Голод_Жажда_Безумие

Пока «мальчик, который выжил и победил» удалялся от дома их друзей, между Люциусом и Гермионой царила полнейшая тишина. Люциус молился только об одном: чтобы Поттер не решил аппарировать на глазах у изумленных маглов. Пальцы его уже судорожно сжались вокруг палочки; он был готов сделать все необходимое, чтобы скрыть любое проявление магии. Но оказалось, что Поттер гораздо умнее. Он просто исчез во тьме, растворился, и в этом не было ничего необычного, учитывая отсутствие уличных фонарей. Куда он отправился, Люциусу было все равно. Его взгляд остановился на Гермионе. Та стояла у подножия крыльца, прижав сжатые в кулаки руки к бокам. Лицо Гермионы было повернуто в сторону, и легкий ветерок еле заметно шевелил ее волосы. Первым и единственным его побуждением было подойти к ней и крепко-крепко обнять, обнять так сильно, как только сможет. То, что она сделала для него, безусловно, было настолько велико, что никогда в жизни он не смог бы отблагодарить ее, никогда. Ведь, пока она не появилась в его жизни, он и не знал настоящего сострадания… и настоящей любви. Обернувшись, она почти упала ему на руки, уткнувшись лицом в грудь Малфоя, и показалась такой маленькой в этот момент. «Мерлин! Как же я ненавижу, когда ей плохо…» — Люциус чувствовал, как внутри загорается ярость. Ярость на тех, кто посмел обидеть ее. «Видят боги, у меня есть причина ненавидеть Гарри Поттера. Этот мальчишка когда-то отправил меня в тюрьму, к черту, и хотя во многом это было моей собственной ошибкой, но сам факт… о-о-о… это я запомню навсегда!» — злость на глупого юнца, посмевшего обидеть Гермиону, никак не хотела угасать. Но ничего не поделаешь. Он ничем не мог помочь ей, разве что окружить теплом и заботой, в которых сейчас она нуждалась как никогда. Наклонившись, он поднял Гермиону на руки и уже сделал шаг в сторону виллы, когда до его плеча кто-то дотронулся. Это была Элизабетта. — Нет, Лучано. Сегодня вы останетесь здесь… И, поскольку это предложение больше напоминало приказ, Люциус повернулся и вошел обратно в этот маленький домик на улице Бриатор, где, как оказалось, жили их самые лучшие друзья. «Единственные мои друзья…» Горе Гермионы казалось огромным и всеобъемлющим. Люциус прилег рядом с ней на кровати в спаленке для гостей, и молча лежал, поглаживая ее кудри и жалея, что помочь ей чем-то бОльшим не может. Для Малфоя было ужасным видеть ее такой. У него никогда не было настоящих друзей. Нет, конечно, Северус был ему близким другом, но слизеринцы, как правило, боролись с недоверием, которое никак не могли преодолеть даже по отношению к друзьям. Они всегда подозревали один другого, хотя и тщательно скрывали это. К сожалению, Паоло был единственным, кого Малфой мог назвать лучшим другом, но и он не смог бы нанести ему удар сильней и больней чем тот, что нанес Гермионе Гарри Поттер. По большому счету, Люциус даже не мог полностью осознать, что она должна чувствовать сейчас. Гермиона вздрагивала от тихих рыданий, и он осторожно обнял ее. Малфой до сих пор не знал, что именно ляпнул Поттер, но, видимо, это оказалось для нее достаточно обидно. «Мерлин, кажется, я готов прибить этого щенка, попадись он мне под руку…» Слезы ее так и не прекращались. И у него уже болела душа, глядя на Гермиону. Люциус мучился от вины — ведь если б его прошлое не было настолько страшно и ужасно, то она бы не мучилась так сейчас, их связь не имела бы никакого значения и никого не касалась бы. И ей не пришлось бы выбирать между ним и всем остальным миром. Малфоя и самого уже почти душили слезы, а в груди что-то болезненно сжалось. Чувство паники, охватившее его на кухне ранее, возвращалось, нарастая