Голод_Жажда_Безумие

Наступила еще одна суббота, принесшая Люциусу следующий сеанс психотерапии, которых он начал уже бояться. Нет, конечно, он знал, что эти сеансы помогают Драко, но вот беда… Люциус не был полностью уверен, что они помогут лично ему. И, возвращаясь домой, он с каждым разом чувствовал себя все хуже и хуже, чем перед уходом. В прошлый уик-энд он даже сказал что-то целителю по этому поводу, но Ньюбери рекомендовал ему заняться и собственной психотерапией, поскольку в их сеансах Люциус присутствовал лишь как дополнительный элемент к лечению Драко. И, судя по всему, сам Малфой-старший тоже нуждался в индивидуальном внимании специалиста. Ньюбери предложил свои услуги, но Люциус отказался. Ему не хотелось, чтобы его и сына лечил один и тот же врач. Да и вообще… ему хотелось еще подумать об этом в одиночестве. И он действительно думал. Потому что всегда знал: чтобы понять и принять какие-то новые, особенно рискованные идеи, должно пройти какое-то время. «Возможно, через неделю, — размышлял Люциус, — мне и понравится мысль о психотерапии для себя. Вот тогда я и займусь поиском того, кто сможет помочь мне в этом…» Но сегодня он снова был здесь. Потому что решил, что пора пресечь, точней, пора закончить их незримый конфликт с Драко. И знал, что сын хочет того же самого, хотя еще и не знает, что на пути к этому его могут ждать по-настоящему ужасные новости. ______________________________________________________________________________ Усевшись в кресле чуть удобней, Драко полез в карман и достал оттуда лист пергамента, сложенный вчетверо. С виду пергамент казался скомканным и помятым, видать, сын долго работал над ним. Или долго носил с собой. Это был список вопросов, которые он хотел задать Люциусу. Люциус узнал об этом списке в первый же день, и они решили, что на каждом сеансе будут обсуждать хотя бы один. Большинство из них оказались простыми, и отвечать на них было легко. Порой Люциусу даже казалось, что Драко спрашивает его о совершенно очевидных вещах. Но это было неважно. Люциус любил своего сына и, конечно, гордился им, собираясь поддержать в любом решении, способном привести внутренний мир Драко в порядок. «Наверное, чего-то он во мне не понял, раз задает эти вопросы. Черт… каким же ужасным отцом я, получается, был». Он не знал, из каких вопросов состоит этот список, но у него было ощущение, что чем дальше, тем сложней и неприятней будут они. Общаться становилось все трудней и трудней, и Люциус уже молился о том, чтобы суметь ответить на всё, о чем хотел знать сын. Ведь именно от того, поверит ли ему Драко, зависели и их дальнейшие отношения. Именно поэтому Люциус решил, что не будет лгать, отвечая на его вопросы. А это нуждалось в определенном умении и в определенных тактических решениях, и над ними Люциус готов был потрудиться. Гермиона утверждала, что вообще не нужно лгать, или, по крайней мере, делать это крайне редко: только в тех случаях, если другой возможности не представляется. Но он-то знал, что скоро она разуверится в собственных аргументах. А именно, как только Поттер и Уизли, соскучившись по ней, зададутся вопросами на тему, где она и что делает. И, соответственно, начнут задавать эти вопросы самой Гермионе. Вот тогда и придется ей начать банально врать. Потому как, боясь потерять друзей, она не сможет сказать им правду. «Что ж… надеюсь, этот день наступит как можно позже… Что же касается меня, хорошо, если Драко просто спросит, есть ли в моей жизни другая женщина. Я с чистой совестью отвечу: да. В подробности вдаваться не будем, и на этом наши откровения закончатся. Во всяком случае, я готов молиться, чтобы он больше ни о чем не спрашивал». Сидящий напротив Драко развернул пергамент и нервно разгладил его. И то, как нервничает сын, как подрагивают его руки, напомнило вдруг Люциусу о девятилетнем Драко, написавшим свое первое стихотворение. Помнится, тогда мальчик весь день преследовал его и Нарциссу, отчаянно желая прочитать свое творение родителям. Наконец, после обеда ему удалось завладеть их вниманием, и тогда он внезапно застеснялся. Лицо его вдруг стало точно таким же, как и сейчас, несмотря на то, что прошло уже одиннадцать лет. И чтобы как-то поддержать того мальчишку, что до сих пор жил в сыне, Люциус мягко заметил: — Все хорошо… Продолжай. Пытаясь успокоиться, несколько раз Драко вздохнул. Потом опустил глаза на пергамент и заговорил, больше не поднимая их. — Ты обманывал маму? «Так же тщательно, как Драко не поднимает взгляд, целитель Ньюбери внимательно смотрит на меня. Прямо в упор», — заметил Люциус, и это ему очень не понравилось. — Нет, — тем не менее, прямо и спокойно ответил он. — Я никогда не изменял ей. Если ты имеешь в виду именно это. — Откуда я должен знать, что ты говоришь правду? — Догадываюсь, что неоткуда. Но, видишь ли, я умею обходить и Веритасерум. Поэтому, ты можешь верить мне или не верить — это должно быть исключительно твоим решением. Если верил до этого, то не вижу причин, чтобы не поверить теперь… — Я не просто так не верю. — Понятно, что по какой-то причине… — Нет, ты не понимаешь, — вздохнул Драко. — Почему я должен верить, что у тебя никого не было? Ты бросил нас, исчез из дома, неизвестно куда и надолго! Мама сказала, что в последний год ты вообще потерял к ней интерес. Ты знаешь, что этим разбил ей сердце? Люциус глубоко вздохнул, чтобы успокоиться. — И все же… Больше никого не было. — Да это еще хуже! — огрызнулся Драко. — Я мог бы понять, если б… если б… у тебя появилась другая женщина. Если б ты просто влюбился или… еще что-то, я не знаю… Но ты просто