Голод_Жажда_Безумие

Просыпаться Люциусу было страшно. Ночью (после того, как освободил ее) он опасался, что не сможет уснуть, но влияние выпитого вина оказалось сильней. И с ним не смогли справиться даже те острейшие эмоции, что испытывал Люциус. «А на что ты, собственно говоря, надеялся? Кого пытался обмануть? Неужели думал, что отпустишь ее и будешь жить, как и жил? Будто ее и не было в твоей жизни...» Тоскливая мучительная боль окутала его сразу же, как только открыл глаза. Полежав несколько минут, Люциус понял, что ему ужасно хочется напиться, только теперь уже по-настоящему. Сильно. До потери человеческого облика. Или хотя бы до потери памяти. Он зажмурился, со стыдом осознавая, что глаза отчего-то щиплет. Даже не поворачивая головы, Люциус знал, что находится на этой большой кровати один. «Ничего страшного... Ничего. Страшного. Я и так один бОльшую часть своей жизни. Черт, почему же мне тогда так больно?» Еще долго он лежал без движения, стараясь ни о чем не думать. Вставать не хотелось, ведь тогда пришлось бы окунуться в отвратительную реальность. Подняться — это начать новый день, новый отрезок жизни… в котором нет Гермионы, в котором он снова будет плыть по течению в ожидании собственного конца. Хотя прежним уже не станет: Гермиона Грейнджер изменила его, его годами выстроенные стены рухнули под ее натиском. А теперь она ушла… и он остался абсолютно не защищен — ни внутри, ни снаружи. «Я хотел бы ненавидеть ее. Хотел бы презирать за то, что она сделала со мной. За то, что я позволил ей со мной сделать. Но почему-то не чувствую ни ненависти, ни презрения. Одну лишь боль. Огромную. Всепоглощающую. И даже не пытаюсь избавиться от нее. Мне просто… плохо». Свернувшись под одеялом, Люциус мысленно взмолился, чтобы сон еще хотя бы ненадолго принес ему покой и забвение. ______________________________________________________________________________ А Гермиона сидела у себя в квартире, и настроение ее было ужасным. Обдумывая предстоящий разговор, она убеждала себя, что поступает правильно, но тот все еще пугал ее. «Иногда и правильные вещи делать бесконечно страшно…» Она посмотрела на часы. Рон опаздывал. «Подумать только… какой сюрприз». К счастью, опоздал ненадолго. Уже через пять минут в квартиру постучали, Гермиона даже не успела по-настоящему разозлиться. Она встала и, словно робот, направилась к двери. — Эй, привет, — с порога наклонился к ней Рон, чтобы коротко клюнуть в губы. «Он даже не понимает, что опоздал!» — Привет, — ответила Гермиона, не ощущая ни капли ответного дружелюбия. Войдя в квартиру, Рон поставил свою метлу у двери. «Вот почему он задержался! Полетел на метле, вместо того, чтобы аппарировать». Привычно пройдя сразу в кухню, Рон закинул себе в рот горстку арахиса из небольшой чашки, всегда стоящей на кухонном столе. Иногда Гермиона любила пожевать что-нибудь, и Рон всегда был бесконечно благодарен за это, потому что сам-то он любил пожевать еще больше и чаще. Гермиона вспомнила, как в старые добрые времена они даже шутили на тему, что никто и никогда не сможет накормить бедного маленького Ронни лучше, чем мама Молли. Которая, кстати, была глубоко и искренне убеждена в этом. — Я уже думал, что ты не хочешь моего приезда, — начал Рон. — Ты ж мне ничего не ответила. — Тебе нужно было связаться со мной, Рон, хотя бы вчера, — тихо заметила Гермиона. О-о… она хорошо знала эту его привычку — иногда притвориться, что не понимает чего-то или не помнит, что произошло. — Да ладно, извини, Гермиона, я просто забыл. Знаешь, я был так занят отработкой техники полетов, что даже сегодня на метле прилетел, хотел попрактиковаться, — Рон довольно улыбнулся. И, кивнув, она поймала себя на мысли, что улыбнуться в ответ на его энтузиазм уже не может. «Так… По-моему, пора переходить к делу». — Съешь еще чего-нибудь, прежде чем сядем и поговорим? Рон поднял глаза от чашки с арахисом. — А разве мы не собираемся просто провести воскресенье вместе? Ничего не ответив, Гермиона лишь посмотрела на него. — Чего случилось-то? — в тоне Рона послышалось раздражение. — Ты сам должен знать это, Рон. — Ох, ну да! — тот угрюмо взглянул на Гермиону. — Это я уже слышал миллион раз. Я должен знать, чего там у тебя случилось. И каждый раз, мне хочется сказать тебе: слушай, я не экстрасенс! — Для этого и не нужно быть экстрасенсом. Достаточно просто обратить внимание. — Да, Гермиона, я понимаю: ты на меня злишься. Но не понимаю за что. Гермиона глубоко вздохнула. На свете существовало так много вещей, о которых хотелось сейчас сказать… Очень тяжелых, неприятных вещей. И она боялась, что сорвется, что перестанет контролировать себя и наговорит лишнего. А что еще страшней, вообще может сказать какую-нибудь гадость. — Думаю, тебе стоит присесть. — Я. Не