Голод_Жажда_Безумие

http://images.vfl.ru/ii/1583865404/b9b36f38/29832759.jpg Он ощутил, что почти ненавидит ее доверчивое, открытое... и такое храброе лицо... Это как раз была именно та черта характера, которой никогда не существовало у самого Люциуса и которую он вообще привык редко встречать в людях. Естественной реакцией слизеринца на такого рода "разговоры" было некое замыкание в себе, потребность закрыться от всех посторонних. Стать пустым... и ничего не значащим. Ничего никому не сообщать, потому что никогда не знал, как это может быть использовано против тебя. Гермиона же была полной ему противоположностью. В ее глазах он видел все: тревогу, любовь, решимость и оптимизм. Боже, как бы он хотел, чтобы и у него тоже были б эти черты. Забравшись под одеяло, она освободила ему место на кровати. Люциус плюхнулся поверх того, страстно желая, чтобы ему не пришлось начинать этот разговор. Как же легко было бы лечь с ней в постель, заняться любовью, как будто никакого прошения о хроновороте никогда и не было... Но он уже пересек этот мост. Даже если его разум со ртом и могли притворяться, лицо уже было не в состоянии. Честно говоря, он больше и не хотел притворяться. Хотя это было необходимо, ему не нравилось скрывать от Гермионы что-то важное. Честность, существовавшая между ними, являлась, возможно, самой сильной стороной их отношений, и ему вовсе не хотелось быть тем, кто нарушит это равновесие. Теперь же ему придется это сделать, хотя и кто знает, с какими последствиями... — Просто скажи мне, — мягко начала она, чувствуя его колебания. Видеть Люциуса в таком состоянии ей было неприятно. То, что он держал все в себе, не могло быть хорошо. Гермиона не могла удержаться, чтобы не обхватить его руками. Он сжал ее в ответ, и это, по крайней мере, хоть как-то утешило. Малфой судорожно сглотнул. А затем начал: — Ты помнишь, что произошло несколько месяцев назад?..Сразу после того, как ты узнала о заговоре Паунда, а я впервые побывал в поместье матери... и обнаружил там свою книгу? О, это было темным временем. Да, конечно, она помнила. Очень легко было вспомнить то чувство, что почти угрожало поглотить ее, пока она не нашла убежища в объятиях Люциуса. Это было тяжелое отчаяние, чувство, что, несмотря на все, что она сделала во всех своих битвах, несмотря на все ее достижения, она по-прежнему была чужой в волшебном мире. Эдакой гражданкой второго сорта. Обманом в глазах общественности. И она никогда не сможет забыть это чувство, по крайней мере до тех пор, пока мир не откажется от своих глупых предрассудков. — Да, помню. Люциус вздохнул. — Тогда я кое-что нашел в поместье. Я... осматривал дом, чтобы посмотреть, что еще можно спасти и что нужно переделать, чтобы в конце концов передать дом Драко. И решил пойти в библиотеку. В то время я чувствовал себя прекрасно. Был спокоен, даже задумчив. Наугад я начал перелистывать кем-то оставленный там Faim. А листая, нашел письмо отца. Глаза Гермионы расширились. Если она правильно помнила, отец Люциуса умер много лет назад. Как одно из его писем попало туда? — Его когда-то положила моя мать. Очевидно, отец попросил ее отдать его мне после своей смерти. Было ясно, что мать не справилась с этой задачей, как и со многими другими. — Она никогда ни с чем не справлялась... — Нет. Думаю, это и был ее способ, наконец, передать мне его, — возразил ей Люциус. Не в силах сдержать свое любопытство, Гермиона спросила: — Что он написал тебе? Малфой долго смотрел в сторону, ничего ей не отвечая. — Это письмо сказало мне о многом, — наконец пробормотал он, — но самым важным было то, что мать не выдержала и рассказала ему о том, что случилось со мной в детстве всего за несколько недель до его смерти. Гермиона прикрыла глаза. Должно быть, это стало шоком для надменного старшего Малфоя — да и для Люциуса. И какой же трусихой на самом деле была его мать... — К тому времени он уже был очень болен. И не мог покинуть Малфой-мэнор, а наши отношения