перестал заботиться о маме, перестал обращать на нее внимание. — Я не перестал заботиться о ней. Твоя мать… я всегда буду о ней заботиться. — Хм… У тебя весьма забавный способ демонстрировать это. — Видишь ли, пока ты не женился на той, кого не выбрал сам, и не прожил с ней двадцать пять лет, я и не жду, что ты поймешь, — Люциус слегка прищурил глаза. — Впрочем, неважно. Разговор бессмысленный. Тебе нужен повод, чтобы с чистой совестью ненавидеть меня, но, увы, заканчиваются для этого причины. — Мистер Малфой… — осторожно начал целитель. — И не думай, что я не понимаю этого, — Люциус не обратил на того ни малейшего внимания. — Не думай, что я не знаю, как легко оправдать для себя собственную ненависть. — Я не… — запротестовал Драко, и лицо его вспыхнуло от гнева. — Ты, и позволь мне сказать это, просто глупец. Пойми, если тебе нужно зачем-то покопаться в причинах своей ненависти, то это означает лишь одно — нет ее, этой самой ненависти. Тебе просто кажется, что она есть. А ее нет, — Люциус прикрыл глаза. — Настоящая ненависть рождается в тебе так глубоко, что ты не понимаешь, откуда она. Она абсолютно неконтролируема эмоционально. Никакие мелочи не могут стать ее причиной. Да и вообще это не причина. Для настоящей ненависти нужны куда бОльшие основания, чем обида, раздражение или недовольство. — О, а ты теперь, видать, стал самым настоящим источником мудрости, к которому я должен припасть, да? — Драко вскочил со своего кресла. Люциус вздохнул. — Нет. Просто… Я говорю лишь о том, что ты должен научиться различать ненависть и другие отрицательные эмоции. Ненависть — слишком сильное чувство, и, как правило, ее мы испытываем к тому, кто ее действительно заслуживает. — Значит, ты думаешь, что ты ее не заслуживаешь? — Я допустил ошибки. Много ошибок. Но последнее, чего я когда-нибудь хотел, это причинить тебе боль. Если бы я мог вернуть время назад и как-то удержать тебя от участия во всем этом, я бы… — он взглянул на Драко и понял, что тот готов броситься и придушить его. — Неужели тебе недостаточно моего сожаления?.. Если это так, нам нужно остановиться и прекратить разговор прямо сейчас. В кабинете повисла напряженная тишина. Казалось, воздух сгустился и стал таким плотным, что его можно было резать ножом. — Господа, мы отошли из темы, — тихо произнес в ней целитель Ньюбери. — Драко, очевидно, тебя очень беспокоит развод родителей. — Черт возьми, потому что я прав! — он яростно сверкнул глазами в сторону отца. — Мама страдала из-за тебя, ей пришлось выдержать позор и насмешки, когда ты попал в тюрьму. Она всегда оставалась рядом с тобой, хотя и думала, что ты совершаешь глупость, снова возвращаясь к Темному Лорду. Ей пришлось терпеть всех этих Пожирателей Смерти в своем доме точно так же, как и тебе. И, пройдя через все это, она ни разу не дрогнула, всегда поддерживала тебя. Возможно, даже спасла твою трусливую задницу в последний день войны, — его голос повышался с каждым произнесенным словом. — Значит, так ты отблагодарил ее за все? Вычеркнув из своей жизни. Оставив одну. Бросив ее! С трудом совладав с гневом, Люциус попытался ответить спокойно. — Не смей называть меня трусом. — Почему же нет? Ведь бОльшую часть этого страшного времени ты провел в Азкабане. Сидел себе там, спокойно и уютно в полной безопасности, не правда ли? — В полной безопасности?! — загремел голос Люциуса. — Значит, ты думаешь, там у меня был какой-то «отпуск»? Ты не представляешь, что случилось со мной в этой тюрьме! Не знаешь, каким сильным было искушение покончить с жизнью. И остановило меня только понимание того, что это и будет самой настоящей трусостью! — раздув ноздри, он вскинул в знакомом движении подбородок. — И ты, Драко, кичишься сейчас своей храбростью? Несмотря на то, что половина причин, по которым ты оказался здесь, это твое неумение справиться с одним фактом. С фактом осознания, что у тебя самого не хватило мужества бороться с происходящим. — Ты прекрасно знаешь: если б я сделал что-нибудь, он бы убил тебя и маму! — И если б я сделал что-нибудь, это имело бы тот же результат! Не пытайся противопоставить себя мне. Твой страх ничем не благородней моего! — Господа! — целитель Ньюбери не выдержал и почти рявкнул: — Думаю, пришло время остановиться. Драко, сосчитай до десяти. Мистер Малфой, пожалуйста, выйдите из кабинета и сделайте то же самое. «Черт возьми! Да хоть до миллиарда, это все равно не поможет!» — Люциуса почти трясло. Давно с ним не случалось такого. В последний раз он чувствовал столь бурный всплеск отрицательных эмоций, такую ярость, смешанную со жгучей обидой, сразу после того, как нашел свою книгу в библиотеке мертвой матери. Тогда он тоже понимал, что задыхается от всего этого, что хочет вдохнуть… и у него не получается. Наклонившись вперед и опершись локтями о коленки, он попытался успокоиться, потому что висящие в воздухе руки продолжали подрагивать. «Как я могу заставить Драко понять что-то? Это невозможно без рассказа ему о тех вещах, о которых я не могу говорить даже с собой. Как мне признаться в этом своему сыну?» Дверь кабинета открылась, и на пороге показался целитель Ньюбери, который поманил его к себе. Люциус поднялся и, игнорируя тревожные звоночки, решительно прошел обратно в кабинет. Скрестив руки на груди, Драко снова сидел в кресле. Лицо его выглядело напряженным от едва сдерживаемого гнева. Люциусу вдруг подумалось, что они ужасно похожи друг на друга: сейчас в сыне он невольно узнавал самого себя. Собравшись с мыслями, он опустился на прежнее место и выпрямил спину. Ему хотелось не показать Драко своих сомнений… и