Голод_Жажда_Безумие

Когда она открыла глаза, рядом его не оказалось. Отбросив в сторону одеяло, Гермиона вскочила и вдруг замерла, поежившись, осознавая, как сильно переполошилась. Потянувшись к мыслям Люциуса, она, однако, почувствовала, что он тут, совсем неподалеку, машинально отмечая, как легко и чётко ощущается сегодня его присутствие. Ледяную волну паники сменило теплое, убаюкивающее, разливающееся по всему телу облегчение. Малфой оказался в прилегающей к спальне ванной комнате. Дверь была не заперта, и пар пробивался наружу. Что ж, горячая ванна пролежавшему двое суток Люциусу пойдет только на пользу. Жаль, что чувство, будто все проблемы можно решить так же легко, как жёсткая губка очищает тело, исчезнет, как только он выберется наружу. Допустим, сейчас он пребывает в безмятежном блаженстве, нежится в теплой водичке, и ему и впрямь намного легче. Но что, если, оставшись наедине со своими мыслями и угрызениями совести, он вновь доведёт себя до состояния, граничащего с выбросом стихийной магии? Не говоря уж о том, что подобное обилие воды в свободном доступе — просто рай для задумавшего самоубийство: хочешь — топись, хочешь — вены вспарывай, бейся током в свое удовольствие... Нет, определенно нужно проверить, всё ли с ним в порядке. Брось, Гермиона: электричества на вилле не было и в помине — самой себе-то уж пора бы признаться, что не только из беспокойства за его душевную и физическую сохранность тебя так тянет заглянуть за приоткрытую дверную створку! Ищешь его компании? Думаешь, способна будешь будничным тоном поинтересоваться его самочувствием, когда отнюдь не только лишь голые лодыжки предстанут твоему взгляду? Отмахнувшись от доводов здравого смысла, гоня прочь очевидный риск, Гермиона выскользнула из (его, кстати сказать) постели и прошмыгнула к ванной комнате. Время, проведённое в его компании, даром не прошло: двигалась она мягко, по-кошачьи, изо всех сил стараясь не издать лишних звуков. А почему, спрашивается, ей приходится шифроваться? Он-то на неё явно не из-за угла пялился, когда она валялась после солнечного удара! Долг платежом красен, так-то вот! Распахнуть дверь она тем не менее не отважилась. Заглянула в оставленную Люциусом щёлочку, подождала, пока рассеется влажный, с легкой толикой мужского, какого-то пряного аромата пар, и увидела... Святая мерлинова мать! Разве он не должен в ванне отмокать?! Мысли напрочь вылетели из головы. Он, судя по всему, только-только вылез из ванны. Вода струйками, повторяющими контур его мышц, стекала на пол с разной скоростью, сплетаясь воедино или же обгоняя одна другую. Неписаное правило воплотилось в жизнь на её глазах: облей водой хоть мало-мальски способного похвастать привлекательной фигурой мужчину, отбери у него полотенце, и милости просим — теперь он в тысячу раз притягательнее. Однажды, в тот день, когда свалилась от солнечного удара, она уже мельком лицезрела Люциуса без одежды. Тогда, однако, она была измождена и в полузабытьи не рассмотрела деталей толком. В этот раз на обморок надеяться не приходилось: видно было всё в подробностях. Мокрые, спутанные волосы падали ему на лицо, закрывая глаза, слава Богу, не на неё нацеленные. От горячей, должно быть, обжигающей даже воды, кожа молочного цвета порозовела. Подтянутое, упругое тело его было безукоризненным, ни малейшего изъяна, разве вот набрать бы чуть больше веса. Как сильно он, интересно, похудел за время болезни и после, с их прибытия на виллу? Всё же в одежде человек выглядит более мощным, вполне может быть, что он терял вес по чуть-чуть, но продолжительное время, и никто не замечал. Ну, кроме Гермионы. Да и ей разве до этого было сейчас? Эти плечи! Широкие, мощные плечи были будто созданы для того, чтобы в порыве страсти женщина оставляла на них царапины от ногтей, впиваясь в них в попытке привлечь любовника ещё ближе. Если на груди Малфоя и росли волосы, то были они настолько светлыми, что с порога разглядеть их было невозможно. Зато внизу живота полоска чуть темней притягивала взгляд, не давая задержать его на груди дольше положенного. Немного громче, чем полагалось для конспирации, Гермиона втянула носом воздух. Узкие бёдра, сильные натренированные ноги. Глаза её скользнули ниже. Природа явно не поскупилась, одарив Люциуса Малфоя! Впервые в жизни Гермиона Грейнджер разглядывала мужчину, не пряча в смущении глаз и явно наслаждаясь увиденным. А эти ягодицы! Накачанные, крепкие, спортивные — она мысленно сжала их и будто почувствовала упругость мышц под рукой. Даже колени у него были красивыми: округлыми, идеально очерченными, не то что у нее самой — угловатые, худосочные, с торчащими косточками. Отличная пара непослушным волосам. Загляденьем оказались даже его мускулистые икры, покрытые светлыми волосками. Ступни ног идеальных пропорций: не слишком большие, и форма будто выточена по лекалу. Да уж, над его созданием кто-то явно засиделся до позднего вечера. А когда вышло чересчур удачное тело, все изъяны просто свалили во внутреннее убранство. Будто почувствовав, что Гермиона подвела итог его лицезрению спереди, Малфой повернулся к ней спиной. Лишь бы не почувствовал! Если знал, что она на не него пялится, то он настоящий эксгибиционист. Ну и кого бы это удивило? Она могла бы поспорить, что Люциусу нравилось, когда его рассматривали с подобающим восхищением. Такие, как он, внимания жаждут. Ведь владеть вниманием публики означает властвовать над ней. Всегда ли это приносит успех, вопрос другой. Нет, это просто запредельно! От одного вида его