Голод_Жажда_Безумие

Теперь они поменялись местами: уставившись в пустой лист лежащего перед собой пергамента, Гермиона сидела за письменным столом, тогда как погруженный в раздумья Люциус примостился на подоконнике. Он так и не попросил вернуть рукопись «Жажды», да и вообще старался не давить на нее, даже не спросил, кому она собирается писать. На самом деле, после того, как они неохотно покинули ее спальню, Люциус был очень тих и задумчив. Он ни на чем не настаивал, даже не приближался к Гермионе, хотя и было совершенно понятно, что продолжительные поцелуи и объятья сегодняшним утром доставили ему дискомфорт. Да и Гермиона не могла не признать, что осталась после всего случившегося в состоянии жуткого неудовлетворенного возбуждения. Но… забыться с ним и потерять над собой контроль она все же не могла. И чем больше думала об этом, тем больше ее переполняла благодарность Люциусу за его жесточайший самоконтроль и за то, что он так… бережен. Однако сейчас, глядя на лежащую на столе бумагу, все, что она могла перед собой видеть, было лицо Рональда. Что это могло означать? Когда-то давно она была влюблена в Рона, ну, или думала, что влюблена. Почему тогда она смогла так легко забыть о нем? Что-то шло не так в их отношениях? Или причиной охлаждения послужила ее вынужденная изоляция с Люциусом? Покосившись на Малфоя, Гермиона увидела, как тот не отводит взгляда от плодородного великолепия, словно сошедшего с картинного полотна и раскинувшегося за окном виллы. Выглядел Люциус задумчивым, но спокойным, даже каким-то… расслабленным, и Гермионе стало интересно, в каких далях блуждает сейчас его пытливый острый ум. Оставалось только надеяться, что в приятных, и все же она опасалась иного, потому что как никто знала, сколько страшных демонов таится в его голове. Демонов, готовых наброситься в любую минуту и терзать… терзать, терзать. Что греха таить… Задача, стоящая перед самой Гермионой, тоже казалась на редкость малоприятной. И она отлично понимала, что Рон заслуживает большего, чем банальное прощальное письмо из категории «Прощай, дорогой Джон. Нам было вместе очень славно». Но и лгать ему не представлялось никакой возможности: все ее существо тянулось к Люциусу Малфою. Она так сильно хотела быть с ним, что это почти причиняло физическую боль. И в то же время не могла заставить себя сделать последний шаг, пока считала, что их отношения с Роном еще не закончены. Понаблюдав за Люциусом еще немного, все же решилась спросить: — Скажи… Если б ты до сих пор был женат на Нарциссе, ты расстался бы с ней, прежде чем… окунуться в отношения мной? — Хочешь честного ответа? — он не повернул головы и по-прежнему смотрел в окно. — Конечно. Малфой вытянул одну ногу на подоконнике. — Не знаю… — То есть как это не знаешь? — Так… Не знаю — значит не знаю. Нет, его реплика не обидела: Гермиона очень хорошо понимала, что он даже не пытается задеть ее. Скорее она была… уклончивой. — Почему? — Я вообще не уверен, что мы с тобой оказались бы здесь, если б я до сих пор был по-настоящему женат, — пояснил Люциус. — Хотя… это зависело бы от ситуации. Не знаю, как бы поступил. — Самый настоящий слизеринский ответ, который я слышала, — Гермиона не сдержала улыбки. — Браво, мистер Малфой! Люциус перевел взгляд на виднеющуюся вдалеке деревушку. — Пожалуй, не буду спорить… — его глаза бездумно блуждали, устремленные куда-то вдаль. — Ты хочешь официально расстаться с Роном Уизли, прежде чем окончательно впустить меня в свою жизнь? От удивления глаза Гермионы расширились. — Так ты все это время знал, что я… с ним? — Нет, точно не знал. Но подозревал. Это, видишь ли, вполне реально и даже ожидаемо. Тем более что ты сама только что подтвердила сей факт. — Тогда… как ты мог начать ухаживать за чужой женщиной? — теперь вопрос прозвучал гораздо жестче и требовательней. Удивленная и охваченная смятением Гермиона не могла понять, что именно чувствует сейчас, как часто и случалось, когда Малфой оказывался рядом. — На мой взгляд, проблема совсем не в том, что ты чужая женщина. Я уже говорил, что логика машет мне ручкой и исчезает в неизвестном направлении, когда дело касается отношений с тобой. Но… я бы не посмел остановить тебя, если б ты захотела уйти, — внимательно наблюдая за ней, он прислонился щекой к согнутому колену. — Мне кажется, что и сейчас ты злишься больше на себя, а не на меня. — Я вообще не злюсь! — отрезала Гермиона и тут же вздохнула, поняв, что резким ответом лишь подтвердила правоту Люциуса. — Мне понятно твое состояние, и понятно, что сложившаяся ситуация не может не беспокоить, но мне кажется, парень просто… не заслуживает тебя. С ним ты не чувствуешь себя желанной, любимой, нужной. Думаю, такие отношения вообще не то, чего ты ждешь от союза с любимым мужчиной. — Откуда ты знаешь? — фыркнув, Гермиона скрестила руки на груди. — Ты говоришь так лишь потому, что он — Уизли, а тебе они не нравятся. — Я бы сказал то же самое, независимо от фамилии твоего парня. Не забывай, Гермиона, мы находимся в сознании друг друга. И мне хорошо известно, сколько раз за все эти дни ты думала о нем. Могу пересчитать по пальцам, — Малфой нахмурился. — Я не сильно много знаю о любви, тут уж не поспоришь, но даже если опираться на какие-то общепринятые определения, то ты не можешь не согласиться, что мысли о любимом человеке обычно переполняют нас. И тебе бы не хватало его, ты часами тосковала бы по нему, ожидая, когда же наступит благословенный миг воссоединения. Ты бы постоянно думала о нем, о его улыбке, о его глазах. Обо всем, что, так или иначе, связывает тебя с ним. В сознание Гермионы просочилась мысль, которую Люциус, по-видимому, не захотел озвучить вслух. Но, к счастью, я оказался избавлен от демонстрации твоей любви к Рональду Уизли. Искоса взглянув на него, она уселась в кресло еще глубже. Не зная точно, что вдохновило его на столь многословный выплеск, одно понимала очень ясно: все, что говорил Люциус, казалось абсолютной правдой. — Понимаешь, просто он… Просто мы… — не зная, как продолжить, Гермиона замолкла. Люциус развернулся и спустил ноги с подоконника. — Да я понимаю, что мы всегда принимаем любимого человека таким, какой он есть. Вопрос в том, действительно ли это любимый, — поднявшись, он приблизился и наклонился к ней, опершись ладонями о подлокотники кресла. — Я ужасно хочу тебя, — его шепот, казалось, проникал в самую глубину души. — Целиком и полностью. Каждую частичку. Но согласен смиренно ждать, когда ты сама решишь вручить мне то, чего я так жду, — Люциус нежно коснулся губами ее лба и вышел из комнаты, больше не произнеся ни единого слова. Несколько минут слегка ошеломленная Гермиона просидела в полной прострации. Не ожидавшая от Люциуса такого эмоционального проявления своих желаний, такого терпения и такой чуткости, она поняла, что он пусть и не сразу, но принял ее утверждение о том, что изменился. О том, что сейчас представляет собой более благородную и лучшую версию прошлого себя. Принял и… поверил в это! И теперь сил сопротивляться ему она уже не находила. Однако собственные мысли путались и пугали. Ведь, говоря об изменениях, нельзя было не упомянуть о том, что и сама она изменилась. Разве могла та (прошлая) Гермиона допустить хотя бы мысль об отношениях с преступником? Конечно же нет! Разве поверила бы в его искренность? Нет! А она верила. Не будучи до конца убежденной, что понимает саму себя, Люциуса она понимала гораздо лучше и понимала, как и почему он пришел к своим сегодняшним чувствам. Память услужливо подбросила воспоминания о том, как поначалу их смелые заигрывания были просто игрой, попыткой манипулировать друг другом, средством контроля над ситуацией, которого жаждали оба. Но когда (в ответ на его обвинения о низменном использовании секса в стремлении избавиться от Обета) она дала ему пощечину, то вдруг осознала, что игра давно уже закончилась. Слишком много они узнали один о другом, пребывая в чужих мыслях. И слишком горьким оказалось это знание. Да. То, что раньше было игрой, постепенно, почти незаметно стало вдруг самой настоящей жизнью. А взаимный интерес, невероятная напряженность, усугубленная физическим влечением, породили острую, почти горячечную потребность. Нет! Жажду… И если раньше для удержания личного контроля над ситуацией они могли то наступать, то отступать, могли кружить вокруг друг друга в надежде на ошибку или слабость соперника, то события последних дней свели их странную борьбу на «нет», сотворив из нее и Люциуса чуть ли не самых близких на всем белом свете людей. Гермиона вдруг вспомнила все: каждый их спор, каждую патовую ситуацию, в которой они оказывались за эти дни. Каждую уступку, которую делал один из них