Голод_Жажда_Безумие

Мысли сбивались с одной на другую, быстрее скорости света. Господи, куда же он пошел? Что заду... Черт, он же знает, где живут ее родители! Но не может же в самом деле быть, что он их пытать направился?! Что, черт побери, произошло такого, что обычно сдержанный Малфой буквально рвет и мечет?! Стало вдруг нечем дышать, и Гермиона прислонилась к стене, набрав в грудь как можно больше воздуха и теперь пытаясь насытить им организм. Никогда раньше она не впадала в панику. Всегда каким-то образом удавалось сохранить ясность рассудка. Думай же, думай! Нужно найти его, пока кто-нибудь не пострадал. Неважно кто-то, под горячую руку попавший, или же сам Люциус. Да-да, нужно найти его и остановить! Иначе будет слишком поздно: представить страшно, на что способен обезумевший от ярости Малфой... Только вот одна маленькая деталь: выяснить, где он, не представляется возможным. Пустяк, не правда ли? Черт, черт, черт! Она засеменила взад-вперед по комнате, запустив в волосы пальцы. В какой-то момент она сжала их так сильно, что чуть не вырвала клок. Чертов Малфой! Будь он неладен со своими исчезновениями! Вторые сутки неизвестности, когда же ему надоест?! Ей, так вот уже по горло, она с ума сходит, особенно теперь, когда увидела, в каком он состоянии. Что или, точнее сказать, кто довел его до такой степени? Явно не сама Гермиона — ее реакция на их поцелуй не стала для него неожиданной, удивленным он, по крайней мере, не выглядел. Раздосадованным, да, смирившимся, удостоверившимся в своих догадках, но уж точно не застигнутым врасплох. Что же тогда так на него повлияло?! Казалось, если она узнает причину его буйства, это каким-то образом поможет ей понять, куда он мог отправиться или как воззвать к его здравому смыслу, если он все же объявится, по-прежнему желая изничтожить все в пределах досягаемости. Известно было не так уж и много: Люциус пытался сжечь книгу, потому что какая-то непонятная «она» прочитала ее, тем самым доведя его до грани безумия. На этом факты заканчивались. И логичного вывода ну никак не выходило! К глазам подступили слезы. Вся ее хваленая сообразительность катилась к чертям в самый ответственный момент. Единственное, что складывалось из известных ей деталей — он был у... Да нет, бред какой-то! Пусть Люциус был вне себя от ярости, рассудка же он окончательно не лишился, правда?! Эмоции, мысли кипели внутри, ее саму уже трясло от ярости. Резко развернувшись, Гермиона больно ударилась локтем о вычурную чернильницу на его столе. Будто бедная безделушка была виновата во всех ее злоключениях, она со злостью вцепилась в нее и изо всех сил запустила в стену. Разумеется, та вдребезги разбилась, и со странным спокойствием Гермиона наблюдала, как чернила стекают по каменным стенам. Давно известно, что битье посуды непонятным образом успокаивает женский пол, вот и на смену ее гневу пришла холодная решимость. По мере того, как темная жижа стекала на пол, образуя медленно увеличивающуюся лужицу, план пришел сам собой. Незачем сейчас рыться в причинах его гнева. Главное — найти Люциуса, как можно скорее. И одной ей не справиться... — Джо-Джо, — позвала Гермиона. Эльф появилась раньше, чем она успела закончить фразу. _______________________________________________________________________ И уже буквально через десять минут удалось собрать импровизированный военный совет. На нее сосредоточенно глядел Терезиас Смит, которому эльф не позволила дообедать. Она так торопила целителя, что тот совершенно забыл про салфетку, защищавшую костюм от пятен, и та так и торчала до сих пор заправленной за ворот рубашки, пока Гермиона не напомнила ему о ней. Недовольства Смит не выказал, напротив, казалось — он жаждет действий. Только вот недоумевал, что именно от него требуется. — Вы ведь в курсе, что я всего лишь целитель общей практики? Психология вовсе не моя специализация, — нахмурившись, попытался он внести ясность. — Главное, вам под силу его успокоить, остальное отложим на потом. — Его заболевание любого способно выбить из колеи, мне всегда казалось, что он на удивление неплохо справляется, — в недоумении покачал головой целитель. — Когда кажется, креститься надо, — пробурчала Гермиона себе под нос. Ей было все равно, услышал ее Смит или нет. Лучше надо было смотреть за своим пациентом, пристальнее, глядишь тогда и не обернулось бы все подобным коллапсом! — Вы же не знаете, где его искать. У вас есть план? — Джо-Джо была в Мэноре. Там Люциус не появлялся. Мы решили, что разумнее всего проверить в остальных известных ей владениях. — А если и там он не найдется? Что тогда? — Не знаю, — прошептала Гермиона, зарывшись в волосы пальцами. — Выходит, остается только дожидаться эльфа. Гермиона молча кивнула. А что тут скажешь? Хоть какое-то подобие стратегии. Когда план на руках, создается ощущение хотя бы малейшего владения ситуацией. Смит же, очевидно, по-прежнему считал, что ожидание сродни бездействию. Или же просто не мог долго усидеть на месте. Как бы там ни было, он переместился к окну и облокотился на подоконник, в нетерпении вглядываясь вдаль. Она тоже принялась мерять комнату шагами: Джо-Джо и правда не было довольно долго. Вдруг сквозь бессвязные мысли до нее донесся голос Терезиаса: — Мисс Грейнджер? — Да? — Может зря мы искали так далеко, — пробормотал он, указывая на что-то, что увидеть с того места, где стояла она было попросту невозможно. В ту же секунду Гермиона оказалась возле него, высунувшись из окна, пытаясь разобрать, что же Смит там увидел. Много времени ей не понадобилось. Поле с подсолнухами сразу же бросалось в глаза. А в самом его центре... разыгралось нечто, в общем, что-то явно было не так. И тут же стало ясно, что Люциус там. Она это скорее почувствовала, чем догадалась. Гермиона аппарировала, не дожидаясь Смита. Жестко приземлившись, она тут же бросилась к зарослям цветов, раздвигая их руками, отталкивая от себя, лишь бы быстрее проникнуть вглубь. Ничего похожего на то беззаветное счастье, когда она гналась по этому же полю за малышами, испытать ей, увы, не пришлось. Не было того заразительного смеха, топота детских ножек и веселых криков ребят. Да и сама поляна выглядела иначе. По мере того, как она приближалась, все больше подсолнухов склоняли свои головы к земле. Воздух вокруг сгустился так, что казалось его можно потрогать, почувствовать уж точно. А еще она ощутила присутствие темной магии. Той, в которую буквально провалилась тогда, в Мэноре во время пыток Беллатрисы. Вот и сейчас нити этой гнусности, казалось, опутывали ее липкой паутиной. Назад дороги не было. Медленно, очень осторожно она развела в стороны хрупкие, иссохшие стебли. Наверное, с такой же бережностью впервые оказавшись в джунглях, люди открывают для себя неизведанное, пробираясь сквозь буйную растительность. Наконец она увидела Люциуса. Погибающие цветы — даже сейчас, изломанные, высохшие и столь хрупкие, они простирались выше его головы — будто взяли его в кольцо. Там он и стоял, сжав руки в кулаки, часто-часто дыша, не успевая насытить легкие кислородом перед очередным вдохом. Стоило ей подойти ближе, как связь, вызванная Обетом, вступила в силу. И в ту же секунду она физически ощутила ту ярость, что обитала в его мыслях. Гнев Люциуса обжигал, ломал кости, выворачивал кожу и плоть наизнанку. В бесполезных попытках прервать связь, защититься от ослепляющей агонии, Гермиона сжала голову руками. Но теперь, когда она оказалась в черте досягаемости, а Малфой был просто не в состоянии контролировать настолько сильные эмоции, вытеснить его ощущения из своей