и... ничего не выходит! — А что вы делали, когда писали первую книгу, и вдохновение вдруг пропадало? Он откинулся на спинку стула и в недоумении покачал головой. —У меня не пропадало вдохновение! — Ни разу? Он снова отрицательно покачал головой. — Я... — Он вдруг замолчал, обдумывая то, что собирался сказать, и, все же решившись наконец, озвучил. — Я написал ее за шесть дней. Гермиона чуть не свалилась со стула. За шесть дней? Описать двадцать три года жизни за шесть дней? «Голод» — гениальнейшее произведение, эмоции в котором бьют ключом. Да она и за всю жизнь ничего подобного не написала бы! — Как ему это удалось? — Гермиона не собиралась говорить это вслух, но слова сами собой сорвались с губ. — Я и сам не знаю. «В Азкабане у меня скопилось столько мыслей, что бумага мне была вместо Омута Памяти.» Гермиона отчетливо слышала его голос, хотя Люциус не открыл и рта. Она уставилась на него широко распахнувшимися глазами. — Вы легилимент? В ледяном взгляде мелькнула настороженность. — Не просветите ли, какое отношение это имеет к нашему разговору? — В Азкабане у меня скопилось столько мыслей, что бумага мне была вместо Омута Памяти, — процитировала Гермиона. Нужно отдать ему должное, с шоком он справился очень быстро. Лишь сдержанно кашлянул и моргнул несколько раз подряд. И снова — само спокойствие. На великолепном лице отразилось понимание происходящего. — Черт возьми! — медленно произнес Малфой. — Должно быть это побочный эффект Непреложного Обета. Вернее чар, которые я применил, чтобы вовлечь Вас в него. «Цель не оправдала средств.», — снова прозвучал отчетливо голос Люциуса, и снова лишь в ее голове. — А вот это верно! — чуть не вскрикнула Гермиона. И вдруг почувствовала жгучее беспокойство. — Мерлин! Вы слышите все, о чем я думаю? — Нет, — ответил Малфой. И вдруг сузил глаза. — Пока нет. — О чем вы? — было все, что она смогла из себя выдавить. Люциус сделал глубокий вдох и положил ногу на ногу. — Это всего лишь мои догадки. Чтобы связать Вас Обетом без Вашего личного присутствия, потребовалась очень мощная магия. И, судя по всему, теперь, когда мы находимся на столь близком расстоянии, чары лишь усилились, связав нас еще крепче. — То есть связь ослабнет, когда мы будем далеко друг от друга? — Не знаю. Но очень на это надеюсь. Гнев вспыхнул в ней, словно керосин от зажженной спички. Да о чем он только думал, прибегнув к заклинанию, о последствиях которого и не догадывался? Быть прикованной к нему Обетом — и так не рождественский подарок! А теперь еще и это? Да она с ума сойдет, если он станет копаться в ее мыслях. — Уверяю Вас, все Ваши чувства взаимны, — прорычал Малфой. Гермиона побледнела. Ну вот! Он уже смог проникнуть в ее мысли! — И к Вашему сведению, мисс Грейнджер, — продолжал он, все больше распаляясь. — Когда я накладывал чары, то думал о том, что произойдет, начни Вы трепать язычком направо и налево. Гермиона вскочила, хлопнув по столу ладонями, и подалась вперед. — Это все еще может произойти! Как только я выясню, каким образом можно проникнуть в ваши мысли, мистер Малфой! Теперь уже побледнел он. Правда, у него это получилось куда изысканнее. По лицу Малфоя было почти невозможно понять, о чем он думал, и Гермиона скорее почувствовала, чем догадалась. Он и под страхом смерти не подпустит ее к своим мыслям. Да если уж начистоту, она бы тоже скорее умерла. — Снимите с меня Обет, — произнесла Гермиона. — Нет. — Обещаю, никто ничего не узнает! — Вы уж простите, но словам я верить не привык. Принуждение куда более надежно, — усмехнулся Малфой. — Снимите, или клянусь, я выясню, что именно в вашей книге правда, Малфой! — Гермиона выхватила из потока мыслей строчку из его книги, которая безумно взволновала ее, зная, что Малфой ее перехватит: «Совершенное злодеяние оставило за собой грязный след, запачкало его самого, и смыть эту мерзость было невозможно. Оставалось только одно: жить с этим дальше, осознавая невыносимость собственного существования.» Малфой вскочил, как ошпаренный. Трость с шумом упала на пол. «Низко, девочка, низко и подло!» Гермиона сумела