Голод_Жажда_Безумие

Гермионе казалось, что сейчас она находится на самом настоящем свидании. Нет! На самом лучшем свидании. Когда ты действительно бесконечно увлечена сидящим напротив мужчиной, когда ваша беседа течет легко, захватывающе и абсолютно непринужденно, плавно переходя с одной темы на другую, не менее интересную. Когда голову приятно кружит бокал вина. Ах да, и конечно же, когда твое тело все еще помнит блаженную дымку оргазма, который испытало пару часов назад именно с ним. Возможно, позволить ему столь откровенные ласки и было ошибкой. Ведь теперь глаза невольно следили за его губами, уже зная, насколько чувственным может быть их прикосновение, и, зная, что они могут сделать с ее телом. Когда Люциус брался за стакан или убирал к уху упавшую прядь волос, Гермиона словно завороженная смотрела на его руки, любуясь их силой и красотой. Теперь, когда очередная степень близости оказалась достигнутой, она ощущала его присутствие так остро, будто их ауры постепенно проникали одна в другую. Осторожно, но с каждой минутой все сильней, все свободней. И сегодняшним вечером она каждый раз трепетала, увидев на губах Люциуса улыбку. Которая казалась ей по-настоящему прекрасной, потому что была настоящей, искренней. Эта улыбка стирала с его лица годы, делая Люциуса моложе, спокойней и еще красивей. И Гермионе вдруг впервые стало интересно, как он выглядел в свои двадцать лет. «Мне кажется, он был так невообразимо красив, что на него больно было смотреть…» Сегодняшним вечером она откровенно любовалась им, удивляясь сама себе. Гермиона словно впервые видела в нем не просто абстрактного красивого мужчину, а красивого мужчину — Люциуса Малфоя. И это стало для нее откровением. Она вспомнила, как однажды уже испытала нечто подобное с Гарри. После ухода Рона, оставшись в той палатке одни, они старались избегать друг друга, но однажды Гермиона случайно увидела, как он сменяет рубашку. И ошеломленно замерла, вдруг осознавая, что Гарри — мужчина. И он — красив как мужчина. До этого момента она всегда видела красоту лишь в его духе, в его незаурядной индивидуальности, видела в нем лишь друга и человека, но никогда ей не приходило в голову, что Гарри прекрасен еще и физически. Гермиона помнила неловкость и смущение, охватившие ее в те минуты. Сейчас же, общаясь с Люциусом, она ощущала нечто иное… Словно пелена, которая не позволяла разглядеть его по-настоящему, наконец спала, и теперь Гермиона видела перед собой не бывшего преступника, идейного сторонника одного из самых чудовищных темных магов, пришедших в этот мир, а умного, интересного и невероятно красивого мужчину. Нет, она всегда знала, что Люциус Малфой необычайно привлекателен. И знала, что это общеизвестная истина, что Люциус пользуется своим обаянием, чтобы подчинять людей, чтобы манипулировать ими в своих шкурных интересах. Внешняя красота и очарование этого человека уже давно и прочно ассоциировались с той порочностью, что стала его вторым «я». Они словно стали частью этического уродства, которое он воплощал всеми теми поступками, что совершал в своей жизни. «Какая невероятная ирония судьбы… — мысленно усмехнулась Гермиона. — Мы всегда легко принимаем уродливое зло. Еще бы! Ведь настоящий злодей и должен быть уродлив, если он действительно злодей. И изменения внешности Волдеморта лишь подтверждают это. Но Люциус... Зло, которым он жил и дышал большую часть жизни, почему-то так и не смогло изуродовать его. Значит ли это, что в душе Малфоя сохранились ростки чего-то светлого и прекрасного, что не дало ему захлебнуться в том грязном болоте, в которое когда-то шагнул, совершив, пожалуй, самую страшную ошибку в своей судьбе?» И все же теперь, зная его лучше, Гермиона видела, что зачастую Люциус холодным щитом язвительного сарказма и агрессивности словно прикрывает те слабости, ту страшную боль и ту уязвимость перед собственными кошмарами, что стали его личными палачами на много-много лет. «Господи… Мне даже страшно подумать, каким бы прекрасным он мог быть, проживи другую жизнь, не такую исковерканную…» Ее бесконечно очаровывало то, каким он стал сейчас. Рядом с ней. Будто все наносное схлынуло куда-то, смылось очистительными слезами и сгорело в пламени горячечного отчаяния, в котором он едва не утонул сам. Но Люциус выдержал. И теперь его физическая харизма почти завораживала Гермиону. «Черт, какой же… невероятный мужик. И ведь не очаровывает меня специально, пытаясь соблазнить и затащить в койку. Хм… ну, тут еще можно поспорить, кто и кого затащить туда мечтает… Между нами словно какие-то химические реакции идут… Мерлин! И я не хочу их останавливать!» — Нет, — тем временем, рассеянно поигрывая пустым бокалом, продолжил начатую тему Малфой. — Концовка все равно ужасная. Мало того, что трагедия, так еще и бессмысленно жестокая. — Да, жестокая, — усмехнулась она тому, что Хемингуэй смог напугать Люциуса. Однако обсуждать с ним книги оказалось бесконечно интересно, и Гермиону постепенно охватывало литературное волнение. — Но смысл она все же имела. — Угу, если под смыслом ты подразумеваешь, что все человеческие усилия напрасны, а любовь и сама жизнь всего лишь жалкое мгновение в масштабах вечности, — фыркнул он. — Весь роман писатель заставляет надеяться именно на то, что любовь и спасет героев от пустоты и цинизма, в которые окунает их жизнь, а в конце… — он щелкнул пальцами по стеклу, и бокал гулко звякнул. — Фредерик снова один, только теперь ему гораздо хуже, чем в начале книги. Прелестно! — Но это ничем не отличается от любой другой трагедии, — пожала плечами Гермиона. Честно говоря, Люциус был абсолютно прав, и сама она придерживалась точно такой же точки зрения, но сегодня ей почему-то нравилось играть в адвоката дьявола. «Господи… как же давно я ни с кем не разговаривала о хорошей большой литературе… И как же это здорово — говорить о ней!» — Знаешь, это произведение несколько автобиографично. Ведь во время войны Хемингуэй был водителем санитарной машины, только вот медсестра, в которую он влюбился, не погибла, а оставила его… потому что полюбила другого. — Хм… По крайней мере, это объясняет его персональную мотивацию, — нахмурился Люциус. — И все же… в других трагедиях есть некое чувство поэтики, эдакой романтизации смерти, знаешь, как у Шекспира: и все умерли. Но эти двое были просто обычными людьми, а не трагическими героями. И поэзия этого сюжета заключается как раз не в трагической смерти, а в их попытке полюбить. Понимаешь? Полюбить на фоне войны, ее ужасов, на фоне самой смерти. Вопреки всему… Бровь Гермионы невольно поползла вверх с легкой иронией. — Ты хотел счастливого конца? Ты хорошо меня знаешь, поэтому должна понимать, что я не жду счастливого конца от каждой истории… — донеслась до нее мысль. А Гермиона вдруг подумала о Тедди, о маленьком Тедди Люпине, у которого война отняла обоих родителей сразу. Тех, кто осмелился полюбить на фоне войны. И поймала себя на мысли, что раньше, когда еще не столкнулась с войной и смертью воочию, читать такие книги ей было намного легче, чем теперь. Теперь же было больно... — Полагаю, я… излишне сентиментален, — тихо заметил Малфой. — Жалеешь, что прочитал? — Нет, — качнул головой он. — Не жалею, просто… Скажи, у него все книги такие? — Нет, — улыбнулась Гермиона. — Но, безусловно, Хемингуэй один из самых неоднозначных авторов современности. — Однако люди все же продолжают читать то, что им выдал его талант. Значит, потребность в таких историях есть, — губы Малфоя растянулись в легкой ироничной ухмылке. — Да, есть… Хотя «Папа Хэм» и писал книги об очень непростых вещах, — она поискала в памяти слова из отзывов журнала «Акула пера». — Рассказчик освещает такие проблемы, на которые многие бы предпочли закрыть глаза, но жажда продолжения заставляет их двигаться дальше. Люциус насмешливо и понимающе приподнял брови. «Как же мне нравится эта его черта, — внутри Гермионы что-то сжалось от радости. — С ним не нужно играть, ему не надо объяснять что-то, разжевывать, раскладывать по полочкам! Он понимает меня с полуслова, и, черт возьми, как же это здорово! Прыгнуть от Хемингуэя к Малфою — и всё всем понятно». — Теперь я понимаю, почему ты всегда обгоняла моего сына в Хогвартсе, — прокомментировал он. — У тебя фотографическая память. Гермиона небрежно пожала плечами. — Иногда, да… Люциус откинулся на спинку стула и скрестил под ним ноги. — Не бойся, в конце следующей книги я не планирую убивать всех своих персонажей. — И слава богу… — пробормотала Гермиона, перекладывая салфетку. Она не собиралась упоминать, что «Папа Хэм», с которым она только что сравнивала Люциуса, покончил жизнь самоубийством. Не то, чтобы она боялась аналогичного поступка с его стороны, но и заострять внимание на столь печальной детали все равно не хотелось. Малфой же тем временем критически осмотрел свою тарелку. — По-моему, сегодня я наелся так, как за несколько последних месяцев, вместе взятых. Гермиона не была столь же оптимистична, поскольку принесенная ему порция спагетти так и осталась недоеденной, но возражать не стала — в любом случае сегодня он съел больше, чем ей когда-либо доводилось видеть. Это лекарства… так подавляют аппетит, да? Ничего не ответив вслух, Люциус пожал плечами. Лекарства, стресс, да и вся жизнь… в целом… Не знаю, что виновато сильнее. Да и не хочу знать. Радовать ее подобная тема, конечно же, не могла. Гермиона уже слегка нахмурилась и приоткрыла рот, чтобы начать воспитательную беседу, когда над ними раздался громкий мужской голос: — Лучано, мисс Грейнджер! Рад снова видеть вас! Оба обернулись. К их столику с широкой улыбкой на лице уже подходил Паоло, рядом с которым шла какая-то женщина. Гермиона объяснимо предположила, что это его жена. Когда они еще только решили присесть за столиком на улице, Люциус беззаботно пошутил, что надеется никого из знакомых здесь не встретить, особенно ту впечатлительную старушку из лавочки с постельным бельем. Из чего Гермиона сделала вывод, что все же Люциус немного больше понимает на итальянском, чем признается. Прежде чем они оба что-то осознали, Паоло расцеловал Гермиону в обе щеки, следом это же сделала и его жена, а потом очередь получить порцию приветственных поцелуев наступила и для Люциуса. Который, надо сказать, достаточно терпеливо снес эти проявления национальной эмоциональности, грациозно поднявшись из-за стола навстречу другу. — Знакомьтесь, это моя жена, Элизабетта. Дорогая, это Лучано и мисс… — Просто, Гермиона, — закончила за него та. — И мисс Гермиона Грейнджер, — подытожил Паоло. — Гермиона… Какое прекрасное имя, — акцент Элизабетты звучал чуть сильнее, чем у ее мужа. — Спасибо, — Гермиона улыбнулась приятной красивой женщине. — Элиза, Лучано и есть мой английский друг, о котором я тебе рассказывал. Помнишь, когда я был еще мальчишкой? — О, конечно! Вилла на холме! — она просияла. — Я очень рада познакомиться с вами. — И мне это тоже очень приятно, — ровно и доброжелательно ответил Люциус. — Вы пришли сюда поужинать? — Сегодня нет, — усмехнулся Паоло. — Но вы обязательно должны попробовать апельсиновый чизкейк, это их фирменный десерт и очень вкусный. Я всегда говорю: если съешь его перед смертью — значит, точно умрешь счастливым. — Паоло, дорогой, ты как всегда несколько преувеличиваешь, — слегка толкнув локтем в бок, жена негромко попыталась остудить его пыл. — Нисколько, милая, нисколько. Более того, именно этого я и хочу, оказавшись на смертном одре, имей в виду, — он подмигнул жене, тут же подозвал одного из официантов и заговорил с ним так быстро, что нельзя было разобрать ни слова. А закончив, снова обратился к Люциусу с Гермионой: — Ну вот! Сейчас они принесут вам его. Мы с Элизабеттой угощаем! — Вот этого точно не стоило делать, Паоло, — Малфой качнул головой. — Спасибо, но мы и вправду сыты. Гермиона выразительно посмотрела на него. За себя говори. Лично ей очень хотелось попробовать этот хваленый апельсиновый чизкейк. И, может быть, даже не один кусочек. Что ни говори, а вкусные десерты всегда были ее слабостью. На ее счастье, услышав Люциуса, Паоло лишь небрежно махнул рукой, как бы отвечая: «Ну что за вздор? От подобной вкуснотищи отказаться невозможно!» А затем повернулся к жене и что-то негромко пробормотал ей на ухо. Улыбнувшись, та согласно кивнула. — Лучано, Гермиона, в субботу мы устраиваем вечеринку, провожаем нашего старшенького в Рим. Представляешь, Лучано, он уже поступил в университет, можешь в это поверить, а? И, кстати, еще должен приехать Доменико, помнишь его? Он тоже играл с нами тем летом. О, Доменико будет очень рад повидать тебя, уверен, он же так часто вспоминает то время. Кстати, вы видели, что произошло с тем полем? Безобразие! Никто не понимает, что там случилось, и ничего толком сказать не может. Абрамо даже отослал образцы какому-то специалисту во Флоренцию, хотя Фредо и сказал ему, что это наверняка молния и зря тот… — Паоло, дружок, боюсь, что ни Лучано, ни мисс Гермиона ничего не смогут понять из того, что ты тараторишь, — снова мягко остановила поток его слов Элизабетта. — Ах да, вечеринка… В общем, мы будем очень рады, если вы сможете прийти к нам в субботу. Наш дом стоит в самом конце улицы Бриатор, так что милости просим! Как подойдете, сразу и увидите. Ну все, в субботу ждем вас после четырех, хорошо? — Паоло, мы… — Люциус успел лишь открыть рот, собираясь вежливо отказаться, когда к столу приблизился официант с тарелкой, на которой лежал великолепнейший чизкейк. — Ого, как аппетитно выглядит! Ладно. До выходных, друзья мои! — неугомонный итальянец подхватил жену под локоть и быстро покинул кафе. А Люциусу и Гермионе, еще не пришедшим в себя после такого напора, оставалось лишь вытаращиться на уже стоящий перед ними десерт. Поскольку официант, принесший его, вежливо кивнул и сразу же удалился. — Мда… Теперь я понимаю, что ты имел в виду, когда предупреждал, что Паоло говорлив без всякой меры, — наконец смогла сказать Гермиона. Люциус усмехнулся и покачал головой. — А ты заметила, как искусно нас вынудили прийти на вечеринку? Она кивнула. Пахнул чизкейк изумительно, и Гермиона схватилась за вилку, сразу же потянувшись за кусочком лакомства. — По крайней мере, он вручил нам за согласие приличную взятку. Кстати, очень по-слизерински, должна заметить, — не удержалась и добавила она мысленно, желая подколоть Люциуса. Вот еще! Слизеринцам не нужно подкупать людей для того, чтоб пожаловали к ним на вечеринку. Это и так большая честь. Ухмыльнувшись такому самодовольному ответу, Гермиона сунула кусочек пирога в рот и поняла, что парировать ему не может. Вкус у чизкейка и впрямь оказался изумительный. Волшебный. Пирог был сладким от апельсиновой мякоти и одновременно терпким от эфирных масел тертой кожуры, добавленных в нежный сливочный крем. Этот крем напомнил Гермионе вкус тех апельсинов, которые она ела в грузовичке, добираясь до Ассизи. — Попробуй, — предложила она Малфою, кивая на его половину. Тот покачал головой. — Спасибо, я действительно сыт. — Всего один кусочек. Пожалуйста. Люциус сердито взглянул на нее. — Не уговаривай