Голод_Жажда_Безумие

Очнувшись ото сна, Гермиона, конечно же, не думала, что случившееся накануне просто приснилось. А вот нежный поцелуй, что способствовал пробуждению, действительно показался сном. Открыв глаза, она энергично заморгала и попыталась сфокусировать взгляд. До теперешнего момента задумываться о том, а что будет «утром после», ей еще не доводилось — было не до того. Но сейчас волшебница вдруг ощутила легкую настороженность. «Кто мы теперь друг другу? Как должны вести себя? Упомянет ли вообще Люциус о том, что произошло этой ночью, или же предпочтет сделать вид, что ничего не было? И что из этого и в самом деле будет правильней?» Тем временем Люциус, опершись ладонями о матрас по обеим сторонам от ее рук, склонился почти к самому лицу. Он уже был полностью одет, а волосы, все еще немного влажные, аккуратно лежали на плечах. Слегка придя в себя, Гермиона заворожено уставилась на него: сейчас, в свете ясного летнего утра, Люциус Малфой выглядел… возмутительно привлекательным. Особенно сегодня, когда его лицо буквально светилось какой-то спокойной радостью и чисто мужским удовлетворением. Он наклонился еще ниже и на короткую, но безумно соблазнительную секунду коснулся губами рта Гермионы. Та слегка подняла к нему подбородок, отвечая на ласку, но Люциус сразу отстранился и глянул на нее с легкой ухмылкой. — Могу ли я, наконец, получить назад свою рукопись? — Что, вдохновение пожаловало? — хитро улыбнулась в ответ. Если он хотел шутить, она готова была поддержать его игривый тон. — Тебе ли удивляться этому... — Я верну, если пообещаешь, что не будешь пытаться уничтожить ее. Не будешь сжигать, рвать, как-то портить, ну и далее по списку, — упрямо отозвалась Гермиона. Малфой недовольно поморщился. Со стороны это выглядело почти мило (если, конечно, слово «мило», в принципе, можно было использовать по отношению к Люциусу), и придавало ему вид избалованного и очень капризного ребенка. — Хорошо, — недолго поразмыслив, пробормотал он. — Обещаю. — Учти! Задушу резинкой презерватива, если с рукописью что-нибудь случится. Люциус рассмеялся. — По утрам ты особенно восхитительна. — Я не шучу, Малфой, имей это в виду. Он кивнул, но улыбка потихоньку сползла с лица. — Тогда лучше поторопись. Никогда не знаешь, как надолго заглянуло вдохновение... Глядя ему в лицо, Гермиона пыталась расшифровать византийскую многозначительность этого заявления. Получалось неважно, да и сознание Люциуса тоже упорно молчало, не подбрасывая ей ровным счетом ничего. Никаких подсказок. Гермионе вдруг показалось, что в его открытом прямом взгляде промелькнула еле уловимая грустинка. Не отдавая себе отчета, она поднялась и обняла его. А потом и поцеловала, на что Люциус ответил без малейших колебаний. «Черт, я же не чистила зубы…» — мелькнула у Гермионы мысль, но, похоже, его не волновало ни это, ни ее растрепавшаяся за ночь шевелюра. Поцелуй Люциуса был долог, нежен и мягок, и она смогла уловить даже вкус чая с лимоном, который он, видать, пил только что. — Не думаю, что твое вдохновение сбежит куда-то, — улыбнулась Гермиона, когда они наконец отстранились друг от друга. Малфой тоже ответил ей слабой улыбкой. Ах, но ведь музы — существа на редкость капризные, правда? Его палец нежно пробежался по губам Гермионы. А прежде, чем она смогла сформулировать ответ, он поднялся и потянулся за ее палочкой, которая больше не выдавала рассерженных от чужих прикосновений красных искр. Удивленная этим фактом Гермиона даже забыла, что хотела сказать. Отступать было некуда, и она грациозно взмахнула рукой, призывая рукопись и совершенно забыв, что в тот злополучный день машинально сунула ее в свою сумку. Увидев нарядное сине-белое платье, Люциус удивленно приподнял бровь и потянулся к нему. — Ну, по крайней мере, я знаю, что мои деньги расходуются на нечто очень привлекательное… — разглядывая платье, он привычно ухмыльнулся, и настроение Гермионы улучшилось. — Должна ж я как-то тратить эти нескончаемые евро, — притворно сердясь, парировала она. — Люциус, серьезно… Удали к чертовой матери чары с моего кошелька! — Дорогая, но зачем? Если ты и дальше будешь покупать себе такие миленькие наряды, я могу только радоваться. И, так сказать, корыстно пожинать плоды собственной щедрости. Ничего не ответив на такое «слизеринское» заявление, Гермиона вздохнула и погладила мягкую ткань. — Я все равно никогда