испортились до такой степени, что я бы все равно с ним не увиделся. Письмо стало его единственным спасением. — А ты бы пошел к нему, если б получил его вовремя? Люциус кивнул. — Да. Думаю, пошел... — Так, значит, это и было... положительным? Он снова кивнул. — Сначала я вообще подумал, что письмо написал другой человек, но... Я знаю, насколько другим человеком я был для себя, а не для Драко, и то же самое было и с моим отцом. Он почти не появлялся, а когда появлялся, я виделся с ним только тогда, когда он хотел меня видеть, — последовало короткое молчание, во время которого Люциус печально покачивал головой. — Я никогда не думал, что он сделает что-то, что публично поставит под угрозу имидж или репутацию нашей семьи. Это показывает, как мало я знал о нем. — И что же он сделал? — Гермиона была очарована, так же как и Люциус, неожиданным проявлением эмоций его отца. По крайней мере, он пришел в себя и поддержал сына, хотя и было уже слишком поздно. На губах Люциуса появилась жалкая улыбка. — Он отправил запрос на использование хроноворота... У нее отвисла челюсть. — Чтобы... вернуться в прошлое? — Да, и предотвратить насилие. Она покачала головой, чувствуя прилив адреналина. — Они никогда этого не одобрят... слишком много лет прошло, и слишком много переменных... — черт возьми, Макгонагалл потратила уйму времени, сил и уговоров, чтобы найти ей хроноворот для такого обычного использования в качестве получения дополнительных учебных занятий. — Ну, сначала я даже не был уверен, что он вообще говорит правду. Мы, Малфои — редкие лжецы... — Он не стал бы лгать тебе на смертном одре. Ему нечего было терять, — в этом она была уверена. Если его отец был достаточно сдержан, чтобы все же протянуть сыну руку, пусть и в простом письме, то точно он не осмелился бы оказать Люциусу плохую услугу, солгав об этом. У человека, стоящего перед лицом смерти, нет времени на ложь — Люциус доказал это и ей, когда они впервые встретились. — У тебя больше веры, чем у меня, — он нежно провел рукой по ее кудряшкам. — Но ты права. Он не солгал мне. — Ты ходил в министерство, чтобы проверить? — Я должен был знать. И позволь заметить, это был на редкость приятный опыт, — пробормотал он ровным голосом. — О, Люциус. Они тебе не поверили? — Некоторые не поверили. Удивительно, но твой друг Поттер поручился за меня. Я подозреваю, что ему нужно было лишь окно, чтобы успеть предупредить меня об этой девчонке Эджкомб. Он действительно загадка, этот парень. После их истории в школе он вообще должен был только радоваться возможности того, что Драко разорвет себе сердце какой-нибудь рыжей гадюкой. Гермиона улыбнулась, обрадовавшись неохотной помощи Гарри. — Он не загадка. Он просто хороший человек. Люциус пожал плечами. — Как бы то ни было, невыразимцы нашли время, чтобы отправить теперь уже мой запрос на хроноворот. И его и впрямь отправили. — Должно быть, тебе разбил сердце пришедший вскоре отказ, — сказала она, чувствуя боль в груди. — В том-то и дело, Гермиона. Они мне не отказали. Она быстро села, глядя ему прямо в лицо. — Что? — Они одобрили мой запрос. — Но... но почему?.. Зачем... — Затем, что они одобрили его еще тогда, через два дня после смерти отца. Ее лицо вытянулось. Какой ужас! Подумать только, столько всего можно было бы предотвратить, если бы бюрократическая машина Министерства магии двигалась чуть быстрее... и как ужасно, должно быть, чувствовал себя его отец, ожидая ответа до самой смерти. — Мне очень жаль, Люциус. Он поморщился и покачал головой. — Не надо извиняться. На самом деле, не говори ничего, пока я не закончу. Гермиона уселась на кровати, смущенная его бурной реакцией. Казалось, он был расстроен ее извинениями. А он продолжал, уже не глядя на нее. — Итак, я сидел там, в Департаменте тайн, с просьбой в руках. Задал невыразимцу около полудюжины вопросов. Потом он спросил меня: хочу ли я повторить отцовский запрос. Видишь ли, мой отец объявил меня в нем правопреемником, так что я