Голод_Жажда_Безумие

Люциус, как обычно, проснулся раньше Гермионы, и ощутил, что спал он замечательно. Это не стало неожиданностью, если вспомнить то, что произошло прошлой ночью; он был слишком измотан, чтобы мечтать, и слишком счастлив, чтобы волноваться о чем-то. Если б только теперешнее чувство можно было разлить по бутылкам, он потратил бы на это каждый галлеон. Люциус вздохнул и осторожно, чтобы не разбудить Гермиону, тихонько сполз с кровати. Проснувшись, он уже не мог просто так лежать; сознание начинало метаться, метаться, метаться, и очень немногие из возможных направлений этого метания казались ему удобоваримыми. Он постоянно должен был быть чем-нибудь занят. Но чем? Направляться в Англию было еще слишком рано. Возвращаться в Австралию он больше не смел. Снова заняться писательством смысла не было… Люциус приоткрыл ставни и вздрогнул от холодного зимнего воздуха. Быстро брошенное заклинание смягчило морозный декабрьский ветерок, что норовил ворваться в комнату. Но взглянуть на окрестности он все же смог. Вид заставил его слегка нахмуриться: земля уже была желто-коричневой, а поле подсолнечника стало каким-то черным и ломким. Нет, окружающий мир все еще казался красивым, но каким-то… спящим. Люциусу всегда нравилась зима, нравилась из-за снега и потому, что эта погода давала ему возможность носить свои самые удобные и роскошные одежды — мантии из кашемира и меха, тяжелые плащи и перчатки из мягкой кожи. Здесь, в Италии снега не было. Для этого температура не опускалась так низко, если только не оказывался высоко в горах. Но как бы он ни любил снег (немногое казалось прекраснее свежего снега, ничем не потревоженного и сверкающего в лунном свете), холодный осенний дождь он просто ненавидел. Люциуса безумно раздражало, что всего несколько градусов температуры отделяли дождь от снега. Они были тонкой гранью между любовью и ненавистью... Люциус отвернулся от окна. Все, что он сделал, это просто выглянул наружу, а его сознание уже начало вникать в сложные философские вопросы. «Ради Мерлина, чтобы справиться с этим, мне понадобится хотя бы чашка чая». Вместо того чтобы вызвать Джо-Джо, он прошел на кухню. Редко ему доводилось готовить себе чай самому. Джо-Джо, вероятно, будет ворчать, если поймает его на этом. Тем не менее, Люциус не остановился, и через несколько минут вернулся обратно в спальню с дымящейся чашкой в руке. Он размышлял, потягивая чай. Оказалось, что невероятно трудно постоянно оставаться занятым. Что ж, возможно, было бы лучше сказать, что трудно удерживать в уме что-то, кроме того, что может этот ум наполнить — это если быть совсем точным. Чай казался ему божественным. Люциус вдохнул ароматный пар и попытался сделать то, о чем проповедовал Гермионе несколько месяцев назад: он попытался просто существовать и даже чувствовать что-то просто так, без мыслей. На несколько мгновений он мог бы просто исчезнуть в воспоминаниях, вспоминая другие спокойные утра, когда чашка чая была его единственным спутником, но этих утр было слишком мало, чтобы отвлечь его надолго. Вздохнув, он допил чай и закрыл окно вместе со ставнями. Его лучшее отвлечение лежало здесь же, в спальне. Он без малейших усилий мог потратить час или два, просто наблюдая за Гермионой; запоминая контуры фигуры, словно бы составляя карту ее существа, в который раз оценивая ее части и целое. Он мог смотреть на нее так, как смотрел бы на некое произведение искусства. Он прилег рядом на кровать, радуясь тому, что под одеялом сохранился какой-то кармашек уютной сонной теплоты. Оказавшись там, Малфой обнаружил, что ему даже совсем не нужно смотреть на нее, не сейчас. На него нахлынуло чувство невероятной удовлетворенности. Он подвинулся ближе и обнял ее за талию. Гермиона слабо пошевелилась, но проснуться — не проснулась. Щека Люциуса упиралась в дикие кудряшки ее волос, а сам он блаженно вдыхал запах яблок и собственный аромат Гермионы, пока не погрузился в бесконечно спокойный сон. ______________________________________________________________________________ Невозможно было понять, во сколько именно она проснулась. Это был один из тех дней, когда солнце совсем не пробивалось сквозь облака; свет, проникающий в комнату, казался абсолютно одинаковым от рассвета и до заката. Моргая, Гермиона приподнялась на кровати. Рука Люциуса соскользнула с ее талии и упала на кровать. Он чуть-чуть проснулся. — М-м-м? — невнятно промычал он. — Мы так долго спали… — пробормотала она, а потом с благоговением склонила голову. — Ты еще спишь? — Не совсем. Я уже просыпался и сделал кое-что, а потом снова вернулся в постель. Гермиона улыбнулась. — Понятно… Малфой собирался ответить, когда широкий зевок лишил его слов. Гермиона засмеялась в голос и снова опустилась на матрас, прижимаясь к нему. — Да, так лучше, — пробормотал он. К ее удивлению, его руки не начали бродить по ней, как часто происходило по утрам. Люциус казался совершенно расслабленным. Ей ужасно не хотелось разрушать эту расслабленность, но необходимость рассказать ему все, что услышала от Гарри, казалась непреодолимой. Чем раньше он услышит всю историю, тем лучше. Прочесть это в новостях — означало лишь исказить сенсацию. — Мне нужно кое-что сказать тебе. — Это связано с тем, насколько изумительно я привлекателен по утрам? — Ох, черт возьми, — он шутил. И это было самым забавным в его характере. Гермионе не хватило духа заставить его вернуться к серьезному обсуждению этого вопроса. Опершись на локоть, она еще долго созерцала его, пока не засунула реальный мир глубоко в свое сознание. — Да, и в самом деле, изумительно привлекателен, — усмехнулась она, — это действительно так. Теперь его руки обвились вокруг и резко потянули ее наверх, на себя. Ловкие мужские пальцы затанцевали по спине Гермионы, вызывая восхитительную дрожь. — Скажи это еще… — промурлыкал он, и весь страх, гложущий ее с предыдущего дня, отошел куда-то на задний план. После ленивого занятия любовью, которое было явно мягче, чем накануне ночью, Гермиона вспомнила, что ей следует готовиться к экзаменам. Невероятно, но один семестр уже полностью прошел. Она не беспокоилась о предстоящих экзаменах, тем не менее, учеба всегда была ее второй натурой, и ей нужно было отвлечься, чтобы перенести приступ тревоги. Уже не в первый раз она задалась вопросом, каково это — быть человеком, достаточно беззаботным и уверенным в себе, чтобы сдать экзамен без подготовки. Эта мысль заставила ее вздрогнуть, и Люциус поднял глаза от своего завтрака, чтобы с любопытством взглянуть на нее. — Мои экзамены, — пояснила она. Он невозмутимо кивнул. — Могу помочь с подготовкой, если хочешь. — У тебя сегодня нет планов? — Не сегодня. — Тогда я воспользуюсь твоим предложением, — в процессе обучения ей довелось убедиться, что Люциус был хорошим партнером, поскольку он действительно интересовался материалом. Хотя Люциус и притворялся, что это не так, но несколько раз она поймала его на том, что он читает ее учебники. В этот момент в окно застучала сова, и Люциус встал, чтобы впустить ее. Гермиона нахмурилась, когда поняла, что именно принесла та. «Пророк» опередил ее и уже успел сообщить Люциусу о Паунде. К столу он не вернулся. Он оказался настолько сосредоточен статьей на первой полосе, что потерял способность читать и есть одновременно. Спустя долгую минуту он поднял на нее глаза. — Это то, о чем ты собиралась сказать мне раньше? Она извиняюще кивнула. — Мне показалось, ты был в таком хорошем настроении... Не хотела портить его. Вздохнув, Люциус вернулся на свое место. Он просмотрел остальную часть статьи и положил газету. — Ну, похоже, что в первый раз я случайно сделал что-то правильно. — Думаю, что люди будут восхищаться тобой сейчас. Люциус мрачно посмотрел на нее. — И вдруг забудут, что единственная причина, по которой я знал о Паунде, это то, что я был одним из его партнеров? Гермиона ничего не ответила на это, но сохранила крошечную толику надежды, которая тлела в ее сердце до сих пор. У людей была долгая память, но они могли распознать, что человек может измениться и что некоторые