Голод_Жажда_Безумие

Было странно снова подавать запрос. Когда Люциус переписывал его, решив сохранить формулировку отца, а не добавить свою собственную, то не чувствовал, что просто хочет это сделать. Наоборот, чувствовал, что ему это даже необходимо. Будто что-то и впрямь неумолимо толкало его к повторной отправке запроса. Судьба? Нет, он не станет об этом думать. Это только вызовет у него мигрень. Во всяком случае, министерские никогда бы не одобрили эту просьбу. Казалось чудом, что они одобрили ее хотя бы в первый раз. Но насколько Люциус знал, они просто ждали смерти Абраксаса, а затем приняли решение в надежде, что не будут выглядеть бессердечными ублюдками, лишающими отца шанса спасти сына. Это Драконья оспа должна была отказать ему, а не министерство. Но и в этом уравнении было так много переменных. Люциус задумался, не подсчитали ли они и возможную преемственность по этому вопросу. Как они должны были согласовать запрос, если два разных человека имели право исполнить его? Люциус на мгновение отложил перо. А что, если это процент... что, если исполнителем должен стать не его отец? Что, если уравнения знали, что Абраксас умрет, и девяносто один процент был рассчитан для Люциуса, осуществляющего путешествие во времени? Чем, черт возьми, они с Абраксасом отличались друг от друга? У него уже начиналась мигрень. Люциус взял лист пергамента и уставился на него. В этой версии не было имени преемника, но на этот раз стояла его подпись внизу. Почерк Люциуса ничем не отличался от почерка отца. Руки внезапно задрожали. Стоило ли оно того? Неужели это действительно то, что он хотел сделать? Был ли действительно смысл копаться в прошлом, питать искру надежды, которая на самом деле была надеждой на что-то совершенно неизвестное? Интересно, сколько мужчин и женщин использовали путешествия во времени для подобных вещей? Более того, он задавался вопросом, а были ли они счастливы после этого. Разве человек, выполнивший путешествие с хроноворотом времени, когда-нибудь действительно забывал, хотя и изменял прошлое? Мысль о том, чтобы стереть свою жизнь с девятилетнего возраста только для того, чтобы наполнить ее новой, неопределенной природой, казалась невероятно ошеломляющей — особенно после недавней травмы изменения его памяти Паундом. Возможные последствия путешествия во времени сбивали с толку даже такого умного человека, как он. Нюансы... жизнь не была такой уж линейной, и менять что-то с давних времен было совсем не то же самое, как поменять одну пару перчаток на другую. И все же... это было так заманчиво. Какой человек никогда не мечтал о том, чтобы иметь возможность вернуться и что-то изменить? Когда это была реальная возможность, кто мог сказать ей "нет"? Головная боль нарастала за его веками все больше и больше. Вот что случалось с ним, когда он не понимал, что нужно делать. Это было редким явлением для Люциуса, но сейчас именно это и происходило... Люциус вспомнил последний самый мрачный год войны, когда проводил целые дни в постели, пытаясь заглушить весь свет, звук и чувства, чтобы успокоить в своей голове ужасную боль. Даже звук собственного дыхания порой казался дюжиной трещин в самом черепе. Возможно, это был знак. Может быть, ему не следовало принимать это решение так быстро. Он должен был подумать о нем и обо всех возможных изменениях. Может быть, зря он принимал решение прямо сейчас. С прерывистым вздохом Люциус перевернул бумагу на другую сторону. Он уже собирался разорвать ее пополам, когда Невыразимец появился снова. Люциус проклял превосходные навыки обслуживания клиентов-волшебников, когда тот вырвал пергамент из его рук. — Все закончили, мистер Малфой? Я возьму ее для себя. Повторный запрос обычно требует для оценки немного больше времени, чем первоначальный. Вы можете