головы стало невозможным. Все, что ей оставалось — попытаться их выдержать. Выдержать... Да где там! Голову изнутри будто царапали тысячи мелких, невероятно острых когтей. Однако это было едва ли десятой частью того, что сейчас чувствовал Люциус. Мысли его, эмоции метались, как затравленный зверь, и несложно представить, каковы масштабы урагана, если даже доходящее до нее эхо — ужаснейшее, что случалось с ней в жизни. Она попыталась шагнуть к нему. Мало того, что движение это стоило невероятных усилий — словно она не ногу переставила, а пудовую гирю — в придачу земля оказалась настолько рыхлой, что даже невысокие каблуки увязли намертво. С огромным трудом избавив ноги от чертовых туфель, она, сцепив зубы, принялась продираться дальше. Воздух тут был настолько плотным, что каждый шажок выматывал, словно час силовых упражнений. Но выбора не было, она должна прорваться к нему, нужно только позвать его. Так, давай, произнеси его имя. Губы и язык повиновались так же неохотно, как и ноги, но, наконец: — Люциус, — голос дрожит от боли или звенит от ярости? Он вскинул голову, уставившись на нее. В серых глазах помимо боли, гнева и ненависти безошибочно угадывались застывшие слезы. С шумом втянув воздух, Малфой не то проревел, не то прокричал: — Убирайся! — Нет! — прорычала она в ответ. Кулаки Люциуса разжались, и теперь Гермиона заметила, что руки у него трясутся от бешенства. Но тут он зажмурился, будто от приступа боли, и единственная слеза сорвалась и побежала вниз по лицу, затем по подбородку и, невероятно долгие минуты спустя, исчезла в вороте рубашки. Несвязная, выбившаяся из общего потока мысль озвучила все его нетерпение и отчаяние: «Оставь меня...» То сопротивление, что ей пришлось преодолеть, пробираясь к нему, теперь показалось бы разминкой. Он глядел Гермионе прямо в глаза, и она словно бы вновь очутилась на солнцепеке, только вот ничего теплого здесь и в помине не было. Люциус так усиленно пытался выдворить ее отсюда, что вся его внутренняя мощь будто бы вырвалась наружу и теперь управляла ветром. Тот кружил и завывал, жаля, обжигая, снова и снова демонстрируя, что ей здесь не рады. — Я прошу! — взмолился он и, опадая на колени возле нее, сжал запястья Гермионы так, что у нее в глазах потемнело. А его глаза... Из глубины кристалликов поначалу алмазного, почти прозрачного оттенка, поднялось нечто нечеловеческое. И вот уже цветом они походят на грозовое небо, а слезы, замершие до того момента у него на ресницах с таким упорством, что Гермиона буквально видела усилия, которых им это стоило, будто высохли в момент. Но тут сквозь стену подсолнухов на поляну буквально ввалился Терезиас Смит. Ввалился и тут же замер на месте с открытым ртом, глаза, казалось, вот-вот вылезут из орбит. Гермиона попыталась вывернуться из мертвой хватки, но заполнившая все головная боль мешала сосредоточиться. Она рухнула на колени и уже совсем перестала понимать — пытается ли она вырваться из железных пальцев Люциуса или же цепляется за них из последних сил. Где-то невообразимо далеко Смит прошептал: — Я не могу позволить тебе сделать это. Прости, Люциус, — и другим, куда более решительным голосом. — Остолбеней! Красный луч ударил Малфоя в грудь. Вздрогнув, он начал падать на спину и, так и не успев ослабить хватку, потянул за собой Гермиону. Сил для сопротивления совсем не осталось. Тьма вокруг уже почти рассеялась, а она все лежала на нем. Со стороны, должно быть, казалось, что Смит обездвижил обоих. Подобравшись к ним, наконец, Терезиас одной рукой приобнял ее, другой обхватил Люциуса и тут же аппарировал к вилле. Устроив Гермиону на диване, он попытался поднять Люциуса. Она хотела помочь ему, но глаза закрылись, и наступила темнота. _______________________________________________________________________ Неясно было, сколько она проспала. Когда Смит разбудил ее, за окном было светло. Пульсирующая боль в голове никуда не делась, однако теперь стала будто бы приглушенной. Сфокусировавшись на лице целителя, Гермиона прошелестела: — Что, черт побери, там произошло?! Смит грузно опустился в кресло и устало, так, словно еще не до конца осознал случившееся, ответил ей. — То, что случается, когда перестаешь контролировать собственные чувства и магию, — целитель тяжело вздохнул. — Иногда неправильная комбинация этих двух составляющих способна убить. — Он же не... — Гермиона резко вскочила на ноги. Пожалуй, слишком резко для только что проснувшегося человека. Терезиас подхватил ее и медленно усадил обратно на диванчик. — Нет, он жив. Спит, я дал ему снотворного. На секунду Гермиона почти расслабилась. Но одна деталь все не давала ей покоя, деталь, о которой никогда прежде слышать не доводилось. — Как может убить собственная магия? — Примешанная к таким мощным эмоциям как ярость, ненависть к себе, беспалочковая, невербальная магия может быть обращена на то, чтобы уничтожить чародея. Такой вид чар называют также стихийной магией. Очевидно, стихия Люциуса — огонь, — Смит потянулся к ней и обхватил ее ладони двумя руками. Когда она поняла его замысел, самообладание оставило ее. Следы на запястьях и предплечье от пальцев Люциуса теперь проявились, обрели форму. Вот только это были не отчетливые синяки или даже кровоподтеки. На руках красовались ожоги! Странно как! Тогда, на поле, она и не чувствовала прикосновения пламени. — Мне рассказывали о магах, спровоцировавших наводнение и утонувших в нем, о тех, кто сам себя воспламенял или удалял из комнаты весь кислород. Кто-то делал это нарочно, кто-то попросту потерял контроль... — Перестаньте, прошу вас, — перебила его Гермиона. Ее колотило от страха и озноба. Целитель моргнул. — Простите. Посидите... не двигайтесь пару минут, я залечу ожоги. Кивнув, Гермиона попыталась осмыслить произошедшее. Что же стало последней каплей? Огнеопасную смесь — читай Люциуса — должно было что-то зажечь, чтобы прозвучал взрыв такой силы. Он же чудом себя не уничтожил! Себя, все то подсолнечное поле, Гермиону, Смита — такова была мощь, исходящая от него в тот момент. Вдруг целитель произнес: — Такое крайне редко случается. Подобная степень отчаяния... Волшебник должен быть на грани, почти лишен рассудка, неспособен дольше контролировать свой разум, чувства. Я ничего похожего..., — оборвав себя на полуслове, отвернулся явно раздосадованный Терезиас. И в ту же секунду в комнате с оглушительным хлопком образовалась Джо-Джо. От неожиданности оба вздрогнули, и Смит случайно ткнул ее палочкой в самый центр ожога. Пискнув от боли, Гермиона закусила губу, а Терезиас, пространно извиняясь, наконец-то принялся залечивать раны. Потоптавшись на месте, эльф заметила их и тут же принялась тараторить: — Хозяина Люциуса нет ни в одном из поместий, Мисс Грейнджер! — Мы нашли его, Джо-Джо, — улыбнулась Гермиона эльфу, поспешив успокоить, пока та не впала в панику. Или не упала в обморок, от переизбытка чувств. — Джо-Джо так волновалась! — Знаю. Мы тоже, — с усталой улыбкой ответила Гермиона. — Джо-Джо нашла в Мэноре это, — прошелестела эльф с придыханием, будто делилась с ними великой тайной. Из складок наволочки, служивших ей одеждой, на свет появился мятый конверт. — Должно быть хозяин забыл взять его. — Спасибо, Джо-Джо. Теперь можно и отдохнуть немного, верно? Кивнув, эльф в ту же секунду растворилась в воздухе, а Гермиона расправила пергамент. Она скорее машинально пробежала написанное глазами, не ожидая обнаружить нечто важное. Как оказалось, спустя всего несколько предложений, напрасно. Мистер Малфой, С глубочайшим сожалением вынужден сообщить о кончине вашей