оголённой задницы, голову её заполонили поистине развратные мысли. А что удивительного? Еще древние женщины, наши прародительницы, научились проводить параллель между красивой мужской задницей и — его мужественностью. А так как важнейшей задачей после выживания было продолжение рода, завидный зад был немаловажной чертой при выборе партнёра. Скажем прямо, Люциус пробудил в ней первобытную самку. Дайте ей растительных красок, масштабную пещеру и она организует там Ласко, при условии, что род продолжать они будут вместе! (1) Чёрт бы побрал Малфоя! Прекрасен от корней волос до кончиков пальцев! Как же обидно! «Что обидного?» — прозвучали в голове Гермионы его мысли. Вопрос довольно нейтральный, не разберешь сразу, догадался он или нет, что всё это время она за ним подглядывала. Хотя кого она пытается обмануть? Люциусу всегда было проще уловить её мысли, чем ей его собственные. Должно быть, он с удовольствием выслушал всю хвалебную оду своему божественному телу в её исполнении целиком. Павлин напыщенный. Гермиона совсем не к месту улыбнулась. Малфой полуобернулся к двери, поглядывая через плечо. — Я знаю, ты там. Ну вот, попалась! Странным образом она ничуть не смутилась, лишь пошире приоткрыла дверь. — Хотела проверить, как ты. В эту же самую секунду он повернулся всем телом. Нет, ну никакого стыда у человека! Пусть она и успела разглядеть его в деталях, он-то об этом мог и не знать! Тем временем Люциус лениво двигался к ней, гибкий, вальяжный, не стесняющийся своей наготы абсолютно, умудряясь преподносить её, будто небесную благодать. Ну и нахал! С огромным трудом Гермионе удавалось удерживать взгляд точно на кончике его носа. — Поверь, если бы я и взялся покончить с собой, придумал бы нечто более оригинальное и полное драматизма, чем утопиться в ванной. — Не смешно ни капельки! — Это, может, и правда не смешно, — скривил он губы в мимолетной усмешке, попутно одаривая её оценивающим взглядом. — Зато весьма забавно, с каким упорством ты разоряешься на тему того, какой я отвязный извращенец, а потом вприпрыжку бежишь подглядывать, как я принимаю ванну. — Говорю же, я просто хотела проверить, всё ли с тобой в порядке. Мог бы и попозже из ванны вылезти, а не в ту самую секунду, когда я к двери подошла. — Сдается мне, если бы я попался у двери в ванную, независимо от того, была бы ты прикрыта пеной в тот момент или же нет, меня бы попросту прижали к стенке. Чёрт побери Малфоя, как удачно он подобрал слова. Она бы и сейчас прижала его к стенке, прижала бы всем своим телом, уткнувшись ему в плечо. Эти чертовы плечи, его спина, переходящая в поистине великолепную задницу. А если бы он стоял лицом к стене, уперевшись в нее руками, её, Гермионы, руки были бы вполне свободны, чтобы тем временем очертить рельеф его живота, спуститься чуть ниже, обхватив ладошкой... Что ж, тут, пожалуй, и остановимся. — Брось, я же не самоубийца, — огрызнулась она. Прозвучало довольно грубо. А кто, спрашивается, в этом виноват? Смущает её тут своим обнажённым телом, ещё и умничать умудряется, пытается её — подумать только — пристыдить за то, что за ним подсматривала. А сам-то хорош! Можно биться об заклад, что вдоволь нагляделся на её обнажённое тело, пока она валялась с солнечным ударом! Люциус нахмурился. — Я вообще-то тоже. Что бы ни случилось накануне... Я так до конца всё и не вспомнил, но ты же сама говорила: я просто потерял контроль! — самообладание оставило его и сейчас, и до Гермионы донёсся обрывок гневной мысли: «Соберись я покончить с собой, всё бы у меня получилось идеально...» В ярости, она взглянула ему прямо в глаза. — Не смей об этом думать даже! — и, полная решимости убежать от этой наводящей ужас мысли как можно дальше, повернулась было к нему спиной. Он не позволил ей уйти, мягко обхватив запястье пальцами. — Кажется, теперь я понял, что и впрямь обидно, — тихо произнёс Люциус. — И что же? — испуганно спросила она. Он чуть разжал пальцы и провёл ими вниз, щекоча ладонь, со столь несвойственной ему лаской, что у неё подкосились колени. «Что мы лишь смотрим... А дотронуться никак не можем...» Люциус сказал это так просто, констатируя факт, ничего не прибавляя. У Гермионы сжалось сердце, и она в досаде отвернулась. До чего точно он ловит малейшие нюансы, витающие между ними в воздухе. И какие же они оба глупцы! Сами себе возводят какие-то рамки: сейчас дотронуться можно, а вот тут опасная черта. А ведь всего то и требуется, что развернуться к нему лицом и прижаться. Крепко-крепко! Но так... Так нельзя, и все тут — это она знает наверняка. Гермиона снова попыталась уйти, и в этот момент Малфой обернул вокруг неё полотенце, второй рукой притягивая к себе другой его конец, и прижимая её к себе стальной хваткой. Свободные края полотенца он покрепче сжал в ладонях, не оставляя ей возможности брыкаться и высвободиться из его плена. Снова он загнал её в угол. — Люциус... «Я тебе настолько противен?» Что? При чём тут это? Гермиона не понимала вопроса. «Что со мной не так? Разумеется, кроме того, что и так лежит на поверхности». — Ты не... С тобой... Мне совсем не… — она так и не нашла связной фразы, не до конца понимая, что именно он хочет услышать и почему задаёт эти вопросы. И вот он больше её не держит. Теперь уже он отвернулся и принялся вытирать полотенцем волосы. — Забудь. _______________________________________________________________________ Но забыть оказалось не так-то просто. Люциус вёл себя, словно ждал от неё какого-то шага, каких-то слов. Ждал, раздражаясь от ожидания всё