меня, как трёхлетнего малыша. У Гермионы в сознании вдруг внезапно появилось изображение Люциуса, пытающегося накормить трехлетнего Драко (ну, кто-то же кормил его, кроме домашних эльфов!), которое она мысленно отослала Малфою и, не удержавшись, хихикнула. К твоему сведению, я действительно иногда кормил сына. И не только кормил: я вообще часто нянчился с Драко. Не стоит думать, что богатый папа не способен на любовь к ребенку и только и мечтает, чтобы сплавить его ближайшей няньке, — в его мысленном тоне слышалось раздражение. — Даже если и приходилось потом вычищать из шевелюры соус от спагетти болоньез. Он послал Гермионе ответную иллюстрацию, увидев которую, та громко рассмеялась: зрелище и впрямь было достойно любой комедии положений. Ого, — отсмеявшись, отправила она Люциусу следующую реплику. — Так значит, твое влияние на сына не заключалось только в том, чтоб он вырос таким вредным и ехидным? Конечно! — Люциус поджал губы. — И, кстати, Драко воспитывался не только мной. У него еще и мать есть. Так что я отказываюсь брать на себя всю вину. Я знаю, — Гермиона прожевала еще кусочек чизкейка. Пирог и впрямь был чертовски вкусен, Паоло не лукавил. Какое-то время они сидели молча: Люциус о чем-то размышлял, а Гермиона упорно доедала апельсиновое лакомство, не желая оставлять на тарелке ни кусочка. И только, когда уже почти закончила, Малфой соблазнился одним из них. — Вкусно, — тихо признался он, и Гермиона мечтательно улыбнулась, подумав, что теперь у его губ будет вкус нежнейшего апельсинового крема. И она обязательно ощутит этот вкус. «Потом… Когда мы снова будем целоваться...» ______________________________________________________________________________ На виллу они возвращались молча и неспешно. Усвоившая урок с их самой первой прогулки, Гермиона шла с зажженной Люмосом палочкой, хотя луна и освещала сейчас дорогу намного лучше, чем тем вечером. Малфой же, казалось, сегодня, как и тогда, абсолютно не нуждался в какой-то дополнительной подсветке. «Возможно, он просто лучше видит в темноте, чем я?» Пройдя еще немного, Гермиона остановилась, поняв, что Люциус уже не идет рядом. А обернувшись, увидела, что он притормозил у поля с подсолнухами. Она осторожно приблизилась. Люциус, не отрываясь, глядел на помятые сожженные стебли. — Моих рук дело? — пробормотал он, указав в ту сторону подбородком. — Это и есть то безобразие, о котором говорил Паоло? Не зная, что сказать, Гермиона кивнула. Она молилась, чтобы его настроение не испортилось, особенно после такого чудесного вечера, что провели сегодня. Люциус потянулся и схватил ее за запястье. Не больно, но крепко. — Ты солгала мне. В груди полыхнула вспышка паники. — Нет, Люциус, я не лга… — Я спросил, сделал ли тебе больно, а ты сознательно обманула меня. Глаза Гермионы расширились. Не такой реакции она ожидала. — Это был просто несчастный случай, — пытаясь успокоиться, она подошла ближе. — Ты не контролировал себя. Потому что… — И что? Считаешь, это меня извиняет? — Да, — упрямо подтвердила Гермиона. Малфой разочарованно зажмурился. — Какая же ты наивная… О-о… Гермиона ненавидела это слово! Пожалуй, если и стоило употреблять его, то по отношению к каким-нибудь глупым и недалеким особям. Ее же, Гермиону Грейнджер, можно было назвать как угодно, но уж точно не наивной. Спасибо! Еще со времен, когда впервые столкнулась со смертью (а это был Седрик Диггори) от детской наивности она все-таки избавилась… — Предпочитаю выражение «избирательно глупая», — достаточно высокомерно возразила она Малфою. — Я не шучу, ведьма! — прорычал в ответ тот. — Я тоже, — с нажимом парировала Гермиона. — И то, что произошло тогда на поле, не было преднамеренным. На самом деле я уверена: ты пытался оттолкнуть меня, чтобы спасти. Спасти от самого себя. И отказываюсь считать это проступком! Люциус поднял свободную руку и схватил ее за второе запястье. Гермиона машинально отметила, что сейчас он держит ее за руки точно так же, как и в тот злосчастный день, когда на грани безумия стоял на коленях посреди налитых солнечным светом подсолнухов. И поняла, что он вспомнил все. В звенящей ночной тишине, она продолжала молчать, понятия не имея, что сказать сейчас Люциусу. В нем же, похоже, снова шла очередная внутренняя битва, но теперь даже отголосков ее прочесть Гермионе не удавалось, потому что он плотно прикрыл мысли щитом, не оставляя ни малейшего шанса. Прошло множество бесконечных минут, когда Люциус медленно поднес одно из запястий к губам и нежно поцеловал его, чуть щекоча кожу. Затем опустил и так же нежно поцеловал второе. А потом шагнул к Гермионе еще ближе и поцеловал уже в губы — мягко, чувственно, едва касаясь ее рта. Она ощутила, как приятное покалывание разливается по всему телу. И когда толкнулась ему навстречу языком, поняла, что в очередной раз тает и плавится в объятиях этого мужчины. У его губ был вкус апельсинов. Апельсинов и сладкого заварного крема... Окончательно успокоившись, она обхватила Люциуса за шею и сама углубила поцелуй. «Все хорошо. Нет, все будет хорошо! И неважно, что именно произошло сегодня, произойдет завтра или через полгода — все равно, он выдержит. Люциус — не Хемингуэй, он не даст гадине-судьбе сломать себя. И пусть, если хочет, пишет свои наполовину автобиографические истории. Пусть лучше выплескивает на бумагу всю ту боль, что мучает его, все свои сомнения и разочарования». Она немного удивилась, когда ладони Малфоя легли на ягодицы. Еще миг, и он приподнял ее, заставляя обвить ногами его бедра. — Хочу тебя… — ухо обожгло горячее дыхание. — Если б можно было, взял бы тебя прямо здесь… — Знаю, — выдохнула она. Конечно же, Гермиона знала, ведь доказательство его желания ощущалось ею совершенно недвусмысленно. Особенно сейчас, когда она крепко прижималась к его телу. — Тогда доставь нас, наконец, домой, — глухо прошептал Люциус, прижавшись губами к изогнутой раковинке уха. — И научи, что я должен сделать, чтобы можно было заняться с тобой любовью по-настоящему. С губ слетел невольный стон, и она принялась судорожно шарить в сумочке. Волшебная палочка Люциуса находилась сейчас у него в кармане, прижатая ногой Гермионы. И то, что Люциус не захотел спускать ее на землю, не захотел расстаться с ней даже на миг, очень… трогало. Гермиона вдруг почувствовала себя почти счастливой. _____________________________________________________________________________ С каким трудом ей далась аппарация, было известно одному Мерлину, потому что Люциус не прекращал целовать ее все время. Целовал, пока она искала палочку, пока аппарировали, пока нес ее по лестнице в свою спальню, остановившись лишь тогда, когда опустил на кровать. Чистюля Джо-Джо в их отсутствие, конечно же, перестлала постель, убрав все следы дневного буйства чувств. Бедная служанка, как могла, пыталась дать понять, насколько она рада тому, что с хозяином все в порядке. Люциус уложил Гермиону на прохладные свежие простыни и призвал коробку, присланную Смитом, в которой по-прежнему лежали письма и презервативы. От предстоящих теоретических объяснений Гермиона вдруг ощутила неловкость, но от этого ее быстро избавил Малфой, улегшийся за спиной. Дотронувшись губами до шеи, он опускался все ниже и ниже, почти до самых лопаток. И постепенно волшебница снова расслабилась. — Ну что там с заклинаниями? — пробормотал Люциус, вручая ей бумаги и уже следующим жестом обнимая за талию. — Хотя уверен: ты наверняка уже запомнила их. — Не… Я же просто просмотрела. — М-м, — невнятно ответил он, занятый поцелуями теперь