Голод_Жажда_Безумие

Она обыскала весь дом. По крайней мере, заглянула туда, куда можно было заглянуть, и открыла то, что открывалось. Это же не особняк, а бесконечная вселенная какая-то! К тому же, Люциусу наверняка известно место, которое ей ни за что не отыскать. Вряд ли, конечно, он прячется от нее после того безрассудства, что они устроили нарочно, но разве с ним можно быть хоть в чем-то уверенной?! Хотя одно-то уж ясно наверняка. Малфой не сбежал обратно в Лондон. Пергамент, перо, чернила — все по-прежнему на столе, как всегда в идеальном порядке. Лекарства тоже оставил, и ветром уронило один из пузырьков. Вздохнув, Гермиона поспешила закрыть окно. А ведь сейчас, пожалуй, самый удачный момент узнать все, что узнать так хотелось. Люциуса нет в доме, а может и в Италии вообще. Вряд ли он застанет ее на месте преступления. Да и можно ли считать это преступлением? Подумаешь, посмотрит таблетки, ну может и в рукопись глянет — та ведь так и манит, просто издевается. К тому же уговор их в силу не вступил: он ведь так и не обратился к ней по имени! Подумать только! Ему даже на поцелуй оказалось легче решиться. Решено! Воровато оглянувшись, она скользнула в его кресло. С чего бы начать?! Любопытство у нормальных людей в крови; для ее соседок по спальне в Хогвартсе — вообще вторая натура. Наверняка они и в ее чемодан хоть разок сунули свои носы. Слава Богу, ей нечего было опасаться: книги их вряд ли интересовали, а ничего другого там попросту не было. Чего и отрицать, пару раз Гермиона была близка к тому, чтобы заглянуть в прикроватные столики соседок, а когда Лаванда обжималась с Роном по углам... Нет, тогда их хотелось придушить, но рыться в чужих вещах? Пустая трата времени. Так что все это ей вновинку. Наверное поэтому так трясутся руки, пока она пытается сгрести пузырьки в кучу. Ну, названия лекарств она прочитала, что теперь?! Запомнить бы, потом можно попытаться что-нибудь о них разузнать. Тут не было ничего из того, что она ожидала увидеть: никаких успокоительных, снотворных, антидепрессантов... Известных ей, по крайней мере. Может такого рода таблетки у него тоже есть, просто держит он их отдельно, но искать в другом месте значило бы совсем уж обнаглеть! Тем более, кто знает, что она найдет, если всерьез станет копаться в вещах Люциуса? И подумать-то страшно... Вернув препараты на прежнее место, Гермиона столкнулась с новой напастью: не было ни малейшего шанса расставить упаковки в том же порядке, в котором они стояли до того, как она принялась их изучать. Глупо было бы рассчитывать, что Люциус не заметит. Поймет, что она их рассматривала, или, как минимум, переставляла. Удовлетворила любопытство называется! Если он и не взбесится, так уж точно станет насмехаться над жалкими попытками ее маленького расследования. Стоп! Но ведь всегда можно сказать, что пузырьки опрокинуло ветром, а она всего лишь поставила их на место. Отлично! Выход найден, так она и сделает. Выдохнули. Теперь самое интересное. Стопка пергамента заметно подросла, и уже сейчас очевидно, что продолжение будет куда длиннее «Голода». Господи, хоть бы то, что она вот-вот прочтет было не так ужасно. Потом-то ведь винить будет некого, лишь ей самой под силу обуздать свое любопытство. Гермиона осторожно убрала в сторону пресс-папье. Этот проступок будет посерьезнее, чем исследование лекарств. Относительно рукописи Малфой свою позицию довольно четко обозначил, пусть даже и выразил ее письмом: он не хотел, чтобы «Жажду» читали до того, как она будет закончена. Этому наверняка есть причина, разумнее было бы повернуть назад. Разумнее, но отнюдь не проще. Она перевернула верхний листок. Исписан примерно на три четверти. Последнее слово на странице увенчано отчетливой вмятиной от пера, будто, задумавшись, он забыл оторвать то от бумаги. Ей нравилось подмечать подобные тонкости, связанные с его работой. Казалось, в такие моменты Гермиона способна была думать также, как и он. Например, эта деталь говорила о том, что он довольно долго сидел, обдумывая в голове продолжение. Гермиона вернулась к началу страницы: «...