ожидать ответа недели через три или около того. Я могу вам помочь чем-нибудь еще? Он подумал, не наказывает ли его собственная карма, не является ли эта чрезмерно полезная способность Невыразимца способом судьбы напомнить ему, что он напрасно льстит себя надеждами, и боль снова запульсировала у него в голове. — Нет, — ответил он, — если только вы не знаете действенного средства от головной боли. У работника отдела Тайн средства, как ни странно, не имелось. Он отправился домой с твердым намерением забыть о запросе на хроноворот. Чем больше Люциус думал об этом, тем больше убеждался, что повторный запрос никогда не будет одобрен, если они все же и потрудятся потратить время и силы на выполнение уравнений. Хотя ему стало немного легче, когда узнал, что все же отец не солгал ему, это было невероятно горько и сладко одновременно. Правда заключалась в том, что его отец мог бы сделать больше с самого начала. Даже если он и не смог предотвратить изнасилование, то мог бы проявить больше заботы о своем сыне, приложить больше энергии, чтобы воспитать и направить его как-то по-другому, да и просто... был бы настоящим отцом. Как бы ни было больно Люциусу думать об этом, просьба о хроновороте была примером слишком малого и слишком позднего. Тем не менее он был рад, что не зря отправился в министерство. Что бы он ни чувствовал сейчас, это, несомненно, было ничто по сравнению с тем, что он мог почувствовать, если б отец солгал. Ложь, помноженная на ложь... с него этого было бы чересчур. Люциус вернулся в Тоскану, на виллу. И сразу почувствовал себя лучше; хотя Гермиона и была на занятиях, само это пространство всегда было знакомым, теплым и... каким-то его. Люциус распахнул ставни и глубоко вздохнул. Воздух был прохладным, но он чувствовал, что солнце прячется где-то в нем, придавая всему свежесть предстоящей весны. Пахло сырой землей. Зеленые ростки уже начали пробиваться сквозь поля. Люциус долго стоял, наслаждаясь видом, который видел уже сотни раз. Никогда не уставая от этого. Мгновение спустя он почувствовал, как кто-то дернул его за мантию. — Мастер Люциус? — Да, Джо-Джо? — Хотите ли чего-нибудь перед тем, как Джо-Джо отправится за покупками? Он посмотрел на эльфа сверху вниз, размышляя о том, чего бы ему хотелось в данный момент. Джо-Джо мало чем могла помочь. Он улыбнулся ей. — Может быть, лишь чашку чая и какое-нибудь зелье от головной боли. Она кивнула и исчезла на кухне, чтобы выполнить поручение. Она ушла всего на минуту, но это дало ему достаточно времени, чтобы сесть за стол и дотянуться до ящика с лежавшими там рукописями. Он докопался до самого дна и потянулся к той, к которой не прикасался уже довольно давно. — О! Мастер снова пишет? — радостно пропела Джо-Джо, ставя на стол чай и зелье. — Действительно, — пробормотал он. Потому что, если уж на то пошло, отец наконец-то дал ему возможность покончить со всем этим. * * * Проходило время, и просьба о хроновороте начала как-то исчезать из его памяти. Завершение Soif не ограничивалось словами на бумаге; Люциус действительно чувствовал, что это было завершением путешествия, приведшим его сюда, в эти длинные и ленивые каникулы с Гермионой. Было много вещей, которые он по-прежнему хотел изменить, но здесь, сейчас, ему не нужна была та надежда, чтобы хоть как-то поддержать его. Просьбу отклонят, и тогда он снова будет в порядке. Он рассеянно потер ногу Гермионы, лежавшую у него на коленях. Обычно она извивалась, когда он гладил ее по коленке, но не сегодня. Он оторвал взгляд от книги. — Я тут подумала, — начала она, — что рано или поздно мне придется рассказать о нас родителям. Он ждал, что Гермиона заговорит об этом. И честно говоря, был удивлен, что она так долго не настаивала на собственном признании родителям. Люциус закрыл книгу