больше, но сам ничего не предпринимал. Он злился, и, благодаря Обету, Гермиона чувствовала его бессильную ярость. Чувствовала, но понять причину не могла. Люциус закрылся от неё, не пуская к себе в мысли, и тут она была совершенно беспомощной. Как понять, чего он хочет, чего ждёт от неё, если объясниться и не думает?! Нельзя, чтобы он копил в себе злобу и дальше, повторный выброс стихийной магии может оказаться для него роковым. Значит, необходимо понять причину его нынешнего раздражения. Люциуса влекло к ней, отрицать очевидное попросту глупо. До сих пор каким-то чудом она умудрялась ускользать в самый последний момент. Может ли быть, что он ждёт ответного порыва? Её согласия, её желания? Весьма сомнительно. Малфою, реши он получить желаемое, разрешение не потребуется. Тут же в памяти услужливо всплыло, как он заметно колебался, прежде чем её поцеловать, как долю секунды медлил, будто давая шанс отпрянуть в сторону. Порывистое, неровное дыхание его, будто снова охладило губы. Безусловно, он желал её. Вот только ему нужно, чтобы и она возжелала его столь же явно. Внутри будто что-то оборвалось. Не выясни Гермиона, как мало известно Люциусу о любви, решила бы... Что? Что он вот-вот в неё влюбится? Она едва не расхохоталась в голос. Нет, нет и нет. Чушь несусветная! То, что он к ней испытывает — не что иное, как похоть, физическое влечение. Врождённая осторожность диктует ему, что в подобных ситуациях согласие партнерши условие крайне желательное, дабы не быть обвинённым в насилии. Вот он и пытается вести себя осторожно, подъезжает, так сказать, издалека, намекая — иногда, как сегодня в ванной, например, крайне недвусмысленно — на свои желания, но не принуждая. Стратег чёртов, будь он неладен. А что насчет неё самой? Разве обязательно искать в его действиях скрытый подтекст, неизбежную выгоду? Неужели так сложно поверить, что он просто даёт ей возможность выбора, на свой манер старается быть деликатным. Из них двоих на данный момент куда больше приверженной предрассудкам оказалась именно она, отказываясь верить, что помыслы Малфоя могут быть обусловлены чем-либо иным, кроме собственной выгоды. Подступившие к глазам слёзы неожиданно расставили всё по местам. Отчего чаще всего хочется плакать? Бессилие? Боль? Обида? Слабость? Гермионе самой себе страшно было признаться: её безостановочно влекло к Люциусу, она к нему привыкла, привязалась, хотела его общества. И ни одно сказанное ему ранее слово она бы не хотела вернуть назад. Она могла и хотела поддержать его в борьбе с болезнью, в борьбе с отпечатком собственных злодеяний, но способна ли она на большее? Что, если Малфою сейчас нужно не только это? Щёки намокли от слёз, но послуживший тому причиной досадный поток мыслей уже было не остановить. В любви нуждаются все, лишить человека нежности — всё равно, что сотворить монстра, читай Волан-де-Морта. Люциусу не слишком везло на людей, открыто выказывающих ему свои чувства. Мать попросту откупалась от него дорогими подарками и предоставлением полной свободы действий, будучи не способной на главное, чего он ждал от неё: доверия, готовности выслушать и желания защитить, приласкать, принять его сторону. Безропотно послушная бывшая жена бесспорно поддерживала его абсолютно во всем, но скрывались за этим лишь уважение к супругу-выбору родителей, безразличие, полная апатия и отсутствие малейшей заинтересованности в нем, как в личности. Единственный наследник слепо обожал отца, был бездумно предан могущественному, порой пугающему родителю, но прежде, пожалуй, слишком уж боялся его, чтобы почувствовать любовь Люциуса к себе и полюбить в ответ, а после войны... Что ж, война сломала семьи многих, Малфои не были исключением. Тихонько всхлипывая от жалости, боли за него, Гермиона всё дальше и дальше углублялась в опасные размышления. Кто она такая, чтобы отказать в полноценной любви, любви на равных между женщиной и мужчиной человеку, никогда в жизни её не испытывавшему? Нуждавшемуся в ней, заслуживавшему её, быть может, гораздо больше кого бы то ни было? Но чего будет это стоить ей самой? А самое смешное во всём этом то, что им невероятно легко будет выстроить отношения, открыться друг другу. Они и сейчас уже на полпути. На данном этапе она знает то, чего никому другому он под пытками не откроет. Люциус доверился ей, и что-то подсказывало, что его доверие завоевать непросто. Поддаться чувствам с ним было бы так же легко, как дышать. Невероятно просто переступить черту, прильнуть губами, дотронуться и ощутить вес его тела. Но вес и ответственность шедших в придачу обстоятельств были бы неподъёмными, непреодолимыми. Что она делает с ним в одном доме? Что за сумасшедший акт доброй воли? Она действительно верит, что для всех существует шанс на искупление, а значит — автоматом дала шанс и Малфою? Или, может, пытливый ум и банальное любопытство подтолкнули её к этому, так скажем, мероприятию? Люциус Малфой — эдакий социальный эксперимент Гермионы Грейнджер. Всё это в сумме вполне могло подтолкнуть её к поездке сюда. Всё это или нечто большее? Ну что ж, начнём с акта доброй воли. Гермиона не скрывала своего мнения на тот счёт, что виновным в его преступлениях на службе у Волан-де-Морта считает лишь самого Малфоя, и никого больше. Прямо скажем, к объектам благотворительности с такой серьёзностью и настороженностью обычно не относятся. А кроме того, ей прекрасно известно, как Люциус относится к любому проявлению жалости, так что заподозри он хоть что-то к этому близкое, той связи, что есть