другому. Вспомнила и осознала, что оружие уже сложено. Потому что они… уже проникли друг в друга. Судьба жестоко, но целенаправленно вела их навстречу. Через боль и стыд судьба толкнула Люциуса в ее объятия. Через любопытство и сострадание заставила Гермиону раскрыть ему их. Принять его таким, как есть. Но сейчас… И Гермиона не могла избавиться от этой мысли: именно сейчас, судьба словно замерла и отошла в сторону, оставив их, уже переплетенными, балансировать на краю пропасти. Чтобы самим принять решение и понять, кто же ей Люциус Малфой, а ему она. Чтобы самим сделать выбор, как жить дальше. Тяжело вздохнув, Гермиона наконец коснулась пергамента кончиком пера. «Дорогой Рон, мне действительно нужно увидеться с тобой сегодня. Это очень и очень важно. Объясни в своем учебном центре, что тебе необходимо срочно отлучиться, прошу тебя. Не хочу заранее расстраивать, но ситуация и впрямь достаточно сложная для нас обоих. Пожалуйста, будь в моей квартире около пятнадцати тридцати. Я знаю, что толком тебе ничего не объяснила, но обязательно буду ждать в течение часа. Если сможешь прийти, только позже шестнадцати тридцати, то, пожалуйста, предупреди меня, отправив сову». Глаза отчего-то защипало, и, заморгав, Гермиона опустила перо. В голове, да и в душе по-прежнему царил необъяснимый сумбур, а рука чуточку затекла. И было отчего: ведь писала она не останавливаясь, лишь единожды прервалась, чтобы еще раз обмакнуть перо в чернильницу. Гермионе стало любопытно, прислушивался ли все это время к ее мыслям Люциус. Она понимала, что сия писанина вряд ли может претендовать на высокое звание «литературной жемчужины», но ведь его наверняка интересует, в какую сторону повернет сюжетная линия их непростых взаимоотношений. Подняв письмо, она подула на чернила, пытаясь поскорее высушить их, затем аккуратно сложила пергамент и только потом с запозданием поняла, что ей не с кем его отправить. Мысленно чертыхнувшись, Гермиона вздохнула и побрела на поиски Малфоя, в надежде на то, что он подскажет, можно ли найти поблизости почтовую сову. Найдя Люциуса полулежащим на постели в ее спальне и что-то сосредоточенно читающим, Гермиона пригляделась. В руках он держал экземпляр журнала «Акула пера», о котором ей за чередой этих насыщенных дней совсем позабылось. Но, что казалось по-настоящему ошеломительным, так это то, что Люциус жевал поджаренный тост, смазанный каким-то красным джемом. Второй тост дожидался на тарелке, стоящей на прикроватной тумбочке. Понимая, что может вызвать раздражение, Гермиона подавила желание улыбнуться, но бурная радость от увиденного — он ел, ел сам, безо всяких понуканий и уговоров! — бурлила в крови, словно пузырьки шампанского. — Похоже, у меня появился преследователь, — обратился он к Гермионе, прожевав кусок тоста. — Знаю. Я прочитала статью. — Ну конечно прочитала, — согласился Люциус и взял второй тост. Собираешься отругать меня за то, что ем в постели? Она усмехнулась. Сказать по правде, мистер Малфой, приличного в вашем поведении мало. — Это еще что, отец просто бы наказал меня за подобное, — отозвался Люциус уже вслух и с удовольствием откусил от хлеба еще один кусок. Озадаченная, но больше воодушевленная его состоянием, Гермиона затаила дыхание. Видеть Люциуса таким… таким жизнерадостным казалось невероятным чудом. Ведь это могло означать, что он готов оставить мысли о скорой и неизбежной смерти и начать по-настоящему бороться с болезнью. — Тебя не беспокоит эта статья? Кажется, они достаточно решительно настроились раскрыть твою анонимность. — Согласен. У меня тоже нет никаких сомнений в том, что они сделают для этого все возможное. Но ведь и я не дурак. — Ты уверен, что находишься в безопасности? — Конечно. Видишь ли, я могу потерять волю к жизни, но не свои мозги. — Люциус! — раздраженно остановила его Гермиона. Она терпеть не могла, когда он говорил нечто вроде этого. Ладно-ладно, не бушуй. Это было раньше, ты же знаешь. Гневно сверкнув на него глазами, Гермиона увидела, что отвечает ей спокойным и уверенным взглядом. Следом раздалось шуршание бумаги — Люциус закрыл журнал, и она вспомнила, зачем искала его. — Ты случайно не знаешь, где я могу найти почтовую сову? Мне нужно отправить письмо… — Можешь воспользоваться той, что доставила это сюда, — он махнул тоненьким журналом. — Она и не улетала. Сидит на дереве справа от фонтана. — Вот как? — удивилась Гермиона и уже повернулась, чтобы уйти, но затем приостановилась. — Скажи, а кто такой П. Незервуд? Лицо Малфоя мгновенно напряглось. — Откуда тебе известно это имя? — Из письма, которое пришло вместе с журналом. Именно Незервуд и прислал его. Разве ты не видел? Пролистав номер, Люциус вытащил страничку бумаги, размытую водой до полной неразборчивости. Что-либо прочитать на ней возможности уже не представлялось. — Если ты имеешь в виду именно это, да, видел, но боюсь, что единственное, к чему можно приспособить сию бумажонку — послужить плохонькой иллюстрацией теста Роршаха, не более… Воспоминание полыхнуло в сознании Гермионы яркой вспышкой. Она же сама, истерзанная необъяснимым отсутствием Люциуса вот уже столько дней, сунула эту бумагу в тот самый пакет, которым и обернули присланный журнал. Мокрый от дождя пакет. Сунула, даже не заметив, что дождевая вода тут же пропитала распечатанное письмо, напрочь испортив написанный в нем текст. — Оно было от некоего Незервуда, с его подписью и даже личной печатью. Небольшое письмо, больше похожее на записку. Там говорилось что-то вроде: «Вас может заинтересовать статья на странице тридцать шесть», — Гермиона остановилась и задумалась. — Кстати, откуда тебе известно, что такое тест Роршаха? — Прочитал о нем в одном из твоих магловских романов, который машинально положил в свой саквояж, когда собирал вещи, отправляясь в Австралию. Ах, так! Значит, ты копаешься в моих книгах. Забавно… Ах, — тут же прилетело в ответ. — Так значит, ты читаешь мою почту. Тоже пикантно… Удар оказался на славу, Гермиона понимала, что возразить нечего. А еще… очень хотелось узнать, каким ему показался тест Роршаха, было ли интересно Люциусу проходить его, а самое главное, узнать о полученных результатах. — Там, в книге, — начал вдруг сам он, — один из персонажей саркастически шутил, что единственное, увиденное им в картинках теста, была его мать. Можешь представить, каково это звучало для меня. Казалось, что на тот момент судьба просто не дает мне выбраться из персонального ада, отправляя туда снова и снова. Но я справился, и даже захотел пройти дракклов тест сам. Понимая, что должна улыбнуться, в то же время Гермиона ясно осознавала, что это выше ее сил. Нет, безусловно, саркастичность Люциуса и его неисправимая склонность к черному юмору уже стали привычными спутниками их бесед, но не теперь… Не теперь, когда начала надеяться, что пробудит в нем угасшую было совсем волю к жизни. — И что же ты увидел в этих рисунках? — спросила она, кивнув на испорченное письмо. — О, не намного больше смысла, чем в узорах, оставляемых на стенках чашки чаинками, — фыркнул Малфой. — А следовательно, банальную глупость. Он уселся на кровати, свесил ноги на пол и поднялся. — Глупость, на которую не стоит обращать никакого внимания, — пройдя мимо Гермионы, направился в гостиную, но уже от двери приостановился и бросил через плечо: — Не отсылай пока письмо. Мне тоже нужно отправить кое-что. Отошлем вместе. А когда Гермиона спустилась вниз, он уже сидел за столом и что-то быстро строчил на листе пергамента. Осторожно приблизившись, она положила свое письмо возле его руки. — Люциус, только не читай, ладно? — Не переживай, не буду. Гермиона мельком глянула на его пергамент. Эй, по-моему, кто-то только что просил меня ничего не читать… — Кто такой Незервуд? — Можно я не буду отвечать на твой вопрос? Гермиона закусила губу. Черт возьми, его упорное стремление сохранить личность приславшего письмо в тайне почти причиняло ей боль. И это после всего, что она уже и так узнала о нем… после того, что им пришлось пережить вместе… Да как он мог не доверять ей? — И все же, я хочу знать, — как можно спокойней произнесла она, готовясь снова потерпеть неудачу. Рука Люциуса замерла над пергаментом — он расслышал обиду, прозвучавшую в ее голосе, и глубоко вздохнул. Это мой издатель. Патрик Незервуд. — Что?! Твой издатель?! — гневно взорвалась Гермиона. — И он посмел подписаться под письмом, отправленным тебе? Какой же идио… — По-видимому, да, — мрачно согласился Люциус. — Это было на редкость глупо. — Неужели он не понимает, что кто-то может перехватывать ваши письма? Да он просто… Гермиона, — холодное спокойное звучание голоса Люциуса в ее сознании позволило улечься нарастающей волне праведного негодования