внутри него со страшной силой, заставляя сердце колотиться, как бешеное. — Я люблю тебя… — неожиданно потянулся он и прошептал в густые кудри, прикрывавшие ее ухо. — Я люблю тебя, Гермиона, — он произнес это почти импульсивно, почти отчаянно, будто умолял ее поверить ему. Будто умолял понять, что это имеет огромное значение. Долгое время она молчала, никак не реагируя. Люциус даже спросил себя, а слышала ли она или же ему всего лишь показалось, что произнес эти слова. Но в любом случае он повторил бы это столько раз, сколько понадобилось бы, потому для нее пришло время узнать правду. Гермиона должна была понять, что выбор ее не был напрасен. «Мое знаменитое «эго» сможет вынести уязвимость этой декларации намного легче, чем одну лишь мысль, что она может оставить меня!» — Я знаю, — повернувшись, наконец трогательно икнула ему в грудь Гермиона. Это было всё, что она сказала. Малфою ужасно хотелось продолжить, в голове мелькали какие-то фразы о любви, и, мало того, он даже чувствовал в себе смелость продолжать говорить о своих чувствах, но ненадежность момента заставила его промолчать. Но она больше не дрожала, а дыхание начало выравниваться. Еще через пять минут Люциус осмелился пошевелиться; он чуть приподнялся и обнаружил, что, продолжая плакать, она уснула. Глаза Гермионы казались покрасневшими и опухшими, нос тяжело дышал, а макияж выглядел окончательно смытым струйками слез. Люциус прикусил губу. Никогда бы ему не хотелось видеть ее в таком состоянии. С нежностью, но стараясь не разбудить ее, он вытер слезы и нос рукавом рубашки. Потом осторожно поцеловал сухие губы и поднялся с кровати. Ему нужно время и пространство, чтобы побыть одному. И подумать. ______________________________________________________________________________ Люциус уже сидел на заднем крыльце, глядя в темноту деревенской ночи, когда из дома тихо вышел Паоло и присоединился к нему. Теперь Люциус уже знал, что сейчас достаточно поздно. Он сидел во дворе очень долго, но до сих пор даже не приблизился к пониманию чувств, которые витали в нем. В животе что-то дернулось, но он был почти уверен, что это из-за ликера, которым Паоло напоил его на кухне, чтобы очистить голову. — Не беспокойся, у нас все в порядке, — тихо сказал Люциус. — Иди уже спать. — Не могу, — коротко ответил итальянец. Вздохнув, Люциус подвинулся на ступеньке, чтобы приятель мог присесть. И Паоло действительно уселся рядом. Они еще долго, очень долго сидели в тишине. Но потом нахмуренный Паоло обратился к Люциусу: — Я не могу спать, Лучано, потому что продолжаю думать об одной ужасной вещи, которую совершил когда-то. Люциус постарался не засмеяться. Все, что Паоло считал ужасным, наверняка оказалось бы какой-то ерундой. Приятель был слишком хорошим человеком, чтобы совершать ошибки, подобные его собственным. — Когда я был мальчишкой, — продолжил Паоло. — Я не очень хорошо понимал это… Но теперь, когда я уже вырос и сам стал отцом… Люциус поднял на него глаза. Паоло собирался в чем-то признаться ему, это было совершенно очевидно. Люциус не желал прерывать его, хотя выступать в роли священника, отпускающего грехи, ему не особенно хотелось. Просто почувствовал, насколько важно это для друга. — Когда я был маленьким, я увидел, как над одним мальчиком издевался его отец. Он ударил его так сильно, что мне даже показалось, что сломал ему шею, — Паоло сглотнул. — Понимаешь, мои родители никогда не били меня. И я… испугался и растерялся… и в конце концов так ничего и не сделал. Я ничего никому не сказал. А этого мальчика… его просто заперли от всех остальных. Лето шло, и я больше не видел его. У меня был шанс помочь