как же сильно в тот момент мне хотелось ее придушить. Нет, не просто придушить, а схватить за шею и душить до тех пор, пока не покажутся на свет мышцы и сухожилия, не станет виден позвоночник. Однако я сдержался, взял сына за руку, и мы пошли прочь. Гнев во мне еще долго не утихал, продолжая закипать, даже когда я отдал ребенка жене. Отгородившись ото всех в кабинете, я почувствовал, как меня обуяла еще пущая ярость. Злоба эта не укрылась от отца. Отыскав меня, наконец, тот молча замер в дверях, но взгляд, выражающий величайшее неодобрение, говорил сам за себя: он видел все и все прекрасно понимал. Темные глаза не упускали цели из виду ни на секунду, и я пытался бежать от них, выдумывая различные предлоги, но продолжал спиной чувствовать его присутствие. Странно, но по отношению к нему подобной ненависти я не испытывал. Он был никудышным отцом: жестоким, безразличным, равнодушным; он не знал пощады, он сделал мою жизнь поистине невыносимой. Тем не менее, Абраксас был таким всегда, я знал, чего ожидать от него. Во всех своих проявлениях тот был хотя бы честен. Прискорбно, но это лучшее, что я мог сказать об отце. Однако вечно пропадать было нельзя, на прием приходилось возвращаться после столь желанных минут уединения. Зато они помогли найти выход. Гнев и ярость понемногу улеглись, и теперь я был преисполнен ледяного спокойствия. Нужно лишь дождаться окончания вечера, и все позади. Никто не посмеет упрекнуть меня в том, что я не предпринял все от меня зависящее. Как я мог лишить сына возможности узнать своих деда и бабку?! И не моя вина — и уж конечно, не в коей мере, не его — что оказалось: лучше ему держаться от них подальше». Нахмурившись, Гермиона перевернула пергамент. Что же заставило Люциуса оборвать связь с родителями?! Бегло пробежав страницу глазами, она нашла то, что искала, и вновь погрузилась в чтение: «В ушах стоял ее пронзительный голос: похоже, она за что-то отчитывала моего сына. Я тут же почувствовал, как закипает во мне праведный гнев. Какова наглость! Как смеет она выговаривать моему ребенку?! Вряд ли кто-то мог бы назвать ее образцовой матерью! Мальчишкой я жаждал ее любви, ну или хотя бы заботы, внимания, пусть и вызванных чувством вины и, разумеется, демонстрируемых напоказ. Все изменилось в тот миг, когда я сам стал отцом. В какой-то момент мне вдруг стало невыносимо тесно в одном помещении с ней и ее непомерным лицемерием. Сдерживаясь из последних сил, я подошел ближе. Возможно, мальчик и впрямь виноват. Улики были налицо: один из семейных портретов был выжжен почти до неузнаваемости. На столике рядом лежали взрывающиеся карты, и в объяснениях не было необходимости. За такой же проступок в детстве меня выпороли так, что боль возвращалась до сих пор, при одном лишь воспоминании: я испортил портрет любимейшей тетки отца. — Это все эльф, отец, — в голосе сына слышалась мольба, и прозвучала она весьма убедительно. Нельзя не отдать мальчику должное: какова смекалка — сыграть на моей ненависти к домовикам. Я готов был поверить ему, так искренне он сам верил в то, что говорил. Вот только я узнал очертания выжженного на картине пятна. Еще бы: не испытай я в этой жизни Круцио, наказание за тот проступок, пожалуй, никогда не остыло бы в памяти. Матушка скрестила руки на груди и презрительно скривила губы: — Ребенок — просто сказочник! Точь-в-точь, как и его отец! Вряд ли она и впрямь намеренно потревожила в моей памяти тот день, когда разбила в пух и прах мою слепую веру в ее любовь. Должно быть, просто сболтнула, не подумав. Как бы то ни было, слово не воробей. Не могу припомнить, когда еще я испытывал бы такую разрушающую ярость. Ненависть заполонила собою все, казалось я вот-вот взорвусь, слух, зрение, речь — в тот момент я лишился всего. А она даже не попыталась извиниться, или взять свои слова назад. Казалось, матушка просто не поняла, что только что сделала со мной. Вновь. Я не мог перестать спрашивать себя, что было бы ужаснее? Забудь она начисто тот день, когда я во всем ей сознался; день, который стоил мне мужества, на которое способен не каждый взрослый человек; день, навсегда изменивший мою жизнь. Или тот факт, что она так и не поверила мне, не восприняла мой рассказ всерьез, решив, что я все это выдумал, лишь бы привлечь ее внимание? Что для меня было бы предпочтительней?! Кровь