не смогу носить его в Англии. — Почему же? — Потому что оно совершенно не подходит для работы. — Что тебе мешает накинуть сверху мантию или какой-нибудь пиджак, если уж так беспокоишься о скромности, — Люциус пожал плечами. — Послушай, ты работаешь в отделе по взаимодействию с маглами, поэтому меньше всего тебя должно беспокоить использование их одежды. Разве твои коллеги не носят ее? — Некоторые носят… Но… я не смогу надеть его не поэтому… Просто… ну, не люблю… как бы сказать… выпендриваться… — Понял. Тебе не нравится привлекать к себе внимание? Гермиона сверкнула в его сторону глазами — слова Люциуса показались в какой-то степени ударом под дых. Было странно, что человек, всю жизнь бывший очень и очень заметным, мог настолько чутко воспринять и совершенно противоположную точку зрения. — Полагаю, что… да… — осторожно призналась она. Усевшись на краю кровати удобней, Люциус скользнул взглядом по ее фигурке, и Гермиона сразу же вспомнила, что сидит перед ним совершенно голая. Ей вдруг захотелось стыдливо прикрыться простыней, хотя гриффиндорское упрямство и заставило подавить это желание. — Я подозреваю, — пробормотал Малфой, — что ты заведомо сражаешься в той битве, в которой тебе не победить. Но скептическое выражение ее лица ясно дало понять, что у Гермионы на этот счет совсем иное мнение. — Хорошо. Тогда назови мне хотя бы одну вескую причину, по которой тебя не должны замечать, — вызывающе бросил Малфой, увидев демонстрируемый скепсис. Гермиона открыла рот и уже в следующий миг поняла, что готового ответа у нее нет. Люциус немного помолчал в ожидании возражений, только наблюдал за ней хитрыми глазами. — Ну, думаю… ох… ну, понимаешь, я никогда не была самой красивой девушкой факультета… и до сих пор не хочу, чтобы люди видели во мне в первую очередь сексуальную красотку. — Значит, ты хочешь, чтобы тебя ценили прежде всего за твой разум? — теперь наступила его очередь взглянуть на нее с недоверием. — Что ж… позволь усомниться. Потому что я думаю, что на самом деле ты хочешь совершенно другого. Люди и впрямь ценят тебя за твой ум, но в глубине души тебе хочется, чтобы в тебе видели не только его, а еще и твою красоту, твое обаяние — все то, что тоже является частью тебя, является дополнением твоего мощного интеллекта. И в итоге делает тебя тобой. — Вот только не нужно указывать мне, чего я хочу, — слегка надула губы Гермиона, тем не менее, удивленная тем, что Малфой смог понять то, в чем она не хотела признаваться даже самой себе. — О, боги… Об этом я и мечтать не смею, — тот отложил платье в сторону и достал из пакета пергамент с рукописью. Гермионе казалось, что он собирается встать и уйти, но в последний момент Люциус удивил ее: подняв ноги на кровать, он подполз и улегся рядом. Теперь он лежал на боку, положив голову на согнутую в локте руку. — И поскольку я понятия не имею, чего ты хочешь на самом деле, то не буду утомлять тебя сладкоголосыми описаниями, насколько ты прекрасна, и уж тем более не сообщу о том, как ужасно хотел тебя утром, когда проснулся и увидел рядом… обнаженную и мирно сопящую под моим боком. Его слова дали ясно понять, что вести себя они будут как любовники, и Гермиона тут же стала пунцовой, осознав это. Ее охватило жуткое смущение: даже не столько из-за слов Люциуса, сколько из-за того, насколько искусно он увязал свои доводы в стройную и логичную цепочку, сказав ей то, что в глубине души Гермионе и хотелось услышать. И все же она немного досадовала. Становиться на одну ступень с недалекими любительницами мужских комплиментов очень не хотелось. Даже если тебя это коробит, это не значит, что тот, кто восхищается тобой, не может озвучить свое восхищение… — донеслись до Гермионы его мысли. Подумать только, я слышу это от человека, который не может нормально воспринимать похвалу самому себе, — возразила она тоже мысленно. — Ну… если я не могу принять похвалу, это не означает, что мне нельзя хвалить кого-то, — уже вслух отозвался Люциус и добавил с легким самодовольством: — Тем более что играть словами я умею, если заметила. Засмеявшись, Гермиона положила руку ему на грудь и слегка толкнула. Попытка оказалась откровенно жалкой, Малфой даже не двинулся с места. — Иди уже и наконец-то пиши, невыносимый ты человек. На этот раз он послушно поднялся с кровати и удалился, оставив Гермиону в легкой задумчивости. Спустя несколько минут