уже спины. — Ну, тогда разбирайся. Я подожду. И он, уже в который раз за день, стянул с ее плеч лямки платья. Какое-то время (пока Малфой довольствовался поцелуями спины и плеч) Гермиона пыталась игнорировать его. Но когда скользнул рукой в лиф и коснулся ладонью груди, делать это стало сложнее. — Люциус, между прочим, мне трудно сосредоточиться, когда ты… — Ладно, не буду, — другой рукой он повернул письмо так, чтоб было видно только ему. — Рассказывай, чего он здесь пишет? Гермиона вздохнула. — На этой странице… Смит приводит исцеляющее заклинание для всех поверхностных ранок и любых повреждений кожи, по всему телу. Это нужно будет делать… перед тем, как… Ну, понятно. Заклинание «Репарис Дермис». Оно позволит нам дотрагиваться друг до друга без перчаток, — она ощутила, как снова начинает краснеть, но делать было нечего: Люциус имел право знать и должен был знать все, что сообщал им целитель Смит. — Так. Понятно. А дальше? — заинтересованно задал вопрос Малфой, но пальцы его продолжали тихонько кружить по соску Гермионы. — Одной из вариаций этого заклинания, тоже используемого перед тем… а-ай, — она резко втянула в себя воздух, потому что Люциус закружил пальцами чуть сильнее, — служит… заклинание «Репарис Орис», для предварительного исцеления любых ранок или болячек во рту. — Дальше, — Люциус перевернул страницу, но ладонь его тут же снова вернулась к ее груди. — Дальше идет «Протего Орис» для защиты слизистой рта при оральном сексе и… — она снова запнулась, потому что змей-искуситель теперь скользнул от сосков ниже и проник ладонью уже между ног. — И? — промурлыкал «змей». — И… — губы ее дернулись от усмешки. «Черт побери, а ведь он прав: я и впрямь запомнила написанное. Слово в слово». — И это позволит нам заниматься оральным сексом совершенно полноценно, вплоть до твоей эякуляции. Люциус усмехнулся. — Надо же, экий развратный тип этот Смит. — Хм… Погоди, ты еще не видел последнюю страницу, — парировала Гермиона, изо всех сил пытаясь сохранить тон ровным и не реагировать на движения его пальцев. Послышался шелест пергамента. — О, вот здесь меня как раз ничего не удивляет, — отозвался Люциус, и она расслышала в его голосе брезгливость. — Что ж… Возможно, мне придется пересмотреть свое мнение об этой разновидности секса. — Думаю, что целитель Смит просто-напросто пытался предусмотреть все возможные варианты, которые мы с тобой могли бы использовать, — пояснила она, одновременно спрашивая себя, сможет ли испытать оргазм от этих легких, но ужасно дразнящих прикосновений. — Да я понял, поскольку дальше он расписал, что нужно делать, занимаясь сексом в открытом водоеме, к чему, признаться честно, я как-то никогда тяги не испытывал. Надеюсь, что ты тоже. Откинувшись ему на плечо, Гермиона рассмеялась. — О, да… Тебе не о чем волноваться. — Вот и славно, — Малфой легонько коснулся языком шеи, заставив ее пульс пуститься вскачь. — Теперь пора разобраться с этими таинственными презервативами… — Тогда давай сюда коробку, — улыбнулась она его нетерпению и, получив желаемое, осторожно открыла ее. — К счастью, у тебя, по-видимому, нет аллергии на латекс. — Чего нет?.. — Это такая неприятная вещь, и было бы очень обидно, если б она у тебя оказалась. — Не говори глупостей. — Да нет у тебя ее, нет, не переживай, — Гермиона развернулась в его объятиях, чтобы теперь лечь лицом к лицу, и заметила, что, хотя Люциусу и не очень нравится эта смена положений тел, все же он терпеливо ожидает ее дальнейших объяснений. Поэтому достала из драгоценного пакета одну маленькую блестящую упаковочку и показала Малфою. Выражение его лица стало таким серьезным, что даже пришлось подавить желание рассмеяться. — Хорошо, продолжим. Только не перебивай меня, пока я буду рассказывать, даже если и не поймешь чего-то поначалу. Я договорю, и потом спросишь. Ладно? Предупредив Люциуса, Гермиона дождалась ответного кивка и, не обращая внимания на несколько ироничное выражение его лица, продолжила: — Итак, презерватив — это средство, применяемое маглами для контрацепции и защиты от заболеваний, которые могут передаваться половым путем, — она увидела, что Малфой коротко кивнул, сдерживаясь, однако, чтобы не задать какой-то вопрос. И, понимая его удивление, осторожно надорвала упаковку, которую держала в руках. — Понимаешь, это… как бы сказать… некий чехол для… — смутившись, решила придерживаться медицинской терминологии Смита, — для твоего пениса. И тут же заметила, что его глаза из любопытных превратились в смеющиеся. Демонстративно не обращая на это внимание, Гермиона продолжила: — Он сделан из латекса, представляющего собой тончайшую резину. Правда, у некоторых людей есть на него аллергия, но, как я уже сказала, встречается это не так уж и часто, и, помнится, я сама видела, как Смит носил латексные перчатки, когда осматривал тебя. Таким образом… презерватив, то есть… ну, когда мужчина надевает его, то создается барьер для… — Понимаю, — слегка улыбнулся Малфой. — Что ж… Примитивно, но эффективно. И Гермиона кивнула, радуясь, что не нужно продолжать. Он очень хорошо все воспринял. Люциус же протянул руку, и она положила на его ладонь распечатанный презерватив. Тот какое-то мгновение пристально изучал его, а потом даже развернул. — Надо же… И смазка уже есть… Как предусмотрительно, — прокомментировал он и взглянул на Гермиону. — Они как-то различаются по размерам? На лице Гермионы мелькнула улыбка. — О-о-о… я ждала этого вопроса. — А что? Это, между прочим, серьёзный вопрос, — обиженно запротестовал Малфой. — И, кстати, ты как раз из всех знакомых мне людей должна ценить любопытство, как никто другой. — Нет, они не подразделяются по размерам, но думаю, что с этим проблем не будет, — она снисходительно посмотрела на Люциуса. — Поверь, я вовсе не стремлюсь оскорбить величину твоего мужского достоинства, но почти уверена, что они тебе подойдут. Он слегка сузил глаза. — Ну, поскольку я никогда не предполагал, что мне понадобятся эти «причудливые устройства», остается надеяться на то, что ты окажешься права. — Вот и хорошо. Спасибо за доверие… — наклонившись, Гермиона с улыбкой поцеловала его, отмечая, что ответный поцелуй чуточку неохотен. И она понимала причину: хрупкое мужское эго возмущенно протестовало, когда дело доходило до сомнений в стойкости и величине главного его атрибута. Ситуация отдавала забавным гротеском, не понять который было трудно, и Гермиона чуть углубила поцелуй. — Итак, — продолжил Люциус, явно удовлетворенный этими безмолвными извинениями. — Смит утверждает, что если применить Нерушимые Чары, то он не порвется и не соскользнет с меня… хм… в процессе. Я правильно понимаю? — Правильно. Как говорится: то, что доктор прописал. — М-м… нужно еще не забыть потом отменить эти чары… — негромко пробормотал он, словно бы про себя. Благословляя его предусмотрительность, Гермиона вдруг осознала, что совершенно забыла об этом, а ведь было бы довольно неприятно, даже смешно, если б Люциус вдруг обнаружил, что не может снять эту чертову вещицу после того как… «Боже, все эти приготовления заметно усложняют такой простецкий и естественный процесс, как секс». — Может, нам стоит прописать этот алгоритм? — смущенно пискнула она. — Не стоит, мы уже все проговорили, моя прекрасная леди, — промурлыкал Малфой и снова прижал ее к себе. — И не нужны нам никакие алгоритмы. Гермиона хихикнула. — Да знаю я, знаю, просто придется выполнять довольно много дополнительных шагов, к которым мы не привыкли. — Не так уж и много, — Малфой коснулся губами ее ключицы. — Ты