Голод_Жажда_Безумие

Гермиона одновременно и любила и ненавидела свою сегодняшнюю удачливость. Гарри с Роном сделали именно то, чего она и хотела, и именно то, что так осторожно, но настойчиво пыталась внушить им. Они и впрямь нашли статью в «Акуле пера» и уже планировали начать разбирательство, чтобы отыскать и расспросить Алоизия Паунда. И это было здорово. Нет! Это было просто прекрасно. Но… они нашли на вилле еще кое-что. Чего не нужно было находить… И их находка тревожила. Тот набор женского белья бренда «Агент Провокатор» Люциус купил ей совсем недавно. В качестве подарка ко дню рождения. Больше всего его позабавило, что у них есть коллекция под названием «Колдунья». Коллекция эта состояла из великолепных изумительных вещичек, которые можно было сочетать друг с другом в самых разных вариантах. Белье было не просто красивым, оно казалось Гермионе восхитительным, в нем она чувствовала себя почти богиней. А еще чуть не сошла с ума, когда узнала (спасибо интернету у Паоло и Элизабетты), сколько же оно стоит! Помнится, они с Люциусом даже поспорили об этом. Гермиона увидела в его покупке лишь непрактичность. И считала, что не стоит тратить такие деньги на вещи, не стоящие, вероятно, и сотой доли цены, за которую их продают. Их спор закончился тем, что Люциус заявил: он будет покупать ей все, что хочет, черт возьми, это его деньги, и он может их потратить даже на неприлично дорогое белье. Если ему захочется. Вообще, Малфой редко упрямился, но в этот раз вёл себя словно упирающийся мул. Гермионе пришлось смириться и принять его точку зрения, правда, после убедительной просьбы: в следующий раз покупать ей более разумные подарки. Тогда она даже не заметила пропавших штанишек: в наборе было так много предметов, что уследить за каждым из них казалось просто невозможным. Да и сейчас понятия не имела, в какой же день пропали те трусики. Хорошенькие, нужно сказать, трусики. Она на секунду мечтательно зажмурилась, вспоминая, как приятно они использовались. «Твою ж мать! Ну надо же было так вляпаться…» — А что обычно делают, когда находят подобные доказательства? — задала она вопрос Гарри, стараясь сохранить тон как можно спокойней. Как будто ей просто было любопытно. — Ну… обычно пытаются идентифицировать ДНК, и если это удаётся, то заклинания могут показать, кто именно носил их. Конечно же, Гермионе жутко хотелось узнать чуть больше, но вот проблема — это был не самый подходящий для дружеского обеда разговор. «Да понятно, что они будут искать любые следы: кожи, волос или любой секреции! — её медленно, но верно охватывала паника. — Так… Я помню, что бросила очищающие заклинания на все помещения виллы, но кто знает, достали ли они до какого-нибудь темного угла, в который провалились эти чертовы трусы?» К концу обеда ей уже хотелось плакать. Держать себя в руках становилось все тяжелей и тяжелей. Слезы уже почти душили ее, когда Гермиона наконец не выдержала и, придумав какой-то пустячный предлог, попрощалась с друзьями. ______________________________________________________________________________ Терезиас Смит устроился у нее в квартире, прямо говоря, почти что по-хозяйски. И Гермиона ни капли не возражала, поскольку свой рабочий график, да и свою жизнь, он изменил ради Люциуса практически полностью. Откровенно говоря, она была даже рада, вернувшись со встречи, что Терезиас сейчас дома, потому как точно ударилась бы в панику, если б оказалась в квартире одна. Увидев Гермиону в дверях, он оторвался от компьютера и улыбнулся. Но какое бы веселое и добродушное приветствие целитель не планировал, с губ оно так и не слетело. Выражение лица Гермионы явно напугало его. — Что случилось? — сразу же спросил он. Нервно глотнув, Гермиона попыталась сдержать слезы. — У нас большая и серьезная проблема. Она уже рыдала на груди Смита, когда уже и так не очень хороший день стал еще хуже. Гораздо хуже. Дверь в квартиру распахнулась, и в ней показалась некая рыжеволосая фигура, которую Гермиона поначалу даже не заметила. Поскольку все, что она видела в этот момент, было синим свитером Терезиаса. И только то, что целитель внезапно напрягся, то, что у него вдруг перехватило дыхание, заставило ее поднять лицо. Гермиона