она уже вышла из ванной, умытая и освеженная, одетая в то самое синее с белым платье, случайно оказавшееся в пакете с рукописью. Все это время, пока стояла под душем и приводила себя в порядок, она подумала о том, что сказал Малфой. Нет, Гермиона не была готова признать его правоту, но и отрицать проницательность Люциуса тоже не могла. Она вспомнила, почему же в тот день купила это платье: оно действительно очень шло ей, заманчиво облегая фигуру именно там, где это было нужно. И теперь, когда было, кому снять с нее это одеяние, идея надеть его казалась еще более привлекательной, более заманчивой. Уверенная в том, что за снятием дело не станет, она улыбнулась и вошла в гостиную. Но Люциуса, который должен был сидеть за столом и сосредоточенно писать что-то, не увидела. Гермиона растерянно оглядела комнату. Он сидел на диване. И не один: рядом с ним на подушке живописно растянулся Живоглот. Лежа на спине, тот изгибался и когтями старался схватиться за перо, которым Люциус дразняще помахивал над ним. Гермиона удивленно моргнула. «Глазам своим поверить не могу: Люциус Малфой играет с моим котом!» Картинка и впрямь выглядела забавно: Живоглот никогда особо не симпатизировал Рону, а Рон, нужно признаться, еще меньше симпатизировал Живоглоту. Она знала, что это было связано с их конфликтом на третьем курсе, произошедшем из-за Коросты, оказавшейся в итоге Питером Петтигрю. «Тогда мне казалось, что было бы лучше, если б Глотик поймал эту чертову крысу и съел ее...» Удивленно покачав головой, Гермиона улыбнулась. Насколько она могла вспомнить, Люциус оказался единственным мужчиной, попытавшимся найти с ее котом общий язык. Да и вообще казалось, что ему нравится Живоглот. Ее наглый котяра, который как раз в этот момент зацепил перо когтями и порвал его. — Люциус, если ты будешь и дальше потакать ему, он уничтожит все твои перья, — назидательно заметила она, прислонившись к дверному косяку. — И ладно, — отозвался тот, бросая перо коту. Живоглот тут же набросился на него и с довольным урчанием разодрал на мелкие кусочки. А Люциус, поймав вопросительный взгляд Гермионы, пояснил: — Я захватил с собой около полудюжины перьев. Просто у самого есть привычка ломать их пополам, когда нервничаю или чем-то расстроен. По ее губам снова скользнула улыбка. Гермиона вспомнила тот день, когда он практически похитил ее и притащил в эту гостиную. На столе и тогда лежало несколько перьев, сломанных пополам. — Я заметила эту твою особенность… — Кстати, напомни, как зовут твоего кота? — Живоглот. — Должен сказать, что урон, нанесенный моему имуществу, это не только разодранное перо… Гермиона присела на другой конец дивана и пощекотала коту живот. — Что ты имеешь в виду? — Перьев-то у меня в избытке, а вот чернила кончились, и я никак не могу найти свою чудесную чернильницу. Понятия не имею, куда она могла подеваться. Гермиона замерла. «Вот же черт!» — она вспомнила, как швырнула чернильницу в стену, бессильно борясь с отчаянием, которое переполняло ее после его внезапного исчезновения. — Эм-м… пожалуй, тут я могу помочь… Точней, не помочь, а объяснить. Я… я разбила ее, Люциус. Малфой невольно поморщился. — Жаль. Это была семейная реликвия. — Ох… — застонала Гермиона, поднеся ладонь к губам. — Извини меня. Пожалуйста-пожалуйста… — Да ладно, не переживай. Все в порядке, — утешил ее Люциус, покорно приняв новость. — Никакой особой ценности эта чернильница не представляла, да и мне особо не нравилась. Одно преимущество — она была зачарована так, чтобы пополняться самостоятельно и никогда не пустеть. Поэтому я и взял с собой про запас совсем немного. Даже понимая, что имела вескую причину шарахнуть чернильницей об стену, Гермиона почувствовала, как ее охватывает ощущение вины. «Ну кто, спрашивается, хранит чернильницу в качестве реликвии? — она мысленно покачала головой. — Все-таки эти чистокровные такие странные...» — И что теперь? Значит, писать больше не будешь? — расстроено вздохнула она, задаваясь вопросом, каково это: чувствовать, что слова крутятся в голове, но не иметь возможности выплеснуть их на бумагу. — Ох… Надеюсь, ты не растеряешь вдохновение. — А разве кое-кто не обещал мне совсем недавно, что вдохновение пребудет со мной еще долго, а? — Ну… я просто имела в виду, что… — пискнула Гермиона и затихла, потому что Малфой наклонился и навис над ней, почти приковывая к