стучала в ушах, сердце колотилось, как бешеное, Мерлин...» На этом страница обрывалась, продолжение же ей было уже знакомо. Пергамент словно насквозь пропитался его негодованием. Негодованием вполне понятным, надо признать. Сейчас она бы и сама могла придушить эту женщину! На его месте она бы тоже не хотела, чтобы ее дети хоть один миг были с ней в одной комнате. Гермиона потянулась было за следующей страницей, но что-то вдруг заставило ее передумать. То, что она уже прочитала — было слишком интимно. Пожалуй, Люциус вправе просить ее подождать окончания. Ведь ей все еще хочется, чтобы он начал обращаться к ней по имени. Закусив губу, будто стараясь не дать любопытству одержать победу, она вернула пергамент на место, устроив сверху пресс-папье. Откинулась на спинку кресла и сдула со лба непослушную прядь. Раньше Гермиона не решалась сесть в его кресло. Невероятно удобное, вращающееся — понятно, почему он может часами над рукописью сидеть. До сих пор она даже не догадывалась, как сильно привыкла к постоянному присутствию Люциуса. Только теперь, с его уходом это стало очевидным: дом без него казался пустым и заброшенным. Погрузившись в раздумья, посидела так еще немного. Вечерело. Хорошо бы покинуть кресло до того, как вернувшийся Люциус обнаружит ее в нем спящей. Кто знает, в каком настроении он сейчас, незачем давать ему лишний повод для претензий. Начав уже было вставать, Гермиона шлепнулась обратно на сиденье, испуганная неожиданным стуком в окно. Господи, это же сова, всего-навсего! Почта? Так поздно?! Перегнувшись через стол, она распахнула створку, впуская несчастного посыльного. Птица промокла насквозь и, протянув ей лапку с посылкой, принялась яростно сушить перья. Отложив в сторону объемный, завернутый в полиэтилен прямоугольник, Гермиона заклинанием просушила сову. Та уставилась на нее, явно озадаченная: она ведь только принялась за работу, а тут уже результат налицо. Усмехнувшись недоумению птицы, она решила поискать что-то, что сошло бы за лакомство для нежданного почтальона, и обнаружила так и недоеденный ужин Люциуса. По всей видимости, Джо-Джо до сих пор боится заглянуть в гостиную. Наверное, считает, что они до сих пор продолжают целоваться и вряд ли обрадуются ей снова. Пусть думает, что хочет. Она поставила перед совой угощение, на которое та тут же накинулась, как показалось, с благодарностью. Должно быть, летела издалека. Гермиона принялась распечатывать упаковку, а птица тем временем перекусила и теперь дремала на окошке. Что ж, хоть какая-то компания. Расправившись с многочисленными слоями полиэтилена, она, наконец, извлекла наружу журнал, предназначенный для Люциуса. Записка прилагалась. «Люциус, Думаю, вас заинтересует статья на странице 36. П. Незервуд» Судя по отточенной подписи, некто П. Незервуд за день подписывал кучу бумаг. Вопреки здравому смыслу, Гермиона не отложила журнал в сторону в ту же секунду, когда поняла, что он адресован не ей. Назывался обозреватель «Акула пера». Подзаголовок на обложке гласил: «Только для литературных гурманов». Гермиона недобро прищурилась. Почему в таком случае она никогда о нем раньше не слышала?! Она раскрыла журнал, прекрасно осознавая, что идет по тонкому льду все дальше и дальше. Нельзя же бесконечно искушать судьбу, вмешиваясь в чужие дела, и вечно выходить сухой из воды... Да наплевать! Слишком далеко она зашла. Издание содержало рецензии и детальные разборы книг. Большинство, судя по обзорам, однозначно стоили ее внимания, хотя попадались заметки о достаточно экзотических произведениях, которые смогли бы оценить далеко не все. Однако их определенно стоило порекомендовать профессору Трелони или, скажем, Луне. Гермиона прочла все статьи вплоть до тридцать шестой страницы и решила приобрести три заинтересовавшие ее книги, как только вновь окажется в Косом переулке. Все мысли о манящих покупках тут же улетучились, как только она нашла указанную Незервудом страницу. «Открытое письмо к автору «Голода» статья Алоизия Паунда Штат «Акулы пера» невероятно долго откладывал ознакомление с вашей книгой. Мы, признаться, предельно разборчивы в литературе, и поверить в то, что произведение, вызвавшее у широких масс такой неописуемый