смущенно огляделась вокруг, и в животе что-то противно дернулось. Если б не зелье, которое Терезиас заставил ее выпить утром, скорее всего, ее бы уже вырвало прямо сейчас. В дверях, застывший в неловком шоке, стоял Рональд Уизли. — Я… то есть ты… ты оставила в ресторане свой шарф… я не думал, что ты будешь здесь… и охранные заклинания остались прежними. «Ну конечно… Я так их и не поменяла. Рон знал, как войти сюда». Почувствовав прилив какого-то подобия хладнокровия, Гермиона отстранилась от Смита. Она поднялась и, подойдя к Рону, протянула дрожащую руку за шарфом. Тот медленно положил шерстяную полоску в ее ладонь. На какое-то мгновение у нее мелькнула надежда, что Рон собирается уйти, не сказав ни слова. И он действительно начал поворачиваться, но, увы, надежда оказалась тщетной. Такого просто не могло быть. — Итак, — выплюнул Рональд, повернувшись обратно. — Это тот, на которого ты меня заменила? — Рон, не нужно… — начала Гермиона. — Думаю, вы неправильно всё поняли, молодой человек, — заговорил Терезиас. — Мы с Гермионой всего лишь друзья. Она была очень расстроена, вот и все. — Ну конечно! — явно не веря, ответил Рон. — Гермиона, ты что… связалась с американцем? Смит сузил глаза. — Я канадец. — О как… Еще лучше. Целитель скрестил руки на груди. До сих пор враждебность, воцарившаяся в квартире, была односторонней, но Рон сумел нажать кнопочку, отвечающую у Терезиаса за гнев. Гермиона растерянно переводила взгляд с одного на другого. Она не знала, какой характер был у Терезиаса, но зато хорошо знала Рона. Лучшим способом предотвратить скандал казалось лишь одно — это быстро развести обоих по разным комнатам. — Рон, спасибо, что вернул мой шарфик. Я очень благодарна тебе за это, но теперь хочу, чтоб ты ушел, — заговорила Гермиона. Тот приоткрыл уже рот, и Гермиона внутренне собралась, однако Смит опередил их. — Когда леди просит вас удалиться, настоящий джентльмен должен уйти, — холодно отчеканил он. — Собираешься заставить меня, да, капитан Канада? — Если понадобится, то, конечно, да! Английский прапоришка… — едко ответил Смит. — Попробуй! И я арестую тебя за нападение на аврора, — угрожающе зарычал Рон. — Рональд, прекрати! Не пытайся завязать ссору! — взорвалась наконец Гермиона. — Тем более что ты не аврор, а стажер. И, честно говоря, если б он напал на тебя, то совершенно заслуженно! Я вежливо попросила тебя выйти. Если ты не покинешь квартиру через десять секунд, тебя ожидают большие проблемы, дружок. — Ой, уймись, Гермиона, мы оба знаем, что ты не прибьёшь меня, — пренебрежительно отмахнулся он. Гермиона рывком вытащила палочку из кармана. — Ты так думаешь? Зря… Очень зря. — Не будь смешной. — Рональд, — вкрадчиво начала Гермиона. — Ты помнишь, каково это, когда тебя рвет слизняками? — она подняла руку. — Пять… четыре… три… два… К счастью, поняв, что шутить с Гермионой не стоит, Рон повернулся и ушел, больше не вступая в дискуссии. А Гермионе от жалости к себе хотелось расплакаться и рухнуть прямо на пол. Будто почувствовав это, Терезиас незаметно появился рядом и помог ей присесть на диван. Несколько минут она просто сидела и молчала, потрясенная таким поворотом событий. Казалось, это судьба. Точней, отместка судьбы за то, что солгала Гарри… Нет. Солгала всем. Целитель же покачал головой. — Хм… неудивительно, что ты не хочешь ничего рассказывать им. А ведь он даже не знает меня… Гермиона тяжело вздохнула. — По крайней мере, самое худшее, что он предъявляет тебе, это то, что ты канадец. Поверь, к Люциусу претензий будет гораздо больше. ______________________________________________________________________________ Люциус не знал почему, но что-то тревожило и мучило его в поместье. Казалось, Малфой-мэнор будто вытягивает из него силы. Конечно, он не работал днем и ночью, старательно избегал общения с журналистами и, собственно говоря, даже по дому ходил очень мало. Поместье словно бы стало для него чужим… Нет, Люциус планировал отремонтировать Малфой-мэнор и магически очистить его, явственно ощущая, что половина негативной энергии исходит от огромного скопления темной магии, что просачивалась буквально из стен дома. «Еще бы! Сколько веков многие поколения Малфоев злоупотребляли ею…» И