займешься своими заклинаниями, — его губы уже опустились в ложбинку между полушариями груди, — а я параллельно — своими, — теперь он уже облизывал мягкую плоть одного из полушарий и даже задел языком сосок. — А дальше сможем продолжать как обычные люди… Сладкое возбуждение, ненадолго отпустившее во время обсуждения послания Смита, вернулось в полную силу. То, что делал с ней Люциус, казалось невероятным, и у Гермионы снова появилось ощущение, что ауры их словно касаются друг друга, словно перетекают одна в другую, наслаждаясь близостью так же, как и наслаждались тела. — М-м… Люциус, — прошептала она, блаженствуя от щедрых ласк, что расточал он ее соскам, — мне кажется, нам просто следует потренироваться. — Конечно, — голос Малфоя звучал глухо и хрипло, — и я готов приступить к тренировкам прямо сейчас. С сожалением оторвавшись друг от друга, они занялись заклинаниями. Причем Люциус, наложив чары, что предназначались для него, продублировал еще и те, что должна была применить Гермиона. Это несколько удивило ее, хотя и удивило приятно. Такая трепетная забота о том, чтобы она оставалась в безопасности, конечно же, не могла не подкупать. Следующее, чем решил заняться педантичный Малфой, оказался несчастный презерватив, прочность которого (после нанесения Нерушимых Чар) тот решил проверить при помощи самых разнообразных заклинаний. Он бросал на презерватив одно заклинание за другим, дабы убедиться, что Нерушимые Чары действительно работают, пока наконец не перешел к Непростительным и не услышал звонкий смех Гермионы. — Ну чего ты? Я же специально проверяю, — спросил он тоном обиженного ребенка. — Люциус, если ты не собираешься членом пробивать стенки или делать им еще что-нибудь, интересное, но пугающее, о чем я не знаю, то думаю, проверок уже достаточно! Малфой усмехнулся, признавая комичность ситуации, и наконец сдался. Испорченный презерватив (который, правда, так и не разрушился) оказался бесцеремонно сброшенным с кровати на пол. А сам Люциус накинулся на Гермиону с жадными и жаркими поцелуями. Отвечая на них так же жадно, она торопливо снимала с него одежду и чувствовала, как ненасытно желает поскорей увидеть обнаженную кожу Малфоя. Она давно хотела этого… Давно хотела прикоснуться к нему, но теперь… когда действительно могла это сделать… могла дотрагиваться до него сколько душе угодно, терпению ее, казалось, вот-вот придет конец. И то, что Люциус воспринимал ее торопливые прикосновения немного смущенно, заводило еще сильнее! Но потом, стремительно вытащив полы рубашки из брюк, Гермиона вдруг замерла, подумав о том, что обнажать его постепенно будет гораздо сексуальней, хотя и мучительней, и спешить перестала. Теперь она делала это медленно… расстегивая каждую пуговичку с обжигающей соблазнительностью, которая возбуждала обоих сильней и сильней. В конце концов она расстегнула последнюю пуговицу и, скользнув ладошками по голой груди, столкнула рубашку с плеч. Неимоверно сладкая тяжесть заполнила всю нижнюю часть тела. Даже сейчас, сильно похудевший, с подтянутым животом, но до сих пор рельефной грудью, этот мужчина выглядел необычайно привлекательным. Да что там «привлекательным»! Люциус Малфой каким-то невероятным образом умудрялся быть… прекрасным. Весь. И все его тело (стройное, но при этом сильное, с будто выгравированными линиями живота, с полоской светлых волос, сбегающей в брюки, с кажущейся почти совершенной округлостью пупка, с небольшими кружками сосков) казалось Гермионе неким воплощением физического совершенства, которое судьба своею милостью даровала безнаказанно лицезреть ей. И не только лицезреть... Ведь теперь она могла прикоснуться к нему. Проведя руками по животу, по выпуклостям груди, она вдруг почувствовала, что упивается тем, как резко вдохнул Люциус, когда ее ладонь нечаянно задела сосок. Теперь она уже действительно не могла остановиться: стащила с него рубашку и отбросила ее в сторону, а потом подняла его левую руку, чтобы увидеть предплечье. Темная метка исчезла. На бледной, почти молочной коже не было заметно ни малейших следов. — Он… забрал с собой все следы своего пребывания в моей жизни. Слава Мерлину, — пробормотал Люциус, определенно угадав, почему Гермиона так свирепо разглядывает его руку. Вот и прекрасно! Уж лучше ее, чем самого тебя. Она нежно коснулась губами предплечья. Коснулась точно так, как он поцеловал ее запястья там, на поле с подсолнухами, и по сбившемуся дыханию Малфоя поняла, что тот безошибочно уловил сходство. Я уже говорил, что ты слишком всепрощающа. А я уже говорила, что ты стоишь больше любой метки, которой по глупости или по ошибке позволил заклеймить себя. Люциус больше ничего не сказал, но Гермиона вдруг чувствовала в нем какой-то перелом: эмоциональное состояние изменилось — от игривого до… какого-то еще, который и охарактеризовать то даже не получилось. Нет, внешне он остался совершенно спокойным и покорно позволил стащить с себя вслед за рубашкой брюки. Да и в серых глазах сейчас не отражалось никаких бурных или отрицательных эмоций. У него даже не пропала эрекция! Но… все же что-то было не так. Гермиона остановилась и вопросительно подняла на него глаза. Крепко обняв, он потянул ее к груди, и Гермиона обрадованно прижалась, радуясь теплым прикосновениям крупных рук, неспешно поглаживающих ей спину. Ты не побоялась связаться со мной… А ведь я очень непростой и, по сути, запутавшийся по жизни мужик… Прижавшись ухом к его груди, она молча слушала, как бьется его сердце, уверенная, что он еще не закончил. Понимаешь, так уж случилось, что меня мало в этой жизни хвалили… ну, разве что профессора в Хогвартсе да друзья семьи… ну может быть, иногда еще бывшая жена… И поэтому самой восхитительной, самой прекрасной мне всегда казалась похвала от… — От него! — закончила фразу Гермиона, вложив в слова всю накопившуюся в душе ненависть. Да. От него. Его пальцы прижались к спине чуть сильнее. И это было похоже на наркотик. Такое же блаженство, и такое же тяжкое похмелье. Поэтому, я больше не верю похвалам. Не могу. Потому что знаю, что не должен снова поддаться их яду. Нет, я понимаю, что ты говоришь искренне, и говоришь мне то, во что, прежде всего, веришь сама, но… Черт! Мне трудно объяснить тебе связно. Гермиона ласково дотронулась губами до его груди. Ты предпочел бы, чтоб я оскорбляла тебя? Хм-м… Может быть. Потому что тогда я буду знать, что ты абсолютно правдива, вместо того, чтобы мучительно сомневаться, принимать ли твои слова за чистую монету или искать в них какие-то скрытые намерения. И чем добрее ты относишься ко мне, тем больше я удивляюсь и боюсь, что ты просто пытаешься избавиться от меня, усыпив бдительность. Люциус, я клянусь, что у меня нет никаких скрытых намерений! — Ты уверена? — тихо спросил он вслух. Гермиона задумалась. — У каждого из нас есть скрытые намерения. Точней, не так! Есть некая мотивация, объясняющая наши поступки, а порой и заставляющая их совершать. Но я клянусь тебе, Люциус, что единственное мое тайное намерение этим вечером — это наконец раздеть тебя и сексуально надругаться, попутно прекратив твое длительное воздержание. — И какова же мотивация этого тайного намерения? Положив руки на широкую мужскую грудь, Гермиона оперлась на сплетенные пальцы подбородком и, вызывающе глядя ему в глаза, ответила: — Страшная жадность и ужасная похоть. — О, из списка пороков эти два я люблю больше всего, — его губы скривились в слабой улыбке. — Да я не удивлена, — улыбнулась в ответ Гермиона. — Только учти, что моя жадность касается лишь