восторг, представляет хоть какой-то научный интерес для подобных эрудитов, было затруднительно. Однако мы были вынуждены пересмотреть свои стереотипы, когда высокоуважаемые нами иностранные коллеги принялись довольно лестно о нем высказываться. Тогда наши обозреватели С. П. Бартоломью и Регина Раундтри все же решились на прочтение. И вот что они нам поведали: С. П. Б: оценка 5 из 5. От «Голода» по коже бегут мурашки. Оторваться невозможно, хоть описанные события и вселяют в читателя ужас. Главный герой по мере повествования становится все менее человечным, неумолимо приближаясь к тому, что принято называть злом в чистом виде. Книгой наслаждаешься, точнее, пленяет манера письма, самобытный стиль повествования, и, несмотря на всю довольно прямолинейно описанную в книге мерзость, становится очевиден талант автора. Он, точно изящная швея, дотошно плетет полотно повествования, не навязывая собственного мнения, ограничиваясь изложением фактов и оставляя за читателем право — осудить или принять поступки главного героя. Парадоксально, но, несмотря на всю бесчеловечность, действиям протагониста хочется находить объяснение, его хочется прощать. Вдруг неимоверно четкой становится грань между неприятием человека и неприятием его поступков. Актуально, не правда ли? Не так-то приятно осознать, что те, с кем ты воевал тоже люди, не самые лучшие, жадные до власти, иные и просто садисты, но ведь люди же! Вердикт мой таков: если вдруг вы еще не читали «Голода», бросайте все и бегом за книгой. Никогда в жизни магическое сообщество не было так единодушно во мнении, мнении, на мой взгляд, абсолютно справедливом: книга эта — шедевр. Р. Р: оценка 4,5 из 5. Начав читать, оторваться уже невозможно. Я слегка снизила оценку из-за некоторой туманности в изложении, но даже отсутствие конкретики не в силах умалить той яркости, с которой в книге вычерчены характеры, передана атмосфера и, что самое важное, настроение. Эмоции описывать всегда тяжело; как передать на бумаге нечто столь неуловимое, столь изменчивое? Но этому автору, похоже, под силу невозможное... История пышет гневом, насилием, сексом и торжеством порока, что обильно сдобрено авторским сарказмом — неотъемлемой частью человеческой природы. Погружаясь в течение сюжета, поневоле видишь все под совершенно другим углом. Рассказчик освещает такие проблемы, на которые многие бы предпочли закрыть глаза, но жажда продолжения заставляет их двигаться дальше. И вот еще что: эта история не об одиноком мальчике, с детства обреченном на преступное будущее. Тут задеты устои целого пласта магического сообщества, выставлены на всеобщее обозрение неприглядные обстоятельства жизни чистокровных семей, раскрыты секреты, которые многие из них предпочли бы задвинуть в дальний угол. Это не развлекательное чтиво, книга выворачивает наизнанку, но каждая потраченная секунда с лихвой окупается качественным стилем изложения. «Голод» — это вызов нашему сообществу. И если вы осмелитесь на него ответить, жалеть уж точно не придется. Что ж, как мы видим, мнения экспертов сходятся в одном: читать обязательно. А вот меня лично кое-что еще заботит куда больше лихих поворотов сюжета. Меня преследует ваша личность, неназванный творец, перу которого принадлежит данный «мемуар». Так кто же вы такой?! Ваша ли жизнь здесь описана, или вы все это попросту выдумали и завернули в заманчивую обертку, выдав за собственную биографию, дабы привлечь внимание толпы? Потому что если последняя догадка правдива, вы — просто бог маркетинга. Если же хоть малейшая часть истории и впрямь приключилась с вами, надеюсь, вам стало хоть чуточку легче, когда вы выговорились. Ибо я просто обязан вас предупредить: привлечь удалось не только наше внимание. Уверен, что все, прочитавшие «Голод», кипят любопытством, и многое бы отдали за то, чтобы узнать вашу тайну. Аккуратно ли вы заметали следы? Сделали ли все необходимое, чтобы никто не смог докопаться до истины? Ваша личность отныне интересна публике так же сильно — если не больше — как и ваши захватывающие эпизоды, так что не удивляйтесь нашему рьяному желанию сорвать с вас маску анонима. Вы должны были понимать, на какое пристальное внимание обрекаете себя, выпуская