хотя заклинания для удаления темной магии были сложными и очень изматывающими, Люциус знал, что сможет применить их. Что сил у него хватит. Просто планировал сделать это, как только будет снят домашний арест. Улегшись почитать перед сном, он уже задремал, когда сквозь сон внезапно ощутил, что рядом лежит какое-то тело. На секунду ему показалось, что рядом Гермиона. Что это она страстно прижимается к нему, как когда-то… их итальянскими ночами. И почувствовав, как ко рту прикоснулись нежные женские губы, машинально потянулся им навстречу. И только потом понял, что это не губы Гермионы! Только тогда Люциус вспомнил, где он сейчас и почему. Глаза тут же открылись. Первым, почти инстинктивным порывом стало желание отстраниться, а потом встать и даже, может быть, выйти из комнаты. Он уже дернулся, но вокруг тела оказалась обернута мягкая бледная нога, а пара нежных рук крепко вцепилась в пижамную рубашку и удерживала его на месте. — Это я, Люциус. Это всего лишь я… От звуков знакомого голоса бешеный стук сердца немножко утих. — Нарцисса… что ты здесь делаешь?.. — Хочу попросить прощения. Я вела себя с тобой просто ужасно… Люциус почувствовал, как изящная, тонкая ручка скользнула ему на грудь, раздвинув халат, надетый поверх пижамы, и ощутил легкую дрожь от ее прикосновения. Так или иначе, тело Люциуса сразу же признало мать его ребенка. Он тяжело сглотнул и подумал, что не хочет подобной реакции. Точней, он вообще не хочет никаких реакций! — Не нужно… — мягко ответил он и схватил Нарциссу за запястье, останавливая ее. — Почему? Тебе же всегда было хорошо со мной. Правда? — Конечно, правда… — Малфой очень хорошо понимал, что любой другой ответ грозит ему чем-нибудь вроде удара по физиономии или безвременной кастрацией. Тем более что, честно говоря, их любовная игра с Цисси все эти годы была очень неплоха. Им действительно всегда было хорошо вместе, несмотря на отсутствие страсти… да и влюбленности. Нарцисса больше не говорила, но он почувствовал, как стройное и гладкое тело прижалось к нему чуть сильней, и понял, что надето на этом теле немного. Люциус тоже долго лежал в тишине, не зная, что ему сказать или сделать. Ничего странного в этой ситуации он не заметил: секс всегда служил средством для сглаживания шероховатостей между ними. И, по-видимому, Нарцисса не видела причин, чтобы не воспользоваться этим средством снова только потому, что они больше не женаты. В общем-то, и самому Люциусу хотелось бы наладить отношения с Нарциссой, но… не таким образом, каким хотелось ей. «Что ж… Самый добрый способ отказаться — это сменить тему», — он тихонько вздохнул. — Цисси, знаешь… — Что? — Нарцисса приподняла голову и взглянула на него. — Я думаю, что тебе было бы правильно сопроводить нашего сына во время его визита к целителю. Кровать прогнулась, когда она приподнялась на локте. — Ты… ты же не можешь всерьез поддерживать это безумие, — прошептала она. — Почему нет? — Но если об этом кто-нибудь узнает… — Да какое это имеет значение? Мы всю жизнь опасались, как бы о нас ничего не подумали, и что? Куда нас это привело? Отстранившись, Нарцисса медленно поднялась и уселась рядом. И Люциус понял, что попытка отвлечения сработала. Он смотрел, как она подтянула колени к груди и о чем-то задумалась. Нарциссу явно встревожило его предложение, и он не понимал почему. Ведь во время войны эта женщина ради спасения сына готова была отправиться хоть к черту в преисподнюю. Она соврала Темному Лорду, зная, что наказанием послужит смерть. Она сделала то, чего он (Люциус) сделать не смог. «С чего вдруг теперь ее так волнует, что именно о нас будут писать, думать или говорить? Откуда эта трепетная забота об имидже?» — А ты пойдешь? — с вызовом спросила Нарцисса. — Уже. Я ходил последние пять недель. — И тебя не волнует, что скажут об этом люди? — Если кто-то захочет продемонстрировать свое невежество, насмехаясь над посттравматической терапией, он может это сделать. Мне всё равно. Нарцисса вздохнула. — Это я знаю… — она пошевелила пальчиками на ногах с красиво накрашенными ноготками. — Просто… Хорошо. Вчера ты рассказал мне свою тайну, поэтому тоже поделюсь с тобой кое-чем. Когда Андромеде было десять, родители наняли