и отложил ее, зная, что это будет больше, чем просто мимолетный разговор. — Все в порядке. Я понимаю, что это нужно, — он взглянул на ее встревоженное лицо. — Неужели им будет неприятна наша разница в возрасте? — Не знаю, — ответила та, нервно накручивая на палец локон. — Это просто... Я никогда особо не встречалась ни с кем. Просто... всегда была так сосредоточена на учебе. И теперь даже не знаю, что они подумают. — Ну, они показались мне очень милыми людьми за те две минуты, что я их видел, — сказал Люциус с кривой улыбкой. — Конечно, все это происходило при совершенно других обстоятельствах. — Все родители хороши, когда не подозревают, что ты спишь с их дочерью. Он полагал, что это совсем другое дело, когда у человека была дочь, а не сын. Его самого совершенно не волновало то, с кем спит Драко. Конечно, он бы не согласился, если бы Драко был слишком неразборчив в связях — было неблагоразумно разбрасываться без разбора — но все-таки Люциус не возражал, если бы его сын вел здоровую сексуальную жизнь. На самом деле, он желал этого и для себя. И не понаслышке знал, как влияет на настроение и мировоззрение мужчины регулярный секс с любящей партнершей. — Мне ведь не грозит смерть или немедленная кастрация? — О, нет... — она вздохнула и поджала губы. — Думаю, лучше всего будет, если сначала им расскажу я, а потом они, возможно, пригласят нас на ужин. После этого... Я просто не знаю. * * * — Ты нервничаешь, дорогая? Будь проклята проницательность ее матери. — О, просто скоро экзамены... — А что ты сейчас изучаешь? — спросил ее отец с полным ртом индийской еды на вынос. — Состояние эндокринной системы и магические гормоны. — Магические гормоны? Звучит интригующе. Имеются ли у волшебников и ведьм какие-то другие гормоны, отличающиеся от обычных людей? — Немного, — ответила Гермиона, радуясь, что находится на безопасной территории. — Гормоны контролируют, когда и насколько сильно активизируются магические силы ведьмы или волшебника. В некоторых волшебниках просыпается магия примерно в восемь лет, в то время как другие полностью пробуждаются только в подростковом возрасте. Вот почему они никогда не уверены, не сквиб ли ребенок, пока тот не пойдет в школу. Если дети не могут творить заклинания и к пятнадцати годам, есть большой шанс, что они не сделают этого никогда. — А разве маги не могут принимать синтетические гормоны, как это делаем в магловском мире мы? — спросила ее мать. — Они уже пытались это сделать. И, кажется, это не работает. По-видимому, у каждого человека есть своя специфическая версия этого гормона. Инъекция чужого не имеет никакого эффекта. — Это немного загадочно, не так ли? — Даже очень, — Гермиона переводила взгляд с одного родителя на другого. — Знаете, существуют теории, что родители маглорожденных ведьм или волшебников — это просто те, у кого уровень магических гормонов слишком низок, чтобы их можно было обнаружить. Что маглорожденные могут вообще не быть маглорожденными... скорее, это дети сквибов, которые никогда не знали, что у них есть какая-то магическая родословная, — она откусила еще кусочек своего бриони. — Но ведь еще ничего не доказано. — Похоже, тебе нравится учиться, — заметила мать с гордой улыбкой. — Но убедись, что ты заканчиваешь прежде, чем заняться другими делами. Ты еще молода. — Твоя мать имеет в виду, что хочет, чтобы ты встречалась и с мальчиками, — усмехнулся отец. Мать смерила его убийственным взглядом, но затем снова повернулась к Гермионе. — Я просто хочу убедиться, что Рональд — это не единственная твоя попытка любить. Легко убежать, когда первое не получается. — Так как насчет этого, дорогая? Есть ли в твоей жизни какие-то молодые люди? — с энтузиазмом спросил ее отец, на который способен только отец, ожидающий отрицательного ответа. Гермиона