результаты порой лучше всего принимаются независимо от того способа, благодаря которому они узнали о нем. Люциус протянул руку, чтобы накрыть ее руку своей. — Теперь я знаю, почему ты расстроилась, — он поднес ее руку к губам и нежно поцеловал костяшки. — Каким же узколобым дураком я был… Она не смогла сдержать ироническую улыбку, что расползлась по губам. Люциус улыбнулся в ответ, понимая, что он не так уж далек от истинного воплощения своей узколобой дурости. Тем не менее, для нее очень много значило, что теперь он может смело исключить себя из этой группы. Она неожиданно почувствовала подступившие слезы и убрала руку. — А как насчет тебя? — она попыталась скрыть внезапный всплеск эмоций. — Что беспокоило вчера тебя? Люциус отвел взгляд на мгновение. Она увидела легкую морщинку на лбу и пожалела, что спросила его, и перевела дыхание. — Я отправился в Австралию, чтобы разобрать имущество матери. Это далось мне… тяжело. Гермиона не могла скрыть своего удивления. Это было совсем не то, чего она ожидала. Он был смел, чтобы попытаться сделать это одному. Теперь она была той, кто потянулся к нему, дотрагиваясь до щеки, которая была уже колючей от утренней щетины. — Ты должен был сказать мне. Я бы отправилась с тобой. Он покачал головой. — Я не хочу, чтобы ты касалась этой части моей жизни, — он снова улыбнулся, но на этот раз улыбка была смиренной. — У меня все будет в порядке, — он убрал ее руку со своей челюсти и поднялся на ноги. — Все, хватит этих разговоров. Хочу принять с тобой ванну. У нас с тобой есть чем заняться. Гермиона позволила отвести себя в ванную, смущенная внезапным изменением его желаний, но понимая, что оба они нуждаются в этом. — Я думала, ты сказал, что у тебя нет планов, — хитро улыбаясь, напомнила она. — Теперь вспоминаю. Боюсь, что все-таки есть. И влекут они нас с тобой к имению в Альпах. — Но мне нужно заниматься! — запротестовала Гермиона. — Ты можешь учиться там так же легко, как и здесь. Гермиона взглянула на него, прекрасно осознавая, что все, чего он собирается делать с ней в том альпийском коттедже, скорей всего, не имеет никакого отношения к ее учебникам. Он выдержал этот взгляд и приподнял бровь. — Хорошо, — смягчилась она, — но если ты не будешь позволять мне заниматься, я уеду к папе с мамой до самого окончания экзаменов! Люциус вышел из ванной раньше Гермионы. Ему нужно было несколько минут, чтобы очистить разум. Не то чтобы он хотел забыть то, что нашел в доме у своей матери. Он просто не был к этому готов. А если он едва принимал это, то как он мог объяснить данный факт кому-то еще? Он готов был рассмеяться над собой. Должно быть, он казался весьма тонким человеком, но сменить тему так резко и предложить поездку в Альпы — это все равно было столь же неубедительно, как по факту и получилось. Гермиона не спустила ему этого, хотя, в любом случае, и допустила нечто подобное. Что ж… по крайней мере, он немного насладится снегом и получит несколько дней передышки от того безумия, в которое превратилась его жизнь. Мгновение спустя из ванны вышла Гермиона, ее кудри все еще были мокрыми. Малфой протянул руку, чтобы обнять ее. Она напряглась, вероятно, думая, что он снова захочет нежничать, но все, что он сделал, это схватил горсть этих невероятных кудрей и прижал к своему носу. Яблоки. «Божественно». Он отпустил ее, легонько похлопав по заднице. Гермиона оторвалась от него со смущенным, слегка взволнованным выражением лица, но потом, когда она оделась, Люциус смог заметить нежный румянец на ее щеках. В последнее время он сталкивался со многим, что могло бы напугать его. Но никто и ничто так и не приблизилось к этому. Никто не смог даже приблизиться к тому, и именно поэтому так страшно было теперь почувствовать, как сердце его столь бесповоротно переплетено с чьим-то другим. И никто больше не смог бы похвастаться таким же зеркальным ощущением абсолютной удовлетворенности... внутренней полноты, легкости, блаженства... Получалось, что это и была любовь. ______________________________________________________________________________ Гермиона подняла голову, за окном, злобно выл и стонал ветер. Снаружи с невероятной силой бушевала буря. Гермиона порадовалась, что они оказались в коттедже до того, как она началась и что у них хватило ума занести все припасы в дом. Электричество в коттедже до сих пор горело, но скоро и оно могло погаснуть. И тогда… они остались бы при свечах, как дома... При свечах и пламени камина; огромный камин пожирал большие бревна, которые она даже не могла поднять. К счастью, он быстро нагревался, обещая согреть их длинной зимней ночью в горах, независимо от наличия электричества. Единственное, чего здесь не хватало, это коврика из шкуры медведя. Губы Гермионы растянулись в едва заметной улыбке. Но потом она исчезла. Гермиона посмотрела на Люциуса. Он был столь молчалив с тех пор, как они приехали; казалось, что он выполняет свое обещание позволить ей готовиться к экзаменам. И все, что он делал, это смотрел в окно. И думал, думал, думал. Она помнила, как он любит бури. Как хаос снаружи успокаивает его. И очень надеялась, что это сможет подтолкнуть его мысли в более позитивное направление. Это было время, когда они ужасно скучали по своей ментальной связи; все-таки эти маленькие фрагменты их телепатических диалогов много рассказывали им друг о друге. В общем-то, если б не они, то вряд ли и Люциус, и Гермиона пришли к теперешним чувствам. Сейчас же странные волны эмоций заставали ее врасплох всю неделю. Сначала за столом во время завтрака, когда он вслух выразил свое отношение к тем идеалам, что когда-то проповедовал. Затем снова, когда он потянулся, чтобы почувствовать запах ее волос. Выражение его лица... это было вообще одно из самых сильных впечатлений. Потому что у него был вид человека, который осознавал, что сейчас он чувствует себя в полной безопасности. И теперь, наблюдая за тем, как он терпеливо ожидает окончания длительных часов молчания, чтобы она могла непрерывно заниматься, Гермиона снова ощутила какое-то непонятное стеснение в груди. Оно вызывало головокружение. Правда, она была более склонна полагать: в организме развилась какая-то сердечная аритмия, хотя даже ее рациональный ум понимал, что на самом деле быть этого не может. В этот момент лампочки замерцали и погасли. Они легли спать, не зная, который теперь час, ночь так и оставалась бурной, независимо от времени. Ветер по-прежнему завывал, густо падал снег, и сосны вокруг стонали в какой-то страдальческой какофонии. Люциус почти сразу уснул после того, как они перенесли матрас в главную комнату, чтобы камин мог согреть их. Гермиона не знала, как он может спать в сопровождении всего этого шума и вакханалии, творящимися за стенами. Но он спокойно, не шевелясь, спал. В конце концов она тоже уснула, усыпленная ритмом его дыхания и пульсирующим жаром его тела. Она уснула и видела сны о каких-то частях тела, о разноцветных таблетках и зельях, а еще о том, как она ломает человека на части, на блоки, как в детском конструкторе, и видит каждую кость, каждую мышцу, артерию и венку, видит кожу, волосы... Гермиона проснулась. Одеяло соскользнуло с тела, обнажая его под прохладным зимним воздухом. Огонь уже погас, и она сразу же пожалела, что поднялась. Однако реакция не могла быть ошибочной; краем взгляда она поняла, что не находит Люциуса. Люциуса рядом с ней не было. «Сейчас утро? Когда же это могло произойти? Ведь за окном еще темно, хотя буря снаружи успокоилась». Она подумала о том, что надо бы встать с матраса, даже если и поморщившись оттого, что холодно. Камин нужно было разжечь, и прямо сейчас, раз все равно было уже утро. Как раз именно тогда в дверь и вошел Люциус. Он шагнул вперед и присел на корточки, нежно целуя ее в губы. — Извини. Я не хотел заморозить тебя… — видимо, он подумал, что Гермиона проснулась от холода. — Который сейчас час? — спросила она, все еще слегка дезориентированная. — Я не знаю. — Возвращайся в постель. Она увидела легкое колебание в его глазах, но затем Люциус кивнул. — После того, как реанимирую наш камин. Гермиона