целителя-психотерапевта, чтобы понять, чего же с ней не так… — Цисси покачала головой. — Нет, конечно, не было в ней ничего странного или плохого. Просто она не была садисткой, как Беллатрикс, и не была миниатюрной чистокровной принцессой, подобной мне. Люциус кивнул. Он знал, что чувства Нарциссы к единственной, оставшейся в живых сестре заметно улучшились, хотя Цисси до сих пор не общалась с Андромедой. Да и как начать общаться? Что можно сказать после стольких лет и стольких потерь? — Тогда мне было лет семь. Беллатрикс велела мне шпионить, когда придет целитель, обычно он приходил к нам в дом. Я должна была подслушать, о чем расскажет ему Андромеда, и донести Беллатрикс, чтобы вместе посмеяться потом над этим. И… в следующий раз, когда он пришел, я тихонечко прокралась к комнате, где проходили сеансы, и приоткрыла дверь. Малфой искренне надеялся, что история идет не туда, куда ему подумалось. Но тогда… с чего бы еще Нарциссе относиться к целителям-психотерапевтам столь недоверчиво? — Я увидела, как этот сукин сын сунул руку под юбку и попытался прикоснуться к Дромеде. Тогда я ничего не поняла, просто знала, что он не должен этого делать. И я… села на пол и принялась кричать, плакать, как будто упала и сильно ударилась. На мои крики прибежал наш отец и попросил целителя осмотреть меня, чтобы убедиться, что со мной все в порядке. Целитель отвлекся, а Андромеда направилась к матери и рассказала ей о случившемся. Что было дальше, я не знаю, больше мы никогда не видели его. — Так ему и надо, если я правильно понимаю, чего с ним сделали твои родители, — мрачно пробормотал Люциус. Он был рад, что Цисси никогда не рассказывала ему об этом. Как знать, может, и он не удержался бы от того, чтоб не стереть эдакого «целителя» с лица земли. Так что… очень хорошо, что Блэки подсуетились сами. Нарцисса тяжело вздохнула. — Родители заобливейтили тогда Андромеду, но ничего не сделали со мной. Просто не знали, что я увидела и закричала специально. Решили, что на этот раз моя всегдашняя неуклюжесть принесла удачные плоды. — Представить не могу, что когда-то ты была неуклюжей. — Поверь, точно была. Потянувшись, Люциус погладил бывшую жену по руке. — Ты повела себя очень умно и храбро, Нарцисса. Ты спасла свою сестру от вещи, которая действительно могла обернуться для нее самым настоящим ужасом. Та слабо улыбнулась в ответ. — Спасибо. Малфой почувствовал, как она осторожно берет его ладонь. — Вот почему я так не люблю целителей-психотерапевтов. И когда смотрю на них, то в каждом вижу очередного больного ублюдка. — Целитель, к которому ходит Драко, на самом деле очень хороший человек. Поверь. Я наблюдал за ним. Нарцисса еще раз вздохнула. — Да знаю-знаю… Ты никогда не позволил бы ему обратиться к какому-то сумасшедшему, — она покачала головой. — Наверное, Драко ненавидит меня за то, как я отреагировала на его просьбу. Просто… это было так неожиданно... — Послушай, уж если он не испытывает ненависти ко мне, то понятно, что и тебя ему ненавидеть не за что. Тем более за такую-то мелочь. Мне кажется, когда ты объяснишь ему всё, он поймет. — Думаешь, стоит рассказать? — Конечно. Склонив свою светловолосую голову, Нарцисса очень внимательно взглянула на него. — О чем ты рассказываешь ему во время этих сеансов, Люц? Малфой осторожно вытащил ладонь и тоже поднялся на кровати. Поправил одежду, помолчал и только потом признался: — Обо всём, чего бы он ни спрашивал. Нарцисса довольно долго переварила его ответ. — А о чем он тебя уже спрашивал? — О нескольких вещах, — Люциус пожал плечами. — Например, в субботу он спросил, изменял ли я тебе. Я ответил, что нет. И он, кстати, не поверил мне так же, как и ты, — его губы дрогнули от улыбки. — Представляешь, даже ударил меня. — Что?.. — в ужасе ахнула Нарцисса и зажала рот рукой. — Все в порядке. Видят боги, я заслужил этот удар. Причем заслужил его именно от Драко. Её изумленный взгляд показался Люциусу таким странным, что он даже почувствовал неловкость. Она смотрела, понимающе смотрела на него… но словно бы не узнавала. Малфой принялся смущенно разглядывать какую-то несуществующую пушинку на покрывале. Он не чувствовал, насколько отличается от себя прежнего, и не мог понять