сделала глубокий вдох, чтобы восстановить силы. Сейчас или никогда. — Фактически да... Лицо матери просветлело, а лицо отца упало. Гермиона посмеялась бы над этим, если бы это был кто-то другой. Она рванулась вперед, призывая на помощь предполагаемую гриффиндорскую храбрость. — Я уже давно кое с кем встречаюсь. Сначала это было неофициально... мы не ожидали, что это куда-нибудь приведет. Но с каждым днем это становится все лучше и лучше, поэтому я подумала, что должна сказать вам. Мать торжествующе улыбнулась. — Я так и знала! Ты была так счастлива в последнее время. И всегда занята... "девочка не может так много учиться", подумали мы! Гермиона могла очень много учиться, но не стала спорить с матерью. — Ну, на этот раз я не стала бы делать поспешных выводов, — пробормотала она. Отношения с Роном развивались так быстро; она перешла от раздраженной, отстраненной любви к взрывной уверенности, что выйдет за него замуж. Это не оставляло места для многого другого — например, подумать, почему они любили друг друга и было ли этого достаточно, чтобы поддерживать их. Это было слишком быстро, слишком спонтанно, и удерживалось вместе слишком многими смешанными эмоциями и восприятиями. То, что творилось у нее с Люциусом, было совсем по-другому. Они нашли время, чтобы постепенно узнать себя и друг друга со всем, что у них происходило. Их единственной проблемой стало то, что каждый из них принес с собой очень многое. Но никто и ничто не заставляло их влюбляться друг в друга. Это просто случилось... и по ее мнению, именно поэтому оно и выглядело намного лучше. — Расскажи нам о нем. Как его зовут? Это было безумие, но оно должно было свершиться. — Хм... вы с ним уже встречались. Вы помните блондина, который приходил ко мне несколько месяцев назад? Сначала они выглядели растерянными. Это было больше восьми месяцев назад, и она не могла винить их за то, что они не помнят человека, с которым когда-то встречались. Однако, Люциус не был человеком, которого так легко можно было забыть; люди всегда замечали мужчин с длинными волосами, особенно с такими красивыми, как у него, и с этой его дурацкой тростью. Он утверждал, что его дед, человек, которого он любил гораздо больше, чем остальных своих родственников, когда-то давно подарил ему ее. Затем на лице отца отразилось понимание, и она поняла, что игра окончена. — Этот... пожилой джентльмен? Тот, что с тростью? "Сделай глубокий вдох. И контролируемый выдох", — Гермиона была просто воплощением самообладания. — Да... Его зовут Люциус. Теперь и ее мать все поняла. — Гермиона, дорогая, не слишком ли он стар для тебя? — Гермиона побледнела. — Он ведь не женат, правда? — Уже нет. Он разведен. — Значит, ты встречаешься со стариком, который разведен и ходит с тростью, — возмущенно заявил отец. Гермиона вздохнула так, что Гарри и Рону сразу бы стало все понятно. Это был ее вздох раздражения, когда люди не понимали чего-то такого же ясного, как понимала она. — Ему не нужна трость, чтобы ходить. Это просто аксессуар. Семейная реликвия. И по меркам волшебников, он совсем не старик! Директору моей школы было почти сто пятьдесят лет, когда он умер, и он продолжал бы жить еще долго после этого, если бы его не убили. — Так сколько же лет этому твоему Люциусу? — спросила ее мать. — В июне ему исполнится сорок шесть. — Ради бога, Гермиона, тебе же всего двадцать два! — Я уже говорила вам, что по меркам волшебников он еще довольно молод, — ответила она, пытаясь оставаться спокойной и рассудительной. — Если он молод, то ты, должно быть, еще зародыш... — пробормотал отец. Гермиона положила вилку с чуть большей силой, чем намеревалась. — Я пришла сюда не для того, чтобы просить вашего одобрения. Я взрослая женщина и буду встречаться с кем захочу. Просто хотела, чтобы вы