и беспокойства. — Он поймет, какую ошибку совершил. Поймет как раз из письма, что пишу ему сейчас. Неподписанного письма, которое не сможет прочитать никто, кроме самого Незервуда. Слегка успокоившись, Гермиона чуть расслабилась, хотя и по-прежнему ощущала, как червячок беспокойства продолжает грызть ее изнутри. Что он собирается делать, если тайна уже раскрыта? Она мысленно задала этот вопрос Люциусу, но ответа так и не дождалась. Тот столь яростно царапал гусиным пером строчки на пергаменте, что казалось, будто ими он хлещет сейчас бестолкового и недальновидного Незервуда. — Если, — спокойно (даже слишком спокойно) отозвался наконец Малфой, — моя анонимность уже полетела к чертям, то, боюсь, я ничего не смогу с этим поделать. Он энергично пересек косой чертой буковку «t» и поставил точку. — Как говорил Салазар Слизерин: ты должен пересечь мост, когда подойдешь к нему. А еще он говорил: но план, как собираешься его пересекать, должен быть разработан у тебя еще по дороге к нему. — Но ты не можешь знать, какими возможностями обладают те, кто тебя преследует, — возразила Гермиона и увидела, как губы его сжались, превращаясь в тонкую линию, а глаза угрожающе потемнели. — Поверь, я знаю более чем достаточно. ______________________________________________________________________ Попав в свою квартиру, Гермиона вдруг подумала, насколько маленькой, темной и тесной кажется та сейчас. Лишь радостно трущийся у ног и громко мурлыкающий Живоглот был единственным светлым пятном в этом сером царстве. Перед отъездом она оставила ему достаточно пищи с водой, освежила чары на самоочищающемся лотке и все эти дни была уверена, что питомец сыт и ухожен. Но, как и большинство фамильяров, он все же отчаянно скучал по «мамочке», когда не видел слишком долго. Живоглота всегда очень и очень раздражало ее отсутствие. Да и Гермиона, тоже соскучившаяся по своему любимцу, откровенно радовалась встрече и с удовольствием тискала и гладила его, не замечая, как бегут и бегут минуты. Когда часы пробили четыре пополудни, в голову пришла мысль, что Живоглот, пожалуй, единственный мужчина в жизни, который любит ее просто так, ни за что, преданно и безоговорочно. Впившись ногтями в толстую меховую шкуру, она почесала котяру именно так, как ему нравилось. Тот счастливо замурлыкал, довольно растянулся на диване и через несколько минут, закрыв глаза, придремал. Беззвучно рассмеявшись, Гермиона подумала, что если б только Живоглот был настоящим мужчиной, а не оранжевым меховым шаром почти пяти килограммов веса, украшенным приплюснутой мопсообразной мордой, то обязательно стал бы ее единственным избранником. Она глянула на часы. Время шло. Рон не появлялся. Гермиону вдруг озарила мысль о том, насколько тяжко ей придется разрывать отношения с таким близким человеком и знакомым до самых мелочей старым другом, каким много лет был для нее Рон Уизли. Внезапно даже захотелось, чтобы он вообще не приходил сегодня. Хотя она и понимала, что, откладывая объяснение, лишь затягивает удавку, и не только на своей шее, но и на шеях двух мужчин сразу. «Господи! Что же я делаю с собой и своей жизнью?» Следующие полчаса она провела в угрызениях совести, машинально отсчитывая минуту за минутой. В шестнадцать тридцать Рона все еще не было, так же, как не было и никакой совы с письмом. На всякий случай Гермиона даже посмотрела за всеми окнами. Нигде и ничего. Пусто. И хотя внешне она оставалась абсолютно спокойной, по телу время от времени все же пробегала противная дрожь. Спустя несколько минут Гермиона проверила окна еще раз. И снова ничего. Подумав, что по какой-то невероятной случайности Рон мог не получить письма, она решила поинтересоваться, нет ли информации о факте и времени доставки у Люциуса. Ведь спросить его можно было прямо сейчас, по камину. Подойдя к очагу, Гермиона быстро прошептала пароль, активизировала сеть и бросила в него горсть летучего пороха. — Люциус Малфой, — произнесла она, наклонившись. Пароль давал возможность доступа к камину на вилле лишь ей и Терезиасу Смиту, любой другой человек мог в лучшем случае попасть лишь в Малфой-мэнор. И то, если у него было на это разрешение хозяина. Перед глазами Гермионы тут же материализовалась гостиная тосканской резиденции Малфоев, и она опустила голову еще ниже, прямо в зеленое пламя. — Люциус. Люциус, ты здесь? Комната оказалась пустой, но уже через минуту послышались приближающиеся шаги, и он появился в гостиной. — Что-то случи… — Нет-нет, все в порядке. Скажи, ты получил уведомления о доставке наших писем? Поначалу слегка опешивший от резкости ее тона Люциус кивнул и, сунув руку в карман, достал оттуда два обрывка пергамента. — Конечно. Господин Незервуд получил мое послание в тринадцать часов тринадцать минут, надеюсь, эти цифры не означают для него ничего дурного. Твое письмо было доставлено чуть позже, в четырнадцать ноль шесть, — Люциус посмотрел на клочок пергамента и добавил: — Мистер Уизли также расписался в получении. Гермионе ничего не оставалось, как кивнуть. — Хорошо. Спасибо, — она не могла ни о чем думать и не желала о чем-либо говорить. — Я… со мной все… в порядке. На лице Люциуса появилось выражение озабоченности, но этого Гермиона уже не увидела. Так же, как не увидела его приоткрывшийся, чтоб что-то спросить, рот. Отстранившись от камина, она разорвала соединение, затем отключила камин от сети, словно сомнамбула прошла четыре шага и опустилась на диван, на котором неподвижно и просидела следующие полчаса. Как будто одеревеневшая. _______________________________________________________________________ Прошло время, прежде чем она снова смогла начать думать и еще раз обвела взглядом комнату. Та по-прежнему казалась тесной и мрачной, как тюремная камера, и даже небольшие детальки интерьера, которыми Гермиона пыталась оживить пространство и придать ему хоть капельку уюта, выглядели сейчас чужеродными и совершенно ненужными здесь. Казалось, в квартире раздражает все — даже воздух (затхлый и нежилой) только усиливал ощущение дискомфорта. Люциус был прав: она совершенно не скучала по Рону. Нет, конечно, она очень хорошо относилась к нему, чувствовала себя в безопасности, считала его близким, пожалуй, даже самым близким, человеком, но… Постепенно и незаметно для себя превратилась в одну из тех женщин, которые цепляются за отношения не потому, что любят, а потому что боятся остаться в одиночестве. Одной из тех, кто считает, что мужчина должен просто быть, а какой — да без разницы! А потом получилось так, что вся их жизнь начала вращаться вокруг Рона и его интересов, его желаний. Отношения сами собой почему-то строились именно так, как было удобно ему. Если Рону что-то было неважно, то оно автоматически должно было стать неважным и для Гермионы. Так сложилось почти сразу, и точно так продолжалось до сих пор. Она понимала, что корни происходящего нужно искать в детстве Рона. Ведь Молли Уизли и впрямь можно было назвать великолепной матерью: трудно найти кого-то более преданного своим детям. И тем не менее именно ее воспитание привело к тому, что самое главное, чего ожидал Рон от женщины, находящейся рядом, это — понимание, забота и обустройство идеального (с его точки зрения) быта. Гермиона уже не в первый раз подумала о том, насколько разнится их воспитание. Будучи единственным ребенком успешных стоматологов, с самого детства она привыкла к постоянной занятости родителей. Да и не обижалась на это: ведь рядом всегда находились хорошие и заботливые няни, а родители использовали каждую свободную минуту, чтобы провести время с дочкой. Гермиона никогда не чувствовала себя обделенной ни любовью, ни родительским вниманием. Более того, еще и считала, что именно занятость матери и отца воспитала ее по-настоящему самостоятельным и независимым человеком. И она решала свои проблемы сама, не надеясь на то, что те вдруг самоликвидируются или будут решены кем-то другим. Гермиона раздраженно подумала, что проходят годы, а Рон не меняется совершенно. И сегодняшняя его реакция на полученное письмо — лишь отражение того, насколько наплевательски он относится к ее просьбам и ее проблемам. «А ведь он и в самом деле так ничего и не поймет, даже если я начну орать, высказывать свои обиды и предъявлять какие-то претензии. Как же я устала быть в отношениях с мужчиной заботливой мамочкой, по первому же зову спешащей своему мальчику на помощь и прощающей ему все, что можно и что нельзя, — она понимала, что есть категория женщин, которых эта роль устраивает, более того, которые стремятся к ней сами. — Боюсь только, что я к этой категории не принадлежу…» Погруженная в непростые раздумья, она не сразу услышала стук в окно, а когда подняла голову, на