матери. Вероятно, Вы, как ближайший родственник, изъявите желание взять на себя организацию похорон и все связанные с ними мероприятия. В противном случае уведомите меня письмом, дабы решить, как тогда я должен распорядиться подготовкой. Выражаю свои искренние соболезнования. Член гильдии адвокатов Хирам Т. Кэллоухилл. Гермиону вдруг осенило. Вот, оказывается, что! Крохотная часть Люциуса, не отравленная ненавистью к матери за предательство, продолжала любить ее. Должно быть невыносимо любить и ненавидеть одновременно — в жизни Гермионы не было человека, способного пробудить в ней столь противоречивые чувства. Вот только жить с подобным разногласием в сердце дело одно. Если же ее догадка верна, Малфой взвалил на себя нечто куда более тягостное: отправился туда, где перед смертью жила его мать, организовал похороны, присутствовал на оглашении завещания — словом, выдержал и исполнил все, чего требовал сыновий долг. Маску безразличия этот человек одевал так часто, что проделывал это превосходно, ни единой песчинке бушевавшего внутри урагана ни за что бы не удалось проскользнуть наружу. Для представителей чистокровных семей демонстрировать свое горе на публике — не комильфо. К тому же больше десяти лет общение Люциуса и его матери было чистой формальностью, так с чего вдруг, непременно задались бы вопросом присутствующие, теперь сын так убивается? Нет-нет, от него именно ожидали прохладной, вежливой сдержанности, и это было вполне ему по силам. До тех пор, пока он не наткнулся на свою собственную книгу в библиотеке матери. Мерлин, подумать только, какова ирония! Интересно, что испытывала и испытывала ли вообще хоть что-то эта женщина при прочтении? Поняла ли, что мать главного героя — она сама? Или же так ни о чем и не догадалась, думая, что перед ней художественный текст, вымысел автора? Раскаивалась ли она хоть секунду своей жизни за те страдания, что принесли сыну ее молчание, безразличие и недоверие?! Никогда теперь Люциусу не узнать ответа на этот вопрос. Гермиона свернула пергамент и покачала головой в ответ на невысказанный вопрос Терезиаса, в ожидании на нее уставившемуся. Тот молча продолжил колдовать над ожогами. Смит прекрасно знал свое дело, наконец кожа залечилась полностью, и уже едва можно было вспомнить, где именно еще секунду назад красовались шрамы. Выпустив руки Гермионы, целитель устало откинулся на спинку кресла. — Гермиона, — мягко начал Смит. — Мне не хотелось бы оставлять вас с ним одну. Если Люциус и впрямь на грани безумия, кто знает, что он с вами сделает. Может вас серьезно ранить, или... Или убить. Он уже чуть не убил вас там, на поле! — Люциус ни в чем не виноват, Терезиас. Он гнал меня прочь, пытался уговорами заставить меня уйти, а я его не слушала! Я сама напросилась. — Это ровным счетом ничего не меняет, — вздохнул врач. — Мисс Грейнджер, в больнице ему было бы намного лучше. Вы же видели, в каком он был состоянии — острый психоз, не меньше! Люциусу просто необходим присмотр медицинского персонала, нужны лекарства, процедуры, лечение! — Чем вы — не медицинский персонал? Лекарства? Снотворное, что вы дали ему, успокоит Люциуса хоть на время. А что касается лечения... Говорю вам, он ни за что не согласится на госпитализацию! Смит в отчаянии покачал головой. — Вы же понимаете, ему не станет лучше просто так. Хорошим, долгим сном тут не поможешь. Такое состояние наступает лишь в самых серьезных случаях. Что-то явно происходит у него внутри, — Терезиас нахмурился. — И мне почему-то кажется, что вы прекрасно знаете что именно. — Может быть, — легко согласилась Гермиона. — Но рассказывать вам я не в праве. Спросите Люциуса сами, он, возможно, захочет поделиться. — А вот и спрошу! Но вам придется смириться с тем, что на ночь я останусь тут. Я не лукавил, когда говорил, что не намерен оставлять вас с ним одну. Гермиона некоторое время пристально смотрела ему в глаза. В них отражалась лишь искренняя забота и беспокойство о ней, о Люциусе. Как же повезло Малфою, ну вот сколько интересно колдомедиков вообще знают о магловских болезнях? Отлично, а сколько из них согласилось бы лечить магов, от этих заболеваний страдающих? Да еще именно от столь специфичных, мягко говоря, заболеваний. Смит отважный человек, и такой решительный. К тому же благороден. Должно быть шляпа отправила бы его в Гриффиндор. Трудно сказать наверняка, но Гермионе приятно было думать именно так. — Хорошо, останьтесь, я не против. Попрошу Джо-Джо подготовить комнату. ______________________________________________________________________ Разумеется, комната так и не потребовалась — Смит уснул в кресле подле кровати Люциуса. У камина же осталось свободным второе кресло — то самое, где дежурил Малфой, пока она не оправилась от солнечного удара. Забавно, как они поменялись местами. В полной тишине комнаты медленное, размеренное дыхание Люциуса странным образом успокаивало. Он совсем не ворочался во сне, и посапывание это не давало ей усомниться в том, что он действительно жив. Однако ритмичные звуки убаюкивали, и Гермионе приходилось бороться со сном: отключись и она вдобавок, пробуждение Люциуса пройдет незамеченным, и зачем тогда было оставаться Смиту? Дрема одолевала ее все сильнее и сильнее, и становилось все тяжелее сопротивляться ей. Гермиона была измотана, опустошена и совсем не спала предыдущей ночью. Каким-то чудом удавалось ей не провалиться в сон, и вот, четыре часа спустя, прослушав все возможные вариации храпа Терезиаса, ее усилия были вознаграждены — ресницы Люциуса чуть ощутимо дрогнули. И, будто движение это вытянуло из него все соки, распахнув глаза, все так же неподвижно, он уставился на нее, еле слышно дыша. Должно быть действие успокоительного лишь слегка ослабело — слишком уж рассеянным был этот его взгляд. «Гермиона!», — моргнув и легонько шевельнув рукой, позвал Люциус. Чуть ли не выпав из кресла, она в два шага оказалась у кровати, а в следующую секунду, повинуясь какому-то порыву, уже забралась на нее, и вышло это так естественно, будто иначе и поступить было нельзя. «Я здесь!» Он попытался сжать ее руку, но ладонь его лишь слабо дернулась. Силы совсем оставили Люциуса. Какого бы эффекта не ожидал Смит от успокоительного, надежды его, должно быть, оправдались. Лекарство было сильным. Слишком сильным. «Я... Больно…» Малфой зажмурился и часто-часто задышал. Неужели даже сквозь этот убийственный препарат пробивались болевые ощущения? Не так уж сильно, выходит, его действие. Лучше бы Смит дал ему побольше обезболивающего. «Разбудить Смита? Он что-нибудь придумает». Люциус попытался кивнуть, но смог лишь слабо мотнуть головой. Большего сигнала ей и не требовалось. Она повернулась было, собираясь позвать Смита, но, оказалось, что тот уже проснулся и теперь внимательно за ними наблюдал. Должно быть, у целителей какие-то особые инстинкты, а ухо улавливает даже самые незначительные изменения в звуках, издаваемых пациентом. — Он сказал, у него все болит, — передала ему Гермиона слова Люциуса, неосознанно поглаживая ладонь Малфоя. Смит испытующе взглянул на нее. — Так и сказал? Услышав вопрос, она пожалела, что не сформулировала фразу осторожнее. Вслух Люциус ничего не говорил, и от Смита ее оговорка не ускользнула. Она буквально видела, как тот мысленно сделал себе пометку вернуться к этому позже. Слишком уж Терезиас внимателен к деталям, чересчур проницателен. Нужно иметь это в виду. Однако в тот момент, очевидно, ему было не до обсуждений. Поднявшись из кресла, целитель отыскал свой чемоданчик и извлек из него пузырек с оранжевого цвета зельем. — Люциус, надо