изумление Нарциссы. «Черт… Неужели это Гермиона сделала меня таким мягким?» И вдруг ладонь бывшей жены мягко легла на его щеку. Изумленно подняв голову, Люциус уставился в ее ясные голубые глаза и почувствовал, как грудь неожиданно заломило от боли. Он искренне сожалел, что не смог стать этой женщине лучшим мужем, пусть она не была его идеальной парой. Сожалел о том, что многие его решения обижали ее. Сожалел, что не ценил ее интеллект, ее уравновешенность, ее невероятную силу. При всех своих недостатках Нарцисса, в любом случае, была ему замечательной женой и верным другом. — Прости… — тихо прошептал он. — Да и ты прости… — она подвинулась чуть ближе. — Я должна была выслушать тебя, а не оставлять страдать в одиночку. — Ничего… Я справился. Всё хорошо, — задумчиво ответил Люциус. — Нет. Это… должно быть, это было ужасно. Наверное, похоже, будто в твою спину вонзили нож. Причем сделали это те, кого ты изо всех сил пытался защитить. А вместо этого получил в ответ лишь ненависть и непонимание. Малфой с удивлением взглянул на нее. — Ты меня ненавидела? — Я… я хотела. Но не могла… — Нарцисса заметно волновалась. — По правде сказать, я ужасно злилась на тебя. — Знаешь, если оглянуться назад, то нужно признать, что все-таки мы были замечательной, хотя и очень рациональной парой, не так ли? — Люциус усмехнулся. — В неком роде, да, — рука Нарциссы скользнула по его бедру, а на губах мелькнула загадочная улыбка, чем-то напоминающая Мону Лизу. — Мне так нравится, как мы общаемся сейчас. Хорошо, спокойно и откровенно. — Думаешь, с точки зрения здравого смысла это нормально? — О, нет. Не для слизеринцев, — негромко рассмеялась она. А вот это было правдой… Любой слизеринец скорее сохранит тайну, чем расскажет ее даже самым близким людям. Понятно, что иногда логика и необходимость вытесняли эту осторожность. Например, как это произошло сейчас, когда он все-таки рассказал Нарциссе и Драко о своем аресте и о «проклятии». И не только им. Однако, это был еще один яркий пример, свидетельствующий о личности слизеринцев: любое откровение должно быть хорошо подготовлено и грамотно, очень продуманно исполнено. В конце концов, благодаря тому, что тайна его хотя бы частично раскрыта, место содержания под стражей стало безопасным и значительно более удобным. Теперь он мог спокойно дожидаться окончания расследования. — И что теперь? — спросил Люциус. Он не мог не заметить, что рука Нарциссы все еще лежит на его бедре. Цисси наклонилась ниже, и на ее лице появилось мягкое нежное выражение. — Давай займемся любовью, Люц… в последний раз. Малфой опустил глаза и медленно оглядел ее. Нет, конечно же, эта идея ни в коем разе не казалась ему отталкивающей; в Нарциссе до сих пор имелось всё то, что возбуждало его многие годы. Беда была в другом! Даже от совсем короткой… от совершенно мимолетной мысли о Гермионе у него перехватывало дыхание. «Я просто не могу предать и её… Не теперь, после того, как она сказала (пусть и на фоне крайнего стресса), что любит меня». Вздохнув, Люциус положил руку на плечо Нарциссы. — Прости… я не могу. Во взгляде той появилось любопытство. — Но ты сказал, что все в порядке, особенно теперь, когда ты проходишь лечение. — Неужели тебе и впрямь все равно, что я проклят... и могу заразить? Немного подумав, она кивнула. «Нет… я не единственный, кто изменился среди Малфоев. И теперь вижу, что мои слова Драко по поводу его матери были ошибочными. Потому что Нарцисса поступила так по собственным причинам, о которых не мог знать ни один из нас…» Люциус искренне надеялся, что Цисси расскажет сыну правду. И, может быть, все-таки пойдет с ним когда-нибудь к целителю. Меньше всего ему хотелось, чтобы доверие, питаемое Драко к матери пошатнулось из-за нелепого непонимания. Понятно, что характер Нарциссы был отнюдь не прост, иногда она бывала упрямой и высокомерной (что поделать… все мы не без недостатков), но одного было у нее не отнять — эта женщина всегда была готова свернуть горы ради своей семьи. И особенно ради ребенка… Странно, Малфой оказался совсем неподготовлен к тому шквалу эмоций, что обрушился и почти захлестнул его. Изо всех сил он пытался удержать себя в руках, но чувствовал, как грудь просто раздирает