знали, что я встретила человека, который делает меня очень счастливой, и очень надеялась, что, возможно, вы сможете принять его, даже если он не самый идеальный партнер для меня. Наступило долгое молчание. Родители переглянулись. Гермиона не поняла, что содержится в этом взгляде, но было трудно перевернуть ее разум настолько, чтобы начать беспокоиться. Все выглядело не очень хорошо. Она должна была мысленно подготовить себя к тому, что этот момент станет очень болезненным между ней и ее родителями, которые все еще переживали из-за того, что они что-то забыли, хотя и клялись, что простили ее. — Послушайте, — продолжила она дрожащим голосом, — я не жду, что вы поймете, но я хотела бы быть честной с вами. Я хочу, чтобы вы участвовали в моей жизни, даже если не всегда согласны с ней. — Но мы ничего не знаем о нем, — сказал отец. — И просто беспокоимся. — Тогда дайте ему шанс. Перестаньте судить по возрасту и смотрите на него, как на любого другого мужчину, которого я привела бы домой. Отец смотрел на свои руки. Мать сморгнула слезы. — Прости, Гермиона, дорогая, но мне трудно свыкнуться с мыслью, что теперь ты приводишь домой мужчин, а не мальчиков. Ты больше не маленькая девочка. — Да, это не так. Возникла еще одна тяжкая пауза. Наконец отец заговорил. — Ну, тогда тебе придется привести его в чувство. Ты у меня гениальна, дочь. Поэтому у него должно быть хотя бы несколько качеств, которые искупали бы разницу в годах, раз он действительно тебе нравится. * * * Сначала Люциус хотел пригласить ее родителей на виллу. Но Гермиона наложила на это вето, объяснив ему, что хотя родители теперь знают, что они вместе, они не знают, что он и Гермиона живут вместе. Он не видел проблемы. Люциус вообще предполагал, что у маглов, как и у большинства волшебников, которые не были чистокровными, больше не было табу на то, что пара живет вместе до брака. Гермиона же объяснила, что ее родители не считают это неправильным; она просто не хочет подавлять их, когда они все еще пытаются приспособиться к тому, что она встречается с пожилым мужчиной. Он принял эту позицию без вопросов, хотя и был явно озадачен ею. А еще он был сбит с толку, когда она попросила его оставить трость дома. — Чем им не угодила моя трость? — С твоей тростью все в порядке, — солгала Гермиона. — Я просто не хочу, чтобы что-нибудь напоминало им о твоем возрасте! Мой отец думает, что тебе она нужна, чтобы ходить. Люциус чуть надулся. — Может, мне даже пойти на какие-нибудь омолаживающие процедуры, чтобы не выглядеть таким чудаком? Может, на подтяжку лица? Гермиона шлепнула его по руке. — Только не начинай, а? Хотя Люциус и был недоволен этим, он оставил трость дома. Впрочем, Гермионе не стоило волноваться: он скорее мог бы заговорить сирену в океане, чем наоборот. К концу вечера ее мать была сражена им наповал. А отец, который был более крепким орешком, но оказалось, что и он не может найти в Люциусе каких-то явных недостатков. Гермиона догадывалась, что он даже нравится отцу, но пока тот еще не был готов признать это, отказавшись от роли отца-защитника. — Итак, — спросила мать, — как же вы познакомились? Люциус и Гермиона переглянулись. Зная, что этот вопрос возникнет, они обсудили, как им следует ответить. Они просто еще не решили, что конкретно им сказать. — В чайном магазине, — быстро нашлась Гермиона. И это не было ложью. Именно там она по-настоящему встретила Люциуса — настоящего мужчину, а не маску. Все остальное было историей. * * * На них надвигалась весна. Гермиона улыбнулась, увидев Люциуса, сидящего перед открытым окном и строчащего что-то на пергаменте. Время от времени он останавливался и смотрел в окно. Затем, словно найдя искомое, он брал перо в руку и начинал снова. Какое-то время у него даже не было никаких разломанных