минуту вдруг подумала, что ошиблась, и Рон все-таки прилетел. Но нет… это была всего лишь сова. Зубы Гермионы непроизвольно сжались от злости. «Твою ж мать! Если это письмо с извинениями не написано столь красочно, чтоб уподобиться слогу Шекспира, то я не знаю, что сделаю с Роном, когда мы в конце концов встретимся!» Угостив сову печеньем, она сняла послание с лапки. Вероятность того, что присланное письмо принесет ей еще что-то, кроме очередной порции возмущения, казалась ничтожно малой. Что и говорить… Она знала Рональда много лет, знала, чего от него ожидать, и знала, что этот человек обладает ничтожным количеством такта, а порой еще меньшим количеством здравого смысла. И это, к сожалению, было тем, научить чему не представлялось никакой возможности. Поэтому, еще только разворачивая лист бумаги, Гермиона уже ясно понимала, что прочитанное понравится ей вряд ли: руки нервно подрагивали. И Рон действительно не удивил! «Гермиона, я вообще не понимаю, что происходит с тобой в последнее время, тем более что никаких объяснений ты предоставить не соизволила, прислав мне за десять дней всего лишь одну записку. И теперь ждешь, что я брошу все и притащусь по первому твоему требованию? Дорогая, в отличие от тебя, я не в отпуске. И не могу просто так покинуть центр. Особенно, если учесть, что сегодня мы отрабатываем технику полетов для воздушных сражений, и пропускать подобные занятия я считаю глупым. Извини, но уж точно не пропущу их только потому, что ты решила наконец поговорить со мной в самое неподходящее время. Постараюсь получить увольнительную в это воскресенье, тогда и увидимся». Пытаясь сохранить спокойствие, Гермиона сложила письмо. Ничего нового из него она, конечно же, не узнала, но осознание, что близкий человек в очередной раз оправдал твои худшие ожидания, почему-то причиняло боль. «А что, если б случилось нечто очень серьезное? Что, если б я уже была его женой, если была беременна и мне срочно понадобилось его присутствие? Он и тогда бы предложил мне подождать окончания тренировочных полетов? Значит, занятия, которые проходят у него неделю за неделей, важней, чем отношения со мной? Чем те проблемы, которые (как сам он понимает) появились у нас с ним?» Выяснив когда-то давно у Гарри особенности аврорской тренировочной программы, Гермиона знала, что ни единый ее пункт не занимал одного или даже двух занятий. В основе подготовки авроров лежала постоянная практика: повторяющаяся снова и снова, порой изнурительная, но при этом доводящая до автоматизма те действия, от которых в будущем зависела жизнь работника аврората, а зачастую и не только его. Это означало, что Рон вполне мог бы сбежать из лагеря и пропустить сегодняшнюю тренировку, при желании нагнав программу в следующие дни. Еще она знала, что преподаватели относятся к курсантам с завидным снисхождением, понимая, что у многих из тех уже имеются семьи или какие-то другие серьезные обязательства. Работа авроров всегда была связана с риском, и, конечно, руководство академии понимало, насколько важна в этом случае нематериальная мотивация и определенная гибкость. «Неужели же я просила у него слишком многого? Неужели он не смог или не захотел понять, что у нас и вправду возникли определенные сложности, раз попросила его о неурочной встрече? Ведь не так часто я прошу о чем-то подобном…» От болезненных размышлений начала жутко раскалываться голова, но обидней всего показалось другое: о том, что их встреча не состоится, Рон проинформировал ее спустя почти сорок минут обозначенного срока. Получается, он специально хотел заставить томиться в неизвестности, ожидая здесь его самого или хоть какой-то весточки от него. «Если хотел тем самым оскорбить меня, то могу сказать, что это получилось. Браво, Рональд! Ты завуалировано, но достаточно ясно дал мне понять, что происходящее со мной для тебя куда как менее важно, чем отработка техники полетов». Нервно скомкав письмо, она трасфигурировала его в пучок кошачьей мяты, охотясь за которым Живоглот тут же стрелой вылетел из-под дивана и, довольно урча, набросился на клок высушенных зеленых листьев. Гермиона невесело, хотя и слегка удовлетворенно усмехнулась: расстроившему ее письмецу все-таки нашлось весьма достойное применение. Поначалу она даже хотела написать ответ, но затем остыла, решив, что поступит по-другому. «Я заставлю его в воскресенье сидеть и ждать меня здесь — так же, как сегодня он заставил ждать меня. А потом… минут через сорок… пришлю ему сову. С письмом, в котором сообщу, что больше не хочу ни видеться, ни разговаривать с ним. Никогда!» В голову вдруг пришла мысль, что Люциус гордился бы таким коварным решением, и Гермиона негромко засмеялась, правда, почти сразу же осекшись. Люциус... Грудь поднялась от тяжелого вздоха. Рассуждая здраво, у нее не было никакой гарантии, что в качестве партнера Люциус Малфой является лучшим выбором. И выбором более правильным. Безусловно, этот мужчина незауряден, умен, бесконечно интересен, и ей никогда не придется скрывать собственную сущность, общаясь с ним. Но вот незадача… Пуская Люциуса в свою жизнь, она должна будет впустить и целый ворох огромных проблем, существующих в его жизни. Проблем серьезных, горьких, опасных… «Да… но я никогда и ни с кем не чувствовала себя так, как чувствую с ним. Этот человек словно… опьяняет меня, и я наслаждаюсь этим опьянением, даже зная, что оно смертельно опасно. Да что такое, в самом деле? Разве каждая женщина не мечтает хотя бы раз в жизни окунуться в такой вот сумасшедший роман, о котором потом, на старости лет, можно будет рассказывать внукам? Прожить этот роман вместе с мужчиной, заставившим забыть все и вся, заставившим почувствовать себя чуть ли не богиней. Пусть даже короткий роман. Но зато… умопомрачительный… Тогда чего же еще я жду? Долой сомнения! Хватит мучить и себя, и Люциуса. Наше время наконец пришло!» Почувствовав решимость и словно взбодрившись от своего внутреннего монолога, она почти взлетела с дивана и наклонилась, чтобы поднять на руки Живоглота. Не зная, когда вернется в эту квартиру, одно она знала точно: ее коту безумно понравиться Тоскана. Еще бы! Там у него будет забавный товарищ по играм, широченный теплый подоконник и целых два человека, которым можно будет досаждать, вместо одного. — Боже… Уж кого-кого, а тебя там ждет самый настоящий кошачий рай. Попутно она схватила несколько нужных вещичек и направилась к камину, бросая блокирующее его после ухода заклинание. Уже ступив ногой в очаг, Гермиона подумала о том, что с Живоглотом (до сих пор находящимся под воздействием кошачьей мяты) могут случиться неприятности, но эта мысль лишь заставила ее улыбнуться. Устроившись удобней, она набрала пригоршню летучего пороха, прижала кота чуть крепче и громко выкрикнула имя Люциуса Малфоя. ______________________________________________________________________ И, конечно же, потеряла равновесие, выбираясь из тосканского камина. Ей просто крупно повезло, что Люциус сидел в кресле прямо возле очага, будто ожидая ее. Покрытая слоем сероватого пепла она что-то невнятно пискнула и свалилась ему на колени. Малфою тоже повезло: благодаря хорошим рефлексам он мгновенно отбросил книгу, которую читал, и вовремя развел руки, почти поймав Гермиону и здорово смягчив падение. Зажатый между ними Живоглот в других обстоятельствах, наверное, вцепился бы когтями в ближайший живот, но, к счастью, маленький кошачий умишко оказался полностью дезориентирован путешествием по каминной сети и неожиданным падением. Кот так и сидел между ними, только таращил глаза да нервно подергивал хвостом. — Привет, — Люциус наконец попытался улыбнуться. — Ой, прости, прости… Я сильно ударила тебя, используя в качестве площадки для приземления? — Нет. Неловко поморщившись, Гермиона шевельнулась — сидеть боком на коленях у Люциуса было как-то неудобно. Она попыталась встать, но тут же поняла, что он удерживает ее. — С тобой все в порядке? Ты… отключилась от камина так внезапно, что показалась мне расстроенной чем-то… Именно этот момент оказался выбран Живоглотом для очень важного действа — наконец-то освободиться от двух больших человеческих тел, крепко сжимающих его с двух сторон. Котяра с усилием протиснулся (можно сказать, просочился) из щели между Люциусом и Гермионой, сразу же прыгнув на пол. Приземлился он не сказать чтоб изящно, а уж когда начал двигаться в сторону подоконника, то график его перемещения скорей напоминал волнистую линию синусоиды, нежели прямую. Глядя на это представление, Малфой вопросительно приподнял бровь. — Э-э-эм… Знакомься, это мой питомец — Живоглот. Не обращай внимания, он только что перенес путешествие по каминной сети, перед этим слопав хороший