хочу. Садиться! «Черт… Он всегда был редким упрямцем…» — она не удержалась от еще одного вздоха. — Хорошо, будь по-твоему. Рон, я хочу расстаться. — Что-о-о?.. — Я хочу расстаться. — Можешь не повторять, я и в первый раз слышал! — он выронил орешки, что держал в руке и ударил по столу кулаком. — Что, черт возьми, означает это твое «расстаться»? — Означает то, что дальше наши отношения продолжаться не могут. Это невозможно. — Невозможно для кого? — спросил Рон. — Невозможно для меня, — как можно спокойней ответила Гермиона. — Я несчастлива в них. — Ну, так у меня для тебя новости, Гермиона. Ты не единственная, кто несчастлив в этих отношениях! — в его ответе слышался вызов. — Пусть, — отрезала она, — пусть будет так. Но я больше не хочу жить с мужчиной, за внимание которого мне нужно соперничать с отработкой техники полетов. — Но ты же знаешь, как это важно для меня! — возмутился Рон. — Ты очень… очень несправедлива. — Приблизительно так же, как несправедлив в своем раздражении ты, когда я провожу время в библиотеке или занимаюсь исследованиями? А ведь для меня это тоже очень важно, Рон. — Сравнила! Это не то же самое, — фыркнул он. — Ты ведь не тренируешься, чтобы защищать людей. Ты просто читаешь книжки. Вспыхнувший в ту же секунду гнев едва удалось сдержать. Когда Гермиона слышала от Рона нечто подобное, ей хотелось придушить его. — Ты когда-нибудь себя слушаешь, Рон? То, что ты произнес сейчас, это просто откровенное неуважение ко мне. — Зато это — правда, Гермиона, и никто другой не осмелится сказать ее тебе. Когда я пропускаю занятия, чтобы увидеться с тобой, как сейчас, я пропускаю вещи, которые могут помочь мне спасти жизни людей. А когда ты сидишь в библиотеке и читаешь о бунтах гоблинов или каких-нибудь экстрактах из глазных яблок лягушки, то от этого ничего не зависит, уж извини. Нет, конечно же, ей не раз приходилось сталкиваться с тем, что, будучи разгневанным или обиженным, Рон вообще перестает дружить с логикой. Но, даже зная об этом, Гермиона не могла не почувствовать раздражение от столь вопиющей, можно сказать, убогой глупости. — Рональд, а ничего, что целители и ученые тоже спасают жизни? И делают это путем исследований, чтения и экспериментов, путем создания новых зелий, новых заклинаний. Знаешь ли, авроры — не единственные, кто спасает этот мир! — стихнувший было в ней гнев снова начал крепчать. — И если б ты потрудился проявить интерес к моим делам, то, возможно, узнал бы, что я очень плотно изучаю возможность излечения последствий Круциатуса. И делаю это не только для родителей нашего друга Невилла! — Еще не хватало, чтобы ты делала это персонально для другого мужика! — он картинно всплеснул руками. — Значит, это с ним ты проводишь все свое время? — Прекрати. Тебе прекрасно известно, что Невилл встречается с Ханной! — Гермиона категорически отказывалась чувствовать себя виноватой, несмотря на то, что последние две недели провела с другим мужчиной (правда, это был точно не Невилл). — Мне не интересны книги, Гермиона, и не интересны научные исследования, и никогда не были интересны. Почему я должен пытаться говорить о тех вещах, которые мне не нравятся? — Потому что это интересно мне! Нельзя в отношениях играть в одни ворота, Рональд. Я не умею летать и не умею играть в квиддич. И терпеть не могу ни то, ни другое. Но все же я пыталась спрашивать тебя об этом. Пыталась проявить хоть какой-то интерес к тому, что важно для тебя. Хотя мне было абсолютно все равно! Рон ничего не ответил, потому что знал, что она права. Гермиона действительно часто спрашивала его о «Пушках Пэддл», интересовалась его занятиями и часто хвалила его. И, сказать по правде, это всегда казалось чем-то само собой разумеющимся. — Но мы же всегда знали, что разные. Просто изначально решили, что нам это неважно. Почему вдруг сейчас это стало иметь значение? — почти умоляюще спросил он. — Нам многое казалось неважным, когда мы начали встречаться, — Гермиона обессилено рухнула на диван. — Что ты имеешь в виду? — Когда это произошло, мы думали, что можем скоро погибнуть. Ничего не поняв, Рон вопросительно посмотрел на нее. Его взгляд как бы спрашивал: «И в чем вопрос?» Гермиона еще раз тяжело вздохнула. Ужасно не хотелось объяснять ему все на пальцах. — Пойми, мы думали, что можем умереть в любую минуту. И вообще… все было очень плохо. Естественно, что в эти моменты люди отчаянно цепляются друг за друга. — Значит, ты хочешь сказать, что каждая образовавшаяся во время войны пара стала парой только из-за страха смерти? — чуть насмешливо поинтересовался Рон. — Нет же! Если бы я хотела сказать именно это, то просто сказала бы, что у каждой пары, образовавшейся во время войны, с головой не все в порядке, — не удержавшись, Гермиона