смотрела, как он левитирует большие поленья в очаг и использует палочку, чтобы зажечь их. Затем, как только разжег огонь, Люциус сбросил одежду и скользнул под груду покрывал рядом с ней. Она тут же прижалась к нему, благодарная за благодатный жар, идущий от его тела, пока пламя камина снова пыталось согреть комнату. — Что ты делал? — спросила она после нескольких минут удовлетворенного молчания. Он ответил не сразу, но потом произнес: — Писал. И Гермиона почувствовала, как ее охватывает какое-то внутреннее облегчение. Люциус должен был писать независимо от того, появится ли когда-нибудь его писанина на белый свет. — И как? — Я все еще не решил, чем закончить. Гермиона легко коснулась пальцами прямых и мягких волос. — Может быть, чем-то новеньким? — Не новеньким, — он поцеловал ее в лоб. — Но я не тороплюсь с этим. Просто позволю книге закончиться так, как она и должна закончиться. — Пусть так и случиться. Когда-нибудь ты сам поймешь, чем она закончится, — сонно пробормотала Гермиона. — Может быть и так, — тоже уже засыпая, отозвался он. — Давай спать. Если буря к утру стихнет окончательно, нам придется пройтись по магазинам, чтобы купить рождественские подарки. Гермиона застонала. «Так вот почему он молчал. Хотел потащить меня за подарками для семьи». Она знала, что с подарками для ее родителей проблем не будет; им легко угодить — хороший ужин или небольшая диковина из волшебного мира будет вполне подходящим подарком. Но зато она и представить не могла, как найти подходящий подарок для Драко. И не удержалась от подколки. — Каких еще чудес ты не дарил Драко? — О, даже не знаю, наверное, хорошего, счастливого детства, не привил ему нужных нравов и ценностей, не дал достаточно теплоты и ласки... Гермиона засмеялась и хлопнула его по руке, а затем провалилась в спокойный безмятежный сон. ______________________________________________________________________________ В дни Рождества они оба ощущали некоторую неловкость. Каждый раз, открывая рот, Гермиона вспоминала о Грозном Глазе и о его постоянных требованиях бдительности. Именно она заставляла ее прикусывать язык каждый раз, когда Гермиона открывала рот, чтобы заговорить о Люциусе. Ее родители (хотя, и счастливы были забыть о ее причастности к волшебному миру) были все же не настолько забывчивыми. Время от времени мать лукаво посматривала на нее и даже бросала какие-то наводящие вопросы о личной жизни, которые Гермиона не слышала с тех пор, как когда-то давно познакомила их с Роном. В Норе дело обстояло еще хуже. Рон, как и большинство Уизли, был холодно вежлив с ней, но настоящий кошмар начался, когда к Гермионе стал придираться Перси. Конечно, Гарри покорно вступился за подругу, хотя она и видела в его глазах недоумение от того, что они с Люциусом не отмечают Рождество вдвоем. Однако, Гарри, как обычно, был достаточно умен, чтобы ни о чем не спрашивать, и в течение вечера все шло очень похоже на привычную рождественскую вечеринку в старые времена. С другой стороны, Люциус, который должен был провести Рождество в Малфой-мэноре, понял, что очутился там не совсем вовремя. Нарцисса пригласила на праздничный ужин Долиша. Это привело к тому, что взбешенный этим фактом Драко бросал на отца все более и более возмущенные взгляды. Особенно каждый раз, когда мать заговаривала с сидящим справа от нее аврором. В конце концов Люциус оказался удивлен, что сыну вообще удалось удержаться в рамках приличия и не распустить язык. Еще он оказался удивлен тем, что у Драко, оказывается, есть подруга. Когда он увидел ее, то так порадовался за сына, что стихло даже раздражение на Нарциссу, осмелившуюся-таки привести Долиша на семейный ужин. Природная тактичность, правда, заставила проигнорировать эту симпатичную рыжую особу, что пригласил Драко. Однако рыжая, казалось, совсем не огорчена этим. Она тихонько оглядывала всех их блуждающим взглядом и, похоже, была вполне в ладу сама с собой. Люциус вел себя осторожно, разговаривал только тогда, когда это было уместно, и игнорировал все остальное. Ему