ему, а я не сделал этого. Холодный поток, вызвавший шок, обрушился на Люциуса. «Он что… говорит о том лете, когда мы, еще будучи детьми, дружили? Неужели этот мальчик, о котором он говорил… это я?» Стыд в глазах Паоло ответил ему, что он не ошибся. На мгновение Люциус онемел. Получалось, что в тот день приятель видел их ссору с отцом. Получалось, что все эти годы Паоло нес в себе это чувство вины? Но ведь он ничего не мог сделать, абсолютно ничего! И если он видел, как Абраксас ударил его… что еще он мог видеть? — Я… — попробовал начать разговор Люциус, все еще ошеломленный искренним признанием друга. — Пойми… ты ничего не мог сделать. Мой отец был очень опасным человеком. И любая попытка помешать закончилась бы для тебя плохо, поверь мне. — Я должен был что-то сказать. В конце концов, мои родители могли бы позвонить в полицию. Покачав головой, Люциус потянулся, чтобы схватить его за запястье. — Это не имело бы никакого значения. Я не могу объяснить тебе — почему, Паоло, но ничего из того, что ты, твои родители или полиция, возможно, не сделали бы, не могло изменить эту ситуацию. Паоло посмотрел себе под ноги. — Наверное… у тебя было трудное детство. Люциус отпустил его и положил руки на колени. Это и вправду было так, но не отец был основным виновником этого, да и физическое насилие, конечно же, не было основным механизмом его детских страданий. — Понимаешь, мой отец… он не часто меня бил. Чаще всего тогда, когда я разочаровывал его. Или расстраивал чем-то. Да и не могло это случаться слишком часто, потому что его никогда не было дома. — А твоя мать? — Она была алкоголичкой, — Люциус понял, что не может больше обсуждать эту тему. — Ты заслуживал лучшего. — Любой ребенок заслуживал бы лучшего, я полагаю. Между ними снова воцарилась тишина. Потом Паоло тяжело глотнул. — Ты не обижаешься на меня за это? — О, совсем нет, — ответил Малфой. Ему даже в голову не приходило обижаться. Что мог сделать простой магловский мальчишка, столкнувшись с самым настоящим чудовищем? Что вообще мог сделать любой ребенок? — Мне очень жаль. — Не надо, не извиняйся, — Люциус задумчиво посмотрел на своего еще не вполне убежденного друга. — Когда-нибудь я все тебе объясню, — и он вдруг подумал, что, пожалуй, и вправду скоро придумает, как сказать Паоло правду и не напугать его. Люциус заснул, странно утешенный своим разговором с Паоло. Живот у него успокоился, да и усталый разум отключился, и он едва успел пробраться в постель, как сон сморил его. Он понял, что забыл принять лекарства, но, в конце концов, они же могли подождать и до утра. Через несколько часов он проснулся и лениво потянулся. Обычно, когда он это делал, то старался не толкать Гермиону. Но когда смог свободно вытянуть ногу в колене, понял, что на этот раз что-то не так. Малфой открыл глаза. Пробуждение в чужой комнате всегда порождало некую дезориентацию, но не это послужило источником его растущей паники. Он проснулся один! Люциус поднялся с кровати. Логически он понимал, что Гермиона, скорее всего, на кухне или в туалете. Тем не менее, учитывая состояние, в котором она была прошлой ночью, червячок сомнения, что мучительно глодал его, был каким-то уж особенно въедливым. Он не знал, который теперь час, но солнце уже взошло, и дом казался пуст. Паоло и Элизабетту нигде не было видно. Гермионы тоже не было. Опять же, рациональный ум напомнил ему, что сегодня — понедельник. У Гермионы наверняка были занятия. Но могла ли она действительно отправиться на них после того, что случилось прошлой ночью? Люциус понятия не имел. Он потер лицо ладонями, усиленно пытаясь не паниковать. Насколько он знал, она могла быть здесь, просто