дивану. Живоглот, оскорблено мяукнув, тут же спрыгнул на пол, чтобы снова не оказаться меж двух больших человеческих тел. — Может быть, тебе стоит периодически напоминать мне об этом… — пробормотал Люциус, касаясь губами ее ключицы. От этой неожиданной близости Гермиона чуть не задохнулась, ощущения от прикосновения теплых мужских губ заставили сердце пуститься вскачь. «О-о… а он не теряет времени и переключается с ровного дружеского общения на любовное практически в одну секунду…» — поначалу ей хотелось что-нибудь саркастически возразить Малфою, но потом передумала. Да и к чему, если сама таяла от его прикосновений? В самом деле, да и к чему? — его мысленно прозвучавший голос заставил вздрогнуть. Этот мужчина мог свести с ума одной лишь фразой, одним касанием рук, заставляющим дрожать от желания. А ведь он дотрагивался через платье, даже не касаясь обнаженной кожи. Гермиона усиленно пыталась привести разум в порядок. Она тряхнула головой. Люциус, уже десять часов утра, а я, между прочим, до сих пор не завтракала! — Сначала секс, — выдохнул на ухо Малфой. — Завтрак чуть позже. — Ну да, — извиваясь под ним, притворно проворчала Гермиона. — Знаю я, как ты умеешь словами играть. Горячий кончик языка тут же скользнул по ее челюсти. — Иногда действия значат больше, чем слова... — теперь Люциус слегка прикусил подбородок, несильно, но касание зубов она почувствовала. — Действия и другие банальные штучки. Самые разные. В его голосе слышалась якобы усталая ленца, однако Гермиона не поверила в нее. «Ох, черт бы его побрал! Да что же он делает со мной?!» — волшебница уже почти потеряла от его ласк остатки решимости. — Люциус, — последняя попытка удержать себя в руках оказалась успешной, Гермионе удалось сказать это спокойно, даже слегка насмешливо. — Как твоя муза, я настоятельно требую, чтобы ты сел писать продолжение «Жажды». — А знает ли моя прекрасная муза, — губы его неспешно поднимались по изгибу нежной шеи все выше и выше, — что творец должен быть всегда доволен ею? Муза обязана исполнять его желания… в ответ на выполнение своих требований. Гермиона было решила, что он собирается оставить ее в покое и отойти наконец к своему столу — все-таки Люциус Малфой славился своей находчивостью и мог понять, когда нужно остановиться, но это было не так. И опять ее платье сыграло коварную роль искусителя. Оно облегало Гермиону, словно вторая кожа, и все, что нужно было сделать Малфою, чтобы получить доступ к телу, это развязать завязанные на шее бретельки, что удерживали на ней одеяние. Именно это Люциус и сделал это одним коротким выверенным движением. «Черт… На будущее учту и буду покупать более безопасные варианты. Например, платье с бессчетным количеством юбок и туго зашнурованным корсетом. Если только… оно не сделает Люциуса еще более решительным и настойчивым». — Скажи на милость, чего ты творишь? — она упорно пыталась не реагировать на нежные прикосновения его пальцев к своему животу. «Какое счастье, что взяла с собой лифчик без бретелек, и сейчас нахожусь в нем. Если бы Люциус добрался до груди — мне бы пришел конец, я бы точно пропала!» — Как это чего? Исполняю требование своей музы, то есть пишу, — с преувеличенной невинностью отозвался Малфой. И он действительно писал что-то: Гермиона чувствовала это по движению его указательного пальца. Он аккуратно выводил символ за символом, слегка щекоча ее кожу, и поначалу Гермиона не могла понять, что именно он там пишет, но потом приспособилась и начала потихоньку угадывать. …omniamutanturnosetmutamurinillis... — Это что, латынь? — выдохнула она, с трудом разбирая знаки, идущие подряд. — Совершенно верно. «Omnia mutantur, nos et mutamur in illis». — Времена меняются… — И мы меняемся вместе с ними, — тихо закончил Люциус. Его рука снова принялась двигаться, но на этот раз уже не по животу, а по груди Гермионы. Однако теперь уже он писал не на латыни. — Люциус… ты рисуешь на мне руны? — с легкой тревогой задала она вопрос. — Возможно и руны… — снова послышался его преувеличенно невинный тон. — Но… что ты решил написать там? Как назло в этот момент появилась Джо-Джо, которая тут же запаниковала, увидев, что прервала еще одну любовную интерлюдию хозяина и его гостьи. Она виновато вздохнула и страдальчески прикрыла свои большие фиолетовые глаза. В морщинистой ручке виднелся новый флакон с чернилами, за которыми и посылал ее Люциус. Но