выпить лекарство. Ты сможешь приподняться? Малфой отрицательно покачал головой. Гермиона нахмурилась. Да что это за успокоительное такое?! Люциус все равно, что в трансе, а если Смит еще и обезболивающим его напоит... Не станет ли ему хуже?! — Ничего, я помогу, — Терезиас обошел кровать, подобрался к Малфою с другой стороны и, подхватив его, повернулся к ней. — Мисс Грейнджер, думаю, вдвоем мы справимся куда быстрее! Гермиона точно так же приобняла Люциуса. — А это зелье точно можно мешать с тем, что вы дали ему перед этим? — прошептала она, как можно тише, хотя Малфой наверняка услышал. Даже в таком состоянии он ничего бы не захотел выпустить из-под контроля. Они приподняли и усадили Люциуса. Тот вздрогнул и спина под ее рукой напряглась. Что именно у него болело, сказать было трудно, но, должно быть, ему стоило огромных усилий не закричать во весь голос. — Действие того зелья уже почти закончилось. Это... — замялся Смит, но потом вдруг подобрал нейтральное выражение. — Специфика лекарства. Гермиона кивнула. Сейчас не время допрашивать целителя. У нее было к нему еще немало вопросов, и очевидно, что на многие он сможет ответить, но все это подождет до тех пор, пока Люциус снова не заснет. Терезиас поднес пузырек к губам Малфоя, и тот выпил его, не пролив не капли. Они уже собирались было снова уложить его обратно, как вдруг она услышала в голове его мысленное: «Воды!». В этот раз в передаче просьбы Смиту она была куда осмотрительнее. Если преподнести все так, будто она сама догадалась, ненужных вопросов возникнуть не должно. Все взвесив, она обратилась к целителю: — Может стоит дать ему воды? Ну, чтобы избежать обезвоживания и связанных с ним последствий... — Хм, — повернулся к ней Терезиас. — А ведь мысль вполне здравая. Вижу, вы усвоили урок? — У меня был хороший учитель, — робко улыбнулась она в ответ. — Я схожу на кухню, принесу кувшин и стакан. Вот что еще нравилось ей в Смите: он, казалось, не придал никакого значения тому, что она не вызвала для этого эльфа. Будто понял, что ей нужно сделать это самой, необходимо делать что-то, чтобы окончательно не погрязнуть в опасных мыслях. Мыслях о том, каким неестественно слабым, беспомощным выглядел Люциус. Спускаясь в кухню, она гнала прочь мысли о том, что именно так он будет выглядеть, когда, нет, если перестанет бороться за жизнь и отдаст себя во власть болезни. Джо-Джо крепко посапывала в своем уголке, который облюбовала в выемке у древней, отключенной от каминной сети, печки. Вот, кто еще отвратительно спал в последние дни! Бесшумно подхватив кувшин со стаканом, она на цыпочках выбралась из подвала и чуть ли не бегом взбежала наверх. Вдвоем со Смитом им удалось напоить Люциуса, который пил так, словно пересек пустыню. Гермиона суетливо взбила подушки, сердито взглянув на Терезиаса, в ответ на его издевательски понимающий взгляд, и после они уложили успевшего утомиться за эти десять минут Малфоя в постель. Тот уснул мгновенно. И тут нечто, сдерживающее ее все это время, будто улетучилось. Она дотронулась до его лица, поправила разметавшиеся по подушке волосы, очертила бледные, безжизненные губы. Ей необходимо было почувствовать, ощутить его присутствие, понять, что все это ей не мерещится. Не будь Смита в комнате, она бы прижалась к его губам для более достоверного подтверждения. — Мисс Грейнджер! С трудом оторвавшись от его лица, она подняла взгляд на Терезиаса. — Нужно еще кое-что обсудить, а затем вам придется поспать. Послушно кивнув, она, следом за целителем, прошла в гостиную. В то время, как Гермиона статуей замерла на диванчике, Смит беспокойно вышагивал перед ней взад-вперед. — Разумеется, потребуются тщательные исследования, — наконец заговорил он. — Но уже сейчас абсолютно ясно: то, что он пережил, крайне его истощит. Ощущения будут примерно, как если бы его потоптали сотни две гиппогрифов. Но если бы только это! Физическое состояние привести в норму легче легкого. Магические способности Люциуса на время угаснут. Два или три дня он будет не в состоянии левитировать даже перышко! — Терезиас сердито поджал губы. — Теперь он запросто может проспать три дня. И я бы позволил, если бы не его заболевание. К четвергу он должен проснуться, и выполнить прописанные процедуры! Гермиона нахмурилась. — А что если у него не получится? Он же слаб, практически беспомощен! — Он справится, никаких сверхнагрузок от него и не потребуется. Понятно, что Люциус измучен и слаб, но ему категорически противопоказано сейчас валяться в кровати! — Уж не мне ли придется заставить его из постели вылезти? — грозно прищурившись, задала вопрос в лоб Гермиона. — Именно вам! Какое-то время я еще побуду тут, но вскоре мне придется вернуться к работе. Постоянно заглядывая через камин, разумеется, и уж конечно я разъясню Люциусу, с какой стати вы его мучаете. Гермиона, однако, до сих пор не была окончательно уверена, что выгонять из кровати человека в подобном состоянии — великолепная идея. — Что, если для скорейшего выздоровления сон — лучшее лекарство? — Мисс Грейнджер, как много вы знаете о заболевании Люциуса? — Думаю, достаточно! — Тогда, полагаю, для вас не станет сюрпризом, какая благодатная почва для ВИЧ его нынешнее состояние! Лежать без движения для него сейчас равносильно самоубийству! Здоровый человек, без сомнения, может без вреда для здоровья пропускать зарядку и другие виды физической активности. Но в состоянии Люциуса, любое отклонение от графика — что партия в русскую рулетку! Он пропустил прием лекарства, процент вирусных клеток в крови возрастает... — лицо Смита чуть смягчилось, стоило ему на нее взглянуть. – Я знаю, как много прошу от вас. И возможно для его душевного равновесия покой — все, что требуется. Но физически себе этого позволить он попросту не может. И если ему на себя наплевать, вы должны быть той, кто о нем позаботится! Переварив сказанное Терезиасом, Гермиона коротко кивнула. — Значит, больше вы не боитесь, что он может причинить мне зло? На смуглом лице промелькнуло задумчивое выражение. — Больше нет. Но я все еще хотел бы знать... Зачем вы здесь? Вы и Люциус? Гермиона вздохнула в ответ. — Мне и самой хотелось бы это знать. _______________________________________________________________________ Перед уходом Смит всучил ей полдюжины бутылочек с зельем и пригоршню магловских таблеток, снабдив инструкциями, что, в каких количествах и когда Люциус должен принять. Объем информации не пугал Гермиону — в запоминании материала ей не было равных. Терезиас настоятельно рекомендовал ей на несколько дней спрятать палочку Малфоя и ближе держать свою. Он чуть ли не пытками вырвал у нее обещание вызвать его камином, если вдруг что-то пойдет не так. Целитель по-прежнему очень не хотел оставлять их одних, вот только в этот раз, похоже, куда больше беспокоился о здоровье Люциуса, нежели о вреде, который он мог причинить ей. Гермиона от усталости еле стояла на ногах, и забраться в кровать к Люциусу, который до сих пор лежал в точно той же позе, что и когда провалился в сон, казалось единственно верным решением. У себя в комнате ей все равно не уснуть, только будет терзаться в неведении. Другое дело спать в непосредственной близости от него. Профессионального чутья Смита в таком случае и не потребуется — она почувствует малейшее движение Малфоя. Вот бы выдавить из него всю боль! Обхватить руками мощное тело, да стиснуть покрепче и сжимать до тех пор, пока агония навсегда его не оставит. Выжать, как губку от грязной воды. Только страдания эти так легко не прогнать. Скупому на эмоции Люциусу, должно