от мучительной боли. Мучительной, но и чудесной. Потому что она была очищающе благодатна. Им потребовалось почти два года, и вот… они с Нарциссой смогли понять и простить друг друга. Она наконец простила Люциусу его глупость, его тщеславие, подвергшее семью смертельной опасности. Он простил ей недоверие и несправедливость обвинений после того, что сделала с ним ее сестра. Это был… катарсис. И оба они заслужили его. Пока Люциус безмолвно переживал это изощренное и болезненное освобождение от демонов прошлого, Нарцисса так и продолжала лежать у него под боком. Лежать и думать о чем-то своем. Он уже начал дремать, когда Цисси вдруг пошевелилась. — У тебя же кто-то есть, да? — тихо-тихо спросила она. — Да… — И ты ее любишь? Слишком уставший, чтобы соблюдать политес, Люциус произнес первое, пришедшее на ум: — Да. Нарцисса вздохнула. — Жаль, что я не могу сказать такого же… — Что случилось? Разве в мире закончились молодые мужественные красавцы? — проснувшийся Люциус откровенно ухмыльнулся. — Прекрати. — Ладно-ладно… не буду. Так в чем проблема? Она пожала плечами. — Ни в чем… Просто… в нашем круге тяжело найти кого-то… с кем действительно хочется связать жизнь. — Эм-м-м… Цисси, — Люциус с осторожностью подбирал слова. — Может быть, не стоит… эм-м… ограничивать себя нашим кругом? Нарцисса отстранилась и смущенно посмотрела на него. — Ты правда так думаешь? Малфой помедлил, но потом кивнул. — Видишь ли… мир действительно изменился. Это новый мир, Нарцисса. И в нем — новые мы. Нарцисса снова улеглась на его плечо. — Наверное, ты прав… Они еще долго так и лежали, мирно, совершенно платонически обнимая друг друга. Потом Люциус как-то незаметно уснул, а когда проснулся от слабого света еще одного пасмурного утра, бывшей жены в спальне уже не было. ______________________________________________________________________________ Кингсли поднял голову на раздавшийся стук в дверь. В кабинет вошел Долиш, видеть которого министр был очень рад. Он знал, что (в отличие, кстати, от главы аврората Пелла) Долишу можно доверять. К счастью, Пелл был отстранен от дела Незервуда, и Кингсли до сих пор не знал, стоит или нет оставлять его на этом посту и дальше. «Ладно… Время покажет…» — подумал он и отмахнулся от этих мыслей. — Кингсли, — кивнул ему Долиш. — Привет, Богарт, — ответил Кингсли. Долиш скривился, он ненавидел, когда его называли по имени. Кингсли помнил, как еще в тренировочном лагере приятель долго добивался (можно сказать, заслуживал) того, чтобы имя его сократили до безобидного «Богги». Шеклболт не сомневался, что даже собственная жена называет приятеля Долишем. Ну, или для краткости как-нибудь… До. — Ты чего это субординацию не соблюдаешь? — шутливо нахмурился Кингсли. — О, прошу прощения, министр… — Долиш с преувеличенной сокрушенностью закатил глаза. — Так-то лучше. — Надеюсь, приятель, ты не позволишь забить себе голову этой ерундой. Шеклболт слегка улыбнулся. Долиш и впрямь имел право на подобное панибратство. Общались они давно, еще с тех пор, когда были соседями по комнате в общежитии школы авроров, и сильно сблизились, став хорошими друзьями. «Правда, с тех пор, как я занял пост министра, друзей удается видеть всё меньше и меньше. О личной жизни говорить вообще не стоит… ее можно сказать, что и вовсе нет… Ладно, неважно». — С чем пришел? Надеюсь, с чем-нибудь хорошим? — Не знаю уж, хорошим или нет, но с интересным точно, — Долиш вытащил из кармана мантии маленький флакон. В котором бултыхался знакомый серебристый туман, явно чье-то воспоминание. — Можешь, конечно, посмотреть, но я лучше расскажу. Это воспоминание принадлежит сотруднику службы безопасности банка. Где находится сейф Незервуда. И оно показывает какого-то неизвестного человека в форме аврора, который вручает ордер менеджеру банка. Ордер на то, чтобы принудить банк раскрыть владельца счета, на который приходили гонорары за Faim. — А мы когда-нибудь выдавали такой ордер? — Нет. Кингсли вздохнул. — Мы знаем, кто этот человек? Он один из наших? — Я не узнаю его, хотя и отправил изображение в архив, они сейчас ищут. — Итак, насколько я понял: есть некто, кто, одевшись британским аврором, требовал от банка информацию о счетах автора