тот лишь сдержанно усмехнулся. — Можешь оставить все на столе, Джо-Джо, спасибо. Облегченно выдохнув, эльфийка поставила чернила на стол и сразу же сбежала. А Гермиона никак не могла перестать думать о написанных рунах. «Люциус не дурак, и, конечно же, знает, что некоторые комбинации рун имеют очень специфические значения и, что еще более важно, подвластны старинным видам магии. Что же, черт возьми, он написал на мне?» Но Малфой ничего не сказал. Лишь наклонился и поцеловал ее грудь в том самом месте, где нарисовал четыре маленьких рунических знака. Одно успокаивало: заклинания, активирующего их, он так и не произнес. И Гермиона слегка расслабилась. Он же несколько раз коротко поцеловал ее шею и грудь, потом поднялся к губам и, наконец, аккуратно поправил на ней платье. И это было странно, Гермиона удивилась, поскольку после настойчивых поцелуев ждала скорее чего-то обратного. Но Люциус будто бы затих. Он как-то очень тихо и осторожно отдалился, и устно и мысленно, хотя и продолжал целовать ее. И единственным звуком стало его дыхание, к которому Гермиона продолжала прислушиваться, желая понять, что же с ним происходит. Она тоже молчала, наслаждаясь поцелуями, тишиной, тяжестью его тела, прижимающего ее к дивану, и чувствовала, что начинает потихоньку таять, словно утопая в нежной, ни к чему не обязывающей ласке. По-видимому, он собирался встать. И продолжить писать. Но почему-то медлил, не в силах оторваться от Гермионы. Какое-то время они продолжали целоваться, пока она смутно не осознала, что Джо-Джо продолжает время от времени появляться, что-то делать в гостиной, а потом снова исчезать. «Боже мой… Бедный домовой эльф!» — Гермиона вдруг задумалась о неизбежной причастности домовиков к самым интимным сторонам жизни своих хозяев. Прекрати думать о домовых эльфах, — раздался в голове мурлыкающий голос Малфоя. Гермиона смутилась, поняв, что ее поймали. «Как же несправедливо, что он может слышать мои мысли, при этом весьма умело защищая свои! Или он ни о чем не думал сейчас, оставив сознание абсолютно пустым?» Люциус еле заметно усмехнулся. Ты забываешь, Гермиона, что мужчина может быть полностью погруженным в ситуацию, особенно когда под ним лежит желанная красавица-ведьма... О, но я не хочу постоянно слышать от тебя «секс-секс-секс»! — тут же игриво парировала она. Если бы я думал только об этом, ты бы это ощутила, поверь. Тогда о чем ты сейчас думал? Какое-то время в сознании царила полная тишина. Ни о чем. Я вообще не думал. Просто… чувствовал, — он склонился и поцеловал ее в губы. — Попробуй только лишь чувствовать… и тоже ни о чем не думать. Хорошо. Я попробую. Прямо сейчас попробую. — Нет! Потому что уже десять часов утра, — коварно прошептал Малфой. — И ты еще не завтракала, а мне приказала заняться рукописью. — Тебе нравится выступать в роли злобного мерзавца, да? — М-м-м… Скорее мне нравится дразнить тебя. Ты так забавно злишься. — Ах так! — Гермиона сложила руки на груди. — Тогда и впрямь вернемся к этому позже. — Буду ждать с нетерпением, — понимающе ухмыльнулся Малфой и, мягко поднявшись с дивана, оставил Гермиону одну и в несколько растрепанных чувствах. ______________________________________________________________________________ И все же ей пришлось искать, чем бы заняться. События сегодняшнего утра, поведение Люциуса и их весьма недвусмысленный флирт, конечно же, взбудоражили молодую волшебницу. Около часа спустя она даже была готова снова заявиться в гостиную и сообщить Люциусу, что уже почти одиннадцать, что она давно позавтракала, и что, имея полное право на собственные капризы, требует сейчас же прекратить работу. Ей ужасно хотелось, чтобы он снова занялся не рукописью, а ею! Ею одной. Гермиона даже заглянула к нему, уже почти собираясь сделать задуманное. Но, увы, Люциус оказался настолько поглощен книгой, перо порхало над пергаментом так быстро и сосредоточенно, что прервать слияние автора и его творения она не осмелилась. Лишь тихонько, чтобы он не заметил, отошла от двери. Решив почитать что-нибудь, она открыла первую попавшуюся книгу, но сосредоточиться так и не смогла. Мысли блуждали где-то далеко-далеко, а сюжет истории упорно ускользал, даже не задерживаясь в памяти. Да и вообще, весь сегодняшний день казался Гермионе практически нереальным. Вчера вечером они переспали, проведя всю сегодняшнюю ночь вместе. «Я занималась