на свет нечто столь сенсационное. И мы не станем теперь за него извиняться. Вы же ведь не станете извиняться за свой талант, не так ли?! Искренне ваши, Алоизий С. Паунд и штат «Акулы пера» Она медленно положила журнал на стол. Для такого напыщенного издания оценка запредельно высокая. Тем не менее, радоваться рано. Вся эта шумиха началась потому лишь, что всех их интересует личность автора. Конечно, Люциус очень педантичен и принял меры, чтобы она и издатель — единственные знающие его тайну — не болтали направо и налево, и все же... Абсолютно все предусмотреть не может никто. А что если они узнают?! Того, что рассказано в «Голоде», вполне достаточно, чтобы он вновь очутился в Азкабане, а если еще и «Жажда» обнаружится... Возможно ли предъявить ему хоть что-то помимо его собственных признаний? Конечно, он точно знал, на что идет, когда взялся за написание. И сделал все возможное, чтобы за изложенное в книге, вновь не загреметь в тюрьму. Незачем его недооценивать! Да и как они смогут его раскрыть? Она ни за что никому не скажет, даже когда он снимет Обет. Издатель будет молчать, так как иначе потеряет деньги. Ну а если кому-то еще удастся выйти на его след, Люциус может все отрицать. Вряд ли Министерство разрешит допрос «Сывороткой Правды», основываясь на доводе, что Малфой, возможно, написал книгу, в которой описаны вещи, которые он мог совершить десятки лет назад! Ко всему прочему, Люциус готовится к смерти. Если она хоть чуточку его знает (а она тешила себя мыслью, что так и есть), тот сам себя и раскроет после кончины. В этом случае его раскаяние, должно быть, думает он, станет еще более полным. К тому же стервец наверняка не упустит шанса смешать карты системе правосудия, которой обязан так многим. Осознание того, что когда все узнается, его привлечь к ответственности будет уже невозможно физически, позабавила бы Малфоя. Избегать последствий ему удавалось на славу. Почти всегда. На нее вдруг накатила страшная усталость. Гермиона закрыла журнал и отодвинула в сторону. Здесь Люциус его сразу увидит. И сову прогонять незачем, утомленная долгим перелетом та все еще дремала на окошке. Бедняжке еще возвращаться обратно, а гроза, кажется, вновь набирает силу. Задув свечи, Гермиона отправилась в спальню. _______________________________________________________________________ Утром он так и не появился, и она начала волноваться. Не опасно ли, что Люциус пропустил время приема таблеток?! Что если Малфой и вовсе не вернется? Бросит здесь и ее, и книгу. Да нет, он бы так не поступил. Просто сбежать, даже не обсудив случившееся... Не в его это духе. Гермиона усмехнулась подобной мысли, устраиваясь в так полюбившейся ей ванне. Она неплохо разбиралась в людях, но с Люциусом ни в чем нельзя быть уверенной наверняка. Лишь Мерлину известно что в его духе, а что нет. — Да будет тебе! — в конце концов, произнесла она вслух. И дня не прошло, как он исчез. К вечеру вернется, как ни в чем ни бывало, и она ему ни слова в укор не скажет. _______________________________________________________________________ Не вернулся он и к вечеру. Гермиона даже в комнату его заглянула и обнаружила, что все вещи были на месте. Она больше не волновалась. Нет, теперь она с ума сходила от беспокойства. Вдруг он что-то с собой сделал?? Господи, но из-за такой ерунды! Ну подумаешь неловкость, так что же теперь?! Она тут же аппарировала в Лондон. Зачем непонятно, ведь не пойдешь же к людям приставать с вопросами о нем: тут же решат, что она спятила. Но, по крайней мере, удалось раздобыть газет, и, просмотрев их все, Гермиона немного успокоилась. В прессе об исчезновении Малфоя ни слова не было, и это обнадеживало. _______________________________________________________________________ Спала она просто ужасно. Джо-Джо обещала разбудить ее, как только объявится Люциус, но время шло, а эльф так и не появлялась. Гермиона знала, как сильно та переживает. Джо-Джо даже отправилась поспрашивать о хозяине в Мэнор, но домовики ничем не смогли ей помочь. Теперь можно было с уверенностью заявить: Люциус и правда исчез. Разумеется, она пыталась выйти с ним на контакт с помощью мысленной связи. Его сознание было открыто, она давила на