быть, долго пришлось копаться в себе, чтобы понять свои чувства. А уж избавиться от них теперь будет в десятки раз труднее. Сможет ли он вообще когда-нибудь с этим справиться? Ей неоднократно приходилось быть бессильным свидетелем чужого горя, страданий близких. Сколько раз она оказывалась рядом с Гарри в самые тяжелые для него моменты, но Малфой — дело совершенно другое. В который раз Гермиона с отчаянием вспомнила об уничтоженных в Министерстве маховиках. Вспомнила и погнала мысль прочь. Ну и чем бы смогло тут помочь хитроумное устройство? Предотвратить насилие было бы слишком рискованно: кто бы смог ответить с уверенностью, как именно это повлияло бы на события в будущем? Слишком велик временной отрезок, слишком сильно сказалось происшедшее на Люциусе. До чего же несправедливо, что именно для него в прошлом ничего нельзя изменить! Вырвав себя из круживших водоворотом безрезультатных сожалений, Гермиона свернулась калачиком, плотно прижавшись к телу Малфоя. И, совсем осмелев, уткнулась щекой ему в плечо, в полной тишине комнаты прислушиваясь к размеренному дыханию. Убаюканная этим успокаивающим сопением, она провалилась в сон положив кулачок ему на грудь. Казалось, она разом решилась на все то, на что ни за что бы не осмелилась, если бы Люциус бодрствовал. Прошли часы, и вот глубокой ночью, его движение разбудило ее. Он повернулся на бок, обхватил ее двумя руками и снова затих, погружаясь в сон все глубже и глубже. Очень быстро Гермиону осенило, что он проделал все абсолютно машинально, не проснувшись ни на секунду, и лучшим решением сейчас было не забивать себе голову, пытаясь разобраться в чувствах, вызванных его объятиями, а уснуть, последовав его примеру. _______________________________________________________________________ Разбудил Гермиону пристальный взгляд Люциуса, куда более осмысленный, чем накануне. Он, должно быть, уже некоторое время, лежал на животе, подперев щеку рукой, и смотрел прямо на нее. Трудно было не смутиться от столь пристального взгляда. Взяв себя в руки, преодолев неловкость, она решила подождать. Пусть первым начнет разговор, а уж ей останется только все не испортить. «Доброе утро!» Прозвучало это довольно мирно. Гермиона нерешительно улыбнулась и мысленно ответила: «Доброе!» Люциус не сводил с нее взгляда, а она уставилась на него. Не понятно почему, отводить глаза первой не хотелось, будто бы имела место своего рода проверка на прочность, непонятная борьба, и уступать ему Гермиона не собиралась. Они продолжали сверлить друг друга взглядом еще добрых двадцать минут, пока, наконец, Малфой не сдался первым. Очень медленно, крайне осторожно он присел на кровати. Поморщился, пытаясь не показывать, что ему больно, а потом еще осмотрительнее начал двигаться к краю кровати. — Куда ты? — уже вслух отреагировала Гермиона. — В уборную, — буркнул Люциус. Боже, ну что за глупый вопрос? Он столько времени пролежал в кровати, разумеется, ему нужно в туалет. Только вот он все еще слаб, вдруг ему потребуется помощь? Не хватало еще, чтобы он упал, обессилев, по дороге или, что еще хуже, непосредственно во время... Мерлин, помоги! Люциус, тем временем, почти дошел до двери. Дошел, не упав, к огромной ее радости, хотя и медленно, стараясь двигаться аккуратнее. Гермиона не сдержалась: — Крикни, если... В общем, если что, — выпалила она, как только он перешагнул порог. Ответом, как и следовало ожидать, ее не удостоили. Несколько минут спустя Малфой вернулся в комнату и буквально рухнул на кровать, на этот раз намеренно отвернувшись от нее. Гермиона тактично молчала. Ему некуда деваться. Она подождет столько, сколько потребуется. Пройдет час или пусть даже несколько дней, но он поговорит с ней! А если нет, говорить будет она. «Что со мной было?» — неожиданно услышала она его мысли. Гермиона бросила быстрый взгляд в его сторону. Все еще смотрит в стену. Что ж, должно быть, так действительно будет проще. «Совсем ничего не помнишь?» «Помню, как собирался сжечь рукопись... Как ты помешала, и я... Я был в ярости. А потом сплошные обрывки. Подсолнухи, красные вспышки». К тому, что он ничего не вспомнит, она готова не была. И все, что сейчас приходило в голову — лишь выложить всю правду целиком. «От ярости этой ты потерял контроль. И чуть не погиб от собственной стихийной магии». Тут Люциус повернулся к ней, так резко и неожиданно, что она слегка отклонилась в сторону. «Я не причинил вреда тебе?» «Нет», — улыбнулась Гермиона. Признаться ему в том, что произошло на поле, ей не хватило духу. Это была случайность, ясно же, что Малфой не контролировал себя. Ясно ей и Смиту, но кто знает, как воспримет это сам Люциус. «Это Смит мне помешал?» «Он обездвижил тебя, принес в дом и дал что-то из лекарств. Должно быть снотворное». Люциус зажмурился. «Больно?» — тут же всполошилась Гермиона, заметив, как напряглись мускулы на его лице. Губы Малфоя скривились в усмешке. «О какой именно боли мы говорим?» «О любой. О той боли, что причиняет тебе страдание». Нет, не может быть! То, что поначалу Гермиона приняла за усмешку, оказалось... попыткой не расплакаться перед ней! «Мне кажется, я соткан из страданий!» Он снова отвернулся, рывком, пряча от нее свое лицо. Но чувства и мысли таить он был не в силах. Гермионе передавались тончайшие обрывки, она ощущала все то, что и он, в ту же секунду, что и он, и уж конечно в том же объеме. Гнев на самого себя за неспособность сдержаться, ярость, обиду от того, что он вообще способен так расстроиться! Она смотрела ему в спину, видела, как он, даже отвернувшись, закрывает лицо ладонью, и сердце ее сжималось от невероятной тоски. Как невыносимо больно, когда эмоции обжигают тебя изнутри, а ты просто не можешь дать им выйти, взорваться, разрыдаться, устроить истерику. Сколько еще таких людей, воспитанных, выдрессированных таким образом, что всю жизнь им приходится носить в себе этот вулкан?! «Люциус, поговори со мной!» «Нет!» — выдохнул он, содрогаясь от ярости... или... да нет же, он плакал, осуждая себя, презирая за проявленные эмоции, пытаясь загнать эмоции обратно, чтобы перенести все тем образом, к которому привык с детства. — Пожалуйста, — прошептала она. — О чем угодно, неважно, о чем, просто говори все, что придет на ум. Я просто послушаю, молча выслушаю, все, что ты скажешь. Люциус все молчал, не поворачивался и даже мысленно не обронил ни слова. В отчаянии, она вдруг поступила вопреки всякой логике: придвинулась так близко, как только можно было, и прижалась к нему всем телом, обнимая, притягивая его к себе, пытаясь успокоить, если не словами, то так, как диктовали ей инстинкты. Она почувствовала, как тело его напряглось, и Люциус замер. «Люциус, я прошу тебя, говори же!» — Мне хочется умереть, — сдавленным голосом выдавил он. — Просто умереть, — на этот раз из него вырвался стон, который постепенно перерос во всхлипывания. Отчаяние, непонимание, ненависть к самому себе, замешательство и гнев выливались из него вместе со слезами, и именно это ему сейчас и было нужно. Она обняла его еще крепче, убаюкивая, будто ребенка, приговаривая слова утешения. Приговаривая, сама рыдая навзрыд, что все непременно будет хорошо, зная наверняка, что это ложь. Потому что утром он будет ненавидеть ее столь же сильно, как сейчас благодарен за то, что она рядом. Ненавидеть за то, что стала свидетелем проявления его слабости. _______________________________________________________________________ Странно было осознавать, что Люциус Малфой в прямом смысле заснул в слезах. Вымотанный, измученный, он провалился в сон, а Гермиона просто