пучок кошачьей мяты. Обычно он… м-м-м… более адекватный. Люциус молча кивнул. А как насчет моего вопроса? Со мной все в порядке. Он снова приподнял бровь, правда, теперь уже с некоторой иронией. Уверена? Я, конечно же, понимаю: тебе необходимо время, чтобы побыть одной и разобраться… со многим. Ты и так бесконечно добра ко мне… и я благодарен за то, что… Божечки! Какая учтивость. Право, я сейчас расплачусь. И добавила вслух: — Не переживай, я и в самом деле в полном порядке. Просто… — пытаясь избежать его внимательного взгляда, она опустила глаза и уставилась на обложку томика, который он читал перед их появлением. — Эй, это же моя книга! Ты когда-нибудь перестанешь копаться в моих вещах? — Но ты тоже пока не вернула обратно мою рукопись. Заняться мне было нечем, так что… Понимая, что Люциус прав, она подняла на него взгляд. — Отдам. Если обещаешь больше не пытаться уничтожить ее. — Дорогая, обещаниям… — Знаю! Обещаниям верят лишь дураки, — раздраженно оборвала его Гермиона. — От кого ты слышал эту фразу? От своего отца? Ее ожидания оправдались, Люциус оказался потрясен этим неожиданным вопросом. Улыбка с его лица исчезла. Да. Он нередко повторял ее, когда я был мальчишкой. Потому что для него ничего не имело никакого значения, если не было гарантировано чистокровностью, деньгами, статусом. Малфой сглотнул, явно ощущая неловкость. Думаю, я… похож на него больше, чем… ожидал. Сердце Гермионы сжалось. Ужасно хотелось разубедить его, напомнив все то, чем он отличался от своего отца. Особенно теперь! Ведь главное доказательство их различия ни много ни мало сидело сейчас прямо у него на коленях. — Неправда, — лишь смогла тихо сказать. — Ты совершенно другой. — Ты же не знала моего отца, — не согласился Люциус. — Раньше я был точь-в-точь как он. Даже хуже. — Ключевое слово «раньше». Запомни это! — мысленно посылая ему напоминание об их разговоре у нее в спальне, отозвалась Гермиона. Глубоко вздохнув, он уткнулся лицом в ее грудь. Оба молчали. И молчание это, казалось, длилось вечность. Но потом до нее долетел боязливый вопрос, заданный мысленно. Ты решила… остаться со мной? Рука ее инстинктивно взметнулась вверх, и Гермиона ласково провела ладонью по копне шелковистых светлых волос. Что говорить, ее сегодняшнее исчезновение и впрямь должно было озадачить его. И вероятно, бОльшую часть этого времени он провел, мучаясь догадками, вернется ли она вообще. Конечно, вслух Люциус не сказал об этом ни слова, но Гермиона чувствовала его страх, его опасения, его смирение перед неизбежным и готовность принять любое решение, озвученное ею. Мысли в его взбудораженном сознании отчаянно метались, и она не могла не уловить этого. Запутавшись пальцами в белоснежной гриве, она мягко потянула его голову так, чтобы увидеть глаза. Чтобы затем наклониться и прильнуть к его губам поцелуем. На который, как она и надеялась, Люциус с готовностью ответил, отгоняя прочь все ее сомнения. Где-то в глубине сознания слабенький голосок здравомыслия еще продолжал что-то невнятно верещать о том, что этот человек опасен, что он может сломать ее. Уничтожить. А если и нет, то (даже каким-то чудом раскаявшись в прошлых грехах и превратившись в святого) не за горами тот день, когда он все равно оставит ее, потому что… умрет, и она уже никогда не сможет полю… Приказав голоску заткнуться, Гермиона оторвалась ото рта Люциуса, по-прежнему не отстраняясь от его лица. Они так и оставались — близко-близко, дыша одним воздухом и опьяненные этим так, как могут быть опьянены только любовники, совсем недавно осознавшие свою любовь. — Да… — прошептала наконец она. — Я остаюсь… И, пожалуй, навсегда… _______________________________________________________________________ Уже больше часа они лежали в постели, целуясь и поглаживая друг друга. Если бы раньше Гермионе кто-нибудь сказал, что она способна провести столько времени, занимаясь совершенно невинными ласками (которые, нужно заметить, доводили ее практически до обморока), то она рассмеялась бы этому человеку прямо в лицо. Но то было раньше… Ощущение реальности помог им вернуть, как ни странно, пустой желудок Малфоя, в животе которого что-то громко заурчало, заставив отстраниться. — Я… кажется, ужасно хочу есть, — изумленно выдавил из себя он, не веря в происходящее. Гермиона довольно улыбнулась. — Это же прекрасно. Хочешь, попросим Джо-Джо приготовить нам что-нибудь? — Нет. Лучше давай прогуляемся в город, — он коснулся губ Гермионы нежным и целомудренным поцелуем, а затем рывком поднялся с кровати. О том, что Люциус ужасно возбужден, свидетельствовали набухшие в области паха брюки, и, увидев эту вздыбленную палатку, Гермиона не смогла удержать роскошную чувственную дрожь, обдавшую тело волной. Что греха таить… ее состояние было отнюдь не лучше — буквально истекая желанием, она ясно чувствовала, что нижнее белье промокло уже почти насквозь. Не отводя глаз от его паха, Гермиона многозначительно приподняла бровь и перевела взгляд на лицо Люциуса. В ответ тот так же многозначительно приподнял свою. А потом резко толкнул Гермиону, опрокидывая на кровать, чтобы тут же нависнуть над ней, словно скала, скользнуть ладонью меж ног и проникнуть в трусики. — О, Боже… — рвано выдохнула она, толкаясь навстречу его пальцам, уже кружившим по клитору. Казалось, под кожей словно взрываются крошечные петарды, порождающие в ней еще большее возбуждение. — Я уже несколько недель мечтаю о том, как бы коснуться тебя… — хрипло прошептал Люциус ей на ухо. — Вкусить тебя… увидеть, как ты кончаешь… Задыхаясь от сумасшедшего вожделения, краем сознания Гермиона все же смогла понять, какими они оказались глупцами, занявшись этими долгими и чувственными ласками без надежды на разрядку. Ведь Терезиаса Смита они так и не нашли, так и не поговорили о том, что может считаться для них по-настоящему безопасным вариантом секса. «Дура! Как ты могла надеяться, что сумеешь не потерять голову, оказавшись с ним… так близко?» Люциус! А это точно безопасно? Губы Малфоя растянула улыбка Чеширского кота. — Сама подумай… если я могу целовать твой рот, что мешает мне целовать тебя… везде… — его пальцы вдруг опустились еще ниже и, раздвинув влажные складочки, дразняще коснулись сначала клитора, а потом и входа во влагалище. Почти не соображая, что делает, Гермиона изо всех сил стиснула его плечи и жалобно всхлипнула. Во взгляде Люциуса мелькнула лукавая смешинка, и, наклонившись к самой раковинке маленького ушка, он тихо спросил, нарочно подбавив в голос сексуальности: — Это означает «да»? — и всосал мочку, возвращаясь пальцами к клитору. — Д-да… — обессилено выдохнула Гермиона. Да-да-да-да! Конечно же да! Без единого слова он начал раздевать ее. Уже во второй раз за день скользнул пальцами по лямкам платья, опуская вниз, и сразу же жадно прильнул к соску. Посасывая и слегка задевая маленькую ягодку языком, Люциус продолжал нежно кружить по клитору, время от времени опускаясь к влагалищу. Дыхание Гермионы становилось все тяжелей и тяжелей, и вот, словно почувствовав ее изнеможение, он стянул платье окончательно, следующим движением отбрасывая прочь и нижнее белье. Лежа перед ним совершенно голой и глядя, как светловолосая голова дорожкой поцелуев спускается по ее телу все ниже и ниже, Гермиона вдруг вспомнила сон, увиденный Малфоем несколько недель назад. Это было почти сразу после того, как он поймал ее в ловушку Непреложного Обета. Тогда Люциус видел во сне как раз то, что… собирался сделать сейчас. И она, оказавшись в его сновидениях, и сама видела это так же отчетливо, как в эту минуту. Даже чувствовала его прикосновения! А потом… проснувшись, бесстыдно мастурбировала, проваливаясь в прекрасный исступленный оргазм, и представляла, что это пальцы Люциуса Малфоя, язык Люциуса Малфоя дотрагиваются до нее. Люциус же времени не терял: продолжая покрывать ее тело короткими обжигающими поцелуями, он скользнул языком в пупок, заставив Гермиону слегка выгнуться, а затем спустился еще ниже и коснулся губами границы волос на лобке, одновременно раздвигая ее бедра ладонями и устраиваясь между ними. Неожиданно он стремительно наклонился, уткнулся носом чуть ли не во влагалище и глубоко втянул в себя воздух. Гермиона ахнула: никогда, ни один мужчина не делал с нею чего-то подобного. Но это был не просто «какой-то мужчина», а Люциус… И она прекрасно понимала, что значит для него ощущение физической близости с женщиной, которое он открывал для себя заново. По сорвавшемуся с губ стону, Гермиона поняла, что ему ужасно приятна эта близость, но на дальнейшие размышления времени не оказалось: раздвинув мягкие складочки, Люциус прижался губами к набухшему клитору и втянул его в рот. Вздрогнув, словно