него, заваливала гневными тирадами, просила вернуться, умоляла ответить, но он упорно хранил молчание. И конечно же, хоть Гермиона и не закрывала от него свои собственные мысли, ни единой попытки связаться с ней Малфой так и не предпринял. ______________________________________________________________________ Понятно, что за всеми этими заботами, поспала она едва ли пару часов. Продолжать сидеть взаперти, тщетно ожидая его появления, было просто опасно — того и гляди сойдешь с ума. Оставив записку с мольбой сообщить, если вдруг он вернется в ее отсутствие, Гермиона решительно пошагала прочь. Погода была хороша, не в пример ее внутреннему состоянию. Она чувствовала себя опустошенной. Попроси ее кто-нибудь сейчас изобразить собственное настроение в рисунке, первое, что пришло бы в голову — последствия урагана. Разбросанные повсюду щепки, осколки кирпича, разломанные доски, порванные в клочья обои; перевернутая вверх дном машина и сломанный холодильник в болоте неподалеку. Вдруг погожий денек на самом деле знак? И Малфой так долго не возвращается не потому, что что-то стряслось, а потому что... занят, например. Ведь всему можно найти объяснение. Вопрос только в том, хочет ли она услышать это объяснение? Насколько правда привлекательнее самых страшных версий, что она уже успела выстроить? Гермиона пробежала рукой по шляпкам подсолнухов. Шершавые на ощупь цветы вскоре сменили шелковистые стебельки пшеницы. Лучше гадать о чем-то более приятном. Во что, например, потом превратятся эти вот злаки? Пойдут на муку? А дальше? Макароны? Хлеб... За этими беззаботными раздумьями она и не заметила, как вошла в городок. Тот уже кипел жизнью, несмотря на ранее утро. Вечно спешащие итальянцы толкались и пихались, суета была ей непривычна и поначалу она растерялась, но потом решительно направилась вглубь толпы. Нужно купить мяса и овощей, раз уж пришла сюда, а Джо-Джо приготовит ужин... День шел своим чередом, а Гермиона заглядывала во все попадающиеся на пути лавчонки с неизвестно откуда взявшимся азартом. Тут примерит платьице, там прикупит безделушку. Эти приятные хлопоты хоть ненадолго разбавляли тревогу за Люциуса. Паника, прочно засевшая где-то внутри, когда она уходила с виллы, уступила место озабоченности. Никогда прежде она не переживала так ни за одного человека. С Малфоем нужно обходиться бережнее, чем с хрустальной вазой. Одно неосторожное слово — и он тут же взрывается. А ее реакция на поцелуй — не какая-то там необдуманная тирада. Все куда серьезнее, задето его самолюбие. Просто в тот момент мысли замелькали одна за одной. И в руки взять себя сразу не получилось, уж извините. Ей было приятно, и даже слишком, учитывая, что целовалась она с Люциусом Малфоем, а это явно неправильно. Но если отбросить в сторону все предрассудки, что же тогда неправильного в этой ситуации?! Есть мужчина и есть женщина. Еще есть его раскаяние, стремление заплатить за все, что он сделал, и неподдельная тяга к ней, на которую она, точнее ее тело с готовностью отзывается. Загвоздка извечна — излишняя рассудительность. Гермиона всегда тянулась к знаниям. Ума палата дороже злата. Это так, и спорить она не собиралась вовсе. Но иногда рассудительность только мешала. Иногда думать вовсе и не обязательно. Например, когда целуешься с Люциусом Малфоем. Беда в том, что ее мозг активен постоянно. И разум вечно побеждает. И пусть все, что есть между ними — только лишь химическая реакция! Даже если все эта их связь в корне неправильна, вовсе не значит, что от нее нужно отказаться. Никто и не спорит, что симпатия, привязанность и любовь понятия абстрактные, относительные и никем не доказанные. Однако телу все эти аргументы неинтересны вовсе. Все легко и просто: рядом с любимым человеком сердце бьется чаще, в животе трепещут бабочки и по коже бегут мурашки. Нет! Разумеется, она не любит Малфоя. Но ее тело отзывалось на его прикосновения, да что там, на одно его присутствие даже. И большой вопрос, чем руководствоваться лучше. В его объятиях разум продолжает помнить все, тогда как тело готово забыться. Очередное платье, которое ей захотелось примерить, не было похоже на все остальные. Скроенное в стиле ретро, по моде пятидесятых, оно было