выдержать его яростный взгляд, поняв, что эта фраза не давала покоя и ему самому. Но сочувствовать она не собиралась. По крайней мере, сейчас. Когда желала одного — выбраться из этой жуткой передряги. «Было трудно удержаться. Пришлось опуститься до вашего уровня!» Он наклонился, чтобы поднять трость, но тут же выпрямился и вскинул подбородок. «Как великодушно! Опуститься до уровня, где я задавлю Вас опытом!» «Ничего. Мне есть, у кого учиться!» — Это может продолжаться вечно! — произнес он вслух. — И, честно говоря, я сделал все, что собирался, — он решительно развернулся и вышел из кабинета. Однако пока Малфой шел к двери, Гермиона уловила его мысленную ярость: «Вот дрянь! Жестокая, бессердечная мерзавка!» Но вот он исчез, и Гермиона осталась одна. _______________________________________________________________________ Вечером какая-то невидимая сила тянула ее, будто магнитом к полке, где стояла его книга. Гермиона, не переставая, обдумывала все, что произошло днем. А ведь Малфой был прав! Она повела себя, как гнусная мерзкая стерва. Он ведь не угрожал ей, не оскорблял! Какое-то время их беседа была довольно мирной, а потом... Сейчас красные буквы на обложке выглядели особенно пугающе. Минимализм оформления делал ее жестокой, агрессивной. И сама книга, и то, что она собиралась сделать дальше, мучило ее, однако отступать было некуда. Гермиона открыла «Голод» и начала листать. Она дважды читала этот фрагмент, и оба раза была в ужасе от столь подробного описания. Читая эпизод впервые, она еще не знала, кто именно написал это. Тогда от прочитанного стало дурно, её слегка подташнивало, но не более. Не с кем было ассоциировать все это! Во второй раз Гермиона уже знала, что книга написана Малфоем, но ради своего же спокойствия лишь бегло проглядела эту часть, притворившись, что не заметила ее. Выяснив, кто автор книги, она и не подумала про этот отрывок. Ей и в голову не пришло, что все, описанное в книге, случилось с самим Малфоем. Даже приняв тот факт, что книгу написал он, и что в ней есть хоть капля правды, Гермиона не сумела воспринять Люциуса, как главного героя этой страшной истории. Что ж, пожалуй, сейчас она готова. Нашла страницу, почти в самом начале: «Ночь выдалась темной, даже мрачной. Однако, он был слишком юн, чтобы увидеть в этом какое-то предзнаменование. И чтобы понять, что такие ночи, как эта — тихие, лишенные облаков — скрывали тьму, не имеющую ничего общего со временем суток. Тропинка влажная от росы, и ботинки наверняка промокнут. Если домовой эльф успеет их высушить, может не придется слушать нотаций. Эта мысль так его увлекла, что на тень он просто не обратил внимания. Да и не было здесь прежде никаких теней. От подкравшегося человека пахло табаком — отец иногда курил сигары, и запах этот был ему знаком. К нему примешивались и другие, позже он поймет, что так смердит смесь давно немытого тела и перегара, особенно от дешевого вина. Этот пьяный магл был просто невероятных размеров! Его комплекция и состояние, однако, не мешали двигаться чрезвычайно резво. А вот он был всего лишь ребенком и двигался по-детски неторопливо, поняв, что в опасности слишком поздно. Ведь он рос с убеждением, что маглы не опасны для волшебников. Что они слабы, никчемны, бессильны... Вот только этот магл — обыкновенный пьяница — был слишком силен, а у него еще даже не было палочки! Как же обороняться без магии? Его никогда не учили этому — ведь никто не ждал опасности от маглов. Но нет! Ему лгали! Хотелось кричать, когда напавший повалил его на землю. И он закричал. Но тут же вонь, исходящая от магла, наполнила нос, забралась в горло, заполонила собой абсолютно все. А он все кричал, прекрасно осознавая всю тщетность стараний — дорога была безлюдной. Деревенский переулок, всего с десяток людей ежедневно пользовались им. Ну а уж ночью... не услышит никто. А еще он сопротивлялся. Пьяница был куда больше, но он пытался вырваться. Ему почти удалось, казалось, он черпал силы в понимании, что если не выберется — случится непоправимое. Что именно он не знал. Пока. Но узнает очень скоро. Камень