от ожога, в следующее мгновение она почувствовала, как к губам присоединился язык, и громко застонала, не сумев сдержаться. «О-о-о… Его язык… Боже, этот мужчина и впрямь прекрасно осведомлен, как и что нужно делать с женщиной...» Гермионе казалось, что каждое прикосновение этого языка (горячего, ласкового, умелого) возносит к небесам. Извиваясь на кровати, она невольно выгибалась, толкаясь ему навстречу все сильней и сильней. Возбуждение, испытанное прежде, не шло ни в какое сравнение с тем, что охватывало в эти минуты. По своей силе оно было поистине невероятным. Никогда еще Гермионе Грейнджер не доводилось с головой окунаться в подобное чувственное блаженство. А когда уже была близка к оргазму, он вдруг неожиданно отстранился, заставив застонать от разочарования: ужасно хотелось разрядки, хотелось наконец испытать апогей того невероятного сумасшедшего вожделения, порожденного Люциусом. Словно зная это, Малфой снова наклонился, только теперь уже не к клитору — теперь он припал губами к нежной коже на внутренней стороне разведенных бедер. Дразня языком, нежно покусывая, прокладывая дорожку губами, он кружил и кружил вокруг сосредоточия ее желаний, так и не приближаясь к нему. И его теплое дыхание опаляло влажные следы поцелуев, заставляя Гермиону снова изогнуться так, что казалось, позвоночник вот-вот хрустнет, рассыпаясь на части. Все ощущения мира каким-то невероятным образом сконцентрировались в эти мгновения на том, что делал с ней Люциус. «Я… не знала… правда! Я даже не предполагала, что можно так ласкать…» А потом, словно пожалев ее, он скользнул языком во влагалище и снова довольно застонал, пробуя ее, вкушая, упорно подводя к долгожданному вознесению на так и непокоренную до сих пор вершину. «Мерлин! Похоже, он готов съесть меня… И, черт возьми, я, кажется, согласна!» Гермионе было сейчас настолько хорошо, что она будто плыла в блаженной невесомости, когда вдруг ощутила, как язык его замедлился, а нос перестал задевать клитор. — Люциус! — слетел с губ возмущенный хрип. Слегка отстранившись, Малфой поднял голову. На лице его, перемазанном влагой ее собственного возбуждения, блуждала ласковая, но слегка насмешливая улыбка. — Извини, — вкрадчиво начал он, делая вид, что не совсем понимает. — Кажется, тебе уже и впрямь пора испытать оргазм… Ах ты… негодяй! Поначалу желавшая отвесить ему хороший подзатыльник, в итоге она довольствовалась тем, что схватила крупную прядь светлых волос в кулак и хорошенько рванула ее. Невольно потянувшийся следом Люциус довольно рассмеялся и сверкнул на нее глазами. Намек понят. Но я все равно оставляю за собой право дразнить тебя… Отослав ей это мысленное заверение, он снова склонился к бутону клитора и с силой всосал его. В глазах Гермионы на секунду потемнело, а затем взорвался ярчайший фейерверк. — О, черт! — с ее губ слетел невольный крик: обрушившийся оргазм был подобен удару молнии. Он почти причинял боль! Заставлял тело биться крупной дрожью, беспорядочно сжимая пальцами простыни и жадно хватая воздух, казавшийся Гермионе раскаленной лавой. Этот оргазм не просто ослеплял и оглушал, он сводил с ума! И лишь имя билось в разгоряченном сознании. Только одно имя, которое она, уже не сдерживаясь, повторяла снова и снова, словно мантру. — Люциус! О, да! Люциус! Еще… Еще! Да… Говори. Зови меня! Хочу… чтобы ты кричала МОЕ ИМЯ… Голос, проникающий в сознание Гермионы, больше напоминал низкий и хриплый рык. Окончательно провалившись в состояние невероятного блаженства, теперь она медленно парила, желая продлить наслаждение еще и еще. Каждая частичка тела, каждая его клеточка готова была вопить от восторга и удовольствия, подаренного этим мужчиной. Будто сквозь туман, Гермиона наконец расслышала финальную ноту. Расслышала, как, нависнув над ней, Люциус мягко шепчет что-то невообразимо нежное, поглаживая при этом по волосам. Усталая, опустошенная, но бесконечно довольная, она лежала еще несколько минут с опущенными веками и не могла пошевелить даже кончиком пальца. А когда вдруг внезапно открыла глаза и уставилась на Люциуса, увидела, как он жадно пожирает ее взглядом: обнаженную, с развратно раскинутыми до сих пор ногами, потерявшуюся в дымке сумасшедшего оргазма и еще не пришедшую после него в себя. И глаза его светятся от самого настоящего (искреннего и неприкрытого ничем) восхищения. «Я тоже! Тоже хочу увидеть его… таким…» Резво приподнявшись на локте, Гермиона набросилась на него с поцелуями. Так, что Люциус, удивленный столь внезапным натиском, даже слегка расширил глаза. Он еще не успел промолвить ни слова, как она уже впилась в теплые, пахнущие мускусом губы, побуждая его раскрыться ей навстречу. Блаженствуя, Люциус откинулся на спину, закрыл глаза и перекатил ее на себя, укладывая сверху. На какой-то миг у Гермионы мелькнула мысль, что сейчас на его брюках обязательно появится небольшое влажное пятно, но она отогнала от себя это (ничего, по сути, не значащее) опасение и начала расстегивать рубашку Малфоя, продолжая целовать его лицо и шею. Черт! Пуговицы точно можно назвать изобретением самого дьявола! Люциус довольно усмехнулся и принялся помогать ей. Прошло лишь пару секунд, и раздражающая преграда из ткани оказалась, наконец, брошенной куда-то на пол — он лежал перед ней, обнаженный по пояс, и тело его казалось Гермионе выточенным из куска мрамора. Ужасно хотелось накинуться на этот великолепнейший образец мужской анатомии и измучить его ласками: так же, как он только что дразнил и мучил ее! Но… и ужасно хотелось сделать еще кое-что… Не двигайся! Я хочу провести… небольшой эксперимент… И она тихонько двинулась губами вдоль его шеи. Снова (как и тогда, когда они поцеловались впервые) чувствуя, как трогательно трепещет бьющаяся жилка пульса, и снова наслаждаясь этими ощущениями, снова теряя от них голову. По ее мнению, мало что могло сравниться в некоей потаенной чувственности и какой-то необъяснимой завораживающей эротичности с поцелуем в шею: ведь та была столь уязвимым местечком, доступ к которому становился возможным лишь тогда, когда между людьми уже существует определенная близость. Но нет! Не шея Люциуса была сейчас ее конечной целью. Гермионе ужасно хотелось посмотреть, как он отреагирует, когда она коснется его уха — коснется точно так же, как несколько недель назад он дотронулся до нее. «Как знать… Не связана ли та неожиданная и бесцеремонная атака мистера Малфоя на мою ушную раковину с его собственными желаниями?» — и не сдержала мысленной улыбки. О да… Да! Реакция Люциуса на легкое прикосновение ее языка оказалась поистине невероятной. Губы его приоткрылись, ресницы затрепетали, почти опускаясь на веки, а все тело дернулось, невольно вытягиваясь в струну. Он беспрестанно проводил ладонями по ее спине вверх-вниз, иногда слегка впиваясь ногтями в мягкую кожу. Никогда еще Гермиона не сталкивалась с мужским откликом, подобным этому. Острым. Искренним. Тем самым заставляющим и саму ее в буквальном смысле дрожать от такого же откровенного восхищения. Никогда еще не хотелось целовать мужское тело — все, целиком, каждый его дюйм. «Боже… Как же я хочу коснуться губами, хочу лизнуть каждый кусочек этой бледной гладкой кожи… от макушки до кончиков пальцев на его длиннющих ногах. И хочу делать это вечно!» Милая, не думаю, что смогу вынести нечто подобное… особенно сейчас. Это Люциус, услышав ее мысль, откликнулся тоже молча. И Гермиона виновато улыбнулась в ответ: конечно, она понимала, что все ее экспериментальные поддразнивания обернутся для него одной лишь пыткой. Какой мужчина способен находиться в состоянии непрерывного сексуального возбуждения вот уже больше полутора часов? «Вот поэтому я хочу, чтоб он кончил! Сейчас же! Немедленно!» Нервно подрагивающими пальцами она потянулась к застежке на брюках и оказалась тут же остановлена самим Люциусом. — Гермиона, не надо… — Почему? Ты не прокаженный, — упрямо возразила она, настаивая на своем. — Я могу до тебя дотрагиваться. И я хочу до тебя дотрагиваться! Черты его лица исказило страдание. — И я тоже… тоже безумно хочу твоих прикосновений… Но пойми! Пока я не переговорю со Смитом... — он потянулся и согнутыми костяшками пальцев ласково провел по ее щеке. — Мысль о том, что ты можешь… случайно заразиться: она убивает меня… — Я не заражусь, не бойся… — в ответ Гермиона задержала его руку у своей щеки и коснулась ладони губами. Страх перед его смертельным заболеванием снова дал о себе знать, отдаваясь в груди тупой ноющей болью. Люциус криво усмехнулся. — Обещаю, что после разговора со Смитом, ты получишь мое тело в безраздельное пользование. И сможешь делать с ним все, что захочешь. По щекам потекли слезы, но Гермиона даже не вытирала их. — Люциус, я… Просто