сейчас между ними, не было бы и в помине. Соответственно первый пункт можно исключить. Она здесь не из каких-то там благородных побуждений. Что касается веры в искупление, это и правда могло сыграть свою роль, как и любознательность. Однако, и сам Люциус был заинтригован. Он никак не меньше хотел понять её, разобрать её доводы на детали, чем она — его, и, вполне возможно, именно это обоюдное любопытство и столкнуло их на вилле. Ну и чего уж греха таить, ехала она сюда с нескрываемым желанием исследовать его, а значит, вполне можно назвать всё это экспериментом. Это сейчас всё полетело в тартарары. Исследовали вовсе не Малфоя, раскладывали по полочкам именно её, причём чаще всего это протекало в виде самоанализа. Люциус изменился. Он рос в её глазах, цеплялся за любую мелочь, что могла бы вытянуть из плена собственных кошмаров, так повлиявших на становление личности. Это рвало его на части — она знала наверняка, хоть тот и не давал ощутить ей тяжести собственного груза — и от подобной несправедливости плакать хотелось лишь сильнее, ведь ей было так больно за него, так нестерпимо больно... Сколько она пролежала, всхлипывая и не шевелясь, сказать было сложно. Люциус вошёл и присел рядом, всё так же невероятно мягко отодвинув с лица прядь непослушных волос. «Не плачь, прошу тебя. Твоей печали я не стою. Не стою ничего из того, что уже получил благодаря тебе». Гермиона замерла, запоздало пытаясь успокоиться. Его слова застали врасплох, и она сама себе не могла объяснить, от чего именно в итоге разрыдалась, а остановиться, не поняв причины, было трудновато. Пальцы Люциуса продолжали перебирать её волосы, воскресив в памяти вечер откровений после Огненного виски. Подавив наконец всхлипывания, она пристально взглянула на него. И от увиденного в его глазах беспокойства сердце ухнуло вниз. К чёрту! Ответственность, последствия, всё к чёрту! Она присела, ладонью дотронулась его щеки и поцеловала. Как же всё было правильно! Его губы чуть приоткрылись, язык нашёл её, и, закрыв глаза, Малфой на минуту забылся. Лишь на минуту, к сожалению. Потому что вдруг, будто ошпаренный, отпрыгнул назад, уставившись на неё круглыми глазами. Ничего не понимая, она смотрела на него в упор, растерянная, задетая и сердитая. Выражение его лица в точности повторяло её собственное. — Ты... Сколько это будет продолжаться?! — бросил он зло. — Что? — в недоумении переспросила она полушёпотом. Лицо — застывшая маска. — Ты же дразнишь меня, реагируешь на мои прикосновения и вдруг ускользаешь. Сквозь пальцы, полная желания. Так сильно ненавидишь меня? — ноздри его раздулись, подбородок подался вперёд. — В этом же дело, да? Это такой особый план мести? Достучаться до меня, увидеть меня полностью раздавленным, и всё это, чуть ли не по моей инициативе. Я осмелился — подумать только — почувствовать что-то, и тут ты — ну надо же — отшвыриваешь меня, с лёгким сердцем оставляешь более разбитым, чем раньше, если такое вовсе возможно! Глаза Гермионы чуть не вылезли из орбит. — Люциус, клянусь, я вовсе... — Потому что, если это хотя бы вполовину правда, Гермиона, тогда ты в сто раз более жестока, чем я когда-либо мог бы стать. — Да я никогда бы... — Или, может, так ты думаешь открутиться от Обета? — он скривился, и стало ясно, что именно он под этим подразумевал. — Что ж, не так-то просто бороться с антипатиями, не правда ли? Додумалась Гермиона только лишь до одного. Вскочив на ноги, посильнее размахнулась и влепила ему пощёчину. Такую сильную, что звук от соприкосновения ладони с щекой ещё несколько секунд стоял в ушах, а ту самую ладонь теперь сильно саднило. Зато он замолчал. Она в буквальном смысле заставила Люциуса Малфоя замолчать. — Не нужно, — едва ли не крича, чеканила она по слогам. — Столь сильно льстить мне, предполагая, что я и вправду так расчетлива, чтобы сломать тебя ещё сильней столь извращенным способом. Ну, а уж добиться желаемого некоторые из женщин могут не только известным тебе способом. Куда более едкие выражения чуть было не сорвались с языка, и ей стоило колоссальных усилий не поддаться искушению облечь их в слова. Вот уж что бы наверняка ранило его безвозвратно. — А что ещё мне остаётся думать? — спросил Люциус, растерянно потирая след от её ладони. Немного людей могли бы похвастать, что решились всё же отвесить Малфою оплеуху. Чтобы сформулировать достойный ответ, Гермионе понадобилось время. Не далее, как час назад, она и сама искала скрытый смысл, тщательно просеивая каждое его слово, жест или поступок. Почему же он не может подозревать и её? Уж он-то осторожность впитал с молоком матери. К тому же она и правда оба раза ускользала в самый неподходящий момент. Любой мужчина на его месте был бы оскорблён до глубины души. Глубоко вздохнув, она поняла, что нужные слова найдены. — Тебе остаётся лишь понять, что я могу быть так же испугана, как и ты сам, Люциус, и найти в себе силы простить мне эту слабость. Он открыл было рот, но передумал. Отступил назад и лишь после этого выдохнул: — Не хочу, чтобы ты меня боялась. — Не тебя, — мягко произнесла она. Малфой медленно, еле заметно кивнул, будто осознавая, о чём идёт речь. Тем не менее он выглядел глубоко потерянным, рассеянным и несобранным, будто его вдруг заставили умножить в голове пятизначные числа. И вдруг, очевидно, всё же нашёлся, что ей ответить, потому что кивнул, как бы подбадривая сам себя. — Не знаю, что ты там себе напридумывала, — пробормотал наконец. — Я всего лишь бледное подобие прежнего себя. — Да нет же, — топнув ногой от