тебя. Тебя как личности. Я не нуждаюсь ни в твоей силе, ни в твоих деньгах. И да… кстати, удали к черту заклинание с моего кошелька, иначе я просто выкину его. То-то радость будет, когда кто-нибудь найдет. Мне надоело, что евро буквально вырываются из него! — Хочешь подсунуть его карманнику? — усмехнулся Малфой. — Да хоть бы и так. В том-то и дело, что мне он не нужен… да, я жадная, но жадная до тебя… Понимаешь? На этот раз он насмешливо фыркнул. — Опять пытаешься польстить мне? — Хочешь, чтоб я начала критиковать и резать правду-матку? — Гермиона развернула его лицо к себе и заставила взглянуть прямо в глаза. — Будь так добра. Тем более что это как раз в твоих интересах, — с сарказмом произнес Малфой, иронично дрогнув бровью. — Что ж… Сам напросился, — слегка разозлившись, Гермиона поднялась и скрестила руки на груди. — Итак! Люциус Малфой, вы — ужасный упрямец! А еще саркастичный, самовлюбленный, нетерпимый, не разбирающийся в людях и часто ошибающийся человек. И наконец, отличающийся на редкость дурным вкусом во всем, что касается друзей и основных жизненных принципов. Его глаза сверкнули. — Ого! Вот теперь я убежден, что ты говоришь именно то, что думаешь. — Конечно! У меня вообще нет привычки лицемерить, — чуть вздернула нос она, но уже в следующий миг оказалась перевернутой на спину. — Не стану доказывать, что ты не права, но обязательно накажу тебя, наглая ведьма, — прорычал Люциус, тут же скользнув рукой между ее ног. — А еще… ты женоненавистник и властный законченный сноб, — простонала в ответ Гермиона. — Не принимается! Если б я был женоненавистником, то не кувыркался бы с тобой в постели, — его пальцы уже плавно кружили по клитору. — Ох… Хорошо, отменяем женоненавистника, тогда ты просто сноб! — Надо же… какие сладкие слова слетают с губок такой милой ведьмы, — сквозь зубы прошипел Малфой, давая понять, что ни разу не считает ее «милой». — Правильно, ты… сам напросился! — тело уже потряхивало от его прикосновений. — Ты… ты прекрасный пример того, как изощренно может издеваться мужчина над слабой женщиной… Мучитель! Ай! — Да, но ты, кажется, не возражаешь против моих издевательств, Гермиона… В его тоне опять слышались шелковистые нотки самодовольного снисхождения, которые возбуждали не меньше, чем движения пальцев. В чем очень не хотелось признаваться. — Ну же, — Малфой плавно скользнув двумя пальцами к влагалищу, но остановился у самого входа, — осмелюсь предположить, что ты даже восхищена моим отвратительным поведением. Признайся же! Он дотронулся большим пальцем до клитора и замер в ожидании ответа. — Люциус, черт бы тебя побрал, я просто хочу… Но, не дав договорить, тот с силой прижался губами к ее рту, сразу же проникая в него языком. Сопротивлялась Гермиона отважно, настойчиво стараясь выбраться из-под него и упрямо пытаясь не реагировать на движения его руки, которые становились все быстрее и быстрее. Поняв наконец, что силы неравны, она закрыла глаза и стиснула зубы, чтобы не застонать Люциусу прямо в рот. Оргазм грозил обрушиться на нее так скоро, что это казалось почти несправедливым! Но тут Малфой отстранился сам. Он приподнялся на локте и надменно глянул на нее сверху вниз. — Ну… если тебе настолько невыносимы мои ласки… И Гермиона почувствовала, как его рука остановилась и начала отодвигаться. «Ну уж нет!» — задохнулась она от возмущения и, вцепившись обеими руками в длинные белые пряди, воинственно прошипела: — Даже не думай об этом, Малфой! Иначе к списку особо «лестных» эпитетов мне придется добавить еще ленивый и лысый, потому что твою драгоценную шевелюру я попорчу основательно. По телу Люциуса пробежала вполне ощутимая дрожь, явно говорящая не о страхе и не об отвращении. Похоже, ему действительно нравилась неподдельная ярость Гермионы. «Все-таки он не шутил, когда говорил о своей сложности. Значит, мои похвалы вызывают у него подозрительность, а почти презрительные оскорбления возбуждают со страшной силой? Боже! Во что я только ввязалась?» Но здравые мысли уже куда-то улетучились, потому что Люциус снова начал двигать пальцами. Беспощадно. Настойчиво. Жадно. И бедра невольно толкнулись навстречу этим пальцам, прикосновение которых медленно, но верно вело к чувственному восторгу. — Ну же! Кончай скорее, маленькая упрямица, — хрипло приказал он. — Или ты назло мне теперь будешь отказываться? Но нет… Этого бы она сделать не смогла, даже если б и хотела. Оргазм обрушился на нее огромной волной, заставив крепко сжать руку Люциуса и выгнуться на постели. Она громко вскрикнула что-то невнятное, тут же продолжив свой крик многословными упоминаниями Бога, Мерлина и самого Люциуса, пока наконец не успокоилась и не затихла, рвано хватая ртом воздух. А когда смогла вернуться из экстатической прострации, увидела, что он уже почти разделся: Люциус как раз стягивал с себя боксеры заодно с носками. Тогда как сама Гермиона была по-прежнему одетой, а с левой ноги до сих пор свисала так и не снятая туфелька. Проследив за направлением ее взгляда, Малфой ухмыльнулся и, стащив ту со ступни, бросил на пол. Раздался негромкий стук. Вытянувшись на кровати, Люциус лег на Гермиону сверху и прижался всем телом. Совпадали они на редкость хорошо, даже несмотря на приличную разницу в росте. Сквозь тоненькую ткань платья она ощутила, как к животу многообещающей сталью прижался горячий крупный член, и немного раздвинула бедра, словно приглашая его. — Ну как, у тебя еще остались для меня эпитеты? Ты… очень непростой… — Знаешь, — отозвался он вслух, уткнувшись ей в шею, — если б ты призналась сразу, что просто терпеть меня не можешь, то мы бы, вероятно, уже занимались непосредственно делом. — Неправда! Это совсем не так! — запротестовала Гермиона и тоже обняла его. — Не лукавь… Твои нелестные эпитеты слетали с губ легко и просто. Поэтому я и предполагаю, что все эти характеристики в отношении меня ты уже не раз использовала раньше. Просто не вслух, и не при мне. Гермиона замешкалась с ответом. Правда заключалась в том, что она не могла опровергнуть его слова, ведь на самом деле долгие годы думала о Люциусе Малфое именно так, как и прозвучало несколько минут назад. Даже еще хуже! И слова действительно слетали с губ легко и непринужденно, словно бы вышли из-под контроля сознания, получив официальное разрешение Люциуса. — Может быть, раньше… но не сейчас, — мягко прошептала она. — Я не была бы здесь, с тобой, если б относилась по-прежнему. Правда. И те хорошие вещи, что говорила до этого — тоже правда. — Знаю. Обеими ладонями она подняла его лицо от своей шеи. Выглядел Люциус ни капли не расстроенным. — Так значит, ты больше не будешь искать в моем поведении и словах некий тайный умысел? — Прости, я всегда буду искать тайный умысел, такова уж моя природа, но теперь… — Люциус прижался к ней еще крепче, — теперь я знаю, как выглядят твои глаза, когда ты говоришь правду. Ты на самом деле совершено искренне оскорбляла меня… но ты была настолько же правдива и в своих похвалах. Ошарашенная его прямотой, поначалу она даже не знала, что сказать, но потом все же нашлась: — Пойми… Эти оскорбления предназначались не тебе, а… тому, прежнему Люциусу, который очень похож на тебя во всех отношениях, кроме одного… — она провела пальцами по внутренней стороне его левой руки, — кроме того, каким я вижу тебя теперь. Рядом с собой. — Гермиона, и ты пойми, — терпеливо кивнул Малфой, — что имеешь полное право оскорбить меня, если я этого заслужу. Просто помни, что не стоит меня идеализировать. Я тоже могу сорваться, сгоряча наговорить