лежала рядом, пытаясь прийти в себя и обдумать, как же втолковать этому упертому болвану, что он чуть было не погиб, именно потому, что привык носить все в себе. Чувства не притупляются, если ты пытаешься их задушить, они лишь копятся из раза в раз, обретая поддержку друг в друге, чтобы потом вырваться наружу, уничтожая все живое на своем пути. Но она не даст прожить ему оставшееся время в бессмысленной агонии, лелея глубоко внутри самые худшие эмоции. Чёрта с два он так легко отделается! Решил смириться со своей участью?! Замечательно! Но последнее отведенное ему время он проживет так, что можно будет сказать, что хотя бы умер он не законченной сволочью. Дело за малым: убедить его самого в том, что это не так. А для этого необходимо выяснить, что именно произошло, что вызвало в нем приступ столь дикой ненависти к себе. И будьте уверены, она узнает. Малфой расскажет ей все как миленький, потому что она твердо знала: в нем есть, что спасать. Скажет он спасибо за ее альтруизм или же нет, сейчас это значения не имеет. Важно то, что она сделает все, что потребуется, дабы откопать в Люциусе нечто доброе и показать ему самому, что есть еще ради чего бороться за жизнь. А сейчас пусть выспится, ибо она настроена на весьма изнурительную беседу. Как минимум. Решив, что в ближайшие минут сорок измотанный Люциус проснется вряд ли, Гермиона осмелилась, тем временем, принять ванную. Неплотно прикрыв за собой дверь, она набрала воды погорячее, одним глазом наблюдая за тем, как он мирно спит. Намыливая голову яблочным шампунем, она размышляла о том, что сны с этим ароматом как раз самые безоблачные и вдруг мысли о яблоках, напомнили еще кое о чем. Она и не осознавала до этого, что просто умирает с голода. Сколько же времени прошло с тех пор, как она вернулась с покупками из городка? Увидела его с рукописью. А потом... Сумки с продуктами на полу, и значение имеет лишь одно: не дать ему уничтожить «Жажду». Поэтому Гермиона и сунула рукопись в пакет с платьями, и дисаппарировала его. Как же давно были все эти мысли о том, как иначе она чувствует себя на вилле, как отлично от Лондона ее самовосприятие здесь и что тут она вовсе не смутится, одев один из тех нарядов. Насколько беззаботно она чувствовала себя, возвращаясь с рынка, и каким отчаянием было наполнено все, что произошло с ними позже! Попросив Джо-Джо приготовить что-нибудь из того, что удалось сохранить из купленных ею продуктов, она устроилась в кресле, на котором до этого дежурил Смит, с одной из новых книг на коленях. И только стоило ей начать читать, как эльф появилась с завтраком. Пирог с сырной начинкой пах просто изумительно. Джо-Джо оставила немного пирога и для Люциуса, на журнальном столике, прошептав заклинание, которое не позволит ему остыть. Что ж, пусть спит пока, как только он проснется, она заставит его поесть, ссылаясь на указания Смита. Малфою не отвертеться! Гермиона ухмыльнулась. Как же привыкла она вечно контролировать Гарри и Рона! Те не особо и сопротивлялись, разумеется, что значительно упрощало дело. Она вполне могла позволить себе исключительно покровительственный тон и манеры тюремного надзирателя. С Люциусом Малфоем придется быть куда осмотрительнее. Нужен более деликатный подход, хорошо бы провернуть всё так, чтобы он и не понял, что это вовсе не его инициатива. Где-то час она преспокойненько наслаждалась книгой, как вдруг мирное посапывание сменилось шумным, прерывистый дыханием. Черт, ну как можно было не подумать про зелье сна без сновидений! Кошмары никогда не бывают кстати, особенно кошмары Люциуса, но сейчас все может обернуться катастрофой. Пожалуй, придется его разбудить. Она так пристально вглядывалась в его лицо, что, когда он вдруг повернулся во сне, буквально подскочила на стуле. Может это и не кошмар вовсе, просто очень яркое сновидение. Что если попытаться узнать, проникнув в его сознание. В его теперешнем состоянии вряд ли он стал бы тратить силы на блок от вмешательства в свои мысли. Нужно только посильнее сконцентрироваться. Люциус казался таким беззащитным, что создавалось впечатление, будто в его разум проникнуть так же легко, как отворить незапертую дверь. Сколько раз, интересно, подобным образом, во сне, проникал в мысли Малфоя Волан-де-Морт? Любая нужная ему информация была бы, как на ладони: присмотрись тщательнее и узнаешь все, что необходимо. От столь очевидной мысли Гермиона поежилась. Каким бы хорошим окклюментом не был Люциус, никому не под силу контролировать мысли во сне. Гарри рассказывал, что перед каждым их уроком по окклюменции Снейп помещал в думоотвод те мысли и воспоминания, которые не хотел показывать ему. Может поэтому Волан-де-Морту так и не удалось рассекретить зельевара? Каждую ночь тот корректировал свои воспоминания, оставляя доступным лишь то, что было безопасно, а днем вновь блокировал их от нежелательной легилеменции. Вот только вряд ли Малфой разработал такой же хитроумный план. Не с первых дней службы Темному Лорду, уж точно. Становилось жутко при одной лишь мысли о том, что пришлось пережить Люциусу, когда этот монстр добрался до его мыслей. Как манипулировал им, заставляя вновь и вновь переживать ужасы прошлого, все больше загоняя его в ловушку, подчиняя собственной воле. Гермиона была рада, что Реддл мертв, счастлива, что больше он не сможет причинить страдания ни одному живому человеку. На лбу Малфоя проступили капельки пота, дыхание его участилось. Гермиона закусила губу. Она отдала бы все на свете, лишь бы убежать подальше, никогда не видеть того, что снится ему сейчас. Боже, до чего она докатилась, какими методами действует. Подобно Малфою, проникает в сны беззащитного человека, не оставляя ему даже выбора, пустить или нет ее в свой разум. Однако, не так уж и сильно его сознание противится вторжению, напротив, будто бы даже не возражает или же настолько привыкло к подобному, что смыла бороться просто не видит. Сильнейший запах сырой травы заполнил ноздри, проникая глубже и глубже внутрь. Она вдруг поняла, что именно сейчас увидит и ощутила ужас, всепоглощающий, непередаваемый. Нет, только не этот сон! Она была с Люциусом, в его сознании, ощущала и видела то же, что и он. Усеянное звездами темное небо с прозрачным, еле заметным месяцем вдали, тянулось на многие, многие километры. Казалось сама ночь была соткана из этой темноты. Гермиона лежала в высокой, залитой росой траве, и рубашка, не ее, чужая рубашка была насквозь мокрой. Звезды вдруг исчезли из вида, и она вздрогнула; Люциус не двигался, ни единой эмоции не могла прочитать она в его сознании. Волан-де-Морт возник из ниоткуда, навис над ним, не подозревая даже, что в это раз Малфой не был с ним один-на-один. Реддл из этого сна еще не полностью лишился человеческих черт: нос не превратился еще в змеиные прорези-щелки, кожу не назовешь мертвенно бледной, но вот глаза... Глаза уже оставила любая человеческая эмоция, адский лихорадочный блеск и звериная алчность — все, что смогла разглядеть Гермиона. Жутко становилось от этой неукротимой жажды в глазах Волан-де-Морта, страшнее даже, чем от осознания беспомощности Люциуса, от того, что она буквально видела его боль. — Скажи, Люциус, тебе больно? — Д-да, мой Лорд, — прохрипел Малфой, и она поняла, почему он охрип. Он кричал, вопил от боли, больной ублюдок пытал его. От следующего вопроса волосы на затылке встали дыбом. — А могло бы быть больнее? — мягкий, тихий голосок, будто сладости раздает детишкам. Люциус не чувствовал ничего, кроме животного страха и безысходности. Загнанный зверь, запертый в клетке. — Да, — вырвалось