бессильного негодования, прикрикнула Гермиона. Преисполненная внезапной решимости, она шагнула вперёд, нацелив указательный палец чуть ли ему не в лоб. В кои-то веки не он, а она подобралась слишком близко и, уловив еле различимый вопросительный изгиб брови, догадалась, что не больно-то он это одобряет. Ничего, не переломится. Глядишь, в следующий раз подумает, прежде чем вплотную подскакивать. Но не это необходимо сейчас ему доказать. Чуть ли не по слогам, она попыталась ему втолковать то, что ей самой представлялось очевидным. — Извини, но именно прежний ты — всего лишь бледное подобие тебя настоящего! Люциус растерянно моргнул. Гермиона почувствовала, как слова, вылетевшие из её уст, проникают в него. Оставалось лишь надеяться, что он готов их осмыслить и принять: раньше такого слышать ему не доводилось. Вдруг что-то едва заметное в его лице изменилось. Настолько неуловимо, что она сама чудом это приметила. А уже в следующую секунду, притянув её к себе за предплечья, Люциус одним движением сократил и так мизерное расстояние между ними. Руки её он отпустил лишь тогда, когда их тела соприкоснулись, и, запустив пальцы в волосы, начал их нежно перебирать. На этот раз сомнения оставили обоих. Его мягкие, тёплые губы накрыли её так плотно, будто созданы были специально для этого. Смело ответив на поцелуй, Гермиона так тесно, как только была способна, прижалась к нему бёдрами, а после пробежала пальчиками по его груди. «Какой же он высокий…» — успела промелькнуть в голове мысль, прежде чем язык Люциуса мягко, но решительно прорвался мимо её маленьких губок, чтобы наконец-то слиться в танце с её собственным. Даже занятый поцелуем, он умудрялся не терять контроль над происходящим. Рука скользнула по спине ниже и прижала её ещё плотнее, хотя, казалось, откуда могло взяться расстояние? В голове Гермионы мелькнул образ его обнаженного тела, и от сравнения видений и реальных ощущений колени подкосились. Хотя, может, всё дело было в поцелуе. Никогда прежде Гермиона так рьяно не желала, чтобы поцелуй не заканчивался как можно дольше. В школе она никак не могла понять, как это можно приклеиться друг другу на часы? Её едва хватало минут на десять ещё тогда, и на сегодняшний день ситуация не слишком отличалась. Парвати как-то предположила, что Гермиона просто никогда не целовалась с тем, кто знал бы в этом толк. И как права оказалась! Каждая секунда поцелуя с Люциусом служила словам мисс Патил наглядным подтверждением. Его губы были мягкими в одну секунду и хищными в следующую. Мысли о том, каково было бы ощутить их на своем теле не давали сосредоточиться и волновали чуть ли не сильнее самого поцелуя. Каким-то образом он, должно быть, почувствовал её настрой, и открыл поток своих ощущений, усиливая на ментальном уровне и без того обострившиеся чувства. Гермиона в изумлении всхлипнула, и, воспользовавшись этим, его язык скользнул ещё глубже. Сладкая, жаркая волна возбуждения зародилась внизу живота, обволакивая всё внутри. Малфой почувствовал и это. Рука его спустилась ещё ниже, лаская ранее недоступную прикосновениям запретную территорию. Как в тумане, наслаждаясь пробудившимися ощущениями, она попробовала проникнуть в его ощущения, как во время грозы. Мысли его невозможно было уловить, они будто оставили сознание, давая место одному лишь слову, звучавшему мягко, но настойчиво — её имени. Близкая к забытью, Гермиона чуть сильнее надавила на границу потока его ощущений и была вознаграждена чуть слышным стоном. Этот звук возбудил непреодолимое желание прикусить зубами его полную нижнюю губу. Сомкнув их не слишком крепко, щекой она ощутила жаркое, ускорившееся дыхание. И тогда стало совершенно ясно: этого мужчину она могла бы целовать вечно... позволь они наступить этой самой вечности. _______________________________________________________________________ Терезиас Смит вылетел из камина и попытался сосредоточиться. Трудновато, конечно, когда твои биологические часы отстают на шесть часов от Италии, где бывать приходится, благодаря неугомонному Люциусу, теперь довольно часто. Ладно бы он в остальное время успевал высыпаться, но работа целителя к этому несильно располагает. До эпизода на поле с подсолнухами ему пришлось столкнуться лишь с одним пациентом в подобной стадии гнева — или то было отчаяние? Женщина тогда погибла, и этот случай Смиту не забыть уже никогда. Какой же медик забудет первого больного, которого не смог спасти? С тех пор её лицо преследовало целителя в кошмарах. Как и языки пламени в глазах Люциуса... Малфой был на грани безумия, Терезиас понял это с первого взгляда, но с ним, по крайней мере, оставалась мисс Грейнджер. Смиту нравилась юная волшебница: очень немногие имели такой же твёрдый, полный решимости взгляд. Он был полностью уверен в том, что мисс Грейнджер в состоянии приглядеть за Люциусом, но тем не менее волновался: столь живо стояла перед глазами сцена с выбросом стихийной магии. Именно поэтому Терезиас поднялся ни свет ни заря и отправился проверить пациента. Камин находился в комнате Люциуса, и Смит был премного благодарен мисс Грейнджер за то, что ей удалось убедить того встать пораньше и покинуть комнату, тем самым избавив его самого от неловкости неожиданного вторжения. Он заметно приободрился и решил, что, если не застанет их в доме, со спокойной совестью сможет доспать положенные часы, а сюда заглянуть позже, и вышел из комнаты на поиски. Во время исследования помещений целителя в очередной раз посетила мысль о происхождении состояния Люциуса. Понятно