своих страхов. И, чтобы унять ту противную дрожь в руках, он схватился за подлокотники кресла. Целитель внимательно посмотрел на обоих. — Итак… готовы ли мы продолжить сеанс? Люциус коротко кивнул, хотя и предпочел бы прекратить этот чертов сеанс прямо сейчас. Немного помедлив, Драко тоже кивнул. — Что же, тогда предлагаю обозначить основное правило дальнейшей беседы. Я понимаю, вам есть, что сказать друг другу, но давайте попробуем делать это без оскорблений или криков. Попытайтесь поговорить о своих эмоциях. О том, что вы чувствовали в результате поступков оппонента. Согласны? Оба Малфоя снова кивнули. — Хорошо. У вас обоих есть, что добавить по поводу предыдущего вопроса Драко? Или его можно считать закрытым? Драко молчал. Люциус молча наблюдал за ним. На лице его не виднелось никаких эмоций, даже поза производила впечатление полной закрытости. «Нет. Я не опущусь до еще одной истерики. И больше не позволю ему страдать из-за разрушившегося брака родителей, — Люциус осознавал, что готов бороться за понимание сына. Слишком важным оно для него оказалось. Оставалось лишь решить, какую степень правды он может допустить в своих ответах. — Драко может не простить мне каких-то ужасных и глупых вещей, совершенных в этой жизни, но… точно уж не того, что я развелся с Нарциссой…» — Если ты действительно хочешь знать, почему я ушел от мамы, то тебе придется выслушать еще несколько плохих новостей, — мягко начал Люциус. — Это каких же? — глумливо выплюнул сын. — Неужели на старости лет вдруг обнаружил, что ты гей? — Хм… хотелось бы, чтоб все было так просто. — А что же тогда? — не унимался Драко. Люциус перевел дыхание. «Мерлин… Неужели я действительно собираюсь сделать это?» — Когда… когда я был в Азкабане… меня… «Черт! Как бы сформулировать так, чтоб ему было понятно?» — Я оказался… страшно… точней, смертельно проклят. — Проклят… — эхом повторил изумленный Драко. — Да. Ладони сына сжались в кулаки. — Но как? Кто это сделал? — Меня проклял Мальсибер. Выполняя поручение твоей тетки Беллатрикс. Драко сполз почти на самый краешек кресла, грозя вот-вот съехать с него. — Что? Но почему… я ничего не зна… — Тебе не стоило знать об этом. Так же, как и о том, что твоя тетя безумна. Видишь ли, на протяжении многих лет она считала, что мы с ней конкурируем за привязанность Темного Лорда. И постепенно эта идея дошла у нее до состояния паранойи. Я-то знаю, что ни к кому он не был привязан. Просто использовал всех нас. Но понять это… ей было не дано. Она и впрямь считала, что Темный Лорд любит ее. И каждый раз, когда он проявлял благосклонность ко мне или же что-то поручал мне, это воспринималось Беллатрикс как личное оскорбление. А уж после инцидента в Департаменте Тайн она решила полностью исключить конкуренцию. И это было правдой, которую радостно сообщил ему Мальсибер, когда Люциус пришел в сознание после неожиданного и страшного удара по голове и обнаружил себя связанным в собственной камере. По бессвязному и почти истеричному монологу этого подлеца Люциус понял, что Беллатрикс мечтала если не убить, то навеки опозорить его, придумав нечто ужасное (как она считала) для знатного чистокровного мага. Люциус так и не понял, где она услышала о ВИЧ-инфекции, но ей это показалось идеальным решением. И понятно почему: СПИД в глазах одержимой свояченицы был болезнью грязных маглов, а Люциус и должен был запачкать именно ее — свою старинную чистую кровь. Беллатрикс смогла где-то купить зараженный образец крови, содержащий вирус, а потом и передать его Мальсиберу с поручением во что бы то ни стало ввести зараженную кровь Люциусу. Именно поняв это, Малфой и принялся бороться с Мальсибером из последних сил, но тот сумел заразить его. Правда, и заразившись сам. Рассказывать сыну в подробностях о том ужасном дне Люциус, конечно же, не собирался. Впрочем, как и вспоминать об этом. В конце концов, черный замысел Беллатрикс удался. Ему же оставалось лишь мрачное удовлетворение тем, что сволочь Мальсибер так никогда и не вышел из тюрьмы. Болезнь стремительно пожрала его буквально за пару месяцев. Если уж на то пошло, то проникнувший в кровь вирус должен был привести к скорой смерти и Люциуса. Однако… ему повезло: оказавшись намного крепче, чем у Мальсибера, организм отчаянно сопротивлялся. Малфой дожил до освобождения и успел обратиться к целителям. Нужно сказать, что те вообще не поняли, что именно происходит с ним, но назначили множество самых разных зелий, чье действие включало в себя антибиотики, витамины и стимуляторы иммунной системы. Они-то и помогли Люциусу продержаться в живых до самого конца войны, хотя уже тогда он понимал, что здоровье резко ухудшается. Еще никогда в жизни у него не случалось стольких простуд, болей в горле и приступов общего недомогания, как в то (и так тяжелейшее для него) время. Целители, правда, считали, что здоровье его пошатнулось из-за холода и недоедания Азкабана, но Люциус понимал, что все гораздо страшней. По какой-то невероятной иронии судьбы, Рудольфус Лейстрендж (не обращая внимания на сумасшедшую ненависть к Люциусу своей жены) поделился с ним тайным семейным рецептом варианта Перечного зелья, которое тоже помогло ему остаться на ногах, несмотря на почти непрерывно ужасное самочувствие. А после войны он смог совершить путешествие в магловский мир, чтобы наконец-то подробно узнать, что же такое ВИЧ. Именно тогда Люциус понял, насколько страшной оказалась месть Беллатрикс. И горько усмехнулся, подумав, что глупец Мальсибер не стремился бы к выполнению ее поручения, если б знал, насколько опасно оно для него самого. Размышления