из его груди со свистом. — Тогда чего же ты кричишь, Люциус? Тебе ли не знать, что бывают муки и пострашнее Круциатуса. — Я больше не могу, мой Лорд. — Можешь, разумеется, можешь, вот увидишь. Вскрикнешь вновь, и я вынужден буду дать тебе повод верещать. Итак, мы готовы? К величайшему ее недоумению, Люциус молча кивнул. Она сжала кулаки в немом приступе гнева. По собственному опыту Гермиона могла заявить, что удерживать крик, когда к тебе применяют Круциатус — невыполнимое задание. Она и не знала, что может так кричать, до тех пор, пока ее не вынудили. Если Малфою удастся промолчать, неизвестно, что и думать, так ли он силен на самом деле, или же тут есть, над чем задуматься. Вытерпев, нет, пережив подряд четыре затяжных пытки, Люциус чудом не прокусил губу, удерживая крик внутри. Но когда Волан-де-Морт произнес заклинание в пятый раз, доли секунды не дав ему отдышаться после четвертого, шансов у него попросту не было. Крик вырвался из его легких, разрывая ненатуральную тишину ночи. Губы Реддла растянулись в самодовольной ухмылке. Действие заклятия ослабевало, а Люциус лежал в той же позе, боясь пошевелиться. Он знал, что не справился, и ему было стыдно, до чего же он жалок! Да что это с ним такое?! Разве он не понимает, что выдержать эти садистские развлечения ни одному нормальному человеку не под силу?! Почему он противится собственной слабости?! — Ты сам просил помочь тебе, Люциус. Ты, в самом деле, хочешь помощи? — Да, мой Лорд, конечно да! — Чтобы перестать бояться, необходимо привыкнуть к боли. Надо пройти через всякий ужас, Люциус, испытать его во всех проявлениях, научиться жить с ним, и тогда то, что однажды вызывало боль и страх, не сможет иметь над тобой власти впредь. А ты ноешь от простейшего Круциатуса! Быть может, я напрасно трачу время... Люциус с заметным усилием встал на колени. Притворное разочарование Волан-де-Морта испугало его! О, как бы хотелось ей придушить чудовище большими, сильными руками Малфоя! Вот каким образом он превратился в того монстра, каким знали его все кругом. Реддл мастерски проник в его душу, манипулируя им, дергая за веревочки, используя все хорошее, что в нем оставалось, настраивая это против него же в собственных интересах. — Вы не ошиблись! — прорычал Малфой. — Я смогу! Смогу сделать это! В прищуре малиновых глаз вновь промелькнула алчность. — Так помни же об этом, Люциус! Помни каждую секунду, что это ты попросил меня, а я всего лишь иду тебе навстречу. Ледяная ладонь коснулась лба Малфоя, и со скоростью света перед ней замелькали образы, воссоздаваемые сознанием Люциуса. Одним из них был тот бродяга, напавший на него в детстве. Открыв глаза, он всё так же явно видел его перед собой. Гермиона знала, что на самом деле это Волан-де-Морт, в глубине души знал это и Люциус, но здравый смысл заглушил первобытный, всеобъемлющий ужас. И он попытался бежать. Тело мага еще не полностью оправилось от Круциатуса, и на ноги подняться ему не удавалось, он падал снова и снова, и вдруг, так же внезапно, как душу заполнил страх, пришло осознание. Он больше не ребенок! Полный ярости и неконтролируемой жаждой мести он бросился на своего мучителя. Ладони его обхватили шею пьяницы. «Давай, Люциус, давай же!», — молила она про себя, зная, что он не услышит ее. Интересно, такого ли поворота событий ожидал Волан-де-Морт. Сначала Люциуса отбросило в сторону заклинанием, а после подонок прямым ударом рассек ему голову камнем. Но зачем? Заклинания было вполне достаточно. Приступ тошноты накатил на Гермиону. Она была уверена, Реддл специально по кусочкам восстанавливал события прошлого. Больной ублюдок собирался... Нет! Нет! Ни за что! Она не позволит ему снова пережить весь этот кошмар! Она представила, как крепко хватает Люциуса за плечо. Если ей удалось проникнуть в его сон, получится и выбраться отсюда, прихватив его с собой! Уж она постарается! Голос Волан-де-Морта, постепенно удаляясь, звучал, тем не менее, отчетливо: «Ты сам хотел этого, Люциус! Помни, ты просил об этом сам...» Она продолжала тянуть его за плечо, до тех пор, пока, моргнув в очередной раз, не увидела, что она снова в его комнате. И на самом деле тянет его за плечо, вцепившись так, что оставляет синяки. Люциус распахнул глаза и, все еще не отойдя от кошмара, запутавшийся, с полной тумана головой, действовал он инстинктивно. Повалив ее на спину, он навис над ней и уже занес для удара руку. Гермиона зажмурилась и подняла ладошки вверх, защищаясь. Грудь его вздымалась и опускалась быстро-быстро, как после бега. Он весь промок насквозь, липкий пот, смешался с влагой росы. Удара так и не последовало. Она решилась открыть глаза. Левой, сжатой в кулак рукой, он упирался в матрас, рядом с ее щекой, правую руку он медленно опустил и разжал ладонь. Он сел на нее, всем весом прижав к кровати и вдруг, схватив за плечи, резко тряхнул ее, будто пытался привести в чувство. — Почему ты все еще здесь? Почему? Разве не видишь, чего я только что чуть было не натворил?! — Это просто кошмар, — проговорила она спокойно, обхватив его запястья своими тоненькими пальчиками. — Ты здесь не причем, ты же обещал, что не причинишь мне зла, и я тебе верю. — Обещаниям верят только дураки, — буркнул он. Слова его отца. — Раздают их тоже, стало быть, люди не самые умные. Мне было бы спокойнее, постарайся ты сдержать именно это обещание. А теперь уйди, Люциус, ты слишком много весишь! Он посмотрел на нее, словно не понимал, о чем речь, потом скатился с нее и устроился рядом, лежа на спине. Гермиона посматривала на него краешком глаза, и, некоторое время спустя, когда дыхание его выровнялось, заговорила снова. — Что ты видел? О чем был кошмар? — разумеется, она прекрасно знала, о чем был кошмар, ей до сих пор становилось тошно, стоило вспомнить, но его ответ дал бы ей понять, знает ли он, что она тоже там присутствовала. Разумеется, просто ответить он и не думал. — Ничего особенного, не о чем рассказывать, — заявил он, и снова замолчал. Вновь отгородился от нее стеной, не позволяя проникнуть в собственные мысли. Ну что ж, сам виноват. Одним движением она уселась на него так же, как минуту назад сидел он сам. Она конечно весила раза в два меньше, чем он, и при желании, он мог бы стряхнуть ее в сторону одной рукой, но она была уверенна, что Малфой и пальцем не пошевелит. — Ты... — Ты все мне расскажешь! — Говорю же, нечего тут рассказывать. — Что ж, тогда надеюсь, ты не хочешь есть, пить, и тебе не надо в туалет, потому что я с места не сдвинусь, пока не расскажешь мне все. На этот раз губы его изогнулись в усмешке. — С чего ты взяла, что разговорить меня будет легче, если сесть на меня верхом? Ты весишь не больше чихуахуа! Скрестив руки на груди, она постаралась не думать о сравнении с маленькой приставучей собакой. То, что он вновь принялся ее подначивать, да еще после этого кошмара — хороший знак. К сравнению они еще вернутся, так просто она не успокоится. — Я могу узнать все и другим способом. Например, незаметно подлить тебе Сыворотки правды. Смит оставил мне немного, — ложь чистой воды, но с этим упрямцем играть нужно по его же правилам. — Если всё же надумаешь поговорить сейчас, по крайней мере, сможешь решить, что сказать, а что утаить. Ухмылка сползла с его лица. — Слишком долго мы живем под одной крышей. — Не так уж и долго, если учесть, что я сразу не воспользовалась Сывороткой. Люциус прищурился. — Да нет у тебя никакой Сыворотки. Гермиона слегка наклонила голову. — Уверен? — А ты уверена, что я не просто тяну время, чтобы ты подольше так посидела? — Ты отвратителен! На этот раз он