сексом с Люциусом Малфоем… Нет! Мы занимались с ним любовью, как бы там ни было. И это было… чертовски здорово. Это было… почти удивительно здорово…» Она вспомнила сегодняшнее утро, когда они вели себя так, будто в этом не было ничего необычного. Они флиртовали и разговаривали, словно обычные люди, искренне заинтересованные друг в друге, точней даже, искренне влюбленные, что доказывала прошлая ночь. И все происходящее между ними было так... естественно. «Именно это и беспокоит меня… Это же не может быть нормальным, правда? И между нами по-прежнему существует нерушимая стена…» — она судорожно сжала руки. Люциус все еще продолжал оставаться самим собой: Люциусом Малфоем! Чистокровным аристократом, пусть и пугающе привлекательным. Былым ненавистником маглов и маглорожденных. Бывшим Пожирателем Смерти. Настоящим Слизеринцем. Мужчиной, годящимся ей в отцы, и магом, что много лет практикует темные искусства. Но (и на сегодня это казалось самым главным!) еще и инфицированным вирусом одного из самых страшных заболеваний — СПИДом. И она… которая была Гермионой Грейнджер: маглорожденной гриффиндоркой, известной проповедницей равенства и лучшей подругой Гарри Поттера — победителя Темного Лорда. Девушкой, что верила в свет и его всегдашнюю победу, которая была… слишком молодой, можно даже сказать, юной для Люциуса Малфоя. Смогут ли они забыть о том, кем были на протяжении многих лет? И, что еще более важно, могло ли быть у них будущее, общее будущее? Гермиона тяжело вздохнула. Она хорошо понимала, что все эти причины не особенно важны, чтобы помешать их с Люциусом роману. У нее было ощущение, что она, словно в реку, вступает в эти необычные, маловероятные, но почти полностью захватившие ее отношения. И они не кажутся ей… какими-то ужасными. Ведь общение с Люциусом, в том числе и близкое общение, было естественным и чудесным. Легким. Правильным. «А уж вчера вечером… сладчайший Мерлин… вчера это действительно был вечер, о котором я могла только мечтать… — вспомнив, как они сидели в ресторанчике, как возвращались домой, и вспомнив то, что произошло потом, Гермиона закусила губу. — Но тогда почему… почему я стесняюсь подойти к нему и сказать об этом? Почему же саму меня дико смущает его прямота и искренность, его открытость?» Вцепившись пальцами в волосы, расстроенная Гермиона слегка потянула их у корней. Ответа на собственные вопросы не было, но, подумав, она наконец-то смогла понять причину своей настороженности. Руны! Вот что встревожило ее по-настоящему. «Что он написал на моем теле? А главное, зачем? Может быть, сейчас, пока он занят продолжением романа, мне стоит разобраться с этим? Ведь не зря же я изучала древние руны в Хогвартсе. Но для этого будет лучше, если я окажусь дома…» — и поднявшись, она аппарировала к себе в квартиру. Попав домой, она принялась судорожно листать старые учебники: для начала стоило найти заклинание, которое сделало бы руны видимыми. Люциус написал их, но так и не активировал, поэтому увидеть их простым взглядом Гермиона не могла. Но он и не стер их. Потому они должны были остаться на коже. Обнаружив нужное заклинание, она повторила его про себя, подошла к зеркалу и, тревожно вздохнув, подняла палочку. Собственное отражение нервно уставилось на нее в ответ. — Остендо сум типикус! — громко произнесла Гермиона, направив палочку на грудь. Кожа коротко замерцала, а затем на ней проступили символы: четыре аккуратные небольшие руны. Волшебница тщательно скопировала их на лежащий перед ней листок бумаги. Уже рисуя руны, она понимала, что многое забыла с тех пор, как закончила Хогвартс. И это раздражало — ведь времени прошло совсем немного. Гермиона даже была рада, что рядом нет никого, кто мог бы стать свидетелем ее позорного незнания. Конечно, она никогда не считала себя специалистом по древним рунам, но признать, что забыла то, в чем когда-то была хороша, оказалось жутко неловко. Даже наедине с собой. Закончив рисовать, она вернулась к учебнику, но теперь открыла раздел, в котором подробно описывались рунические алфавиты. Оставалось надеяться, что Люциус использовал самый простой из них — англосаксонский. Остальные слишком уж отдавали эзотерикой, чтобы быть полезными в реальной жизни. «Хотя, — тут она не выдержала и улыбнулась, — этот интеллектуальный извращенец вполне мог использовать и этрусский вариант. Мы же сейчас находимся в Тоскане». Руны