ведь, что нужно обладать немалыми богатствами, чтобы содержать настолько внушительную виллу. Как, впрочем, и чтобы прибегнуть к услугам самого Смита. За визиты он с Люциуса деньги брать отказался наотрез, но, дабы усыпить бдительность тщательно избегающего жалости пациента, щедро подсовывал ему счета, которые, предположительно, после оплачивал его чеками. Разумеется, чеки так и пылились в столе: ну не мог он брать деньги с человека, с которым судьба сыграла подобную шутку. Люциуса и мисс Грейнджер — уточнить, что ли, её имя при возможности?! — нигде не было видно. Не заглянул он пока в одну лишь комнату, расположенную чуть дальше по коридору. Дверь была закрыта неплотно, и, потянувшись к ручке, он уже было распахнул её полностью, как вдруг что-то заколотило ему по ноге. В недоумении Смит опустил глаза. Джо-Джо, в близком к панике состоянии, качала головой, широко распахнув полные ужаса глаза, по-видимому, категорически запрещая ему войти. — Что такое? — спросил он будничным тоном. Та шикнула на него и для верности приложила к губам палец. А затем жестами указала ему на гостиную, прочь от заветной комнаты. — Да что стряслось? — потребовал ответа Терезиас. — Господин Смит не должен мешать, — почтительно выговорила ему слуга. — Мешать чему? — Хозяин и мисс там… — тут она попыталась воспроизвести жестами в воздухе нечто недоступное пониманию невыспавшегося целителя. — А Джо-Джо уже в прошлый раз помешала, и они сильно огорчились! Смит заморгал. Если он правильно понял, Джо-Джо пыталась втолковать ему, что случайно наткнулась на Люциуса и мисс Грейнджер в самый неподходящий момент, и сейчас пыталась не допустить подобной ошибки. Отлично, конечно, что больной идёт на поправку, но если Малфой не подумал о мерах предосторожности... Он решительно потянулся к двери. Слуга пискнула и схватила его за штанину. Должно быть, бедняжка в полном отчаянии — в обычных обстоятельствах домовик не посмел бы попытаться запретить что-либо волшебнику. К огромному облегчению Джо-Джо, Терезиас всего лишь чуть увеличил щёлочку. _______________________________________________________________________ Гермиона находилась будто в полузабытьи. Люциус ласкал её шею, не оставляя без внимания ни миллиметра нежной бархатистой поверхности. Своим весом он прижимал её к кровати, а бедром она чувствовала его возбуждение, и от этого ощущала себя до предела порочной, вступающей на какую-то запретную, но так сладко манящую территорию. И тут... Она и не догадывалась, что всё это время бессознательно ждала именно этого, но в ту секунду, как Малфой, приподнявшись на локтях, скользнул чуть выше и, очертя раковинку языком, стремительно проник внутрь уха, поняла, что с первого раза действительно находилась в каком-то затаённом ожидании. Тело будто током пронзило, а с губ сорвался отчётливый стон наслаждения. Выгнувшись дугой, словно пытаясь разлить эту негу по всему телу, Гермиона вжалась в него, уловив мысленное одобрение. Руки Люциуса устремились ниже, очертили талию, огладили бёдра, и вот одна вернулась к её груди. Трудно было разобрать, что доставляло большее блаженство: ладонь, очерчивающая сейчас под тканью платья сосок или искусный язык, играющий с ушком. Она хотела этого мужчину так сильно, что изнывала от нетерпения. Малфой же, как назло неторопливо, оторвавшись от уха, теперь усеивал ключицу легкими, как воздух поцелуями. Наткнувшись на бретельку платья, не отрывая губ от кожи, он ловкими пальцами сдвинул преграду в сторону, и та скользнула с плеча. Слава Мерлину, она выбрала платье с поддерживающим грудь лифом: игры с бюстгальтером её саднящее от предвкушения тело попросту не вынесло бы. Языком скользнув в ложбинку между грудей, Люциус вобрал левую в ладонь, создавая такое ощущение завершённости, что Гермиона готова была разрыдаться. _______________________________________________________________________ «Что ж, непосредственно до секса пока не добрались», — облегченно вздохнул Терезиас. Слепому тем не менее ясно, что именно к этому всё так успешно идёт. Вот уже вторая бретелька сдвинута в сторону, и Люциус в ту же секунду вобрал освобождённый сосок в рот. Заслышав благодарный стон Гермионы, Терезиас поспешно отошёл от двери. Смиту как-то пришлось обьяснить Люциусу, что с его заболеванием вовсе не обязательно прекращать половую жизнь, необходимо лишь быть крайне осторожным. Малфой слушал внимательно, а отсутствие у него интереса к затронутой теме целитель списал на побочный эффект от медикаментов: иногда у мужчин он проявляется именно как снижение половой активности. Выходит, с выводами Терезиас поторопился. Если Люциус не утратил интереса к этому аспекту, Смит только рад за него, но тут же возникает вопрос: помнит ли он тот их разговор? Усвоил ли, сколь важен для безопасности партнерши барьерный метод предохранения? Каким бы разумным и обстоятельным не был Малфой, он волшебник до мозга костей, а магическому сообществу механическое предохранение незнакомо. Терезиас заходил перед комнатой взад-вперёд, ощущая на себе полный ужаса взгляд эльфа. _______________________________________________________________________ Влага и тёплая сладость его рта казались Гермионе единственным, что сейчас существовало в целом мире. Зарывшись пальцами в так приятно пахнущие пряди волос Люциуса, она услышала мысленное отражение своего наслаждения в его мыслях. Сознание и здравый смысл в унисон просили остановиться, подумать о последствиях, но их мысленная связь, то наваждение, что она рождала, химия, сквозившая между