тебе лишнего и обидеть этим. — Предлагаешь мне всегда помнить, с кем я связалась? — тихо спросила Гермиона. — Да, — согласился он. — Боги, как же мне нелегко тебе объяснить... Я постараюсь, обещаю, но только позже. Сейчас это может занять слишком много времени и будет совершенно не в тему. — Не нужно, — кое-что она уже поняла. Он просто был слизеринцем. До мозга костей. А значит, привык к интригам и обману. Привык так, что не мог теперь верить никому: даже самым близким; даже тем, кого любил, ожидая подвоха в том числе и от них. Она вдруг подумала, как часто люди, не знающие Люциуса толком, завидовали его надменной фамильной самоуверенности, в незнании своем даже не догадываясь, насколько страшен тот замкнутый круг одиночества, по которому год за годом бродил он — сложный и запутавшийся донельзя. «Я не обману его, никогда не обману!» Но вслух произнесла совсем другое: — Тебе удобно лежать? — и скорчила чуть недовольную гримаску, Малфой и вправду был намного тяжелей ее. Люциус улыбнулся и ласково коснулся губами виска. По-моему, мне пора приодеть своего дружка. Гермиона рассмеялась. Люциус принадлежал к породе людей, которые шутили редко, но метко. Он же тем временем поднялся и потянулся к коробке. Молча уставившись в потолок, Гермиона старательно не смотрела на Малфоя, смущать которого ей очень не хотелось. Сказать по правде, она и так оказалась удивленной и обрадованной его спокойной реакцией на необходимость барьерного предохранения. «Это мне Смиту нужно сказать «Спасибо» за то, что упомянул еще и заклинания. Наверное, понял, что такой волшебник, как Люциус, скорее поверит в помощь магии, чем каких-то средств, которые придумали маглы». Она расслышала, как Малфой прошептал заклинание Нерушимых Чар еще раз, и поняла, что он приступил к «одеванию дружка». Гермиону вдруг охватила неловкость вместе с чувством нежной признательности к Люциусу — он и впрямь ужасно боялся заразить ее и делал все, что можно и даже больше того. — Ты не посмотришь? Не хочу начинать этот процесс заново, если надел неправильно… Гермиона перевела на него изумленный взгляд. Не сказать, чтоб я была великим экспертом… Но даже если испортишь этот, ничего страшного. Им цена десять центов, — она успокаивающе улыбнулась. Просто не хочу тратить время на десять попыток нормально надеть эту штуку. Сосредоточенно нахмурившись, Люциус вздохнул. По лицу его казалось, что задача предстоит наисложнейшая, и у Гермионы внутри вдруг что-то дрогнуло от невероятной нежности. — Не переживай, — успокоила его она. — И не забудь оставить небольшое пространство... на самом кончике. Малфой послушно кивнул и несколькими быстрыми движениями, натянул презерватив на член. Потом критически оглядел дело рук своих и поднял глаза на Гермиону. — Что скажешь? Та закусила губу, чтобы не расхохотаться: у Люциуса по-прежнему было на редкость серьезное выражение лица. Поднявшись на кровати, она подползла к нему ближе и с легкой улыбкой обхватила член рукой. Дотрагиваться до напряженной твердой, как камень, плоти было очень приятно. А еще приятней стало то, что Малфой тут же дернулся от ее прикосновения и втянул в себя воздух. — Мерлин, — пробормотал он себе под нос. — Если что-то не так, я подохну… — Все так, ты молодец, — Гермиона поцеловала его в губы. — Можно сказать, получилось идеально. — Мучительница! — облегченно выдохнув, обвинил Люциус и, наклонившись вперед, заставил ее почти упасть на спину. — Моя прекрасная мучительница… Их тела снова слились в объятии, но теперь это была уже не просто ласка. Время ласк прошло. Теперь он уже лежал между ее раздвинутых ног, и дыхание его стало тяжелым и прерывистым. — Я… постараюсь не превратиться в животное и сохранить приличные манеры, — глотнув, мягко прошептал Люциус и слегка погладил ее по бедру. «Мерлин, как мне остановить это трепетное ощущение в груди? Ну что он со мной делает?» Она потянулась, чтобы убрать за ухо прядь блестящих светлых волос, а потом легонько прикоснулась к его щеке. В глазах обоих плескалась тревога. — Это просто секс, Люциус, а не официальный прием. И поторопись, наконец, пока я не промочила постель. — Звучит ужасно мило, — улыбнулся Малфой, пробежавшись пальцами по влажным складочкам, словно проверяя ее слова. А затем двинулся вперед и, помедлив пару мгновений, медленно толкнулся во влагалище. Гермиона затаила дыхание. Ощущения были невероятны, а ведь он еще даже не вошел до конца! Должно быть, лицо ее изменилось, потому что в сознании сразу же прозвучал обеспокоенный голос Люциуса. Я делаю тебе больно? Нет… Мне очень хорошо. Гермиона опустила ладошки на его ягодицы и с наслаждением ощутила, как мускулы напряглись под ее руками. Теперь он вошел полностью. Она почувствовала, как мышцы ее болезненно растянулись, но это была приятная боль. На лице же самого Люциуса застыло выражение какого-то удивленного восхищения. — Это чудесно… Слишком чудесно, — закрыв глаза, прошептал он. — Прости… мне понадобится пару минут, чтобы прийти в себя. Не отводя взгляда, она наблюдала, как Люциус несколько раз глубоко вдохнул, собираясь с силами. И это казалось восхитительным. Ведь сама Гермиона после потери девственности не обходилась без физической близости более пары месяцев, и даже представить себе не могла — каково это: трехлетний целибат. «О… я бы точно не смогла так контролировать себя». И она почувствовала, что он уже готов идти дальше, поняла это, когда выражение мрачной сосредоточенности исчезло с его лица, и Люциус наклонился к ее губам. Когда он дразняще поцеловал ее, начав осторожно двигать бедрами. Поначалу его толчки были медленными и неглубокими, он будто боялся покинуть ее тело и никогда не выходил полностью. И эти осторожные, почти боязливые движения заставляли заново разгореться те угли мучительного желания, что тлели в ней вот уже несколько часов подряд. Вот губы скользнули по шее ниже, и Гермиона ощутила легкую шероховатость подбородка. Вот он спустился к соскам, почти болевших от желания его прикосновений, и, будто почувствовав это, с силой всосал один из них в рот. Низко застонав, Гермиона запрокинула голову на подушке и погладила его по волосам. Казалось, каждой частичкой своего существа она и раньше знала, что Малфой будет удивительным любовником, но наяву это оказалось совсем по-другому. Еще чудесней. Лучше. Ярче! И теперь, когда он по-прежнему осторожно и неуверенно двигался в ней, когда гладил, целовал и пробовал чуть ли не каждый квадратный дюйм ее тела, Гермионе казалось, что она проваливается в какое-то мягкое облако, блаженно обволакивающее со всех сторон. А когда Люциус отыскал эрогенную зону, о которой не знала и она сама, дотронувшись языком до впадинки между ключицей и шеей, не выдержала и обеими ладонями отстранила от себя его голову — сейчас, как никогда, ей почему-то хотелось увидеть его глаза. Казалось, взглядами, в которых горело жадное вожделение, они алчут в этот миг друг друга, выпивая до самого донышка. Оба неотрывно глядели в лица один другому, пока нарастающее от ускорившихся движений Люциуса возбуждение не заставило их задохнуться. Теперь Малфой двигался быстрее, выходя из нее почти полностью, чтобы потом снова с силой толкнуться в горячую гостеприимную глубину. На его лице, размеренно покачивающемся над Гермионой, эмоции сменялись почти ежесекундно, но главной из них оставалась откровенная радость. И Гермиона зачаровано следила за игрой красок, сменяющих одна другую на восхитительном холсте, которым было сейчас самое красивое мужское лицо на свете. Малфой прикусил нижнюю