закатила глаза. «Ну почему он всегда переиначивает мои слова?» — Тогда что ты хотела сказать, Гермиона? — То, что тогда нам было легко не придавать значения нашим разногласиям, даже не замечать их. И это понятно: шла война, в которой мы пытались сражаться с Волдемортом. Самым главным было — мы, и мы есть друг у друга. Мы мечтали о том, как оно все будет, когда война закончится. Мечтали, как просто будем вместе… И это будет замечательно, — она перевела дыхание. — Но теперь, когда война кончилась, и мы вместе, то появилась другая проблема. То, что мы по сути разные… и теперь это тянет нас в разные стороны. — Это тебя, видать, тянет, а не меня. Я хочу быть вместе. — Ты хочешь быть с Гермионой, которую считаешь настоящей. С Гермионой, которую знаешь сто лет, с которой был на войне, — подняв на него глаза, она закончила: — Но та Гермиона — уже не я, Рон… Пойми. Он молчал, словно получил удар под дых. Гермиона затаила дыхание. «Сейчас Рон либо набросится на меня с чем-нибудь очень обидным, либо мы все-таки сможем перейти на новый уровень отношений (как взрослые люди) и попытаемся расстаться мирно». — Ну что же… — ледяным тоном начал тот, — думаю, тогда я должен быть только рад. Рад тому, что два года, которые я провел в отношениях с эдаким домашним боссом, постоянно пытающимся мне что-то указывать, подошли к концу. Надеюсь, напоследок я и тебя порадовал. С этим Рон поднялся, подхватил метлу и вышел, громко захлопнув за собой дверь. Изо всех сил Гермиона пыталась не заплакать, но это было невозможно. И она громко зарыдала. «Ну вот и все… Рон ушел оскорбленный до глубины души. А ведь я старалась не наговорить ему ничего лишнего… Понятно, что все получилось не совсем так, как хотелось бы, и я все равно обидела его. Но ведь наш разговор только лишний раз показал, что я права в своем решении расстаться. Мы не те люди, что сделают друг друга счастливыми. И выйти замуж за Рона стало бы самой большой ошибкой в моей жизни. Мне нужно благодарить Люциуса за то, что дал понять это». Да… Но и сам Люциус вполне может стать второй по величине ошибкой всей твоей жизни... — мрачно заметил внутренний голос. И почувствовав себя еще ужасней, Гермиона упала на диван и уткнулась в одну из подушек, обильно заливая ее горькими слезами. Она плакала и плакала, пока не провалилась в какую-то тяжелую и дурную дремоту. Правда, уже скоро проснулась от мягкого прикосновения и негромкого шепота: — Гермиона… Спросонья показалось, что это Люциус, и мысль, что он здесь, была такой приятной, что возвращаться в неприглядную реальность совсем не хотелось. Но… делать было нечего, и Гермиона открыла распухшие от слез глаза, увидев склонившегося над диваном Гарри Поттера. — Привет, — хрипло поздоровалась она. — Привет, — Гарри опустился на ковер прямо у изголовья дивана, оказавшись рядом с ее лицом. — Как ты? — он вытащил из кармана носовой платок и протянул Гермионе, которая тут же с благодарностью воспользовалась им. — Ничего… — Я разговаривал с Роном, — помолчав, продолжил Гарри. — Точней, слушал, как он орет… Гермиона фыркнула. — Извини, я должна была предупредить тебя. — Все в порядке. Я уже привык к его вспышкам, — Гарри пожал плечами. — Нет, понятно, что Рон наговорил каких-то неприятных вещей, но уверен, он не хотел обидеть меня. Она почувствовала, как глаза вновь наполняются слезами. — Не плачь. Ты же знаешь, какой он, Гермиона. — Знаю, — она вытерла слезы. — Но это не значит, что я должна прощать ему любую грубость. — Конечно не должна. Просто пойми, причина, по которой он так разозлен, заключается лишь в том, что Рон любит тебя. Он вообще нас обоих любит! — Гарри мужественно держался, пытаясь оставаться спокойным. — Да, но, Гарри, это же не означает, что нам можно бездумно причинять боль. — Не факт, — качнул головой тот. — Я знаю, что причинил боль Джинни, когда расстался с ней, отправляясь за крестражами. Я любил ее и не хотел, чтобы ей было еще больней, если со мной что-нибудь вдруг случится. Знаю, это… глупо. Но тогда мне казалось, что отдалиться от нее будет самым правильным, — он пожал плечами. — Хорошо, что Джинни поняла и простила… — Да, но то, что Рон сказал мне на прощание, это не что-то из чувства благородства. Он намеренно хотел причинить мне боль. И причинил. Гарри молча уставился на ковер и не стал опровергать ее слова. Потому что оба знали, что это правда. — Мне очень жаль, что все так получилось… — наконец вздохнул он. — Знаю. И спасибо тебе за помощь, — мягко отозвалась Гермиона. — Мне тоже жаль… Потянувшись, Гарри взял ее за руку и тихонько сжал. Немного расслабившись от дружеской поддержки, Гермиона откинулась на спину: теперь она чувствовала себя гораздо спокойней. — Я думал, что все у вас наладится, — произнес он через некоторое время и тихонько