перьев. Ей было отчаянно любопытно, что же он пишет. Он ни словом не обмолвился об этом и весьма уклончиво отвечал на все вопросы. Что бы это ни было, этот текст определенно не был таким же эмоциональным ударом, как Faim или Soif. Поскольку и сам Люциус казался удивительно спокойным и довольным, писав его. Гермиона подошла к нему, нахмурившись при виде того, как он склонился над столом, и сделала мысленную пометку, что надо бы покопаться в нем. Только какие-то глубокие мысли и туман вдохновения могли заставить его забыть свое укоренившееся чистокровное благородство и сдержанную осанку. "Интересно, что они делают со своими детьми, чтобы выпрямить их спины?" Что бы это ни было, оно либо не было сделано с Драко, либо не сработало. Тот был угрюмым и одним из самых сутулых людей, которых она вообще видела. Люциус же, безусловно, был совсем другим. Она скользнула руками по его плечам, а затем вверх по шее и волосам. И он замурлыкал от удовольствия, перо оторвалось от пергамента, чтобы на нем не осталось ни пятнышка чернил. Когда стало ясно, что в ближайшее время Гермиона не собирается прекращать свое внимание, он отложил перо в сторону и откинулся на спинку стула, отдаваясь ее ласкам. — Лучше бы это не было уловкой, раз очень хотелось взглянуть на мою рукопись, — промурлыкал он. — Конечно, нет, — ответила Гермиона, наклоняясь, чтобы поцеловать его в лоб. Когда она сделала это, он протянул руку, чтобы накрутить локон на палец. — Ты жалкая лгунья, дорогая. Гермиона наклонила голову и поцеловала его в подбородок. — Я знаю. И не вижу, чтобы ты жаловался. Совершенно неожиданно Люциус развернул кресло. Это вывело ее из равновесия. Единственный путь был вперед, ему на колени, и это было именно тем, чего ему и хотелось. Он усадил ее верхом на себя и приподнял бровь. — Никогда не стоит жаловаться, когда твоя муза делает свою работу, — его руки скользнули по ее бедрам, и он фыркнул от раздражения. Всего несколько дней назад он сказал, что не может дождаться, когда станет теплее и она сможет наконец-то надеть свои платья. Очевидно, брюки были для него слишком большим усилием — хотя и не слишком сильным сдерживающим фактором, потому что мгновение спустя он бесстыдно скользнул руками под пояс, чтобы обхватить ее ягодицы. — Я не помешала? — прошептала она с придыханием, когда его губы пожирали ее шею. — Ты никогда мне не мешаешь, — прошептал он, и слова обжигающими крошечными дуновениями коснулись ее кожи, — а если и мешаешь, то весьма кстати. Это был первый раз, когда они занимались любовью на том самом письменном столе. Большая часть остальной мебели в доме уже пала жертвой их страсти, но стол по-прежнему оставался любопытным исключением. Еще час назад... Потом Гермиона сидела у него на коленях, завернувшись в одеяло, чтобы защититься от прохладного весеннего ветра. В этот долгий период блаженства прилетела сова и уселась на подоконник. Обняв ее одной рукой, чтобы удержать на месте, Люциус наклонился, чтобы взять почту, и ловко наколдовал угощение для совы. Гермиона заметила, что та начала выглядеть немного дородной; вероятно, получая угощение на обоих концах, так как каждый день летала из поместья в Италию и обратно. Она улыбнулась, когда сова начала прихорашиваться, пользуясь вниманием Люциуса. Хотя шок немного и прошел, сначала она все-таки была ошеломлена тем, насколько нежным может быть Люциус с другими существами. В ее голове возник образ человека, который обращался с домашними эльфами как с нечистью и отребьем. Это трудно примирялось с образом человека, который ублажал Живоглота и Муху игрушками и кошачьей мятой, когда думал, что она не видит это. Гермиона улыбнулась про себя. Образ восьмилетнего Люциуса из его снов об игре в пятнашки на подсолнечном поле снова всплыл в ее сознании. Она