ними, затмевала любые доводы. Сомкнувшись, его зубы затронули некую чувствительную точку, и, выдохнув «Люциус!», она увидела, как широко распахнулись его глаза. Теперь он смотрел прямо ей в глаза, чертя языком вокруг сосков какие-то замысловатые узоры, а тёплое дыхание на влажной от его губ коже лишь усиливало волнение. Он практически вдавил Гермиону в кровать своим весом и все же, казалось, был недостаточно близко. Ей нужно было почувствовать его. Потянув за рубашку и не встретив сопротивления, не без помощи самого Малфоя, ей удалось избавить их обоих от этого лишнего куска ткани. Как же приятно почувствовать жаркую и такую гладкую кожу на своей! Поддавшись позыву чисто женской своей сущности, она, что было сил, впилась ногтями в мужественные плечи. — Да! — выдохнул Люциус куда-то в шею, прежде чем вновь накрыть рот поцелуем. Губы его были жадными, поцелуй каким-то необузданным, и Гермиона не уступала заданному им темпом, то отталкивая его язык, то переплетаясь с ним воедино. Стеснение оставило её, она извивалась под ним так естественно, будто делала это сотни, нет, тысячи раз. В каком-то трансе, словно не в состоянии насытиться им, она гладила его плечи, спускалась к предплечьям, ласкала спину и наконец сжала руками его ягодицы. Боже, сейчас и не вспомнить, когда прежде доводилось испытывать подобное возбуждение. От этого мысленного признания Люциус испытал невероятно мощное, полное самолюбования удовольствие, передавшееся в ответ и самой Гермионе. Пожалуй, впервые в жизни она готова была услаждать эго Малфоя снова и снова, лишь бы вновь ощутить подобную реакцию. Люциус слегка раздвинул ногой её бёдра, устраиваясь чуть ниже. Тело отозвалось немедленно: именно так и было задумано, именно там сейчас ему и полагалось быть. Невесомыми, как перышко, пальцами он собрал подол платья на талии. Обняв ногами его поясницу, она скрестила лодыжки и оказалась прижатой к до сих пор скрытому брюками восставшему естеству. Опустив ягодицы в ответ на это ещё ниже, Малфой впился в её язык, Гермиона же потянулась к проклятой застёжке, упорно прятавшей то, чего так жаждало сейчас всё тело, буквально каждая клеточка. Но лишь только она коснулась ладошкой плоти, тесно обтянутой тканью, как Люциус вздрогнул и дёрнулся, резко отстраняясь от её губ, будто ужаленный. И даже попытался вскочить с кровати, что, несомненно, получилось бы, не обвей его Гермиона ногами. Сознание заполонила мощная волна стыда и вины, исходящая от Малфоя. Волна, которую он отчаянно пытался скрыть, отворачиваясь, дабы не встретиться взглядом. Зато Гермиона могла разглядывать его в своё удовольствие. Прекрасное, бледное лицо, с розовым румянцем на щеках, припухшие от остервенелых поцелуев губы и столь полюбившиеся ей, слегка растрёпанные волосы. Мышцы рук напряглись, удерживая тело на максимальном от неё расстоянии, а гладкая, рельефно очерченная грудная клетка со светлой дорожкой золотистых волосков, вздымалась и опадала, выдавая ускорившееся сердцебиение. — Что такое? — тихо проговорила Гермиона, прижимая ладонь к той самой щеке, которую прежде одарила оплеухой: еле заметный розовый след все ещё можно было различить. Мысленная волна из унижений и сомнений в себе самом могла бы отбросить её назад, не прижмись она заранее так крепко, как только была способна. Заныло внизу живота, а этот взгляд... Смерть встречают более тёплым! — Я не дам тебе того, чего ты ждёшь. Того, чего ты достойна. — Почему же? — бросила с вызовом. — Вот только произносить не заставляй. Ты прекрасно понимаешь, о чем я, Гермиона. Покрепче зарывшись руками в его волосы, она заставила упрямца повернуться. Буквально пылая от стыда, Люциус всё же поднял на неё взгляд. _______________________________________________________________________ Слова Малфоя выдернули из раздумий глубоко озадаченного Терезиаса. «Я не дам тебе того, чего ты ждёшь, того, чего ты достойна». Смиту хотелось завопить, что есть мочи: «Дашь ты всё, идиот несчастный!» А ещё так и подмывало прыгнуть в камин, отправиться к себе в кабинет, достать из ящика стола ленту презервативов и, вернувшись обратно, швырнуть её этому дураку прямёхонько в лоб! Да вот беда: всякое возбуждение такое фееричное выступление загубит на корню. Не говоря уже о том, что станет очевидно: всё это время он беззастенчиво подглядывал и подслушивал под дверью. Объяснять замучаешься, что ты не верблюд, вуайеризмом не страдаешь, а лишь ревностно блюдёшь интересы этого бестолкового индюка. Не ходите дети на курсы целителей! Как бы то ни было, а рисковать здоровьем мисс Грейнджер он не собирается. Потребуется — невозмутимо промарширует прямо к кровати и вручит несмышлёнышу контрацептивы. Ну нарушит хрупкую интимную атмосферу, подумаешь! В конце концов, защитные заклинания всегда давались ему неплохо. Глядишь, после того, как удастся втолковать Люциусу, что существуют безопасные способы насладиться физической близостью с юной помощницей, тот рассыплется в благодарностях, а не проклятиями разразится! _______________________________________________________________________ Гермиона пристально изучала его лицо. Что за человек сейчас перед ней? Неужели тот монстр, который бы нипочём не остановился в схожей ситуации, взял бы её, да ещё и уверил себя, что она сама напросилась и вполне этого заслужила, исчез? Люциус страстно желал её, она знала это, чувствовала, слышала его… нет, не мысли даже, малейшие импульсы, полусвязные обрывки мечтаний, да и физическая реакция его была вполне наглядной. Тем не менее, пообещав однажды не