с силой опустился ему на голову, и вот перед глазами все поплыло, мысли рассеялись, а тело обмякло. Он будто стал тряпичной куклой. Хотелось пошевелиться, продолжить сопротивление, но ноги и руки не слушались. По телу медленно разливается боль, заполняя его всего и выплескиваясь через край. Мучительная пытка! А он-то думал, что знает, что такое боль. В темноте руки магла, перепачканные кровью, выглядели, словно он мешал ими машинное масло. Магл тянул его за волосы, накручивал их на руку, и новые волны боли нахлынули пуще прежнего. Да что это с ним? Почему он не может пошевелиться? Он и прежде ударялся головой — обычное дело у детей. Но никогда раньше это не влекло таких последствий. Он был закован в собственном теле. Боль сменил страх, наводнивший его кровь ужасом от запоздалого осознания неизбежности. Этот магл сделает ему больно. Уже сделал. А вдруг все так и останется? Вдруг он больше не сможет двигаться? Вдруг он потеряет рассудок, и последним отчетливым воспоминанием будет вот этот момент мучительной беспомощности, за который он почему-то испытывает вину?! Магл резко перевернул его на живот. Если это станет последним воспоминанием, он предпочел бы умереть! Просто умереть, ускользнуть, исчезнуть, прежде чем мерзавец совершит свое непостижимое разуму мальчика злодеяние. Но нет! Чуда не случилось. Он едва не задохнулся, почувствовав во рту омерзительный привкус чего-то, что никак не должно было здесь очутиться, и что заполнило собой все, лишив доступа чистого воздуха. Стыд обжигал огнем: магл, представитель «низшей, бессильной расы», сунул ЭТО ему в рот! Оно доставало почти до горла, перекрывая приток кислорода, вызывая рвотный рефлекс. Боже! Ему хотелось закричать, избавиться от этой штуки, расплакаться и умереть одновременно! Вдруг — проблеск озарения! Это нужно укусить — нужно лишь покрепче стиснуть зубы! Но мысль о том, что после этого сделает с ним магл, вселяла ужас. А разве может быть что-то хуже того, что он уже делает? Разве что смерть... Он смог пошевелить руками, хотя они все равно казались невероятно тяжелыми, их свело судорогой, и они были будто связаны крепко прижатыми одна к другой. Но он мог ими двигать! И из последних сил малыш вонзил ногти в ноги мучителя, раздирая их до крови. Сработало! И кусать не пришлось. Секунда, и он снова мог дышать! Откатился в сторону, глубоко втянул воздух и закашлялся, чувствуя, что его вот-вот вывернет наизнанку. И отлично! Если бы мог, он бы самого себя вывернул внутренностями наружу и выбил бы всю грязь, что оставил на нем этот человек, как домовики выбивают пыль из ковров! Передышка была недолгой. Снова удар — чуть ли не в то же самое место. Было так больно, что он услышал свой крик, будто со стороны. От удара такой силы закричал бы и взрослый человек, чего и говорить о девятилетнем малыше! А потом еще хуже! Магл впечатал его лицом в мокрую от росы траву, и он почувствовал что-то внутри себя. Боже! Что это?! Разве так сильно может болеть? Его словно резали на кусочки! Боль обжигала, его будто избивали, рвали на части и растягивали в разные стороны! Стиснув руки, зажав траву в кулаках и зарывшись ногтями в землю, он мечтал об одном — внушить самому себе, что лицо мокрое от росы, а не от слез позора и ненависти к себе и своему мучителю. Мальчик хотел раствориться в грязи, ведь именно вываленным в грязи он себя сейчас и чувствовал. Как в тумане звучали слова магла — бессвязные эпитеты. Он называл его красивым, сладким, восхитительным, просто идеальным. Слова впечатывались в кожу, он их уже ненавидел. Вот до чего его довели эти привлекшие магла качества! И он поклялся самому себе, что больше никто не назовет его так. Поклялся, ощущая на себе вес тела пьяницы, чувствуя, что тот вытворяет с его телом — название этому действу он узнает намного позже. Он не мог сказать, сколько прошло времени. Секунды тянулись как часы, казалось, пытка длилась вечность. Но вот магл издал омерзительный звук и ослабил хватку. Все внутри горело огнем, его будто намотали на раскаленный прут. Он еле подавил крик, закусив губу. И лежал так очень