Люциуса прервал голос ошеломленного Драко: — Но… почему ты не сказал об этом нам? — Потому что не хотел добавлять вам проблем. Тем более что и сам тогда еще не понимал, что со мной. Да и как я мог рассказать твоей матери… что во всем виновата Беллатрикс? Эта женщина была ей родной сестрой. И твоя мать все-таки любила ее. На лице Драко отразились бушевавшие в нем сомнения. — Но… она же была в нашем доме… все время. Каждый день! Прямо у нас на глазах. — Да. Пытаясь собраться с мыслями, его сын провел по лицу обеими ладонями. Очевидно, он понял, почему Люциус ничего не мог сделать: в то время Беллатрикс была явной фавориткой Темного Лорда, а делать что-либо против любимицы повелителя, особенно, когда сам ты в опале, однозначно стало бы билетом в один конец. На пытки. Или, возможно, даже на смерть. А в сочетании с тем фактом, что она была еще и сестрой Нарциссы, означало только одно: что он мог сидеть (с образно говоря, связанными руками) и позволять ей вволю злорадствовать над собой. Нет, Люциус не солгал бы, если б сказал, что именно желание дождаться смерти Беллатрикс стало одним из сильнейших мотивов того, почему он хотел выжить. Понятно, что на фоне общего уныния, можно было сдаться и позволить смерти взять вверх. Тем более что ему почти каждый день приходилось сталкиваться с ненавистной свояченицей чуть ли не нос к носу. Но нет… его почти спасло появление двух последних в этой жизни задач: несмотря ни на что, уберечь свою семью и остаться в живых достаточно долго, чтобы увидеть, как Беллатрикс Лейстрендж сдохнет. — Сколько тебе еще осталось? Это его снова оторвал от воспоминаний Драко. — Не знаю... Я нашел целителя, который смог подобрать качественную терапию, и, похоже, она пока работает, — Люциус посмотрел на свои руки. — Все время, что я был вдали, я посещал только целителей. Да, я сознательно игнорировал твою мать. Ты должен понять: только потому, что страшно боялся заразить и ее. Мне сказали, что этот вирус заразен. Ну, а она к тому времени уже обвиняла меня в изменах и не верила никаким отрицаниям. Собственно, так же думал и ты. И я решил… что лучше всего будет… просто исчезнуть из вашей жизни, убедившись, что все у вас в порядке. Драко с силой прикусил внутреннюю часть щек. Люциус знал, когда сын ведет себя именно так (он видел это тысячу раз). Это происходило, когда Драко тревожила какая-то мысль. И он усиленно пытался держать язык за зубами. Правда, обычно у него это не получалось. Наконец он не выдержал. Повернулся к Ньюбери и спросил: — Могу я дать ему по морде? — Не думаю, что это станет конструктивным реше… — договорить целитель не успел. Младший Малфой уже пересек разделяющее их с отцом пространство парой шагов и кулаком заехал тому по скуле. Удар болезненно отдался у Люциуса в голове, но главным образом стал неожиданностью. Кроме того, Люциус в свое время знавал и более жестокие удары, от этого же и синяка не должно было остаться. Во всяком случае, желания ответить Драко тем же не возникло у Малфоя ни на секунду. Он понимал, что это будет смешно и глупо. — Значит, исчезнуть решил, да? С каких это пор ты стал эдаким великомучеником? — в ярости заорал на него сын. — Как ты посмел не сказать нам ничего? Ты идиот. Понимаешь? Ты просто идиот! — Не смей больше рукоприкладствовать! — волшебная палочка в руке поднявшегося целителя смотрела прямо на Драко. — И прекрати оскорблять отца. Он дождался, когда тот успокоится и покорно кивнет. — Помни: ты должен говорить лишь о том, что ты чувствуешь, слыша все это. Или чувствовал раньше. Драко послушался целителя и с издевкой перефразировал слова: — Прекрасно! Так вот, папа, ты заставляешь меня чувствовать, что мой отец — редкий и конченый дурак! Люциус с удивлением смотрел на сына, с лица которого слетела привычная равнодушно отчужденная маска. Его глаза горели — в них вернулась жизнь. Даже полные злости, это неважно, они были знакомы Люциусу. На бледных щеках его мальчика вспыхнул румянец, а губы отчаянно сжимались, еле сдерживая рычание. И это было прекрасно. Потому что, отбросив многолетнее безразличие, прикрывавшее его как щит, Драко стал самим собой. И безумно злился на отца… Нет! Злился за отца. И, осознав это, Люциус совершил нечто неожиданное, даже невероятное: улыбнулся, а потом не выдержал и громко рассмеялся. И хохотал он так долго, что начало колоть в боку. Словно успокоившись от этого смеха, Драко устало рухнул обратно в кресло. Люциус перестал смеяться и спокойно взглянул на сына. Один только целитель Ньюбери выглядел так, будто его мучила страшная головная боль. — Всё. Думаю, на сегодня более чем достаточно. Сеанс окончен. ______________________________________________________________________________ — Черт! Куда она положила этот дурацкий бальзам от синяков? — еле слышно пробормотал Драко, один за другим переставляя флакончики с зельями, всегда находящиеся в одном из шкафов гостиной. — Успокойся, Драко, мне действительно ничего не нужно. — Угу, конечно. Это же синяк. Извини, я не думал, что ударил тебя так сильно. — Ты и не сильно ударил. Не переживай. Люциус невольно глянул на свое отражение, видневшееся в одном из многочисленных старинных зеркал, которые Нарцисса развешивала по дому везде, где можно. Не сказать чтоб Малфой был от этого в восторге, но обычно он предпочитал не вмешиваться в ее решения, касающиеся убранства дома. Старое дымчатое стекло показало ему фиолетовый синяк, расцветающий на правой щеке. Люциус нахмурился. «Должно быть, все дело в лекарствах, которые я принимаю. И это они делают сосуды хрупкими», — он вспомнил, что совсем недавно, сверзившись