всегда считались достаточно сложным предметом. Вот почему на занятия по их изучению приходило не так уж много народу. И, как правило, в большинстве своем, это были студенты Рейвенкло и Слизерина. Люциуса в свое время, кстати, тоже учила профессор Синистра, факультативно преподававшая в Хогвартсе Древние Руны, помимо Астрономии. По мере того, как Гермиона просматривала страницы учебника, подзабытые знания медленно, но верно возвращались к ней. Для начала она собиралась сделать буквальный перевод, чтобы выяснить значение каждой руны, ведь англосаксонский рунический алфавит был уже давно и отлично адаптирован на английский язык. Затем нужно будет проверить, что они означают на языке оригинала, а вот это уже могло стать проблемой, поскольку у каждой из рун могло иметься несколько значений. Например, англосаксонская «STINKY POO» была ужасным проклятием смерти, а скандинавская «BANANA», очень похожая по начертанию, призывала проклятие, способное насильственно удалить мужские гениталии и отправить их в подземный мир. Гермиона иногда удивлялась, как знатоки Древних Рун умели различать все это и помнили такой огромный объем информации. Она очень надеялась, что не ошибется и сможет расшифровать руны правильно. Отыскав первый написанный символ, Гермиона не смогла сдержать улыбку. «Ах, вот оно что! На английском это будет соответствовать букве М», — информация немного пролила свет на намерение Люциуса, и Гермиона начала подозревать, что он написал рунами слово «муза». Однако ей хотелось убедиться в этом и проверить, а нет ли у сочетания каких-то отрицательных, даже страшных значений. Следующий же расшифрованный знак показал, что волшебница ошиблась. Потому что это была руна «Isa», отражающая букву I. Нахмурившись, Гермиона немного подумала и начала листать страницы дальше. Третий рунический символ расшифровывался, как «Nied», обозначающий в англосаксонском алфавите букву N. «Что?.. Ах ты ж, напыщенная слизеринская задница, неужели ты действительно решил пометить меня этим словом?!» Да. Она не ошиблась. Последняя руна на английском соответствовала букве Е. M-I-N-E. Вот, что было написано на ее груди. МОЯ. Снова подойдя к зеркалу и ошеломленно уставившись на себя, Гермиона растерянно заморгала. Поступок Малфоя, на ее взгляд, выглядел безумно смелым, если не сказать, нахальным. Слава богу, что он не догадался активировать руны. Один только Мерлин знает, как сработали бы они в этом случае. Качнув головой, Гермиона невольно отступила от зеркала назад: очень хотелось разглядеть каждую из них. Понять, что же они означают по замыслу того, кто написал их. Но ничего нового не увидела. Смысл начерченного и сила сочетания именно этих рун, независимо ни от чего, оставались одним и тем же — воплощением слова «моя». Ничего из имеющейся информации не говорило о том, что у данного сочетания рунических символов имеется какое-то дополнительное значение. И она облегченно выдохнула, осознав это. Слово «МОЯ» не оказалось и включенным в список имеющих какие-то еще значения переводов, поэтому можно было быть уверенной, что Люциус не проклял ее случайно, по глупости написав именно эти руны. Еще раз проверив, правильно ли скопировала символы на бумагу, Гермиона снова уселась за учебник. Теперь ей нужно было расшифровать, что же означало это самое «МОЯ» в трактовке вековых знаний волшебников. А когда закончила, поняла, что тело охватила невольная дрожь. Она не знала, думал ли Люциус о том, что именно написал, но комбинация выглядела очень и очень интригующе. Обозначала она примерно следующее: Примите человеческую помощь от того, от кого вы ее не ожидали. Ищите ясность. Не бойтесь изменений, направьте силу воли, чтобы преодолеть препятствия, чтобы выстоять и выжить. Стремитесь к доверию, гармонии и полноценному партнерству. Гермиона долго думала над этими рекомендациями. Посыл, заключенный в трактовке рун, выглядел подходящим моменту, да что там, почти идеальным! Вот только писать его нужно было, скорей, не Люциусу на ней — а ей на Люциусе. Еще какое-то время она сидела, погруженная в размышления, и бездумно постукивала пальцами по учебнику, а потом достала чистый лист бумаги и начала строчить письмо профессору Синистре. Закончив, Гермиона аппарировала в Косой переулок и стремительно направилась в сторону совиной почты. Ждать ей пришлось несколько часов, но в конце концов ответ был