на вилле. «Но почему она оставила меня? Ведь даже записки нет...» Стараясь успокоить дыхание, он собрал свои вещи, а потом набросал короткую записку с благодарностью хозяевам и взял немного из оставленного на столе завтрака. Нет, он не был голоден, просто не хотелось, чтобы они подумали, что их усилия не оценили. И еще… было очевидно, что Гермиона вообще ничего не поела. Малфой вышел из домика друзей и отправился по дороге обратно на виллу, про себя надеясь и молясь, чтобы она была там. ______________________________________________________________________________ Как ни странно, Гермионы на вилле тоже не было. В этот момент она вообще шла по незнакомой улице, мертвой хваткой сжимая в левой руке клочок пергамента, полученный совсем недавно. «Сука! Мразь… Да как ты смеешь шантажировать меня? Как ты вообще посмела сделать это!» Утром она вернулась на виллу, чтобы просто побыть одной и подумать. Разрыв с Люциусом никогда не приходил ей в голову, но его близость реально мешала ей мыслить объективно. После того, как он обнимал ее, ласкал и признался прошлой ночью в любви, она едва ли смогла бы смотреть на него, не говоря уже о том, чтобы трезво размышлять о чем-то и не поражаться при этом силе своей любви к нему. «Я должна найти способ заставить Гарри прийти в себя!» — именно об этом она яростно размышляла, когда сова влетела в большое окно и направилась прямо к ней. Письмо было написано совершенно незнакомой рукой. «Грейнджер, я пишу, чтобы сообщить: я знаю твою тайну. Знаю, что ты спишь с Люциусом Малфоем, и у меня есть все доказательства, чтобы убедить в этом весь мир. Таких трусиков, которые ты забыла в его доме, оказалось более чем достаточно, чтобы вычислить тебя. Если ты хочешь, чтобы эти свидания и дальше оставались в секрете, жду тебя в своем доме в самом ближайшем будущем. В одиночестве и без оружия. Время у тебя есть. Но только до среды. И если ты сомневаешься в серьезности моих намерений, имей в виду, что я проинформировала твоего дорогого друга Гарри Поттера о любовной интрижке его лучшей подруги. Если решишь игнорировать меня, я встречусь с твоим бывшим бой-френдом (с Рональдом Уизли), а потом назначу встречу и с мисс Ритой Скитер. И вот тогда… весь волшебный мир наконец узнает о твоем поведении. Мариэтта Эджкомб» «Ха! Мое поведение! Скажите пожалуйста. Как будто спать с Люциусом — это нечто запретное или отвратительное! В конце концов, Люциус мужчина, а я — женщина, и в любом случае мы любим друг друга. И имеем на это право. В этом нет ничего плохого, и я никому не позволю угрожать нам, особенно такой гадюке, как Мариэтта!» Она круто свернула в проход к жилому дому. Это была современная новостройка, гладкая и обтекаемая, настолько, что на самом деле даже казалась немного лишенной жизни. Или, возможно, вкусы Гермионы бесповоротно изменила жизнь на средневековой вилле; там и впрямь, независимо от того, как часто проводили уборку, всегда ощущалась упрямая патина времени, которое навсегда оставила на этих камнях след. И была как раз тем, что и делало виллу настолько очаровательной. В лифте Гермиона ясно осознала, что, вероятно, выглядит так, будто готова оторвать кому-то голову. По правде говоря, именно это она и чувствовала. Сейчас она готова была задушить эту рыжую мерзавку. Или заколдовать: Мариетта никогда не узнала бы настоящей любви, если б Гермиона ударила ее по лицу. «Впрочем, этой и не страшно, ведь единственный человек, которого она любила, всегда была она сама». Она вышла на четырнадцатом этаже. Забавно, потому что Мариетта вела себя так, будто ей до сих пор было ровно четырнадцать. Гермиона не стала утруждать себя вежливостью, когда звонила