вздохнул. — Но понимаю, что тебе нужно немного другое… и могу лишь надеяться, что наша с тобой дружба останется прежней. «Дружба?» — Гермиона прикусила внутреннюю часть губы, подумав, что уж в чем-чем, но в этом она сильно сомневается. И все-таки прошептала в ответ: — Спасибо, ты даже не представляешь, как много значит для меня наша дружба. Он кивнул. — С тобой все будет в порядке? — Да… думаю, да. — Что ж, моих занятий тоже никто не отменял… Поэтому, если тебе будет нужно поговорить со мной, сообщи через Джинни, хорошо? Я обязательно выкрою время, — Гарри улыбнулся и поднялся на ноги. — Заметано. Он наклонился, чтобы поцеловать ее в щеку. — Ты замечательная девушка, Гермиона. Не забывай об этом. И впервые за сегодняшний день она наконец улыбнулась. И крепко обняла его в ответ. — Спасибо. Понимаю, что тебе уже надоело это слушать, но не могу удержаться: ты классный парень, Гарри Поттер, и отличный друг. — О-о… это я знаю, — ухмыльнулся тот, а потом даже рассмеялся в голос. — Ладно, пока. Еще увидимся. После его ухода Гермиона внезапно поняла, что проголодалась. «Странно… Мне казалось, что неделю не смогу смотреть на еду после всех итальянских вкусностей, слопанных вчера. Наверное, это из-за переживаний я израсходовала так много энергии, что так быстро сожгла съеденное». Смиренная печаль от разрыва с Роном начала постепенно превращаться в гнев. Понятно, что Гермиона предвидела его реакцию, но утешением это служило довольно слабым. Рон никогда не отличался тактичностью — ни с друзьями, ни с врагами. «Самое неприятное — это то, что Рон никогда не задумывается о последствиях своих слов. И не делает никаких выводов. Боюсь, что продолжая вести себя так, в итоге он может оказаться в одиночестве. Жаль… Ведь он, по сути, очень неплохой парень», — даже злясь на него, Гермиона переживала. Как ни крути… Рон и Гарри были самыми близкими ее друзьями. Были родными людьми. Вернувшись в кухню, она сделала себе пару тостов и вяло прожевала их, запивая остывшим чаем. «Итак… С первым шагом избавления от жизненной рутины я благополучно покончила. Что ж… единственная проблема теперь заключалась в том, что понятия не имею, какой шаг делать следующим…» ______________________________________________________________________________ Второй раз Люциус проснулся уже ближе к полудню. И снова с тупой и ноющей головной болью. Ему казалось, что под черепом что-то упорно пульсирует и пульсирует, превращая жизнь в какое-то муторное, отвратительное до тошноты и абсолютно жалкое существование. «И что удивительно: практически ни одной связной мысли… Только мерзкое ощущение пустоты». Люциус знал, что их ментальная связь исчезнет, когда он отменит обет. Правда, оставались еще руны, которые тоже объединяли его и Гермиону. Но был уверен: связь через руны больше проявляется на уровне эмоций. «Она, наверняка, чувствует, как плохо мне сейчас. А, может быть, наоборот — это я чувствую, как плохо ей. Мы… точней, наши эмоции словно переполняют друг друга. И от этого ситуация становится еще печальней… Зачем мы решились на эти отношения? Чтоб вместе страдать?» — Люциус зажмурился, вспомнив их разговор там, во дворе, когда они почти поссорились. А потом Гермиона вдруг подбежала и прыгнула к нему на руки. И поцеловала… так, что все остальное стало казаться уже неважным. В свое время он перенес немало физических и психологических, душевных пыток. И это касалось не только изнасилования, пережитого в детстве, нет… жизнь и в последующие годы не очень-то баловала его и не жалела ударов. Люциус вздрогнул, вспомнив, как был избит до полусмерти, а потом еще и заперт почти на два месяца в Азкабанском карцере — сыром и холодном, в полной темноте и тишине. Обвиненный в организации бунта и нападении на того самого человека, который напал на него самого, чтобы заразить этой проклятой болезнью. Вспомнил, как ему казалось, что сошел с ума, и хотелось только одного: зубами разгрызть себе вены. И как несколько раз уже собирался это сделать, найдя губами бьющуюся жилку. Но останавливался. Мысль о Драко останавливала его. Хотя он не сомневался, что умрет в этом карцере или окончательно сойдет с ума. Скорей всего, что-то подобное и произошло бы, если б он не заболел. Тогда его вынуждены были перевести в обычную камеру. Ну… а после Азкабана он попал домой… где жизнь можно было смело называть адом. Где издевались, где глумились не только над ним, но и над самыми близкими и родными ему людьми. «В последнюю войну я должен был сдохнуть добрый десяток раз… Но вот ирония: даже тогда мне не было так больно, как теперь». _____________________________________________________________________________ — Я не знаю, что делать со своей жизнью... Минерва МакГонагалл удивленно моргнула, глядя на бывшую