я хочу подарить тебе те же ощущения, что подарил мне ты. Хочу, чтобы ты тоже почувствовал все то, что заставил почувствовать меня... Запутавшись пальцами в копне кудрявых волос, Люциус притянул ее к себе и коснулся губами рта — сначала тихонько, еле дотрагиваясь, но потом сильней и сильней. Углубляя поцелуй с каждым мгновением. Искусно подводя Гермиону к тому, чтобы напрочь выбросить из головы все мысли. А когда наконец отпрянул, то обхватил ее лицо ладонями и, поглаживая подушечкой большого пальца нижнюю губу, заставил посмотреть себе в глаза. — Ты даже не догадываешься, как много подарила мне… Уже. _______________________________________________________________________ Безусловно, слова его согревали душу, и все же Гермионе было их недостаточно. Слишком уж долго Люциус отказывал себе в простых и естественных человеческих радостях. А она так хотела, чтобы он вернулся к жизни. По-настоящему вернулся. И, может быть, даже забыл о своей дурацкой болезни! Глядя, как, пытаясь отвлечься от мучительного вожделения, он снова и снова меряет шагами спальню, Гермиона упорно лежала на кровати. По-прежнему обнаженная, да еще и сменяющая одну соблазнительную позу другой. Что уж тут говорить, упорства мисс Грейнджер всегда было не занимать. Особенно сейчас, когда она задалась конкретной целью. Делая вид, что не смотрит на нее, но краем глаза постоянно следя за уловками Гермионы, Малфой в конце концов остановился, оперся о спинку стула и повернул голову в ее сторону. По лицу его блуждала удрученная, даже слегка страдальческая улыбка. — Черт… Моя привычная стратегия, кажется, больше не работает. — И что же за стратегия? — вопрос прозвучал так, будто его промурлыкала кошка. — Чтобы успокоиться и отвлечься от эрекции, вспоминать самое страшное и ужасное, что только можно. — Не надо… Не делай этого, пожалуйста, — Гермиона приподнялась на локте и с тревогой посмотрела на него. Немного поколебавшись, она набрала воздуха и отчаянно выдохнула: — Если тебя так сильно беспокоит моя безопасность, то… почему бы тебе самому… не потрогать себя? От неожиданности удивленный Люциус захлопал ресницами. — А ты не думаешь, что… это будет несколько эгоистично с моей стороны? Ответом ему послужил женский смех. — Боже мой! Люциус, ты только недавно лежал, зарывшись лицом в мои гениталии, и теперь смеешь рассуждать об эгоизме? С чего бы это? Я свое уже получила. Губы Малфоя дернулись в довольной ухмылке, но сомнения все же обуревали его. — Ну, сейчас-то ничего не произойдет… для тебя… — С чего это ты решил? Произойдет! И немало. Думаешь, мне не хочется посмотреть, как желанный мужчина ласкает себя, мечтая в эти минуты обо мне? — перевернувшись на бок, Гермиона поднялась с кровати и неспешно приблизилась к Люциусу. По его вспыхнувшим глазам, устремленным на точеную голенькую фигурку, уже было понятно, что успех близок. Он позволил ей завладеть одной полой расстегнутой рубашки и потянуть себя обратно в постель. Но на этом Гермиона не остановилась, попутно расстегнув еще и пуговицу брюк и осторожно приспустив молнию. Сразу же почувствовав нешуточное облегчение, Люциус не сдержался и негромко застонал: он не лукавил, когда признавался, что прежние методы перестали действовать. — Ну вот… — довольно улыбнулась Гермиона, тихонько касаясь освобожденного от брюк набухшего паха, прикрытого лишь тонкой тканью «боксеров». — Думай лучше обо мне… Так будет правильней. В ответ на прикосновение Малфой еле слышно охнул и снова с сомнением спросил: — Считаешь, стоит затевать все это? Она кивнула. — Уверена. Они уже улеглись, и Гермиона, устроившись сбоку, снова поцеловала его в ухо. — Считай, что даешь… наглядный урок. Потому что потом (когда ты наконец предоставишь мне свое тело в безраздельное пользование) я смогу делать все, что тебе нравится, потому что уже буду знать это… — М-м… гм, — невнятно пробормотал Люциус, спуская брюки с ног и отбрасывая их в сторону. — Тебе не говорили, что ты умеешь быть очень… убедительной? Продолжай. — И может быть, потом, позже, я тоже дам тебе аналогичный урок и позволю наблюдать за мной, — томно выдохнула Гермиона, не отрывая глаз от того, как рука его скользит по брюшным мышцам и опускается за пояс «боксеров». — Намекаешь, что и твое тело будет предоставлено в безраздельное пользование? Но только мне… — лукаво ухмыльнулся Малфой, поглаживая напряженный член вверх и вниз по всей длине. Какие намеки? Она почти не могла думать, мысли путались, опережая одна другую, тогда как взгляд жадно и неотрывно следил за его рукой, спустившейся теперь чуть ниже и поглаживающей мошонку. Заставив себя отвлечься от этого завораживающего зрелища, она пробормотала: — Будет… Если обещаешь больше не дразнить меня, как в прошлый раз… — Что-то не слышал, чтоб ты жаловалась. — О, это потому, что я бедрами зажала тебе уши. С губ Люциуса сорвался глубоко удовлетворенный смешок. Сейчас, будто раскрепостившись, будто избавившись от всего, что угнетало и мучило долгие годы, он выглядел так, словно возрождался к жизни заново. Прямо у нее на глазах. И, любуясь им, Гермиона отчаянно боялась спугнуть это его состояние, этот настрой. «Мерлин! Пожалуйста-пожалуйста, пусть он навсегда останется таким…» — не отдавая себе отчета, думала она, чувствуя, как глубоко внутри медленно, но упорно расцветает что-то невероятно трогательное и нежное по отношению к этому мужчине. Мысли снова спутались, потому что Люциус начал раздеваться и уже через пару минут оказался лежащим рядом во всем великолепии своей обнаженной красоты. Дыхание у Гермионы тут же перехватило: конечно, она уже видела его тело раньше, но… не так. Не таким — раздевшимся специально для нее, приготовившимся дарить и получать удовольствие, желающим перейти еще одну черту близости и… шагнуть к чему-то… захватывающему и неуловимо прекрасному. Улегшись, Люциус прижал ее к своему боку, и Гермиона тут же почувствовала, насколько нравится ему лежать с ней вот так: телом к телу, кожей к коже. Даже смогла ощутить, как Люциусу ужасно хочется сейчас повернуться и подмять ее под себя. Полностью. Так, чтобы вся она оказалась под ним. Но, понимая, что время для этого еще не подошло, он вздохнул и покорно потянулся к напряженному, измученному полуторачасовой эрекцией члену. Дыхание сразу же перехватило. Гермиона смотрела на мужскую плоть, обхваченную рукой хозяина, и не могла сдержать тихого, даже несколько робеющего восхищения. Сказать, что голый и возбужденный Люциус Малфой был красив в своей первозданной наготе, означало бы не сказать практически ничего. Казалось, этот мужчина невероятно, практически невообразимо хорош… И то, что он делал сейчас, пытаясь достигнуть долгожданной разрядки, стало для нее самым завораживающим, самым сексуальным зрелищем из всего виденного до сих пор. «Черт… Я не думала, что это… так возбудит меня…» Пытаясь отвлечься от снова нарастающего в собственном теле жара, Гермиона старалась заострить внимание на каких-то мелочах, которые помогли бы в дальнейшем ей самой, но получалось из рук вон плохо. Глядя, как Люциус неспешно ласкает себя (прикрыв глаза и дыша с каждым вздохом все тяжелее и тяжелее), краем сознания она понимала, что мысли спутались окончательно. И все, на что она способна сейчас — упиваться тем, что видела. Тем, что пьянило сильней самого крепкого алкоголя. Он слегка повернул голову. Поцелуй меня. С радостью Гермиона подчинилась: ей нужно было срочно чем-то заняться! Но, прильнув к его губам, почувствовала, как Малфой спокойно и даже чуточку вяло отвечает ей, больше занятый своей эрекцией, и вспыхнула от возмущенного негодования. «Ах так!» Мысленно усмехнувшись, она мстительно скользнула в его рот языком, тут же принявшись откровенно шалить там. Нежно провела по внутренней стороне губ, по деснам, коснувшись зубов, и проникла глубже, встретившись наконец с кончиком языка Малфоя. Тело снова обожгло огнем. А когда услышала, как Люциус тихо стонет ей в рот, реагируя на неожиданное хулиганство, то ощутила, как совсем чуть-чуть и расплавится, растечется лужицей прямо на постели от сумасшедшего вожделения, что пожирало сейчас их обоих. К счастью, по-прежнему тяжело дыша, Люциус отстранился и что-то невнятно пробормотал. «Заклинание-лубрикант», — догадалась Гермиона, глядя, как легко заскользила его рука по разбухшей плоти. И от желания помочь ему, коснуться его, а еще лучше — наклониться и, наконец, вобрать в рот, вкушая как самое изысканное лакомство, Гермионе так хотелось кричать, что даже пришлось прикусить губу. Ее буквально распирало от досады на собственное бездействие, когда осенившее вдруг наитие показалось спасением. «О да, я не могу физически принять никакого участия в этом… празднике жизни… Но