причинять ей вреда, он держал слово даже ценой собственного удовольствия. Решительно, это было не в правилах Люциуса. Или же просто ей стала доступна ещё одна ранее нераскрытая сторона этого человека? — Люциус, существуют, так скажем, безопасные варианты, — проговорила она, чувствуя, как от внезапного приступа нежности в горле образовался ком. — Разве целитель Смит тебе о них не рассказывал? Слегка изменив позу, Малфой устроил голову у неё на плече, по-прежнему не убирая своё бедро из тёплого плена её ног. Пальцы его рассеянно крутили непослушный каштановый локон. — Что-то такое он точно упоминал... Но я же... Я в шоке был, не помню ни слова, что он говорил тогда, — понуро признался Люциус. Она зарылась пальцами в его волосы, и тот тут же блаженно закрыл глаза. Какой же он чувственный! Это так нетипично для мужчин, реагировать на малейшее прикосновение, запах или даже привкус. С Малфоем элементарные вещи принимают иное значение; с ним необыкновенно просто, и при этом возбуждает легчайшее прикосновение. Об этой разносторонней личности она могла бы уже, пожалуй, написать научный труд. «Как же дико я хочу тебя», — в растерянных мыслях всё ещё можно различить отголоски смущения. — «С тех пор, как узнал об этом проклятии, на женщин я просто не смотрел. А тебя хочу, нет — жажду так, что и не мыслил по сей день. Но получить не могу. С тобой я снова чувствую себя зелёным юнцом: мне прекрасно известно, как повелевать, или же быть покорным, но к тебе не применимо ни то, ни другое. Быть чем-то между... Каково это?» Внимая этому мысленному потоку откровений, Гермиона изо всех сил старалась не поменяться в лице. Он же только что заявил, что готов, желает быть ей равным! Этот мужчина не перестаёт потрясать ее. Люциус Малфой преодолел невероятный путь, менялся прямо-таки на её глазах, борясь с собой, своими привычками, своим естеством и предрассудками. Легко представить в каком ужасе он, должно быть, пребывает сейчас: его будто бы бросили в альтернативную реальность, оставив там без средств к существованию, не объяснив, как теперь жить и чем руководствоваться. И лишь она для него теперь путеводитель, спасательный круг и настольная книга в едином лице. Только бы не оттолкнуть, не предать его доверия! Поддавшись внутреннему и, пожалуй, единственно верному в тот момент порыву, Гермиона обняла Малфоя так крепко, как только была способна. Едва слышно крякнув в замке надёжных рук, тот тем не менее зарылся лицом в её пушистые волосы, соглашаясь, и принимая подобную ласку. — Мы непременно что-нибудь придумаем, — прошептала она ему на ухо. Взяв руку Люциуса в свою, она прижала большую ладонь к своей груди. — Начнём не торопясь. Завтра можно по каминной сети вызвать Терезиаса и послушать, какие у нас варианты. _______________________________________________________________________ Смит не мог сдержать торжествующей улыбки. Нет никакой нужды вмешиваться: оба сами задумались о последствиях. Какая же разумная девушка эта мисс Грейнджер, и как искренне умеет сопереживать, да даже просто быть рядом, в одной постели с человеком, от которого прочие женщины убежали бы без оглядки, заслышав о его диагнозе. Ну, а уж то, как боялся заразить её Люциус, лучше всяких слов демонстрирует его отношение. Зная по собственному опыту, как желание затмевает все кругом, как ослепляет возбуждение, как лишает мужчин рассудка, он глубоко уважал волевую решимость Малфоя, способного после трёх лет воздержания на осознанную сдержанность, неподвластную исключительному большинству мужчин, ведущих регулярную половую жизнь. Завтра Люциусу не придётся просить своего целителя о встрече, тот сам нагрянет будто бы с неожиданным, но пришедшимся весьма кстати визитом. Кивнув на прощание едва не падающей в обморок от облегчения Джо-Джо, Смит развернулся и отправился к камину в спальне хозяина виллы. _______________________________________________________________________ Слова её повисли в воздухе и теперь метались между ними, не исчезая, а наоборот звуча все отчетливее и различимее. ... непременно придумаем что-нибудь... ... у нас варианты... Сердце колотилось, как бешеное. О чем она только думает? Вовсе не в её духе броситься в омут с головой, забыв обо всем на свете! Да просто омута, подобного Люциусу Малфою, она раньше никогда не встречала! Манящий, пугающий, опасный, но прекрасный, как ночная тьма. Он был будто создан для неё, но творец в спешке, словно случайно затолкал его подальше, отодвинув на недосягаемое расстояние. Или же это было тщательно спланировано, дабы, пройдя тяжелый, полный испытаний путь навстречу друг другу, соединившись, они бы осознали, насколько идеален их союз? А она и есть та, кто сорвёт с его шеи давящий груз прежних ошибок, утрат и разочарований. Возможно, именно он в состоянии сделать её по-настоящему счастливой и стать счастливым с ней. «Быть может, надежда — именно то, что нам уготовано!» ...нам... Слишком поздно. Поздно думать, рассуждать и взвешивать: она безнадёжно пропала в этом омуте. Рука Люциуса скользнула с её груди и вытянулась прямой линией, уперевшись в кровать. Долгим, исследующим, пристальным взглядом рассматривал он Гермиону. «Вместе», — было последней связной мыслью, которая пронеслась между ними, и завладевшие её вниманием губы Малфоя вытеснили из сознания все остальное. (1) Пещера Ласко или Ляско во Франции — один из важнейших палеолитических памятников по количеству, качеству и сохранности наскальных изображений. Иногда Ласко называют «Сикстинской капеллой первобытной живописи».