доставлен. Гермиона благодарно улыбнулась и развернула письмо. Она всегда любила эту преподавательницу, несмотря на некоторую легкую, едва заметную отчужденность, свойственную той. Любила, может быть, потому, что Аврора Синистра была одной из тех слизеринцев, которые ни разу не подмечали происхождение Гермионы ни на словах, ни на деле. Словно ей не было абсолютно никакой разницы. Она всегда ценила в учениках только интерес к изучению Астрономии, ну и, пожалуй, Древних Рун. «Дорогая Гермиона, Как же я была рада получить от тебя весточку. За годы преподавания уже привыкла, что большинство моих учеников практически не используют знания о древних рунах, если только не становятся их исследователями или археологами. Минерва сообщила мне, что ты работаешь в министерском Департаменте по взаимодействию с маглами, поэтому и тебе вряд ли нужна эта информация в делах, касающихся работы. Но мне все равно очень приятно оказать тебе услугу и чем-то помочь. Ты абсолютно верно определила значение этой комбинации рунических символов и правильно поняла, что это очень мощная комбинация. Использование в конце руны «Eoh» усиливает три остальные, она как бы фиксирует их значение. Насколько я знаю, сочетание рун, выражающееся словом «MINE» с незапамятных времен используется для сглаживания напряженных отношений или для поддержки очень близких людей, переживающих какие-то трудности. В современном английском языке MINE — это сильный притяжательный термин, который может показаться чересчур пафосным, даже собственническим. Однако в англосаксонском дело обстоит немного иначе. Это слово скорее передает сильную и самоотверженную привязанность к кому-то. И написать его — не значит стремиться обладать, нет. Это больше походит на стремление к объединению с человеком, желание стать его другом, его соратником. Разделить с ним жизнь и борьбу со всеми ее невзгодами. Поэтому я не вижу опасений, из-за которых ты не можешь использовать это сочетание. Хотя его эмоциональный посыл и велик, но магический потенциал остается достаточно небольшим. Эта комбинация больше предполагает инициативу самих людей, оказавшихся ею связанными, она не подавляет волю. И вообще, если помнишь, руны довольно умны. И если какие-то руны могут изменить ситуацию, то сочетание конкретно этих ничего особо не изменит. Более того, MINE лишь усилит умственную и эмоциональную стойкость тех, кто ее использует. Признаюсь, мне очень любопытно, для чего и для кого ты собираешься применить этот символ. Минерва упоминала, что ты встречаешься с Рональдом Уизли. Я помню наши разговоры о Прорицаниях и о том, что ты не являешься поклонницей этого предмета, но и безо всяких гаданий и предсказаний могу уверить тебя, Гермиона, что ваши отношения с Рональдом обречены на трудности. Не хочу огорчать. Просто будь к этому готова, девочка. Не бойся, никаких реальных угроз использование этого сочетания не несет. Оно лишь может помочь и только тогда, когда ты захочешь этого. Если отношения сойдут на нет, то руны просто исчезнут. Если же ты решишь обратить значение MINE против человека, то нужно использовать перевернутое сочетание YOURS. Оно не навредит, но разорвет ненужный союз легче, чем обычные слова. Иногда руны работают достаточно сложно, а иногда настолько просто, что это даже пугает. В любом случае я желаю тебе удачи. Аврора Синистра P.S. Не стыжусь признаться, что твое письмо сделало мой день. И настаиваю на том, чтобы ты сообщила мне, как идут дела». Дочитав письмо, Гермиона снова улыбнулась. Она была уверена, что профессор МакГонагалл, осведомленная о содержании просьбы, буквально вынудила Синистру вставить последнее предложение. К сожалению, удовлетворить их любопытство Гермиона не могла. Если бы кто-нибудь из этих двоих узнал, что она написала об использовании рун в отношении Люциуса Малфоя, с которым у нее случился роман, то… удивление и той и другой было бы, мягко сказать, безмерно. Гермиона покачала головой. «Нет, сообщать кому-то о том, что происходит в моей жизни, я, пожалуй, еще не готова». И все же, несмотря ни на что, коротенькая переписка со знатоком древних рун оказалась полезной. И сегодня вечером, Гермиона собиралась не только потребовать у Люциуса объяснений, но и от души подразнить его. «Ну, держись, Люциус Малфой, я тебе устрою! Вот возьму и тоже напишу на тебе. И будешь тогда МОЙ!» — подумала она и мысленно усмехнулась.