с кровати и ударившись локтем, уже заработал огромный синяк, со временем начавший отливать всеми цветами радуги. И очень долго не проходящий. — Ну, да, совсем не сильно, — скептически хмыкнул Драко и сверкнул на отца глазами. — Нашел! Держи… — он сунул отцу небольшую баночку и внимательно вгляделся в лицо Люциуса, изучая творение своих рук. — Я рад, что не ударил тебя со всей силы. Мажь. Должно пройти. Пожав плечами, тот отвинтил у банки крышку. Бальзам резко пахнул ментолом, который Люциус терпеть не мог. «Ничего страшного… Могло быть и хуже, — ощущение холодка приятно пробежало по щеке и напомнило ему о тех днях, когда бальзам этот приходилось использовать постоянно. — Черт! Я не хочу больше вспоминать то время». Осторожно намазав синяк, Люциус почувствовал, как глаза защипало, и с силой зажмурился. К счастью, понадобилось всего несколько минут, чтобы все следы исчезли. Остаток бальзама он стер салфеткой, протянутой Драко. На щеке ничего не осталось. — Ну вот, — с удовлетворением подытожил сын. — Все следы уничтожены. — Не обольщайся. Если понадобится, я найду способ доказать твое жестокое обращение со старым отцом. Драко слегка скривился. — Смотрю, у тебя для смертельно больного слишком хорошее настроение. — Я уже говорил, что лекарства, конечно же, работают, но, к сожалению, они лишь оттягивают неизбежное. Так какой же смысл горевать в свои последние месяцы или дни? На мой взгляд, их-то точно стоит прожить счастливо… Снова скрывшись в шкафу, чтобы поставить на место бальзам, Драко обернулся с непривычно задумчивым лицом. — Тебе не кажется, что мама… — начал он, — что она захочет вернуть тебя, если узнает? «Эх… я знал, что он обязательно задаст этот вопрос…» — Люциус грустно улыбнулся. — Послушай, сын… Я знаю, что ты очень любишь свою мать, но не думаю, что хорошо знаешь ее. И что понимаешь мотивы ее поступков. — И что это означает? Люциус поправил криво висящее зеркало. Вещичка была весьма симпатичной, с замысловатыми кельтскими узорами, выгравированными по краям стекла. — Хорошо... Когда увидишь ее, попробуй рассказать о своих визитах к целителю Ньюбери. И скажи, что ждешь ее помощи. Хочешь, чтобы она пошла с тобой. Посмотришь, что она ответит… — Я знаю, что она ответит! Мама скажет: «Да, конечно». Она скажет то же самое, что и ты. Даже понимая, что это не так, Люциус кивнул. А потом потянулся за своим тренчкотом. — Мне пора идти. Озадаченный Драко двинулся за ним к двери. — Тогда… до следующей недели? — с легкой опаской поинтересовался он на прощание. — Конечно. До следующей недели. ______________________________________________________________________________ Тем же вечером Драко ужинал с матерью, но слова отца невольно звучали у него в голове снова и снова. «Да что за глупости! Конечно мама согласится пойти со мной! Она… она не подумает, что это бред… что я жалкий слабак. Она же не станет стыдиться меня…» — Ты сегодня какой-то задумчивый, — разумеется, Нарцисса заметила, что этим вечером сын на редкость рассеян. — Извини, — отозвался тот и нахмурился, взглянув на мать. Нарцисса, по-прежнему изящная и ухоженная, аккуратно небольшими кусочками поедала десерт серебряной ложечкой. Его собственный десерт стоял нетронутым, и это служило верным признаком дискомфорта, поскольку Драко чертовски любил сладкое. — Мама, я могу попросить тебя кое о чем? — Безусловно, дорогой, — положив ложечку на блюдце, Нарцисса внимательно взглянула на сына. — Хорошо. Знаешь, я хожу к одному целителю… который занимается психотерапией… — Целитель-психотерапевт? — ошарашено повторила леди Малфой, и голос ее слегка сел. — Да, это такой специалист, с которым можно поговорить о том, что волнует или мучает. — Но, Драко, дорогой, зачем тебе это? Он не совсем понял, что она имела в виду, но ответил, продолжая гнуть свою линию: — Я хочу, чтобы как-нибудь со мной пошла ты. Чувствуя себя неуютно, Нарцисса поерзала на стуле и снова ложечкой завозилась в тарелке с десертом. — Милый, неужели тебе действительно нужно это делать? Ведь всем известно, что эти псевдоцелители — самые настоящие мошенники. Шарлатаны! Мерлин упаси, если кто-нибудь узнает, что ты ходишь к одному из них. Дорогой, а если это просочится в газеты? Если все начнут говорить, что у тебя какие-то проблемы с психикой? Я боюсь даже представить, сколько времени и усилий потребуется для спасения твоей репутации. — Посещение психотерапевта не означает, что я сумасшедший, — ответил потрясенный ее словами Драко. — И, кстати, целитель Ньюбери отнюдь не шарлатан. — Конечно нет, дорогой, но если ты чувствуешь некоторую подавленность или тревогу, то почему бы просто не попить какие-нибудь зелья? Целитель Фукс назначил бы тебе что-нибудь… подходящее. Это было бы более осторожно и более правильно, поверь. — Я не хочу решать эту проблему с помощью зелий, — взяв ложку, Драко потянулся к десерту. — Ладно, забудь о моей просьбе. Никуда не нужно идти. Нарцисса еще раз посмотрела на него с явным недоумением. Она действительно не могла понять, почему Драко так рассердился от ее невинного замечания. Но, казалось, тот уже полностью сосредоточился на десерте. А Драко и впрямь жадно поглощал свое любимое крем-брюле. Только вот вкуса его совершенно не чувствовал. Я знаю, что ты очень любишь свою мать, но не думаю, что хорошо знаешь ее. И что понимаешь мотивы ее поступков. Именно сейчас он понял, что имел в виду отец. Его мать до сих пор волновало, что же подумают о них люди гораздо сильней, чем собственная жизнь. И она скорее будет спасать свое реноме, чем заниматься чем-то, что (упаси Мерлин!) может ему навредить. А