ученицу. — Что ж, Гермиона, я всегда говорила, что ты вправе делать все, что хочешь. И любая стезя в волшебном мире однозначно открыта для тебя. Не стоит бояться. — Да. Я знаю, — Гермиона провела руками по волосам. — Но в этом-то и проблема. — Тебе не нравится работать в министерстве? — Да. — Почему? Не нравится то, чем приходится заниматься? — Не совсем так, — немедленно отозвалась Гермиона, и это было правдой. — Я люблю свою работу, но пока не могу понять, чем я хочу заниматься дальше. Не могу понять, чего же я действительно хочу делать. — Не переживай. Это нормально. В твоем возрасте многие оказываются в таком положении, — пожилая преподавательница понимающе улыбнулась. — И вы тоже? — Ну, нет, я всегда знала, что хочу и буду заниматься трансфигурацией. Гермиона тяжело вздохнула. Ей нужен был совет. И бороться со своими сомнениями одна она больше не могла. — С тобой все в порядке? — спросила МакГонагалл, едва заметно приподняв бровь. — Нет, — ответила Гермиона. — Совсем не в порядке, и я… — глаза снова наполнились слезами, и она опустила их. — Я просто не понимаю, что делать. Она толком и не знала, о чем именно говорит, поэтому пришлось объяснять слезы и общую взъерошенность сегодняшним разрывом с Роном. Но МакГонагалл, кажется, все-таки поняла и почти незаметно ненавязчиво смогла поддержать плачущую Гермиону. Она всегда была такой. Иногда эта немолодая ведьма очень напоминала Гермионе какую-нибудь суровую, но заботливую тетушку, которой у нее никогда не было. Однако на этом день ее бесед с бывшими преподавателями еще не закончился. Судьба, похоже, словно бы сталкивала Гермиону сегодня с теми, кто мог выслушать или даже помочь… Потому что, уже направляясь к главному выходу, услышала: — Мисс Грейнджер… Это был голос Авроры Синистры. Не оборачиваясь, Гермиона прикусила губу. Игнорировать профессора Синистру было бы ужасно грубо. Но из всех людей, с которыми Гермиона могла встретиться здесь, именно с ней меньше всего хотелось разговаривать в эти минуты. Глубоко вздохнув, мисс Грейнджер стиснула зубы и обернулась. А уже скоро она сидела в еще одном преподавательском кабинете и пила вторую чашку чая. Чай у профессора Синистры был необычный — с какими-то почти неуловимыми добавками редких ароматных пряностей. И он совсем не сочетался с прохладным, несколько отстраненным внешним видом этой женщины. Которая очень внимательно наблюдала за Гермионой. — Знаешь, — тихо начала Аврора Синистра, — слизеринки тоже порой расстраиваются, тоже испытывают трудности и тоже нуждаются в ком-то, с кем можно поговорить. Поэтому, не сердись, что затащила тебя сюда... — она сделала глоток и поставила чашку на блюдце. — Неужели проблемы с теми рунами? — Нет, — расстроено качнула головой Гермиона. — Как раз руны сработали практически идеально. Синистра задумалась, и Гермиона поспорила бы, что та уже знает о ее разрыве с Рональдом. «Думаю, об этом уже успела сообщить МакГонагалл, — она тихонько вздохнула. — Эх… мне нужно было направиться навестить Хагрида. Во всяком случае, он-то уж точно не обратил бы на мое настроение никакого внимания». — Значит, ты и не применяла их к мистеру Уизли, — понимающе заметила профессор Синистра. — Получается, это кто-то другой. Я права? Гермиона ничего не ответила, и собеседница слегка пожала плечами. — Пойми же, я не собираюсь осуждать тебя, Гермиона. Тем более что ты знаешь мое отношение к вашему союзу с Роном Уизли. Он неплохой парень, ничего не могу сказать, но… не пара вы с ним. И я не верю, что когда-нибудь обручальное кольцо на твой палец будет надето именно им. — И слава богу, — негромко пробормотала Гермиона. — Но тогда почему ты расстроена, дорогая? Теперь ты свободна и можешь быть с другим мужчиной. — Да, но это не решает наших проблем. Они… просто они в другом. Мы не свободны. — Почему? Гермиона не поднимала глаз. «Бог мой… неужели я собираюсь говорить о своей личной жизни с Синистрой?» — ей стало боязно, но что-то словно бы заставляло поделиться. Какое-то странное чувство безопасности. Будто эта женщина каким-то образом понимала ее состояние гораздо лучше, чем кто-то другой. Лучше, чем близкие и хорошо знакомые ей люди. — Потому что он… — прервавшись, она сглотнула, — не тот, с кем мне полагается вступать в отношения. — Полагается кем, позволь спросить? Гермиона вздохнула. — Всеми. Всем миром, кроме нас двоих. — И что же такого ужасного в этом человеке? — Ничего. Или всё. Просто он… — она снова замолчала, но потом собралась с духом. — Он слизеринец. Услышав это, Синистра едва заметно улыбнулась. — А известно ли тебе, Гермиона, что многие волшебники придерживаются теории о далеко не дружеской связи между Салазаром Слизерином и Годриком Гриффиндором. И именно разрывом их любовных отношений и объясняют конечный