в квартиру номер 1408. «Что ж… Если эта дрянь хотела меня увидеть, то я пришла!» — подумала Гермиона, готовая столкнуться с врагом прямо здесь и сейчас. ______________________________________________________________________________ На большой каменной скале, расположенной у тропинки, ведущей на виллу, развалился рыжий кот. Люциус покосился на него, и настроение слегка приподнялось, когда понял, что перед ним Муха. Котенок пока игнорировал их возвращение домой, и это огорчало Малфоя, хотя он и пытался не замечать отсутствия Мухи. В конце концов, Люциус прекрасно знал, что кот был диким и в любой момент мог возжелать возвращения своей свободы, в которой он жил до появления здесь Люциуса и Гермионы. Но приход его обрадовал Малфоя: было что-то приятное и утешительное в том, что новый «знакомый» не исчез. «По крайней мере, хоть кто-то остаётся со мной…» Ему даже не пришлось соблазнять котенка едой. Когда Люциус направился к дому, Муха спрыгнул со скалы и побежал за ним. Он немного подрос, теперь его внешность уже больше походила на взрослую кошку, хотя все равно он еще и был котенком. Если бы на вилле не жила Гермиона, Люциус полагал, что прошло бы Мерлин знает сколько лет, пока б он заметил в своем фамильяре какие-то изменения. Он вздохнул: «Я столько лет жил в своей скорлупе, казавшейся удобной и безопасной, но появилась она — и все мои стены рухнули. Теперь я пустил в свой мир даже кота и, как дурак, радуюсь его возвращению… Совсем ты размяк, Малфой…» ______________________________________________________________________________ Дверь осторожно приоткрылась, цепочка, сдерживающая ее, лязгнула, и в появившейся щели возник зеленовато-голубой глаз над россыпью веснушек и почти стертых следов шрамов. Потом из щели высунулась бледная рука, держащая волшебную палочку. Гермиона посмотрела на тонкое запястье, изо всех сил желая с силой захлопнуть дверь вместе с рукой. К сожалению, делать этого не стоило, с Эджкомб, в конце концов, следовало разобраться. — Дай мне свою палочку, Грейнджер. Гермиона вытащила свою из кармана и, не раздумывая, протянула противнице. Мариэтта схватилась за нее, но Гермиона держала, пока не отпуская ту. — Хочу, чтоб ты понимала, Эджкомб, что мне не нужна палочка, чтобы защититься. И еще… я, не колеблясь ни секунды, отволоку тебя прямо в Аврорат, если посмеешь хоть как-то навредить мне. — Я хочу только одного, Грейнджер. — Тогда прекрати прятаться за дверью, выйди и скажи прямо, — холодно ответила Гермиона. Мариетта вырвала палочку из ее руки, и дверь тут же захлопнулась. Гермиона не чувствовала ни малейшего беспокойства по этому поводу. «Да что вообще может сделать эта мерзавка?» Конечно же, через мгновение дверь широко распахнулась. И Мариэтта, вооруженная обеими палочками, кивком пригласила Гермиону войти. Гермиона уверенно вошла, как будто это была ее собственная квартира. Меньше всего ей хотелось доставить Мариетте удовольствие увидеть себя расстроенной. Тем более что это было не так. Очередная трудность — вот, что это было, по ее мнению. Мариетта же показала свою мерзость уже в следующий момент. Закрыв и заперев дверь, она повернулась и скрестила руки на груди. Ее тонкие губы приподнялись в самодовольной улыбке. — Итак, чистокровный король и грязнокровная принцесса… — фыркнула она, с ненавистью подчеркивая оскорбление. — Кажется, у Малфоя здорово упала планка в отношении тех женщин, которых он трахает. — Я бы сказала, что его планка наоборот здорово поднялась, — ухмыльнулась в ответ Гермиона. — А тебе-то что? Никак завидуешь? Мариетта почти согнулась от смеха, но Гермиона явно слышала в ее смехе нечто искусственное. И даже не