вспомнила озорные искорки в глазах этого мальчика. Если она не ошибалась, к Люциусу это только начало возвращаться; медленно, но неуклонно он возвращал себе чувство удовольствия, отнятое в детстве. Он зевнул, разбирая почту. Мгновение спустя он сказал: — Знаешь... — Что? — мечтательно спросила Гермиона. — Моя бывшая жена устраивает званый ужин. — Люциус покачал головой. — Похоже, ее репутация достаточно восстановилась, чтобы снова войти в светский кружок. — Надеюсь, не тот же самый? — Надеюсь, что нет, — согласился он. — Но мое присутствие все равно требуется. — Когда же? — Через две недели. — Полагаю, что могу отпустить тебя пошалить, — ухмыльнулась Гермиона. — Твоя щедрость не знает границ. — Я знаю. Она почувствовала прикосновение его губ, когда он молча поцеловал ее в макушку. Раздался лишь шелест бумаг, когда он продолжил пробираться через стопку почты, становящейся в эти дни все больше и больше. На некоторые письма ему хватало взгляда, чтобы понять, что они мусор. Другие очень долго не давали ему покоя; он получил изрядную долю посланий от тех, кто прошел через то же самое. Некоторые из писем просто рассказывали свои истории, а некоторые благодарили за то, что он достаточно храбр, чтобы высказаться. Гермиона знала, что Люциус не чувствовал себя таким уж храбрым. Со своей стороны, Люциус внимательно следил за почтой, не поступит ли что-нибудь из министерства. Для него не было ничего необычного в том, что он получал что-то от управления магического правопорядка, но теперь он должен был быть настороже в ожидании чего-то от Департамента тайн. Однако четыре недели спустя казалось менее и менее вероятным, что что-нибудь произойдет. Его запрос, вероятно, заставил команду, работающую с хроноворотами, хорошенько рассмеяться. Как и ожидалось, и в этот раз ничего не пришло. Он сложил почту на столе и осторожно снял Гермиону со своих колен. Сегодня они пригласили на ужин Паоло с Элизабеттой, вместо того, чтобы направиться домой к ним. Нужно было многое сделать, чтобы подготовиться; дом нужно было убрать, а еще им надо было наложить целую дюжину чар, чтобы Джо-Джо выглядела как человеческая служанка, потому что ни один из них не мог готовить достаточно хорошо, чтобы сварить съедобную еду. Уроки кулинарии были теперь в списке приоритетов, которые нужно было освоить Гермионе. Она вздохнула. — Я разберусь с гламурными заклинаниями, если ты сделаешь уборку. Люциус ухмыльнулся. Гермиона действительно ненавидела вести хозяйство; неудивительно, что она отказалась стать Уизли. — Договорились, — ответил он. Как ни унизительно было признаваться себе в этом, он опустился бы на колени и принялся бы чистить ковры даже зубной щеткой, если б это означало, что она навсегда останется с ним. * * * — А я и не знала, что у вас здесь нет электричества, — удивленно протянула Элизабетта. Солнце только начало садиться, и Гермиона с Джо-Джо, которую Паоло и Элизабетте представили как Джоанну, усердно принялись зажигать свечи. Это заняло немного больше времени, чем обычно, так как они не могли использовать для этого магию. — Мы так привыкли к этому, что даже не потрудились проверить, подключено ли оно, — пожала плечами Гермиона, ставя стеклянный плафон на место вокруг последней свечи. — Это так романтично, — сказала Элизабетта. — Неудивительно, что вы с Лучано так любите друг друга. Гермиона покраснела и присела рядом с итальянкой на диван. Люциус и Паоло все еще сидели во дворе, утоляя голод и допивая остатки вина. А Элизабетта последовала за Гермионой в туалет и была захвачена тем фактом, что их единственным источником света на оставшуюся часть вечера станут обычные свечи. — Его очень легко полюбить, если забыть о некоторых мелочах, — пробормотала она. Люциус посмеялся бы над ней. То, что ей пришлось пережить, не