даже пришлось отвести Драко в сторону и сказать: ему абсолютно все равно, что Долиш присутствует здесь. Хотя только Мерлин знал, действительно ли Драко злился из-за того, что его отец воспринимает все как нечто незначительное, или он на самом деле ревновал, что Долиш отвлекал внимание матери от любимого сыночка... Люциус усмехнулся и наколол на вилку еще одну морковку. Все они казались сегодня чуточку безумными, но это неожиданное безумие только заставляло его еще больше любить свою семью. «Ого… Драко снова смотрит», — это Долиш осмелился похвалить серьги Нарциссы. Малфой мило улыбнулся сыну и быстро пнул его по коленке. — Ой! Все тут же посмотрели на Драко. — В чем дело, дорогой? — встревоженно спросила Нарцисса. — Ни в чем, — мрачно пробормотал Драко. — Просто прикусил язык. ______________________________________________________________________________ Они встретились в День подарков, 26 декабря, и оба оказались немного потрясенными. Люциус старался не обращать внимания на мешковатый свитер Гермионы, подаренный Молли Уизли (и в этом году потрепанный, как обычно), а сама Гермиона пыталась контролировать свои комментарии о Драко. Вместо этого они пили чай в постели и без слов благодарили Мерлина за то, что Рождество наконец-то закончилось. — О, знаешь, та девушка из отдела судмедэкспертизы, — внезапно произнес Люциус, — та, что шантажировала тебя. Как ее звали? — Мариетта Эджкомб. А почему ты спросил? Он засмеялся, и сеточка в уголках глаз весело сморщилась. — Мой сын встречается с ней. Гермиона почти выплюнула чай. — ЧТО? — Я не хотел говорить тебе, пока не буду уверен, что это она. Что… запретить Драко встречаться с ней? Гермиона моргнула, все еще пребывая в шоке. «Что, черт возьми, происходит? Зачем Мариетте встречаться с Драко? Так и задумывалось?» — Как она выглядела? — спросила она. Люциус странно посмотрел на нее. — Что ты имеешь в виду? — Я имею в виду, как она выглядела? — Полагаю, она довольно симпатичная. К чему ты клонишь? — Было ли что-нибудь у нее на лице? — Кроме глаз, носа и рта? Гермиона толкнула его локтем в бок. — Ответь на вопрос! Люциус отпрянул от ее нападения, не понимая, почему на него напали. — Она выглядела совершенно нормально. У нее есть веснушки. Ты хочешь знать чего-нибудь еще? Может быть, где у нее родинки? «Так, выглядит она нормально, значит, контрзаклятие сработало... Мариетта наконец-то попросила прощения за свое предательство в школе, и попросила искренне. Оно должно было сработать только тогда, когда извинения были настоящими». — Гермиона? — напомнил о себе Люциус. — Нет, не надо, — медленно сказала она, — не говори ничего Драко. Гермиона нахмурилась, обеспокоенная мыслью, которую она озвучила мгновение спустя. — Они могут стать просто идеальными друг для друга. ______________________________________________________________________________ А в Англии в это же время пробудился и Драко Малфой. Несколько минут он смотрел, как из объятий сна пыталась выбраться лежащая рядом Мариэтта и не мог удержать улыбки. Было очевидно, что ранней пташкой она не была. Впервые он набрался смелости поговорить с ней уже через несколько дней после того, как увиделся в министерстве во второй раз. В тот день она показалась какой-то другой, не такой, как в первый. Она казалась... ярче, живее, и он начал наблюдать за нею. И замечать то, что ему действительно нравилось в этой девушке. Глаза Мариэтты были ярко-зелеными, и хотя он никогда не любил рыжих, волосы ее были по-настоящему восхитительными. Он понял, что влип окончательно, когда начал любоваться ее фигурой. И когда поймал себя на том, что неотрывно смотрит на ее грудь во время очередного, наверное, шестого ночного свидания за чашкой кофе. Особенно, если учесть, что именно тогда он почувствовал еще большую необходимость заставлять ее улыбаться чаще. Две недели спустя она привела его в лабораторию судебной экспертизы, чтобы показать ему свое рабочее место. Он должен был догадаться, что произойдет. Она была единственной, кто работал допоздна, и лаборатория