сшито из современных материалов и отличалось очень смелым принтом и отделкой. В Англии ей бы и в голову не пришло такое надеть. К черту все, она не в Англии! Владелица магазина, ухоженная тридцатилетняя женщина, точь-в-точь модель «от кутюр», помогла подобрать ей подходящую сумочку и туфли, и спустя сорок минут, Гермиона вышла на улицу совершенно другим человеком. Нет, серьезно, она не только выглядела теперь иначе, все эти переживания за Люциуса, будто бы изменили ее изнутри. Волнуясь за него, готовая сделать все, чтобы он скорее вернулся, и они могли обсудить произошедшее, она даже логические связи выстраивала в одном ей известном направлении. Мол, чем больше денег она потратит, тем скорее он ее найдет, отберет кошелек и возмутится ее наглой расточительности. Сквозь затемненные стекла очков она могла беспрепятственно наблюдать за спешащими горожанами: экстравагантно одетая девушка буквально притягивала взгляды, мужчин по большей части, но и женщины любопытствовали не меньше. Гермиона зачерпнула воды из фонтанчика, на бортике которого заняла такую выгодную позицию. Солнце палило нещадно, но и здесь в тени мрамора, с прохладой журчащей воды совсем рядом, она не нашла умиротворения. Все ее страхи вылезли наружу, будто заглянув в зеркальную гладь бассейна, она увидела ситуацию со стороны. Она бежала от себя, от своих желаний, которые сводились к одному: Гермиона хотела, чтобы он вернулся. И не просто вернулся, а поцеловал бы ее снова, и чтобы Джо-Джо не появлялась в самый ответственный момент... Короткая передышка — и снова магазины. Один за другим, раз за разом. Потратить эти деньги, как можно скорее. Впрочем, задача оказалась невыполнимой. Отдав за слишком откровенное платье, которое она никогда не решится надеть, последнюю купюру, Гермиона чуть не разрыдалась: деньги тут же вновь появились в кошельке. Мерзавец его заколдовал! Не желая получить солнечный удар теперь, когда некому будет о ней позаботиться, она зашла в уличное кафе, предусмотрительно выбрав столик в тенечке, и заказала газированной воды. Солнце пошло на убыль, и теперь можно было смело продолжать прогулку. Она вернулась на рынок за продуктами, которые присмотрела еще утром, и груженая сумками поплелась обратно на виллу. В городке она провела целый день, но едва ли в конечном итоге добилась того, чего хотела. Настроение у нее, конечно, улучшилось, но проблему надо решать, едва ли можно вечно бегать от нее. Другой вопрос, что для того, чтобы обсудить ее, неплохо, чтобы наконец-то объявился собеседник. Гермиона так увлеклась, что не заметила открытых окон. Перед уходом она тщательно закрыла все. А оказавшись внутри, вдруг поняла: Люциус вернулся. Сумки выпали из рук, отправляя насмарку всю проделанную ей работу. Продукты и вещи сбились в кучу, и наверняка теперь испортится и то, и другое. Гермиона застыла, глотая невысказанный укор. В руках у него был черновик «Жажды». Вроде бы ничего странного, вот только он весьма стремительно двигался к разожженному камину, огонь в котором потрескивал весело, чуть ли не ехидно. Четко, будто кто-то показывал ей запись кадр за кадром, она видела каждое его движение: Люциус намеревался сжечь свое творение. — Нееет! — завопила она. От неожиданности Малфой замер и очень, очень медленно стал поворачиваться в ее сторону. — Ты все еще здесь? — голос холоднее льда. — Не надо, Люциус, — осторожно пробормотала Гермиона, не до конца понимая, что за вопрос он ей задал. В мыслях было любой ценой спасти книгу, словно та была живым человеком, а он целил в нее смертельным заклятием. — Я задал вопрос, — коротко бросил он. — Что ты тут делаешь? До сих пор. — Ты меня не выгонял, — нашлась она с ответом. — И я никуда не уйду. — Еще как уйдешь, — и, повернувшись обратно, занес руку, чтобы бросить рукопись в огонь. Слава Мерлину, она успела. Манящие чары вытянули пергамент из камина, и книга оказалась у нее в руках. Лицо Малфоя побагровело от ярости. — Выметайся отсюда! — Нет! — Гермиона сунула черновик в сумку, а лямки обернула вокруг руки так, что реши он призвать рукопись обратно, она пролетела бы через всю комнату вместе с ней. И лучше Малфою не знать ее в ярости: она будет кусаться, драться и царапаться до