губу и, опираясь на локти, наклонился ближе. Пряди белых волос защекотали кожу, скользя по ней в такт движениям. Дыхание стало тяжелей, и, услышав это, Гермиона обвила его обеими ногами, чуть изменяя угол проникновения. Это позволило Люциусу войти еще глубже, что он и сделал, заставив обоих даже чуть вскрикнуть от удовольствия. — Пытаешься свести мой самоконтроль на «нет», ведьма? — не останавливаясь, выдохнул Люциус, и рука его скользнула по бедру Гермионы, крепко прижимая его к себе. — Конечно, — отозвалась та. Ты предаешь этому самому контролю слишком большое значение. — Ну… так утверждают те… кто не может им пользоваться… — упрямо возразил Малфой, подчеркивая каждую свою фразу энергичным толчком бедер. И почти сразу одним из них начал задевать внутри Гермионы точку, прикосновение к которой было неимоверно приятно. — О Боже! — невольно вырвалось у той, и Люциус снова двинулся точно так же. И снова. Ощущения казались несколько необычными, ведь еще никогда ей не удавалось испытать оргазм без прямой стимуляции клитора. Необычными, но бесконечно приятными. Настолько, что дыхание Гермионы сбилось, и она начала задыхаться. Тела словно зажили своею собственной жизнью. Они продолжали двигаться в едином ритме, и Гермиона видела, что Малфою тоже очень хорошо: слегка приоткрыв рот, он не сводил с Гермионы глаз, и в его взгляде (потемневшем от возбуждения) светилась жадная необузданная жажда. Теперь каждый из его толчков стал ударом — яростным, жестким, резким — подводящим ее к оргазму все ближе и ближе. Теперь он откровенно доминировал над ней, и, черт возьми, ей это ужасно нравилось! Наклонившись, Люциус полностью прикрыл ее своим телом, и Гермиона прижалась к нему с тихим стоном. Их сумасшедшая головокружительная гонка приближалась к концу... — Это ты показывала мне? — прорычал он на ухо. — Ты хотела именно так? Он напомнил ей картинки, что Гермиона транслировала ему сегодня днем. Да! И такую она ему тоже отсылала. — Да, — хрипло выдохнула она. — Все, что показала, я хочу испытать с тобой. Малфой со стоном прижался к ее шее. Правая рука его опустилась к груди и тут же зажала пальцами сосок, начав тихонько перекатывать тот. Теперь Люциус двигался чуть медленней, заметно наслаждаясь тем, как скользит член в плотную влажную глубину влагалища. И Гермионе вдруг очень захотелось увидеть его обнаженные ягодицы, размеренно двигающиеся меж ее раздвинутых бедер. Она уже начала опускать ноги, стремясь дотянуться до тех ладошками, чтоб хотя бы почувствовать, как движется Люциус и позволить воображению довершить остальное. Но Малфой неожиданно поймал ее запястья и повелительно скомандовал: — Нет! Обхвати меня. Как и было. Разочарованно прохныкав что-то невнятное, Гермиона выполнила требование и выгнулась на кровати. Люциус тотчас же сжал маленькие ручки над ее головой, переплетя пальцы со своими. Так они оказались заключенными в какой-то единый замкнутый контур, который подпитывался будоражащими разрядами, пронзавшими тела с каждым толчком. Лица обоих покраснели и покрылись испариной, растрепавшиеся волосы прилипали к коже, мокрой от пота, а толчки Малфоя снова стали почти стремительными. Он зажмурился, качнул головой и отчаянно простонал: — Боюсь, что… я начинаю терять манеры… — Ох… не стоит притворяться, что они у тебя когда-нибудь были, — сердито прошипела в ответ Гермиона. На что Люциус сжал ее руки еще сильнее и глубоко толкнулся во влагалище. — Хорошо, не буду, — с притворным согласием произнес он, — тем более, раз ты не ценишь их, моя некультурная маленькая… Именно этот момент выбрала Гермиона, чтобы с силой сжать мышцы влагалища, не дожидаясь окончания фразы. — Сладчайший Мерлин! — непритворно ахнул Малфой и взмолился: — Не останавливайся, прошу тебя… Безуспешно пытаясь освободить руки, Гермиона скрестила лодыжки у него на пояснице, чтобы стать еще хоть чуточку ближе. Движения из стремительных превратились просто в хаотичные. И глубокий (сотрясающий душу и похожий на горный обвал) оргазм обрушился на обоих. Гермиона не помнила: говорила ли она что-нибудь, кричала ли или же просто издавала какие-то восхищенные, но совершенно нечленораздельные звуки, но знала лишь, что Люциус в эти мгновения переживает нечто похожее — так громко он застонал и крепко обнял ее. Как что-то бесконечно дорогое и нужное. И она так же крепко обняла его в ответ, с наслаждением ощущая под руками последние содрогания крепкого и тяжелого мужского тела. Но нет… теперь он не казался тяжелым — такая огромная сила наполнила вдруг все ее существо. Гермиона подумала, что одной рукой сейчас готова поднять лошадь, и уже почти рассмеялась от счастья, когда Малфой прижался губами к ее рту. Он целовал так, как умирающий от жажды пьет только что найденную воду. Как оголодавший набрасывается на еду, бесконечными ночами снившуюся ему во снах. И, несмотря на только что испытанную разрядку, внутри у Гермионы снова вдруг что-то дернулось и сжалось в тугой узел, не смея противиться той сумасшедшей страстности, которая переполняла поцелуй Люциуса. Прошло несколько минут, пока он наконец отстранился, и Гермиона осторожно опустила ноги, зная, что нужно избавиться от чудеснейшего куска латекса, который позволил им пережить это блаженство. Малфой глянул на нее с каким-то странным выражением лица, наклонившись, нежно коснулся губами лба Гермионы и поднялся с кровати. Она с удовлетворением отметила про себя, что в ванную он направляется, слегка пошатываясь на подрагивающих ногах, и довольно улыбнулась. «Скажем прямо: ты, милочка, сейчас шла бы никак не лучше, если б пришлось встать. Тебе еще минут десять лежать и лежать. Без движения!» В комнату Люциус вернулся уже без презерватива. Похоже, он попытался привести в порядок и растрепанные волосы, но получилось это у него, мягко сказать, неважно. Впрочем, Гермиона ничего не имела против его взъерошенной шевелюры. Наоборот! Ей даже нравилось видеть его таким. Обессилено рухнув на кровать рядом, Люциус одним ловким движением укутал Гермиону в объятия и уткнулся носом куда-то в шею. Она довольно вздохнула: быть обернутой его руками оказалось очень приятно. И все же… Одна небольшая деталь продолжала беспокоить. … моя некультурная маленькая… кто? Узнать окончание фразы хотелось ужасно, но и… боязно. «Нет, я знаю, что он собирался произнести это в момент, когда человек и не в силах контролировать самого себя. Тем более что он предупредил меня о возможных оскорблениях… Но собирался ли он использовать то самое слово? Ведь все, что происходит между нами, указывает лишь на то, что сейчас для него статус крови практически не имеет значения! Черт… все равно было бы больно услышать, что он называет меня так. Пусть и в порыве страсти…» Наконец она собралась с духом и тихонько позвала: — Люциус… — М-м-м? — отозвался ей сонный голос. — А что ты собирался сказать, когда я прервала тебя? — Эм… Очень туманно заданный вопрос. Поясни конкретней. — Ну… Когда ты… назвал меня своей «некультурной маленькой»… и я тебя перебила. — Музой, — с ходу ответил он, приподнимаясь на локте, чтобы посмотреть на нее. — Моя некультурная маленькая муза — вот что я собирался сказать, прежде чем ты выжала из меня все соки и уничтожила способность выстроить любое мало-мальски согласованное предложение. Не только вслух, а и мысленно. Гермиона приоткрыла рот. «Муза. Не грязнокровка. Не маглорожденная. Муза!» — Ты чего?.. — удивленно приподнял бровь Люциус, увидев, как она усиленно смаргивает непрошеные слезы. — Ничего… — прошептала Гермиона и улыбнулась. — Давай спать.