улыбнулся широкой, мальчишеской улыбкой. — На себя посмотри! — чуть приподнявшись на локтях, он уставился на нее с озорным блеском в глазах. — Спустись пониже и чуть приподними юбку, и я расскажу все, что попросишь. Гермиона чуть было не влепила ему пощечину, но сдержалась. Он всего-навсего запугать ее пытается, оттолкнуть, смутить, выбить из колеи. Неделю назад это бы с блеском ему удалось, но не сейчас. Сейчас она поступит так, как он меньше всего ожидает. Спустившись ниже, она уселась у него на бедрах, сознательно поерзав для пущего эффекта. Люциус разинул рот от неожиданности, а она, вцепившись в подол, принялась намеренно неспешно тянуть сиреневое платье вверх. Долгие пару секунд спустя он накрыл ее руки своими, останавливая пытку. — Мерлина ради! Шутка же, что непонятного?! — непонятным было многое, волнение, например, причем не только в его голосе, но свою решимость Гермиона уже продемонстрировала, поэтому остановилась и теперь отвела глаза в сторону. — А теперь слезь с меня, прежде чем пожалеешь, что вздумала меня дразнить, — прорычал Люциус. — Ты расскажешь мне? Он тяжело вздохнул. — Мне понадобится бутылка огневиски. Никогда в жизни она с большим рвением не поощряла еще чье-то желание напиться. ______________________________________________________________________ Прошло несколько часов, и в исходящем от камина мерцании, он признался, что мать его умерла от алкогольного отравления. Она узнала об этой женщине довольно много: та долго не могла смириться со смертью его отца, в попытках убежать от себя переехала в Австралию, и с тех пор лишь присылала открытки Драко на день рождения и в Рождество. В ту ночь, когда Гермиона с ума сходила, не зная, где его искать, Люциусу пришло письмо от ее поверенного. Кроме него действительно некому было больше взять на себя все хлопоты: второй муж ее умер, а других родственников, кроме сына у нее не было. И он отправился в Австралию. Все, что было у нее, а в довесок к этому, и все состояние мужа, она оставила ему и Драко, и он решил, что малейшее, чего она заслуживает — достойное прощание. Человек пятнадцать пожилых волшебников пришли отдать должное, и ни один не выразил ему свои соболезнования. Вряд ли вообще кто-то из них знал, что у нее есть сын. После он отправился к ней домой, быть может, что-то он мог взять себе на память. Забрел в библиотеку и... Слов, чтобы описать свое состояние, когда обнаружил книгу, он не смог подобрать. Все, на что его хватило, лишь скупо обронить, что книгу явно читали: уголки страниц были загнуты, на некоторых высохшие разводы. С большой долей вероятности можно было сказать, что она догадалась, сообразила, что автор — Люциус, но ничего не сказала и не предприняла. Некстати, Гермиона вдруг вспомнила про статью в «Акуле пера». Нет, не сейчас, рассказать можно и завтра. Ей не хотелось прерывать его откровения. Большую часть истории он поведал ей мысленно, и причину смерти матери в том числе. Рассказ его напоминал манеру письма, безличные предложения, никаких эмоций. «Говорят, умерла она именно от отравления, но что стало последней каплей не так уж и важно. Печень ее была практически разрушена. Судя по всему, алкоголь вошел у нее в привычку». И сам пригубил произнеся это. Картина была поистине нелепой: она лежала, прижавшись к нему, в его кровати, одной рукой он обнимал ее за плечи, другой сжимал бутылку. Такими темпами, совсем скоро алкоголь понадобится и ей. «И вдруг мне в голову пришла мысль: что, если она давно уже злоупотребляла? Когда я был мальчишкой, она по большей части спала. Куда чаще я видел домовых эльфов, нежели собственную мать. Может, она была пьяной, когда я решился рассказать ей? А когда протрезвела, то уже не вспомнила разговора?» Гермиона нахмурилась. В подобное верилось с трудом. Куда правдоподобнее казалось то, что она всегда прикладывалась к бутылке, но окончательно в привычку это вошло, когда она осознала, на что обрекла сына своим недоверием. Вина толкает людей на многое. Ему поведать свою версию она, однако, не решилась. Люциусу необходимо было выговориться. Поначалу он делился с ней нехотя, но предложение за предложением открывался все больше и больше. «И, быть может, я не должен ее ненавидеть! Кто знает, может она заслужила жалости, но я...» Он замолчал, и не произносил ни слова, теребя рукав ее платья, пока, наконец, не признался. «Все, чего я ждал все это время, просто извинения. Или хотя бы признания моих слов. Не уверен, что смог бы ее простить, но это было бы шагом! Движением в правильном направлении». «Она боялась, Люциус!» «Чего?» «Боялась, что признание или раскаяние, сделают все то, что ты рассказал ей, правдой. Боялась признать, что не состоялась, как мать». Опять тишина. И снова глоток. Еще парочка и ей придется отобрать у него бутылку, и так уже с трудом ему удается говорить более-менее разборчиво. Алкоголизм — генетическое заболевание, частично, по крайней мере, нужно держать ухо востро. «Я бы лучше признался, что я никудышный отец, чем отказывался бы поверить в случившееся. Во мне больше любви к сыну, чем к собственному эго». «Что ж, видимо она не была столь же сильной духом, как ты!» Он усмехнулся. — Сильный духом, ну конечно! — Нет, я серьезно! Думаю, ты не вполне понимаешь, насколько силен! — Сила духа и способность изо всех сил цепляться за что-то стоящее в своей никчемной жизни вещи полярно противоположные! Вот бы и ей звучать не жалко, а хотя б наполовину так поэтично (пусть и слегка драматизируя), в подобном состоянии. Хотя, при всём выпитом, он все еще держится довольно бодро, да и язык не заплетается. Напиться до чертиков она ему позволить не собиралась. — Желание бороться и есть сила, Люциус! — Знаешь, до чего я прежде всего доборолся? До Азкабана! Мой сын попал в плен к больному ублюдку, их с женой чуть не уничтожили, вот что натворила моя борьба! Все еще считаешь мои поступки проявлением силы?! — Ну, в противном случае, вам всем грозило бы Мунго или смерть! — Да любая альтернатива лучше той судьбы, что я своими руками для них уготовил. — Да послушай же, я вовсе не оправдываю твоих поступков. Я всего лишь пытаюсь донести до тебя, что ты делал все возможное! Вот в чем разница, Люциус! Он надулся и замолчал, а спустя пару минут протянул ей бутылку. Она забрала ее, не думая возвращать, и сама не поняла, зачем, но осмелилась на маленький глоток. Сглотнула и закашлялась, морщась, когда жидкость обожгла горло и внутренности. Лишь однажды она пробовала огневиски, когда поминали погибших в битве за Хогвартс. Отдышавшись, Гермиона поставила бутылку на ночной столик со своей стороны. — Ты просто всепрощающая, Гермиона, — тихо проговорил он. Удивленная, она взглянула в его сторону. Он так легко, без всяких просьб назвал ее по имени. Он не так уж и пьян, вполне понимает, что именно говорит. Люциус просто знал, что ей будет приятно. Черт, теперь без угрызений совести не подсмотреть в рукопись, если он всё же решит продолжить. Она глубоко вздохнула, в груди разливалось непонятное тепло. — Не думаю, — так же тихо ответила она. — Я помню обиды, но кому какое дело до обид, когда мы пережили войну? Люциус ничего не ответил. Вздохнув, он убрал руку с ее плеч, и устроил голову у нее на животе. Гермиона даже не подумала противиться собственному желанию дотронуться до его блестящих волос. Слава Мерлину, он не оттолкнул ее руку и не возмутился, когда она принялась перебирать шелковистые пряди, и вскоре уснул, убаюканный огневиски и их разговором по душам. Улыбнувшись, Гермиона призвала заклинанием книгу, и лучшего вечера и представить было нельзя…