Faim, для чего он сфабриковал ордер и заставил менеджеров банка раскрыть личные данные Незервуда? — Ну… похоже на то… — Так. У сотрудника банка остался ордер? — Да, к счастью, он оказался очень большим педантом, — Долиш еще из одного кармана вытащил бумагу. — Ордер не что иное, как хорошая подделка. Кингсли взял подделку у старого друга и осмотрел. Сработано было тщательно… Единственное, что подтверждало нелегитимный статус этого документа, это печать Визенгамота. Дублировать которую было невозможно из-за исключительной степени защиты. Так и тут… на печати, приложенной к ордеру, виднелась надпись «Визенгамут». Но разглядеть ее невооруженным глазом было практически невозможно, для этого понадобилось бы применение увеличительного заклинания. Просто Кингсли видел эту печать уже так много раз, что подделка надписи на печати была для него очевидна. — В ордере написано «Для расследования подозрения в принадлежности к убийству», — перечитал текст Кингсли. — Неудивительно, что сотрудник банка подстраховал себя. Долиш кивнул. — Теперь понятно, что кто-то запланировал убийство Незервуда. Честно говоря, думаю, это очищает Малфоя. — Согласен. Его-то письмо как раз доказывает, что он уже знал Незервуда и знал о его связи с Faim. Малфою не нужен был такой длинный путь, чтоб подобраться к убитому. Долиш вздохнул и поморщился. — Мне ненавистна мысль, что Малфоя придется отпустить. — А мне кажется, что с окончания войны это перестало быть проблемой. — На мой взгляд — нет, — Долиш встал и убрал поддельный ордер в карман. — Не думаю, что два месяца в карцере и смертельное проклятие смогут изменить этого человека. — Ну а я думаю, что это изменит любого, — Кингсли повертел в руках безделушку со своего стола. Он знал, что Долиш никогда не бывал в Азкабане, искренне ненавидя это место (хоть с дементорами, хоть без дементоров). Вообще, Долиш был достаточно жестким аврором, но его коньком всегда оставалась поимка преступников. Обязанность наказывать или реабилитировать их Долиш предпочитал оставлять кому-то другому. — Ну что… наверное, теперь нашим главным подозреваемым становится некто Алоизий Паунд, — подытожил он, нарушая мрачное молчание. — Видать, да. Доставь его сюда для допроса. — Будет сделано, министр. ______________________________________________________________________________ После того, как Долиш ушел, Кингсли еще долго сидел в состоянии крайней задумчивости. Малфой был невиновен. Теперь это стало совершенно ясно. Однако существовало еще кое-что, остающееся без объяснений, и это «кое-что» очень тревожило министра. «Неужели никто, кроме меня, не подумал, что автором Faim может быть и сам Малфой? Правда, прежде Люциус никогда не демонстрировал талант литератора. Это я проверил. Не было ничего. И нигде. По-видимому, такой упрямец, как Малфой, раньше никогда не ощущал необходимости выплескивать мысли на бумагу». Но если Кингсли и знал что-то совершенно определенно, так это то, что Люциус, безусловно, был очень умным человеком. Нет, министр не мог безапелляционно заявить, что именно из сказанного Малфоем в комнате для допросов, являлось абсолютной правдой. Не зря Кингсли все время казалось, что собеседник постоянно анализирует происходящее и взвешивает каждую фразу перед тем, как произнести ее. Но в том, что Люциус способен был написать этот анонимный и пугающе спорный бестселлер… О, в этом Кингсли Шеклболт даже не сомневался. «Само собой разумеется, Малфой много читал. Хотя… любовь к чтению не всегда приравнивается к писательскому таланту. Черт… жаль, что никто не нашел в Италии какого-нибудь дневника Люциуса, чтоб можно было сравнить стили написания». Он вдруг подумал, что несколько лет назад, возможно, приказал бы обыскать в поисках личных записей Люциуса не только виллу, но и Малфой-мэнор. Но не теперь… Потому что чувство вины (огромной, человеческой вины) все же продолжало жечь его душу. Кингсли чувствовал, что успокоиться и принять окончательное решение он не может. С одной стороны, в свете найденных Долишем доказательств, они не могли больше удерживать Малфоя под домашним арестом. А с другой… С другой все же ужасно хотелось разобраться: почему кто-то столь настойчиво ищет автора Faim, и даже идет ради