долго, застыв, не шевелясь. Магл пригладил волосы, поправил одежду и ушел. Он не был уверен, сможет ли пошевелиться. Каждая клеточка тела отдавала болью. Болью тупой, гудящей, протяжной. Он опасался, что пошевелившись, сделает только хуже. И тут подумал о том, как мать с отцом пойдут искать его и найдут в таком состоянии. Мысль эта заставила подняться. Они не поймут. Они отругают его за то, что он удрал из дома поиграть с деревенскими ребятишками-маглами. И скажут, что он сам во всем виноват. И это добьет его окончательно. Ведь это же не его вина! Или...? Он встал на колени, упираясь в землю трясущимися руками. Он промок насквозь, одежда вся в крови и чем-то липком. По коже побежали мурашки. В каком-то безумном припадке он задрожал, закричал, и в этот момент единственным его желанием было содрать с себя кожу. А еще язык — вырвать бы с корнем, может тогда станет легче?! Только что совершенное злодеяние оставило за собой грязный след, запачкало его самого, и смыть эту мерзость было невозможно. Оставалось только одно: жить с этим дальше, осознавая невыносимость собственного существования. Потом он не сможет понять, как ему удалось добраться до дома. Он с трудом двигался, хромал и напоминал беглого заключенного. К счастью родители то ли уже спали, то ли занимались своими делами, и его возвращение осталось незамеченным. В спасительной темноте своей комнаты он наконец-то смог собраться с мыслями. Не может быть и речи о том, чтобы появиться в таком виде перед родителями: весь в синяках, одежда перепачкана, пропах травой и табаком, запекшаяся кровь в волосах. А еще кровь текла ОТТУДА. Сидеть было невозможно, любое движение причиняло невыносимую боль. Самому ему не справиться. Он не знает подходящих заклинаний, обработать раны сам не сможет. Оставалось лишь позвать родителей или... Домовых эльфов! Конечно, он выбрал эльфа. Помогая мальчику, тот обливался слезами, не переставая хлопотать вокруг него. Всхлипывания и причитания домовика пробивали брешь его напускного хладнокровия — хотелось разрыдаться, уткнувшись ему в плечо — и мальчик велел ему замолчать. Но запретить глазам создания наливаться слезами он не мог. А мгновение спустя эльф осмелился спросить, должен ли он рассказать о случившемся его родителям. Мальчик бросил резкое «нет» и заставил домовика поклясться в молчании. Об этом никто не должен знать. А на эльфа можно было положиться — нарушить прямой приказ он не посмеет. Домовик хорошенько его залатал, со стороны казалось, что ничего не произошло. Рваную, перепачканную в крови одежду он отдал эльфу, приказав сжечь. А в последнюю очередь попросил крепкого чая с мятой. Домовик принес кружку — просто кипяток, над поверхностью пар — и с ужасом наблюдал, как мальчик опустошил ее одним глотком, не дожидаясь, пока чай остынет. Напиток обжигал горло, из глаз брызнули слезы, но другого выхода он не видел. Только так можно было истребить изо рта вкус этого мерзкого магла. Обжигающий мятный чай сделал свое дело. Еще неделю он не мог различать вкус еды. Еще долго после случившегося он не видел того эльфа. Домовик, скорее всего, боялся его, вернее того, что не выдержит и расскажет его родителям обо всем, встретившись с мальчиком снова. А благодарность, которую он поначалу испытывал к этому существу, постепенно сменилась ненавистью. Ведь он знает. Знает о его позоре, о том каким глупым слабым ребенком он оказался. И всегда будет жалеть его. А жалости он не просил! Ни у кого! Не просил! Но осознание случившегося, того, что сделал с ним — волшебником! — этот жалкий, «слабый» магл, росло и крепло внутри него, мучая изо дня в день. Он же маг! Он велик от рождения! Как он мог быть таким слабаком?! Заключительным же кирпичиком стены его персональной камеры пыток было то, что родители так ничего и не заметили. А у него ведь был измученный вид, его постоянно знобило и подташнивало, а уж об улыбке и речи не шло! Но родители жили в своем мирке, и на перемены в нем попросту не обратили внимания. Они устроили небольшой, степенный праздник по случаю его десятого дня рождения. И ему стоило неимоверных