оскорбилась. Смех этой рыжей гадины был пустым. Она пыталась издеваться над тем, чего сама никогда бы не смогла получить. — У тебя всегда было преувеличенное чувство собственной важности, Грейнджер. Гермиона подавила желание закатить глаза. — У меня мало времени. Чего тебе надо? Что ты хочешь от меня, Эджкомб? Та недоверчиво посмотрела на нее. — Ты что… действительно не знаешь? Гермиона сердито пожала плечами. Сказать по правде, она вообще много лет не думала о Мариэтте Эджком. И теперь понятия не имела, чего захочет эта взрослая, хотя, по-видимому, и не до конца, особа. Мариэтта ткнула палочкой себе в лицо. Гермиона почувствовала дуновение и тихий звук рассеивающейся гламурной магии, а потом впервые увидела дело своих рук совсем близко. Слово «ябеда» по прежнему виднелось очень четко, образовывая на щеках и носу уродливые ярко-розовые шрамы. — У тебя они что… до сих пор? — по-настоящему удивленная, она задохнулась. — Конечно до сих пор! — почти закричала Мариэтта. — И не смей вести себя так, будто ничего об этом не знала! — Но я и правда ничего не знала… — Я не верю тебе ни на секунду, — прошипела Эджкомб. — А теперь, если не хочешь, чтобы твое грязное белье обсуждалось на первой полосе Пророка, сейчас же скажи мне контрзаклятие. На какое-то мгновение Гермиона почувствовала, как ее охватывает сочувствие. Но оно быстро прошло, когда поняла, почему именно у Мариетты до сих пор остались эти уродливые напоминания на лице. — Я скажу тебе контрзаклятие, Мариетта, — Гермиона выпрямилась и сверкнула на противницу глазами. — Единственное, что ты должна была сделать, чтобы исправить положение вещей, — это раскаяться. Даже не прилюдно, не перед кем-то из нас. Ты просто должна была признать, что совершила гадость. Внутри себя признать… Лицо Мариэтты дрогнуло от шока. А Гермиона продолжила: — Неужели ты сама не понимаешь, что могло случиться с нами тогда? Каковы были ставки? Мы все могли погибнуть в том году. Потому что это была уже не просто игра. Я думала, что смерть Седрика всех чему-то научила… — Я… я… — забормотала Мариетта, — ты хочешь сказать: все, что мне нужно было сделать, это сказать «простите»? — ее глаза расширились. — Простите меня! Простите! Простите… Гермиона покачала головой, потому что ничего не изменилось на ее быстро покрасневшем лице. — Все не так просто, Мариетта. Ты должна раскаяться. По-настоящему… Глаза той наполнились слезами. — Но я сделала то, что считала правильным! Я защищала свою семью! И не могу раскаяться в этом! Не могу! Гермиона сморгнула собственные слезы. — Ничем больше не могу тебе помочь. И знаешь что?.. Я люблю Люциуса Малфоя и не собираюсь за это ни перед кем извиняться. Можешь сообщать, кому хочешь. Можешь поставить в известность хоть весь этот мир. Единственный человек, чье мнение важно для меня, это — Гарри, а он уже в курсе и дал понять мне совершенно ясно, как он к этому относится, — Гермиона повернулась, чтобы уйти, и тихо щелкнула пальцами, произнося негромкое Акцио. Ее палочка вырвалась из слабой руки Мариетты и тут же перелетела в руку хозяйки. Перед тем, как выйти из двери, она помолчала и снова посмотрела на полурасстерянную, полуразозленную ведьму. — Знаешь, — тихо сказала она, — заклинанию все равно, как сильно ты страдаешь. Оно недостаточно умно, чтобы проникнуться сочувствием, даже рви ты на себе волосы. Но… если в той ситуации есть что-то, чего тебе и впрямь жаль, что-нибудь, за что тебе хочется извиниться — попробуй. Это может сработать. ______________________________________________________________________________ — Надо же… Экая приятная случайность. Люциус услышал незнакомый голос на самом крае, откуда начинались его