могу… сделать это… по-другому!» Гермиона улыбнулась, понадеявшись, что улыбка эта не выглядит слишком хищной, и тут же расслабилась, приоткрыв сознание и потянувшись им к Люциусу. Эмоциональное слияние произошло мгновенно, заставляя обоих вздрогнуть и резко вздохнуть. Широко распахнув глаза, Малфой поймал взгляд Гермионы и больше уже не отводил их. А она снова мысленно нажала на ту кнопку, что обнаружила еще во время их первого поцелуя, и послала ему то ощущение блаженства, что охватывало ее в эти мгновения. Дернувшись всем телом, Люциус глубоко и прерывисто вздохнул. Да… Мне нравится смотреть на тебя, когда ты такой… Нравится видеть, как дергаешься на кровати в конвульсиях, приближающих экстаз. Рука его начала двигаться с еще большей энергией, а Гермиона сделала еще один шажок, посылая ему эротические видения всего того, что хотела бы пережить с ним. И того (о, в этом она была уверена), чего и сам он хотел бы сделать с ней. Богатое воображение помогало рисовать все новые и новые картинки, подбрасывая их Люциусу одну за другой. Эффект оказался мгновенным и ошеломительным! Малфой выгнулся на кровати и тихо застонал, а жадно наблюдающая за ним Гермиона продолжила рисовать ему свои желания: вот она стоит на коленях, лаская ртом и вбирая его в себя глубже и глубже; вот опускается поцелуями от шеи все ниже, касаясь, как и обещала, каждого дюйма этого великолепнейшего мужского тела — в ответ на это стон Люциуса прозвучал чуть громче, а рука начала двигаться еще быстрее. Гермиона уже видела, как на кончике головки появился жемчужно белый шарик, оргазм уже почти подобрался к Люциусу. Она продолжила, картинками показывая ему каждую позу, каждое место будущих соитий. Начиная с миссионерской позы в этой самой постели, где лежали сейчас; в шезлонгах у фонтана (и тут же ощутила, как сильно Люцуису понравилась эта идея); потом в ванной (прямо под струями бьющей на них сверху воды), где она оказалась прижатой спиной к прохладной каменной стене. И наконец — самый яркий и самый желанный мысленный образ, который отражал, как Люциус берет ее сзади, уложив грудью на тот самый письменный стол… На свой рабочий стол! Гермиона услышала, как дыхание его перехватило. — О, боги… Да… Да! — лицо Малфоя исказилось, и, задрожав всем телом, он излился, что-то бессвязно и умоляюще вскрикнув. Горячее семя брызнуло на живот... и на постель… и на Гермиону, которая, не отрываясь, жадно пожирала его голодными глазами. Вглядываясь в него сейчас, она и правда не могла отвести взгляд, зная, что запомнит этот момент навсегда и запомнит Люциуса таким: естественным, растворившимся в собственном, давно не испытанном блаженстве, корчащимся от этого в сладких судорогах, изредка открывая рот в беззвучном крике. И почему-то именно в эти мгновения он казался Гермионе самым близким и самым желанным мужчиной на свете. Она даже не могла сказать, сколько времени прошло, пока их тяжелое дыхание чуточку затихло, и оба смогли хотя бы немного прийти в себя. Казалось — вечность. Наконец, будто встрепенувшийся Люциус, до этого лежавший без движения, приподнял руку, брезгливо оглядел липкую, испачканную спермой ладонь, и слегка поморщился. — Ну как? Теперь лучше? — осторожно спросила Гермиона, еле выдавив из пересохшего горла слова. И напоследок послала еще одну картинку: как ласково поглаживает его по спине уже «после того, как» и наслаждается тяжестью распластавшегося на ней тела... — Не то слово… — ошеломленно пробормотал Малфой. — Ты… маленькая хулиганка, вот кто! Да? А мне-то показалось, что тебе пришлись по душе мои мысленные послания. Теперь, когда она добилась того, чего так хотела, настроение было игривым и беззаботным. — Тебе очень правильно показалось, — слегка улыбнулся в ответ Люциус, снова поймавший ее взгляд в ловушку. Несколько минут они лежали и молчали, лишь глядели и глядели друг на друга, не отводя глаз ни на секунду. «Боже мой… Какие они у него сейчас… Ясные и спокойные…» — Гермиона почувствовала, как сердце уже в который раз за сегодняшний день защемило от нежности. А вот разрумянившееся лицо Малфоя наоборот озарилось какой-то бесшабашной улыбкой. — Если ты отыщешь мою палочку, то я быстро очищу себя, а потом… — он склонился к Гермионе и слегка куснул мочку ее уха, — смогу немного облегчить возникшую у тебя снова… м-м-м… напряженность. Проведя ладонью по постели, Гермиона нащупала его палочку и протянула Люциусу, отмечая про себя, что на этот раз та легла в руку уже гораздо привычней. Малфой быстро бросил Скоргифай, очищая с тела и постели следы своего оргазма, а потом решительно уткнулся губами в ее шею. — А я думала, ты голодный… — пискнула Гермиона, ощутив, как мужская ладонь уже сжала полушарие груди. — Конечно голодный, — голос Люциуса напоминал мурлыканье кота. — Потому что по-прежнему не насытился… одним на редкость изысканным деликатесом. По телу пробежала дрожь, и Гермиона поняла, что хочет его. Снова! Тут же с отчаянием осознавая, каким риском грозит ей новый виток их постельных игр. Люциус, боюсь, я больше не смогу контролировать себя, и мы зайдем слишком далеко. Боюсь, что заставлю тебя сделать нечто опасное… Замерев, она ожидала реакции, но он, к счастью, все понял и понял правильно. Уже в следующий миг Гермиона почувствовала, как горячие губы заскользили по ее шее не страстно, а нежно. И ладонь, сжимающая грудь, опустилась вниз к ребрам. Ты абсолютно права. Мне нужно срочно повидаться с Терезиасом… Замолчав, они крепко прижались друг к другу. И пролежали, не шевелясь, минут пятнадцать, пока слегка не успокоились. Окутанная руками и запахом Люциуса Гермиона поняла, что сумасшедшее вожделение начало утихать. Пусть и самую малость… Но вот в животе Малфоя снова что-то громко заурчало, и она, не удержавшись, погладила его, будто пытаясь успокоить организм, возмущено протестующий против длительного голода. Накрыв рукой маленькую ладошку, Люциус поднес ее к губам, когда в дверь нерешительно постучали. Они обменялись лукавыми взглядами, тихо радуясь, что стук раздался именно сейчас, а не получасом раньше. Люциус быстро прикрыл обнаженные тела простыней и только потом сказал: — Войдите. В проеме двери опасливо показалась голова Джо-Джо. — Хозяин, целитель Смит прислал посылку и два письма. Для вас и мисс Грейнджер. — Два письма? — в голосе Малфоя послышалось недюжинное любопытство. — Да. Он протянул руку, и Джо-Джо отлевитировала к кровати небольшую коробочку. Отправив служанку принести им воды, Люциус открыл посылку и с легким недоумением на лице вытащил оттуда два конверта. — Здесь по письму для каждого из нас… — и протянул Гермионе конверт, на котором виднелось ее имя. Несколько озадачившись, та тотчас распаковала письмо, которое оказалось длиннющим посланием на множество страниц. Бросив взгляд на первую, она тут уже увидела начальные строчки: «Дорогая мисс Грейнджер! Надеюсь, вы не сочтете меня самонадеянным, но смею предположить, что моя посылка и мои рекомендации окажутся как нельзя кстати для вас обоих». Рот невольно приоткрылся от изумления. «Черт! Какие еще рекомендации? Откуда он вообще знает, что между нами происходит нечто, требующее его рекомендаций и советов?» Она быстро пролистнула следующие страницы. Письмо представляло собой подробнейшую инструкцию по безопасным занятиям сексом с ВИЧ-инфицированным больным. Вчитавшись в некоторые абзацы, Гермиона слегка покраснела: казалось, целитель Смит предусмотрел всё, что можно. Каждый вариант, каким они с Люциусом могли заниматься любовью, не опасаясь передачи вируса. Дочитывая последнюю, она почувствовала, как щеки просто полыхают от смущения. «Успокойся, Гермиона! Смит — прежде всего врач. И уж, конечно, писал эту инструкцию как врач, а не как вуайерист-графоман. Вам с Люциусом, по большому счету, нужно сказать ему спасибо». — Что там в твоем? — поинтересовался Люциус, выглядевший несколько смущенно. — А в твоем? — вопросом на вопрос ответила она. Малфой протянул ей свой экземпляр. «Люциус, я бесконечно рад, что ты чувствуешь себя лучше и возвращаешься к нормальной жизни. Если же хочешь подстраховаться дополнительно, добавь Нерушимые Чары, когда наденешь. Это же заклинание, кстати, и поможет сделать так, чтобы они не соскальзывали». — К чему же я должен добавить Нерушимые Чары? — Малфой выглядел искренне удивленным. — Давай посмотрим, что там, в коробке. Люциус вытащил из посылки небольшую упаковку, и Гермиона подавила смешок. — Презервативы из латекса, тридцать шесть штук, со смазкой, — прочитал он надпись. — Что это вообще такое? И какого черта Терезиас прислал мне их? — Потом расскажу. После ужина, — хитро усмехнулась Гермиона, и все время, что они шли до городка, довольная улыбка не сходила с ее лица.