уж смертельно проклятый бывший муж (которого, кстати, она публично обвиняла в изменах) и непутевый сын (посещающий целителя-психотерапевта, как бывший Пожиратель Смерти) уж точно могли это самое реноме подпортить. «Даже если б она любила папу, в чем я теперь сомневаюсь, она бы не вернулась к нему. И она ни за что не пойдет со мной к целителю Ньюбери, даже будет отговаривать меня изо всех сил. Или же начнет выдумывать разные предлоги, чтоб не ходить… И это несмотря на то, что единственный сын попросил ее об этом». Он вздохнул. Теперь Драко ясно понимал, насколько сильно изменились после войны он и его отец. И столь же ясно понимал, насколько неизменной осталась мать. Ему вдруг стало очень горько. ___________________________________________________________________________ Гермиона вложила обе руки в протянутые ладони Гарри и улыбнулась. Было невероятно приятно увидеться с ним после такой долгой разлуки. Нет, по Рону она тоже скучала, но… как-то не так, особенно после его обидных слов во время их расставания. А с Гарри… с Гарри она всегда чувствовала себя замечательно. — Вау… Гермиона, отлично выглядишь! — старый друг широко улыбнулся. — Ты тоже. Это обучение на аврора сделало тебя таким мускулистым красавцем? — засмеялась Гермиона. Вообще-то, Гарри всегда был довольно хорошо сложен, хотя и невысок, но теперь его бицепсы внушали нечто похожее на благоговейный страх. Потому что размером были почти с ее голову. — Угу, они там и впрямь упорно приводили нас в форму, — согласился тот, выдвигая ей стул. — Какая ты загорелая. Прям светишься. — О-о… это уже немного сошло, — пожала плечами Гермиона, — остались в основном веснушки. — Обожаю веснушки у женщин, и тебе они, кстати, идут, — он опустился на стул, стоящий рядом, и лукаво подмигнул. — Спасибо за комплимент. Как поживает Джинни? — Очень расстроилась, что не смогла прийти. Но ты же знаешь, ребенок Билла с Флер может родиться в любой момент, а Молли с ума сойдет, если Джинни не будет в этот момент с семьей. — Боже мой, поверить не могу, что у них второй уже вот-вот родиться. Интересно, будет ли Виктуар ревновать к маленькому? Гарри усмехнулся. — Поживем — увидим. Хочешь вина? — Пожалуй, да. Он наполнил ее бокал, а потом и свой. Их болтовня всегда была легкой и безостановочной, что Гермиона особенно ценила в общении с Гарри Поттером. Воспринимая друг друга как самых близких людей, они могли говорить часами, и обоим никогда не было скучно. Расправившись с плотным обедом, друзья уже принялись за десерт, когда Гарри незаметно перешел к вопросам, которые, по-видимому, немало его волновали. — Расскажи, наконец, где ж ты так загорела. — В Италии, — ответила Гермиона, отправляя в рот еще ложечку мороженого. Поттер искоса взглянул на нее. — Хм… Должно быть, тебе там нравится… Да? — О, да… Замечательная страна. — Все очень удивились, когда ты ушла из министерства. Чем теперь занимаешься? — Поступила в университет, хочу стать целителем. — Ого. Вот это уже похоже на Гермиону, которую я знаю сто лет, — с улыбкой заметил Гарри. — Знаешь, я несколько раз приходил к тебе, ну, в квартиру, но тебя никогда не было там. У тебя что, есть жилье в Италии? Она медленно кивнула. — Одна живешь? — тихо уточнил приятель. — Или в компании с кем-то? Вопрос прозвучал достаточно безобидно, но Гермиона знала, какую именно информацию надеется получить Гарри. Понятно, что ему хотелось знать, из кого именно состоит эта (так называемая) компания — из соседки или из соседа. — Гарри, я живу в компании мужчины. У тебя какие-то проблемы с этой новостью? Или точней сказать: у Рональда будут какие-то проблемы с этим? — Успокойся, — засмеялся Гарри. — Не скажу, чтоб меня это беспокоило. Ты свободная женщина, и даже если кто-то у тебя и появился, я должен быть благодарен ему. Никогда не видел тебя такой счастливой и расслабленной, — он завозился с салфеткой. — Просто… как твой лучший друг (точней, как твой брат, которого у тебя никогда не было), я привык к тому, что должен одобрить твоего… мужчину. Ты же знаешь. — Знаю. Помнится, ты одобрил Рона, — чуть суше заметила Гермиона. Поттер поморщился. — Был такой момент, был. И все же… я хочу встретиться с этим парнем. Гермиона вздохнула. Перед ней открывалось два пути. Один — она может рассказать Гарри, что ее любовник не кто иной, как Люциус Малфой, и Гарри рассмеется, подумав, что это глупая шутка. Потом, конечно, он поймет, что это не так, и даже, может быть, упрекнет ее или пригрозит сдать в госпиталь святого Мунго. Второй — она может солгать, и все будут счастливы… кроме ее совести. Гарри же пристально наблюдал за ней, и взгляд его зеленых глаз по-прежнему был теплым и открытым. В ее груди вдруг судорогой вспыхнула боль: Гермиона поняла, что не выдержит, если увидит, как эти глаза будут смотреть на нее с ненавистью, презрением и разочарованием. Вполне возможно, это просто убьет ее. Подошедший к концу ужин напомнил ей, насколько близки они, насколько важно для нее мнение Гарри и его доброе отношение. Как бы странно это не смотрелось со стороны, он действительно был ее лучшим другом, почти братом. — Дело в том… — медленно начала Гермиона, — что он… — «Что» он? И она закончила тем, что пришло в голову первым: — Магл. Лицо Гарри озарилось пониманием. — Черт… и он до сих пор не знает, что ты ведьма? — Абсолютно точно. «Слава Богу, что Гарри способен быстро делать выводы. И мне не нужно ему что-то разжевывать, он и сам поймет все, что нужно. Что мне нужно… Но какой же дрянью я себя при этом ощущаю!» — Я еще не решила, как сказать ему об этом. И даже не знаю, хочу ли сообщать