уход Слизерина из Хогвартса… Подняв глаза, Гермиона изумленно уставилась на свою бывшую преподавательницу. Сказать по правде, о подобном раскладе ей не приходилось слышать или читать еще никогда. — И вы… одна из сторонников этой теории? — Не сказать чтоб безоговорочно, но допускаю нечто такое, — она сделала еще глоток чая. — Видишь ли, слизеринцы и гриффиндорцы, по сути, вырезаны по одному и тому же лекалу. Разве что с несколькими отличиями, которые отнюдь не являются непреодолимыми. Поэтому, если между представителями Слизерина и Гриффиндора возникает любовь, то это, как правило, огромная любовь, сметающая на своем пути многое. Она подняла палочку и помахала ею над левой рукой. Глаза Гермионы расширились еще больше, когда на безымянном пальце Синистры появилось гладкое обручальное кольцо из платины, до этого скрытое рунами. — Ну вот, — опустив палочку, Аврора Синистра взглянула на Гермиону. — Дело в том, что уже больше двадцати лет факультет Гриффиндор тоже мил моему сердцу. Сказать, что Гермиону охватил шок, значило бы сильно преуменьшить ее ощущения. Во-первых, все ученики были уверены, что профессор Синистра одинока. С другой стороны, никогда, даже в самых смелых своих мечтах, она не могла представить, что эта тихая слизеринка была замужем за гриффиндорцем. — Неужели вы… всю жизнь храните это в секрете? — чуть запинаясь, шепотом спросила Гермиона. — М-м-м… не по тем причинам, о которых ты подумала, — профессор Синистра задумчиво постукивала по столу пальцами. — Скажем так… у меня есть жена, а не муж. — О-о… — тихонько выдохнула Гермиона. Нет, эта новость ничуть не обеспокоила ее, просто… очень удивила. — Шокирована? — усмехнулась Аврора и, увидев, как Гермиона в отрицании качнула головой, продолжила: — Понимаешь… я предпочитаю не распространяться о своей ориентации на весь мир. Такой вот несколько старомодный подход. Близкие люди, те, чье мнение действительно что-то значит для меня, конечно же, знают и принимают мой выбор. И, если бы кто-то из них повел себя по-другому, то тогда, скорей всего, перестал быть мне близким… Гермиона молчала, в некотором ступоре обдумывая услышанное. Профессор Синистра вздохнула. — Пойми, Гермиона, я очень долго боролась со своей любовью, отрицала ее и думала, что не должна любить. В итоге лишь потеряла время, вернуть которое не смогу уже никогда. Не повторяй ту же ошибку! ______________________________________________________________________________ Боль (и головная, и душевная) постепенно становилась меньше. Его сильный и выносливый организм упорно отказывался умирать. Люциус повернулся в постели. «Кажется, это все, на что я способен...» Но на постель, заставив матрас чуть прогнуться, вдруг запрыгнул большой рыжий кот, и Люциус недоуменно уставился на него. Это был не безымянный котенок, а кот Гермионы. К нему запрыгнул Живоглот. На какое-то мгновение способность Люциуса мыслить здраво слегка застопорилась, но потом он пришел в себя и несколько минут блаженно ласкал кота, слушая его довольное мурлыканье. «Но почему Гермиона оставила своего кота здесь? Почему не забрала его с собой? Или… это означает, что она ушла совсем даже… не насовсем?» И, к огромному неудовольствию Живоглота, Люциус поднялся с кровати. ______________________________________________________________________________ В Италию Гермиона вернулась с той же решимостью, с которой и покидала ее. Правда, по совершенно другой причине. Разговор с профессором Синистрой словно бы расставил все по местам: особенно ясно теперь она понимала то, что, к сожалению, у них с Люциусом нет впереди «долгой и счастливой» жизни, их время ограничено и может закончиться в любой момент. Болезнь может в любой момент отобрать Люциуса у нее. Поэтому Гермиона не собиралась терять ни минуты. «Я больше не хочу разлучаться с ним… И мне не нужен никто другой, будь он хоть сто раз более подходящим!» Теперь она четко осознавала, чего же хочет. Она хотела этого мужчину и была готова принять все последствия своего решения. И пусть найдутся те, кто будут думать, что они не пара. Ей было наплевать. Просто… наплевать! — Люциус! — громко позвала она, войдя в дом, но никто не ответил. Оттого, что сомнения остались позади и больше не мучили, Гермиона чувствовала себя великолепно. Это было так здорово — понимать, что ты в полном ладу с самой собой. Оглядевшись, Гермиона направилась в его спальню — Малфоя не было и там. «Неужели он куда-то ушел?» Тут она почувствовала влажный воздух, сдобренный терпким ароматом шампуня Люциуса, радостно толкнула дверь ванной и в замешательстве замерла. Ванна была наполнена, но фигура Люциуса виднелась… на самом дне. Не шевелясь, он лежал под водой. С закрытыми глазами! Ощущая, как сумасшедшая паника охватывает все существо, Гермиона