охранные заклинания. Безусловно, не думай он в этот момент о Гермионе, успел бы отреагировать на внезапную угрозу быстрее. Он рефлекторно потянулся к своей палочке, но помешал пакет с едой, который он взял у Паоло и Элизабетты. И этого оказалось достаточно, чтобы дать противнику необходимое преимущество. Люциус услышал, как тот авторитетно пролаял заклинание, и ему оставалось только ждать, пока оно достигнет его. От заклятья у Люциуса перехватило дыхание, наполняя его такой острой болью, что казалось, будто тысячи маленьких игл вонзились в него все сразу — и изнутри и снаружи. Он даже не удержал свою палочку. «Мерлин! Это не Круциатус, но это и не так уж плохо», — Люциус невольно опустился на колени в грязь. Он пытался заставить свою руку работать, пытался дотянуться до своей палочки туда, где она лежала в побуревшей траве рядом с дорожкой, но каждое движение отдавало страшной болью. Даже попытка вытянуть палец вызывала на глазах слезы. «Но что это? И кто это вообще?» Муха, стоящий рядом с ним, с обнаженными зубками угрожающее шипел. Нападавший хмыкнул, и рядом возникла пара ног. А мгновение спустя мужская рука осмелилась схватить кошку за шею. Муха оказался помещенным в маленькую магическую сферу, и Люциус почувствовал себя ужасно; это было так похоже на то, что Темный Лорд использовал для защиты Нагайны в последние дни войны. — Послушай совета: будет лучше, если ты просто останешься лежать на месте, — приказал ему самодовольный мужской голос. И хотя тело его было парализовано болью, его мозг, к счастью, остался неповрежденным. Люциус быстро понял, что соображает он по-прежнему мгновенно и нападающему повезло, главным образом, только потому, что тот спрятался, поджидая его здесь, на границе охранных заклинаний. — Это ты убил Незервуда! — вырвалось у Люциуса, который поднял глаза и разглядел наконец противника. Тот был около шести футов ростом, худой, слегка косолапый. Он был одет в мантию, называемую «хамелеон», зачарованную так, чтобы сливаться с любым фоном, в котором оказался ее владелец. В основном их использовали ученые, изучающие магических существ, и контрабандисты, которые на этих существ охотились. Мантия не скрывала ни лицо, ни, руки, ни ноги владельца, поэтому они были не такими ценными, как мантии-невидимки, но все равно ужасно дорогими и требующими разрешения на владение. В этой мантии, с серой тканевой маской на лице нападающий напоминал Люциусу дементора, и был почти незаметен. Он проигнорировал обвинение. — Я хочу от вас только одного, мистер Малфой. Если ответите мне, останетесь живым, — его палочка лениво вертелась в руке, и Люциус тоже отметил это: около десяти дюймов длиной, выглядит, будто бы из клена. Это была обычная палочка, вероятно, сотни магов имели нечто подобное, но ведь и самая мельчайшая деталь могла бы иметь значение. — Как я уже сказал, мне повезло случайно. Ваши охранные заклинания довольно сильны. И Мерлин знает, сколько бы мне пришлось еще ждать, чтобы суметь застать вас врасплох… Постепенно боль стихала. И Люциус начал привыкать к ней, что было неудивительно, противник не мог знать, что боль — почти привычное для Малфоя состояние. Он серьезно недооценил способность Люциуса терпеть ее. А еще недооценил ярость, начинающую закипать в нем. — Почему ты убил его? — зарычал он. — Патрик же был просто издателем... — Слишком хорошо осведомленным издателем, — холодно ответил противник. Он коротко огляделся, словно отмечая, что они на улице, а значит, на виду у всех. — Думаю, нам лучше поговорить в другом месте. И не успел Люциус сказать хоть что-нибудь, как на плечо ему легла рука, а потом отвратительно дернуло рывком аппарации.