последнего, если он ее вынудит. — Убирайся прочь! — на этот раз он заорал, выплескивая ярость наружу. Тут-то она по-настоящему испугалась: никогда прежде он не повышал на нее голос. Но Гермиона была полна решимости. — Я никуда не уйду, пока ты в таком состоянии. — В каком? — прорычал он, вышагивая возле камина взад и вперед. — В каком я состоянии? — Что-то случилось, — ответила она, как можно мягче, изо всех сил стараясь оставаться спокойной. Может, глядя на нее, угомонится и он. — Давай... Давай, ты просто расскажешь, что стряслось, и вот увидишь, тебе станет легче. Люциус засмеялся. Смех вышел каким-то отрывистым, неприятным. — Господи! Да ты же будто с другой планеты! Жаль только, что и я не оттуда, — он задохнулся. — Не о чем нам с тобой говорить, дай сюда эту долбанную рукопись. Такой Малфой вселял в нее ужас. Гермиона сглотнула, ей стоило огромных усилий не сделать шаг назад и не выбежать из комнаты. Все вокруг пропиталось его гневом, Люциус был на грани. Одно неверное движение, и он сорвется. Может, и правда надо было бы уехать, но как оставить его одного?! Она же места себе не найдет. — Ладно, — пошла она на попятный. — Разговорами делу не поможешь, но бежать от проблемы — тоже не выход. — Так все всегда поступают, — бросил Малфой. — Чем я хуже? Гермиона не верила, что собирается сказать это. — Ты лучше, Люциус, в этом-то и дело. Повисла тишина, которую нарушало лишь потрескивание дров в камине. Он упрямо затряс головой. Ярости поубавилось, но он все еще был полон решимости. — С меня хватит. Я сыт по горло. Все это лишь слова и только. Кому какое дело до этих бумажек?! Она еще крепче прижала сумку к груди, мертвой хваткой впившись в нее пальцами. Что, ради всего святого, с ним случилось-то?! — Значит, кому-то есть дело. Люциус, ты хотя бы знаешь, сколько народу прочитало... Откуда же Гермиона могла знать, что именно этого говорить и не следовало? Лицо вновь исказилось гневом. Ярость была настолько сильной, что буквально обжигала. — Прочитала она! — прогремел он, не дав ей договорить. — Книга была у нее на полке, черт тебя дери! Огромными, размашистыми шагами он двинулся в ее сторону, и Гермиона запаниковала, выронив сумку из рук. Споткнувшись на пару часов назад приобретенных каблуках, она потеряла равновесие и, пошатнувшись, шагнула назад, чтобы не упасть. Не хватало еще покалечится из-за стопки пергамента. Да только эта стопка пергамента стоила ему стольких усилий, это — настоящее произведение искусства, а самое главное, что из-за книги этой она сюда и попала, так что черта с два она даст ему ее уничтожить! Она выхватила сумку у него из-под носа, рука Люциуса ухватилась за воздух там, где только что лежала рукопись, и, покачнувшись, он упал на колени и замер. Надолго. Когда же он вновь поднял на нее взгляд... Если бы можно было провалиться сквозь землю, она бы с удовольствием сделала это. В глазах его, почерневших от ярости, было все: невозможная боль, тоска и свирепый гнев. Но самое страшное, что разглядела в них Гермиона — ненависть. Первозданная, всепоглощающая, ощутимая ненависть. Взгляды, которых он удостаивал ее раньше, теперь казались легкой неприязнью. Отпрянув назад, она направила палочку ему прямо в грудь. Рука тряслась, и было ясно, что за опасную игру она затеяла. Ей-то что за дело, если он и впрямь сожжет книгу? Пусть творит, что вздумается, пусть разрушает себя изнутри, каким образом все это касается ее? Гермиону и волновать не должно исправится он или нет, станет ли ему в итоге легче, или раны уже ничто не залечит. Лишь он один за все в ответе. Только он... Но разве можно выключить по щелчку переживания за другого человека? И уже неважно, когда он стал ей небезразличен! Нет... Она его не бросит. Может прожигать ее взглядом сколько угодно, она все равно будет верить тому, что он сказал раньше. Будет верить, что Люциус не причинит ей зла. Малфой поднялся на ноги с той неизменной грацией, что отличала его даже в такие неконтролируемые, казалось бы, моменты. Не успела она и глазом моргнуть, как он аппарировал с негромким хлопком. А Гермиона продолжала стоять, замерев на одном месте. Господи, помоги! Он и правда не причинит зла ей... но насчет себя он ничего не обещал.