было ни обычным, ни незначительным. Однако теперь, когда все было сделано, именно так и чувствовалось; все из прошлого казалось таким незначительным. Любовь и впрямь обладала именно таким эффектом. — Когда же вы поженитесь? Гермиона вздрогнула от своих сонных мыслей, услышав резкий вопрос. И моргнула, глядя на Элизабетту в попытке сформулировать ответ. Замужество никогда не приходило ей в голову. — Я... ну, мы вместе всего около десяти месяцев. Еще довольно рано... Элизабетта выглядела удивленной. — О-о-о... А кажется, что вы друг с другом намного дольше. Гермиона посмотрела на свои ногти. — Так и есть, не правда ли? — Именно так ты и понимаешь, что сделала правильный выбор, — Элизабетта улыбнулась. — Я помню, как встречалась с Паоло одну неделю, а мне казалось, что мы уже знаем друг друга целую вечность. Ей не казалось, что она знает Люциуса всю жизнь. На самом деле, Гермиона чувствовала, что знает его очень мало, и каждое мгновение этого времени заставляло ее хотеть знать его больше. Возможно, существовали два типа родственных душ — те, которые знали друг друга изнутри и снаружи и были предназначены друг для друга с первого момента, и те, кто постоянно открывал новые и удивительные вещи друг в друге, потому что то, что их объединяло, и было полной тайной. Иногда любовь присутствовала с самого начала, а иногда она вырастала из одного маленького семени очарования, сострадания или решимости. Когда-то давно она решила собрать Люциуса обратно. Теперь же ей еще больше хотелось будто бы препарировать его, узнать каждый дюйм его тела так близко, как только могла, потому что больше он не разваливался на части. Гермиона ощутила еще одну из накатывающихся волн эмоций, и ей пришлось сделать глубокий вдох, чтобы успокоиться. — А что такого в ваших семьях, что они не видят, что у вас настоящая любовь? — тихо спросила Элизабетта. — Это вполне объяснимо, — ответила Гермиона. — Рано или поздно они поймут это. * * * — Я не знал, что надеть, — с тревогой сказал Терезиус. — Знаешь, я как-то не хожу на званые обеды. — Ты прекрасно выглядишь, — заверил его Люциус. — А кто там будет? — Понятия не имею, — честно признался Люциус. Список гостей его бывшей жены наверняка изменился с тех пор, как она в последний раз устраивала вечеринку. Для него это будет такой же неожиданностью, как и для Терезиуса. На мгновение он испытал даже жалость, наблюдая, как целитель ерзает. Либо он отказался от личной жизни вообще, когда согласился взять на себя Люциуса, либо у него ее и было не так уж много. Ему было трудно в это поверить, учитывая, насколько привлекательным мог быть Терезиус, но никто не мог знать чего-то наверняка. Он подавил желание спросить, когда у Терезиуса в последний раз было свидание с женщиной. Теперь, когда у него была Гермиона, Люциус чувствовал необъяснимую жалость к мужчинам, которые еще не встретили подходящую женщину. Однако он сомневался, что его любопытство встречено благодарностями; в конце концов, отчасти и он был виноват в том, что у Терезиуса не оставалось времени на романтику. Терезиус вздохнул и подавил зевок. — А ты спал? — спросил Люциус, понимая, что в связи с разницей во времени спать в этот час для человека довольно странно... — Не совсем, — ответил целитель, — так что, если я выгляжу так, будто вот-вот засну физиономией в салате, уж пожалуйста, спаси меня и мое достоинство. — Тебе не обязательно присутствовать там до конца. Моя бывшая жена переживет это, да и список ее гостей, наверняка, будет одним из самых скромных. — Я уже напялил на себя этот костюм, и вот я уже здесь. Пути назад нет. — Терезиус ухмыльнулся. — Кроме того, даже мой пес бросает на меня взгляды, каждый раз говорящие о том, что мне нужно как можно больше гулять. — Тогда нам пора уже идти... — усмехнулся Люциус.