громко закричала и бросилась к ванне. Она вцепилась в него обеими руками и с силой вытащила из воды, даже не заметив, как глаза Люциуса открылись и уставились на нее в самом настоящем шоке. И пришла в себя, лишь услышав его голос. — Проклятье! Да что случилось, Гермиона?! — Боже мой… Боже мой! — выла она, судорожно цепляясь за его мокрый торс. — Я думала, что ты… я думала, что… Отфыркиваясь, Малфой отер лицо ладонью. — Всё. Успокойся, всё хорошо. Перестань рыдать. Я просто нырнул, чтоб смыть шампунь. Тише, тише… Ты опоздала, желание покончить с собой обуревало меня часа два назад. — Ох же… не смей больше так пугать меня! Никогда! Слышишь? — все еще продолжая горько рыдать, всхлипнула Гермиона и звонко хлопнула его по руке. А потом прямо в одежде забралась в ванну, пролив при этом на пол добрую половину воды. — Послушай, ты точно не сошла с ума? — скептически поинтересовался Люциус. — Точно! — она уже смеялась, целуя его всюду, куда могла дотянуться, и слизывала с кожи капельки воды. — Да, но обычно люди снимают одежду, прежде чем забраться в ванну, если я не ошибаюсь. Усевшись чуть удобней, Гермиона принялась стаскивать с себя блузку и почти сразу услышала, как дыхание Люциуса стало тяжелей. Еще бы! Ведь намоченный бюстгальтер не оставлял воображению никакого простора, а уже скоро и сам отправился вслед за блузкой. Обнажившись сверху, Гермиона наклонилась к Малфою, чтобы стащить с себя джинсы. О, это стало уже настоящей проблемой, поскольку от воды они весили теперь почти как сама Гермиона. Но она не сдавалась, упорно стараясь выкарабкаться из них и отлично зная, что Люциус по-прежнему не сводит с нее глаз. А когда наконец-то бросила джинсы на пол, то осталось лишь выкинуть туда же и промокшие трусики вместе со шлепками. Теперь уже ничего не разделяло их. И это было прекрасно... Перевернувшись в ванной, Гермиона счастливо засмеялась и бросилась к нему на шею. Несколько минут они плескались, словно дети, с той разницей, что целовали и поглаживали друг друга, пока ласки не стали более смелыми, более откровенными. Тогда Малфой поднялся сам и вытащил из воды Гермиону, по-прежнему смеясь и подшучивая один над другим. В конце концов он отнес ее в спальню, а уже через пару минут оказался меж бедер, проникнув одним нетерпеливым толчком. И Гермиона с облегчением выдохнула. Время игр прошло. Сегодня Люциус двигался в ней мощно и уверенно, будто каждое его движение было движением победителя. Было движением мужчины, имеющим на нее полное право. И, черт возьми, Гермионе нравилось это. Нравилось, как они неистово цепляются и хватают друг друга, как пальцы впиваются в пылающую плоть, оставляя на той синяки, как тяжело дышит Люциус, как он стонет, произнося ее имя, велит ей кончить, как просит назвать по имени… И, счастливая, она это делала! Кричала, звала, стонала, хватала в ответ и прижималась, подчинялась ему, растворяясь в почти ослепительной радости. К финалу они подошли словно горящие в каком-то исступленном огне: дрожащая всхлипывающая Гермиона и громко прорычавший что-то Люциус. Все еще задыхающиеся, они долго лежали, по-прежнему сжимая один другого в объятиях. — Больше не оставляй меня… никогда, — смог наконец выдохнуть Малфой. — Не оставлю, теперь я всегда буду рядом, — она с трудом вынырнула из блаженной туманной дымки и скользнула ладонями по его спине. Опустилась ниже, сжала ягодицы, удовлетворенно ощутив рисунок рун, а потом приподнялась и, касаясь губами уха, прошептала: — Возьми меня еще раз, Люциус. ______________________________________________________________________________ Ото сна, в который они в конце концов провалились, их пробудил безымянный котенок. Он прыгнул прямо на Люциуса, и тот с ворчанием спихнул с себя рыжий меховой комочек. Гермиона улыбнулась. «По-видимому, Люциус еще не знает, что самый простой способ заставить кошку беспокоить тебя — это дать ей понять, что не хочешь этого». И действительно, котенок отскочил в сторону, но тут же подполз назад к Малфою и улегся почти на лицо. Люциус, невольно уткнувшись в кошачью шерсть, громко чихнул. — Да твою ж мать, — раздраженно ругнулся он, и Гермиона улыбнулась еще шире. Ей нравилось, когда мужчина маскирует свою привязанность под напускным ворчанием, а именно этим Люциус сейчас и занимался. — Ты уже решил, как назовем его? — Эм-м… — он прикрыл глаза. — Муха. Гермиона слегка опешила. — Это почему? Губы Малфоя чуть дрогнули в улыбке. — А ты подумай, — он распахнул глаза, и Гермиона увидела в них смешинки. — Это будет напоминать мне о тебе. В ответ она скептически приподняла бровь. — Наверное, я должна ощущать себя бесконечно польщенной, да? — Ладно. Не дуйся… — Люциус перестал улыбаться. Гермиона вздохнула и повернулась на живот, негромко ойкнув при этом. — Прости, — сразу