была уже пустынна. В ней оставались только он, Мариэтта и множество каких-то зловещих устройств. Естественно, все закончилось тем, что они начали жадно целоваться, хныкая, как пятикурсники, не только в эту, но и во многие последующие ночи. Его тянуло к Мариэтте настолько сильно, что хотелось целовать ее постоянно. Когда Драко не целовал ее, ему постоянно хотелось говорить с ней, а когда он не разговаривал с Мариэттой, ему просто хотелось неотрывно смотреть на нее. Но потом он пригласил ее на рождественский ужин в Малфой-мэнор. И мог сказать, что она очень взволнована этим. Мариэтта не объяснила причин своего волнения, и хотя Драко сказал ей, что принимать приглашение не обязательно, она заявила, что придет. Затем случился казус с появлением Долиша, и Драко вообще ощутил неловкость из-за того, что пригласил ее на Рождество. Он даже решил, что все… краткие приступы головокружения закончились. Он уже готов был к концу вечера проводить Мариэтту до двери и исчезнуть из ее жизни — так заканчивалось большинство его свиданий в последнее время. Не получилось. Мариэтта довольно ловко сообщила ему, что останется на ночь, и ему лучше всего провести ее в свою комнату, прежде чем его родители заметят это и положат конец такому неприличному поведению. Драко не совсем понял такое поведение, но не собирался возражать ей. Секс оказался весьма неплох. Нет, конечно, он не был идеальным, были и смущение, и неловкость, но он не ощущал никакого напряжения по отношению к ней. Ничего, что ощущал с другими партнершами: ни ожиданий в отношении себя, ни напрасных надежд на что-то, ни неловкости из-за его репутации. Похоже, Мариэтту, это совсем не волновало. И при этом ее совсем не волновало их совместное пробуждение. И действительно, чего волноваться всего в восемь утра? Ведь впереди их ждет еще целый день. ______________________________________________________________________________ Нарцисса резко выдохнула, когда увидела под запиской подпись. Сова, которая ее доставила, разбудила ее гораздо раньше, чем она собиралась проснуться, но это того стоило. О да… это того стоило. Моргнув, она положила записку на тумбочку, но потом взяла и снова прочитала ее, просто чтобы убедиться, что глаза ее не обманывают. «Нарцисса, Я много думала о твоем визите. Тебе потребовалось недюжинная смелость, чтобы признать свою неправоту, и еще бОльшая, чтобы встретиться со мной. В конце концов, это я была той, кто выбрала легкий путь. Я решила увековечить разрыв между нами. И хотя это более удобное решение, оно ничего не меняет, и я уверена, что твой визит и моя неспособность перестать думать об этом означают, что ни одна из нас не довольна тем, что есть. В мире маглов Рождество считается временем, когда все должны проявлять лучшие качества своей натуры, своей человеческой сущности, и главным из них является прощение. Если можешь простить меня за предательство и позор нашей семьи, я смогу простить тебя за то, что ты делала все, чему нас учили эти годы. Теперь, когда мы обе почти старухи (одна — вдова, вторая — разведенная!), я верю, что мы накопили достаточно мудрости, чтобы понять, а что же действительно важно. И это — не какие-то обиды, не устаревшие идеалы, не старые мелкие ссоры... Мы с тобой сестры. И хотя мы никогда не были лучшими подругами, я все же предпочла бы иметь сестру, чем врага. Мы уже потеряли одну свою сестру и обоих двоюродных братьев. Поистине, мы не можем позволить себе потерять еще и друг друга. Я знаю, что это твое первое Рождество без мужа, и хотя не по той же причине, что и у меня, тем не менее, это все равно может быть одиноко. Если тебе захочется отвлечься, это будет замечательно, потому что тогда мы сможем встретиться на обед. Около полудня я буду в «Нарядах Вероники» в Косом переулке. Может, ты решишь прийти туда или не решишь, я все равно буду там — и, конечно, счастливого тебе Рождества. Андромеда». Убедившись, что все это не галлюцинации, Нарцисса тут же расплакалась от облегчения. ______________________________________________________________________________ Гермиона вышла из туалета, чтобы найти элегантно упакованную подарочную коробку, лежащую на ее стороне кровати. — Я думала, мы с тобой договорились не дарить друг другу подарки! Люциус состроил виноватую рожицу. — Я так воспитан, ничего поделать не могу. И потом, я считаю, что подарки — это абсолютно нормально. — Теперь у меня нет подарка для тебя! — раздраженная, кипятилась Гермиона. Она забралась обратно в кровать, обеспокоенно вертя коробку. — Мне не нужно никаких подарков, — улыбнулся Малфой. — Ты и так уже дала мне очень много. Выражение ее лица смягчилось, это произошло именно так, как и должно было быть. Мгновение спустя Гермиона бросила на него соблазнительный взгляд, она слишком хорошо его знала. И Люциус усмехнулся. Хотя, с его стороны это и было весьма самоуверенно, он был уверен, что Гермиона хорошо его знает. — Вы, Малфои, — проворчала она, развязывая ленту, — наверняка, одержимы каким-то неизвестным проклятием, и оно грозит вам смертью, если вдруг вы не сможете потратить денег? — Нет. Нам просто нравится баловать себя и близких нам людей, которых мы считаем достойными нашего внимания. — Ах ты, мерзавец-сноб. Он толкнул ее коленкой. — Открой, наконец, коробку. — Надеюсь, там не лежит до смешного дорогое нижнее белье. — Не бойся. Я оставил этот вариант на День Святого Валентина. Гермиона выразительно посмотрела на него: — Не смей. Затем, опасаясь повредить красивую упаковку, она начала разбирать коробку. Через минуту ее глаза расширились. — Ого... В коробке лежал старинный докторский саквояж 19-го века. Гермиона нетерпеливо щелкнула медной защелкой, которая держала его закрытым. Внутри находился набор из магических и магловских медицинских инструментов. Забавно, но и те и другие выглядели довольно угрожающе. Гермиона осматривала старинный шприц, пораженная тем, что кто-нибудь когда-то позволил какой-нибудь шарлатанке применить его. С другой стороны, в старину люди же применяли пиявки, поэтому ничего уж с этим не поделаешь. Она была поражена тем, насколько похожи магловские и магические лекарства. Старинная бутылка с тоником от магловского аптекаря была почти неотличима от красивой бутылочки с зельем. Возможно, грань между научной и магической медициной была немного размытой. — Дай мне слово, что никогда не используешь весь этот инструментарий на мне, хорошо? — потребовал Люциус. Гермиона подняла скальпель с ручкой, вырезанной из слоновой кости. — Где ты все это взял? — Я отправился в путешествие с Паоло, чтобы найти магловские вещи, пока ты была на занятиях. Инструменты целителей было достаточно легко найти в секции антиквариата Косого переулка. Осторожно осмотрев все предметы, Гермиона защелкнула саквояж. — Ты, обманщик, согласился, что мы не будем дарить друг другу подарки на это Рождество, а сам отправился искать его для меня! Его рот скривился от улыбки. — Когда-нибудь, если у тебя появятся дети, ты поймешь, что это. Пытаться спорить с тобой. И хотя фраза была сказана с юмором и должна была разумно убедить ее в том, насколько упрямой она может быть, но Гермиона увидела, как на долю секунды лицо его замерло. А еще ему пришли приглашения. Ошеломленный тем, что кто-то осмелился прислать ему их, Люциус смущенно рассматривал пять кусков пергамента. Он давно не проявлял никакого социального интереса и уж точно не ждал его от такого количества людей, которых он никогда не встречал. Он показал их Гермионе, задавая вопрос, знает ли она кого-нибудь из пригласивших. Четверо были для нее незнакомцами, а пятое приглашение она лично отправила в мусорное ведро. — Почему именно его? — упрекнул ее Люциус. — Приглашение звучало очаровательно. — Их дочь пыталась отравить Гарри, влюбив его в себя на шестом курсе. Ты мог бы назвать ее очаровательной, если б использовал в качестве образца Беллатрикс Лестрейндж. — Ясно. Больше ни слова. В конце концов они провели вечер с Паоло и Элизабеттой и оказались в итоге настолько пьяны от шампанского, что ни один из них даже не мог вспомнить, как они вернулись на виллу.