этого на убийство… «Что ж… Подождем еще один день, — министр прикусил губу. — Да. Один день. И если за это время связь между Малфоем и Faim не найдется, я прикажу Долишу освободить Люциуса». ______________________________________________________________________________ Дрожащими пальцами Драко перевернул очередную страницу. Эта книга разрывала ему душу, но перестать читать он не мог. Читал и читал всю ночь, не ложась спать, даже когда глаза начали гореть от усталости. Он почти подошел к концу, но около четырех часов утра проиграл — физическая усталость взяла вверх. Драко провалился в сон, щекой прижимаясь к хрустящим страницам. А утром подумал, что повезло: на щеке не осталось отпечатанных слов, хотя Драко и смочил чуть помятую во сне страницу слюной, стекшей с губ. Наскоро приняв душ и позавтракав, он снова улегся в постель. Проклятая книга словно заворожила его. Так, не отрываясь больше ни на минуту, Драко и приблизился к ее окончанию. «Вообще говоря, он уже давно сторонился и опасался этого мира. Опасался счастья, которое мог подарить ему мир, поскольку знал, что такие вещи всегда временны. Всегда преходящи. Они могут лишь дразнить, как дразнит прикосновение женщины, так и не собирающейся тебе отдаться. Многие его знакомые думали, что он стал стоиком. Нет… На самом деле он просто был измучен, просто перестал верить во что-то хорошее. Даже к собственным чувствам и ощущениям он стал относиться с определенным подозрением. Жизнь уже давно казалась ему неким карточным домиком, что готов развалиться от малейшего ветра». Стиснув зубы, Драко удивленно качнул головой. Он знал это чувство! Знал, просто никогда не озвучивал его вслух. «Ему было нужно что-то сильное и важное. Нужен был некий якорь, которого он так и не смог нигде найти. Время шло… Нет, время бесплодно проходило в каких-то бесконечных эпизодах, полных мужества, но сменяющихся моментами мучительной ярости и депрессии. Порой он чувствовал себя фениксом, который должен был сгореть… но почему-то так и не сгорал». У Драко навернулись слезы. «Черт! Этот автор просто гениален…» Ему были знакомы все эти чувства. Они описывали его собственную жизнь во время и сразу после войны. Когда все, что он мог делать, это день за днем оставаться живым, сопротивляясь стремлению кричать в голос. Делать какие-то глупости. И надеяться, что под руку Темному Лорду попадется кто-то другой… Сглотнув, Драко закрыл книгу и попытался взять себя в руки. Нет, он не боялся плакать. И уж тем более давно научился говорить о своих проблемах, спасибо целителю Ньюбери. Тот стал первым человеком, который не судил Драко, не рассуждал о его ошибках. Может быть, результатом общения именно с ним, с Ньюбери, и стал тот невероятный вихрь эмоций, испытать которые Драко теперь не боялся. Теперь он лучше контролировал себя. Время действительно было великим лекарем. И чем больше его проходило, тем легче было Драко думать о прошлом. Но чтение этой книги будто повернуло время вспять. Снова и снова Драко спрашивал себя: сколько же его (этого самого времени) должно было пройти, чтобы этот человек, автор Faim, смог переболеть свой позор, свою ярость, свое отвращение к себе и выплеснуть все это на бумагу. Драко не думал, что сюжет Faim был вымышленным. Просто потому, что нельзя было так подробно писать о том, чего не испытал сам. Вздохнув, Драко потер лицо ладонями. «Мог ли отец написать эту книгу? Правда состоит в том, что я понятия не имею, ведь отец до сих пор остается для меня тайной за семью печатями. Нет, понятно, что в результате терапии стены между нами постепенно рушатся, но все равно я до сих пор не могу сказать, отец ли написал это или кто-то другой…» Ему ужасно не хотелось, чтобы автором Faim был Люциус. Не хотелось страдать от того, что написал этот рассказчик. Не хотелось, чтобы его отец оказался убийцей, пусть и имеющим на это право. Драко ощутил вдруг, как по телу пробежала противная дрожь. Ему было плохо. Реально плохо. Он категорически не желал, чтобы эта книга была биографией его отца. Страшной удручающей биографией. «Но если это всё же… он… Если однажды выяснится, что Faim действительно написан Люциусом Малфоем… Я не смогу отказаться от него. Потому что все равно люблю…»