усилий не схватить заколдованный нож для торта и не всадить его в свое детское, но уже надорванное сердечко. Так что и думать нечего, когда именно все пошло не так, когда что-то в нем надломилось — все началось той ночью. Той ночью, когда он спешил домой по безлюдной деревенской улочке, слишком юный, наивный для осознания того, что мир полон подонков. Той ночью, когда он скрыл правду от родных, постыдившись предстать перед ними таким. Ведь даже его величавые, надменные отец и мать не остались бы равнодушными при виде собственного сына, избитого и перепачканного. И при виде крови, стекающей по его ногам. Лучше бы он опозорился, чем продолжал хранить эту тайну. Лучше бы они стыдились его, чем ярость разрасталась в нем, грозя однажды вырваться наружу. И, быть может, признание удержало бы его от единственного найденного им способа отмщения — убийства безликих пьяниц и насильников, последним воспоминанием которых будет его безумная улыбка, а после леденящий душу смех. А того магла он так и не нашел. Он взрослел и продолжал поиски, подгоняемый физической потребностью вытрясти из него душу. Но кто-то его опередил. Из магловских газет он узнал, что его нашли мертвым: убийца размозжил ему голову булыжником. И осталось только тешить себя надеждой, что это сделала еще одна жертва. Ведь жить, зная, что он — единственный, с кем случилось подобное, было просто нестерпимо!» Гермиона захлопнула книгу и смахнула навернувшиеся слезы: читать дальше сил не было. Она и так знала, что последует за этим. Он решит поделиться с матерью, решив, что она больше подходит для первого разговора. Та же отреагирует довольно жестоко. Прикажет перестать выдумывать и уж точно не соваться с этим к отцу, если он дорожит своим здоровьем. Мерлин! Гермионе хотелось придушить эту особу! Лучше бы она пережила эти муки вместо сына, зарывшего себя в яму собственной злобы, копившейся десятилетиями. Теперь понятно! Ясно, за что он ненавидит маглов, почему так обращается с домовыми эльфами, и вообще... Нет, конечно, это не оправдывает его и совершенные им преступления. Зато теперь она испытывала глубокое сочувствие, граничащее с горечью. Нет, она его не жалела. Он бы убил ее, заметив в глазах жалость. В книге это читалось между строк. «В Азкабане у меня скопилось столько мыслей, что бумага мне была вместо Омута Памяти.» О, Мерлин! Вот что Малфой видел, вспоминал и переживал заново в Азкабане! И как он только с собой не покончил?! Хотя... Может он и хотел. И даже пытался. Она так мало знает о нем. Зато она знала, что должна попросить прощения! Как подло было с ее стороны шантажировать его именно этим отрывком! Чтобы выложить эту трагедию на бумагу требуется немало мужества, даже спустя столько лет. И неважно, что никто не знает, чья это история. Написать об этом — означало признать, сознаться и подтвердить реальность произошедшего. Зачем же он опубликовал эту рукопись? Для чего? Может, то, что он сохранил имя в тайне, поведав свою историю, в какой-то мере побороло его демонов? Ведь прежде он никому об этом не рассказывал, а тут поделился со всем миром и не обязан наблюдать за его ответной реакцией. Это даже отдаленно напоминает какой-то психологический метод. И может эта исповедь поможет ему? Может он написал книгу в третьем лице, как бы убеждая себя самого, что теперь он другой человек? Сидеть и анализировать его мотивы можно до бесконечности. Наверняка известно лишь то, что он решил рассказать в своей книге. Хотя вряд ли бы Малфой решился и на это, если бы допускал мысль, что кто-то может раскрыть его. Тем не менее, на поверхности оказалась лишь верхушка айсберга. Мерлин, какое удачное сравнение! Он повстречался на ее пути, и пусть пока она не врезалась в него на полном ходу, но выбила его из равновесия, спровоцировав настолько мощную волну, которая сможет накрыть ее с головой! Он же прижал ее к ногтю, манипулируя ею, как вздумается. И она сама предоставила ему ниточки, за которые он мог дергать. Оставалась лишь надежда, что лучшая ученица Хогвартса сумеет обойти этот айсберг. Айсберг по имени Люциус Малфой...