что-то. После разрыва с Роном я боюсь сразу же бросаться в новые отношения. Понимаешь? Гарри кивнул. — Понимаю. Но все равно хочу с ним как-нибудь встретиться. — Не переживай. Конечно, встретишься, — с преувеличенной и несколько фальшивой веселостью улыбнулась она. — Как только придет подходящее время. Гарри усмехнулся, переводя разговор на другую тему, и Гермиона отвлеклась, хотя и чувствовала себя немного странно. Нет, не странно — она злилась. Ведь только что впервые в жизни ей пришлось солгать своему лучшему другу. И эта мысль оказалась по-настоящему ненавистной. _____________________________________________________________________________ Люциус обнаружил ее в ванной. Гермиона сидела в воде, прижав колени к груди и положив на них подбородок. Увидев выражение лица, он сразу понял: что-то беспокоит ее. И очень сильно. Не говоря ни слова, Люциус разделся и опустился в воду, усевшись напротив. Он даже скопировал ее позу, но Гермиона продолжала молчать. И, чтобы заставить ее улыбнуться, пришлось заговорить о чем-то забавном. — Сегодня утром Муха принес мне подарок. — О-о-о… И какой же? — пробормотала она и тихонько вытерла глаза. — Мертвую, почти сгнившую мышь, которую он оставил прямо у меня в ботинке. Трюк сработал. Гермиона улыбнулась. — Вот это да… Проявление самой настоящей кошачьей любви, можно сказать. — Ну, если ты настаиваешь на этом, пусть будет так. Она слегка наклонила голову. — И что ты с этим презентом сделал? — Почетно кремировал. И презент, и ботинки. Снова улыбнувшись, Гермиона тут же погрустнела. — А я сегодня соврала… «Так вот в чем проблема...» — Я тоже, — признался Малфой. — И в чем же? — Сказал Драко, что меня прокляли, чтобы не объяснять про ВИЧ. — Это не так уж страшно, — Гермиона вздохнула. — И не так уж далеко от истины. — Возможно. — Я сказала Гарри, что ты магл. И ничего не знаешь о моей волшебной природе. И именно поэтому вы не можете встретиться, хотя он и хотел. Люциус поднял бровь. — Значит, он знает, что у тебя кто-то есть? Она кивнула. — Знает. Говорит, что это очевидно. И что выгляжу я «счастливой и расслабленной». — Тогда он должен быть счастлив твоим счастьем. — Да. Он и счастлив. Только хочет встретиться с этим человеком… А я даже не знаю, как это возможно в принципе, — она замолчала, и глаза снова наполнились слезами. Подвинувшись в воде, Люциус обнял ее. — Мы же знали, что рано или поздно это произойдет. — Конечно знали… Просто… я еще никогда не лгала ему. Понимаешь? — Ничего из сказанного тобою не может причинить ему вреда. Твоя ложь касается только тебя. — Я знаю, Люциус, знаю. Но Гарри всегда настолько доверял мне… Он верил всему, что я говорю. А теперь… он подумает, что я использовала это. И его тоже использовала. Малфой положил подбородок на ее макушку. — Ты же знаешь, что это не так, — наклонившись, он мягко поцеловал Гермиону в губы. — Иногда наши близкие люди не готовы услышать то, что нам нужно им рассказать. И нам приходится выдавать им правду урезанной. Только то, что можно рассказать. Вот и все. — Гарри возненавидит меня, когда узнает, — сквозь всхлип фыркнула она. — Не горюй. Может быть, он никогда и не узнает. Гермиона посмотрела в его спокойные голубовато-серые глаза. — Не понимаю, как это возможно. Кто-нибудь обязательно увидит нас вместе. Или я сама проговорюсь. Или ты. Или нас вычислят случайно, как это всегда бывает, — она покачала головой. — Не знаю… может, лучше услышать ему это от меня? Или пусть уж станет сюрпризом… Люциус пожал плечами. Предложений на эту тему у него, собственно говоря, не было. Поскольку его вообще мало волновали чьи-то там реакции, кроме, может быть, Драко. Что-то в глубине души подсказывало Малфою, что сын не поймет его выбора. Но согласится с ним. Рано или поздно. «Вполне возможно, что и Поттер категорически не поймет и не примет выбор Гермионы. Хотя… если он такой уж хороший друг, как она думает, ему следовало бы это сделать». — Пойми, речь не о Гарри Поттере и о том, что и когда он узнает, — он попытался объяснить свою мысль Гермионе. — Речь о тебе. Ты имеешь полное право жить так, как хочешь. И ты никому ничего не должна. Тем более, отказываться от своего счастья, чтобы кто-то на это не обиделся. — Я знаю, — вздохнула та. — Просто так всё сложно… Она обняла Люциуса за шею, и они еще долго сидели, прижавшись друг к другу, в остывающей и остывающей ванне. ______________________________________________________________________________ А воскресным утром всё стало намного проще. Солнце уже поднялось и наполнило спальню слабеющим с каждым днем осенним светом, лишь пара рыжих кошек казалась возмущенной бесцеремонным спуском на пол, когда их хозяева-волшебники решили, что утро — это чудесное время, чтобы эротически сгладить все стрессы, мучавшие их накануне. Так уж случилось, что до встречи с Люциусом, Гермиона никогда не была поклонницей утреннего секса. Но он… Почему-то Люциус всегда дарил ей лучшие пробуждения в жизни. И этот раз ничем не отличался от других чудесных пробуждений: ощущение тяжести его тела, волнующие и сладкие прикосновения, движение его бедер, сводящая с ума чувственность его стонов — всё это сделало сегодняшнее утро по-настоящему волшебным. И даже безо всякой магии. И блаженная расслабленность после оргазма тоже казалась рядом с Люциусом какой-то… естественной и правильной. Именно она (эта посткоитальная расслабленность) и заставила Гермиону, по крайней мере, на данный момент, отвлечься от беспокойства о том, что же будет, если узнает Гарри. «Я не могу отказаться от собственного счастья... И Гарри согласился бы со мной. Если б никогда