догадался Малфой об источнике боли. — Не стоит… Сама хотела. И не буду кривить душой, я наслаждалась каждой минутой нашей близости, — стерев с лица болезненную гримасу, она блаженно потянулась на кровати. — Невероятный секс, безусловно, стоит того, чтоб потом немножко поболеть… — Тут я с тобой согласен, — Люциус тоже потянулся и зевнул. — Знаешь, еще никогда я не занимался мытьем волос с таким… необычным исходом. — Ничего. Как-нибудь переживешь. — Думаешь? — он улегся на спину, сцепив руки на затылке, помолчал, а потом тихо произнес: — Итак… что же теперь? — Ты о чем? — моргнула Гермиона, ей показалось, что в его голосе послышалось сомнение. — О том, что мне бесконечно понравилось, как ты соблазнила меня в ванне, но хочу заметить, что ответов на свои вопросы я так и не получил. Повернувшись на бок, Гермиона прижалась к нему и поцеловала в плечо. — Я же сказала, что никогда больше не оставлю тебя. Какое-то время в комнате царила тишина, но затем Люциус снова задал вопрос: — Хорошо… А как насчет твоей работы? — Работы?.. — Да, знаешь, это место, куда тебе придется ходить в перерывах между поклонением мне, любимому, — он вздохнул. — Ладно… шутки в сторону. Ты же понимаешь, что теперь у тебя не будет столько времени на работу? А я совсем не хочу, чтобы от этого пострадала твоя репутация. Нет, понятно, что героиню войны они не уволят, но… — Люциус, я ушла из Министерства магии. Тот так быстро поднялся и сел на кровати, что Гермиона даже испугалась, как бы у него не закружилась голова. — Что?! Как ушла? — почти крикнул он. — Просто ушла. Я всегда знала, что всего лишь временно работаю там. — Нет. Гермиона, ты не можешь этого сделать. Не можешь… — он выглядел очень огорченным. — Не нужно делать этого из-за меня. — Это и не из-за тебя. Мне… нравилась моя работа, но она была не совсем тем, чем я хотела бы заниматься. — Но… Министерство магии! Это же… уйма возможностей… уйма связей, которые ты можешь приобрести. Не стоит упускать такого шанса, — он привстал на колени и погрозил ей пальцем. — Гермиона, я не позволю тебе испортить свою жизнь. Воспринимать его всерьез (особенно голого и при этом грозящего пальцем) ей было, конечно же, тяжело. И Гермиона изо всех сил сдерживалась, чтобы не расхохотаться. «Боже мой… Люциус — он все же такой… Люциус. Ведь речь идет о том, что я хотела изменить свою жизнь. И я ее изменила. Не из-за него, из-за себя. Просто он один из пунктов моих желаний, отказаться от которого я, эгоистка, не в силах. И меньше всего я хотела бы быть женщиной, существование которой зациклено на каком-то мужчине. Пусть даже самом прекрасном или распрекрасном». — Успокойся. Я устроилась в министерство лишь потому, что не знала вообще, чего хочу. Но теперь знаю, — пояснила она. Это немного остудило Люциуса, и он присел на пятки. — И что же ты хочешь теперь? — Получить степень целителя. Он опять нахмурился. — Гермиона… если ты собралась… — Погоди… До конца лета я изучу программы разных школ, а осенью поступлю в университет во Флоренции. И параллельно с января начну заниматься в школе целителей, а вот в какой — я еще не решила. — Надеюсь, эти грандиозные планы созрели не потому, что ты отчаянно пытаешься кого-то спасти? — на его лбу появилась морщинка. — М-м-м… думаю, что все, кто идет учиться на целителя, хотят спасать людей, иначе, зачем они туда идут? — Ты прекрасно знаешь, что именно я имею в виду, — резко ответил он. — Пойми, я не хочу, чтобы ты делала это из-за меня. Хочу, чтоб выбрала путь, который интересен тебе самой! Несколько мгновений Гермиона молча смотрела на него. «Господи… всего несколько месяцев назад я бы многое отдала за то, чтобы услышать что-то подобное из уст Рона. Хоть разок. И… как же я рада, что мое решение оказалось правильным». — Люциус, остынь. Я так и поступила. Это мой выбор, — тихо сказала она и приподнялась на локте, чтобы поцеловать его в уголок рта. — Завтра здесь будет целитель Смит, вот он и поможет мне выбрать школу целителей. Малфой смотрел на нее все еще не верящими глазами. — Так ты… действительно останешься здесь? Гермиона улыбнулась. — Ну, если хочешь, переберемся в мою квартиру, там же аренда оплачена до конца года. Или ты планируешь отправиться еще куда-нибудь? И он наконец-то улыбнулся в ответ. — Нет. Только… мне придется иногда посещать Малфой-мэнор, и я почему-то уверен, что тебе не захочется сопровождать меня. — Угу, в этом ты абсолютно прав, — Гермиона кивнула. Потянувшись, Малфой погладил ее по щеке. — Знаешь… — и замолчал, а Гермиона терпеливо смотрела ему в глаза, ожидая, что же он скажет дальше. — Знаешь, я не имею ни малейшего понятия, как оно всё сложится… Но почему-то чувствую себя счастливым. Гермиона поняла, о чем он. Но правда заключалась в том, что… — И я тоже.