не узнал, с кем именно я так счастлива». Потом они наконец-то поднялись, и воскресенье пошло своим чередом. Никаких планов на сегодня, кроме еженедельного ужина у Паоло, не предусматривалось, поэтому Люциус уселся за роман, а Гермиона начала писать письмо родителям. На самом деле, те оказались очень довольны, что дочка продолжила обучение и поступила в университет. Пусть и во Флоренции. Но, что Гермиона особенно ценила в маме с папой, так это их уважительное отношение к принятым ею решениям. Они никогда не контролировали ее и (что еще приятней) никогда не указывали, что ей нужно делать, а что нет. Даже когда Гермиона была маленькой. Она вдруг подумала, что они скажут и как среагируют, когда узнают об их отношениях с Люциусом. И особенно, будут ли протестовать или переживать из-за его возраста, ведь сейчас родители ничего не знают. Дописав письмо, она поднялась в свою комнату, использовавшуюся теперь больше как гардероб, потому что жила-то Гермиона у Люциуса. Но сейчас ей были нужны почтовые марки: родители просили отправлять письма магловской почтой. За все эти годы они так и не привыкли к совам, доставляющим почту у волшебников. И Гермиона их за это не осуждала. Она как раз рылась в сумочке, когда снаружи раздался громкий стук, сопровождаемый громким криком. — Открывай, Малфой! Мы знаем, что ты там! Сердце тут же ухнуло куда-то вниз камнем. — У тебя одна минута, чтобы открыть дверь, или мы ворвемся внутрь! Дом окружен, на аппарацию поставлен запрет! Тебе некуда бежать. Гермиона пришла в ужас. «Господи, да что происходит? Кто эти люди?» Она уже хотела задать эти вопросы внезапно появившемуся Люциусу, но тот, взяв ее за руку, подтянул к себе. Его взгляд был напряжен и сосредоточен. — Слушай внимательно, — резко зашептал он, — я положил свои рукописи вместе с лекарствами в нижний правый ящик стола. Он отлично защищен. Пароль — гирасол. Запомнишь? — Гирасол, — повторила Гермиона, кивая. — Конечно запомню. — Сделай так, чтобы они тебя не увидели. А когда мы уйдем, собери все свои вещи, все-все, ничего не оставляй, и возвращайся в свою квартиру. Возьми с собой мои рукописи и таблетки. И Джо-Джо тоже забери. Обязательно. Я скажу, что был здесь один. Гермиону охватил жуткий страх. — Люциус, что происходит? Кто эти люди? Почему они… — Пятнадцать секунд, Малфой! — послышалось снаружи. На одно короткое мгновение он зажмурился. — Нет времени, — а потом наклонился к Гермионе и прижался губами к ее рту. Его поцелуй отдавал горечью, тоской и надеждой. — Не приходи в Аврорат, я сам о себе позабочусь. Обещай мне, что не будешь вмешиваться! — Нет! Я не смогу так... — Обещай! — потребовал Люциус, и глаза его грозно сверкнули. — Десять секунд! — прозвучал надрывный крик. — Люциус… — выдавила она из себя и всхлипнула. Слезы уже наполнили глаза. Ей ужасно хотелось пообещать, что сделает все, чтобы помочь, чтобы вытащить его из этой невесть откуда взявшейся и совершенно непонятной передряги. — Прости, я не могу обещать, что не вмешаюсь! — слезы ручьем текли по ее щекам. — Я… я люблю тебя! Лицо Малфоя отчетливо побелело. Он потянулся и дрожащей рукой погладил Гермиону по щеке. — Пять! Четыре! Три… С глухим проклятием Люциус повернулся и скрылся в двери. Подавив желание броситься вслед за ним, Гермиона тщательно заперла и запечатала заклинанием дверь, а потом спряталась в шкаф, прижимая к груди сумку со своими вещами. Оказавшийся в комнате Живоглот безо всякого приглашения последовал за ней, и теперь его огромный пушистый хвост недовольно покачивался прямо у нее перед носом. Ему тоже казалось, что что-то идет не так. И тоже не нравилось это. Гермиона слышала топот многочисленных ног, мужские голоса и треск ломающейся мебели. В какой-то момент ей даже показалось, что слышит звуки вылетающих из палочек заклятий, и тогда она взмолилась всем богам, чтобы ни одно из них не задело Люциуса. Со временем всё смолкло, но Гермиона еще долго ждала, чтобы убедиться, что действительно осталась одна. Потом осторожно вышла из комнаты и спустилась вниз. Весь первый этаж виллы предстал перед ней разгромленным. Посреди обломков стояла испуганная и полная отчаяния Джо-Джо, которая подняла голову, когда Гермиона приблизилась. — Они забрали хозяина, — всхлипнула она, и огромные фиолетовые глаза наполнились слезами. — Они забрали его, а Джо-Джо ничего не могла сделать, мастер Люциус запретил ей. Он велел спрятаться, чтобы они ни в коем случае не увидели Джо-Джо. — Ты сделала все правильно, Джо-Джо, — ответила Гермиона дрожащим голосом. — Ты видела, кто это был? Кто они? — Авроры, мисс Гермиона. Много авроров. От этой новости та тяжело опустилась на пол. «Что, черт возьми, происходит? Люциус не сделал ничего плохого, и давно уже не делает. Какое у них было право?» — глаза ее снова закололо от наполнивших слез. Джо-Джо начала прибираться, казалось, это единственное, что могло утешить ее. — Нет, — остановила ее Гермиона, — не нужно. Оставь это как есть. Люциус хотел, чтобы мы спрятались, и они подумали, что он был здесь один. Если ты приберешься, они узнают, что здесь еще кто-то был. Бедная Джо-Джо выглядела так, словно Гермиона попросила ее отрезать себе руку, но, поразмыслив, успокоилась и тоже присела на пол. Так они и сидели, пытаясь понять, что же произошло, пока Гермиона не заметила уголок «Ежедневного пророка», выглядывающий из-под ноги Джо-Джо. Она наклонилась и вытащила газету из-под эльфийки. — О, черт! Заголовок первой же страницы объяснил всё. Ибо в нем огромными буквами было напечатано: ПАТРИК НЕЗЕРВУД, ИЗДАТЕЛЬ, ОПУБЛИКОВАВШИЙ ЗНАМЕНИТЫЙ «FAIM», НАЙДЕН УБИТЫМ!