имел право на собственный запрос на путешествие во времени. Проблема заключалась в том, что срок действия первоначального запроса истек. Для того чтобы выполнить новый, его нужно было представить и обсчитать заново, чтобы определить, является ли он по-прежнему уместным. Я не знаю, что заставило меня согласиться, Гермиона. Совсем не знаю, почему же я на это согласился... В голове у нее вертелся миллион вопросов, а в животе царило какое-то тяжкое свинцовое чувство. Она видела, как Люциус чуть отодвигается, готовясь к ее реакции. — Я и не ожидал, что из этого что-нибудь получится. Новый запрос казался нелепым. Я не знаю, почему они одобрили его поначалу и, конечно, не знал, одобрят ли теперь. Может быть, думал я, отказ приведет к какому-то завершению, или что он каким-то образом уважает желания моего отца... Я не знаю. Шли недели, а мне ничего не отвечали, поэтому решил, что они даже не потрудились обсчитать мое прошение. Но потом получил письмо, что его утвердили. Гермиона заговорила, превозмогая комок в горле. — Люциус, это же замечательно. Он издал звук, нечто среднее между смехом и стоном. — Замечательно? Нет, любовь моя... — Конечно, замечательно! — воскликнула она. — У тебя появился шанс сделать то, что не смог сделать твой отец. Представь себе, Люциус. Представь, что ты никогда не будешь изнасилован, никогда не будешь предан своей матерью, никогда не присоединишься к Волдеморту... просто проживешь другую жизнь, счастливую жизнь. Наконец он взглянул на нее. — Я и теперь счастлив. Я счастлив с тобой. — Дело не во мне, — она почувствовала, что глаза наполняются слезами. — Ты не должен даже думать обо мне. Это твоя жизнь, Люциус, и у тебя есть шанс, о котором люди мечтают каждый день. — Они хотят этого, но не знают, каково это — пытаться решить, нужно ли тебе то, что уже есть, а может то, что было бы, — он с трудом сглотнул. — Я не смог этого сделать. Невыразимцы советовали, чтоб я просто переждал, но время почти вышло, и... Гермиона шагнула вперед и крепко обняла его. — Ты не обязан мне ничего объяснять. Ты должен это сделать. Он мягко отстранил ее. — Но ты же понимаешь, что это означает, не так ли? Все, что у нас есть сейчас... оно исчезнет. Она понимала это лучше, чем он мог себе представить. Было больно думать об этом, но еще в большей степени больно было думать о том, чтобы лишить его этого шанса. Их отношения уже никогда не станут прежними. Она всегда будет знать, что помешала ему переписать свое ужасное прошлое, и чувство вины будет невыносимым. А он со временем начнет обижаться на нее за это? Даже если сейчас скажет ей "нет". Подобные эмоции не всегда поддаются полному контролю. — Знаю, — ответила она, и слезы наконец-то полились, — но ты всегда будешь сожалеть, если не сделаешь этого. — Но буду сожалеть и отказавшись от наших отношений. Один выбор не лучше другого, — хрипло сказал он. — Ты же ничего не выбрасываешь, — серьезно сказала она. — Я хочу, чтоб ты это сделал. Люциус уставился на нее. Он не знал, чего ожидать, когда начал этот диалог. Однако дело было совсем не в нем. Это Гермиона пыталась убедить его поменять свое прошлое. Предполагалось, что он сам будет уговаривать ее позволить сделать это, убеждая не ненавидеть себя так или иначе. Если он и искал сопротивления своим идеям, то не находил его здесь. И тут до него дошло, какая она невероятная женщина: сильная, красивая и благородная. До сих пор он не встречал никого, кого можно было бы назвать альтруистом. Она даже не учитывала себя в этом уравнении. Для него это было немыслимо. Немыслимо! Все, что он мог сделать, это напомнить себе о настоящей причине, по которой он это сделает — о причине, которую ей даже не нужно было слышать. Это ее спасет. Сохранит для него этого замечательного человечка, обладающего силой духа, магией и характером, к которым он мог только стремиться. Он спасет ее, и, возможно, когда-нибудь в новом будущем... Нет, он не станет на это надеяться. Он наклонился вперед, сжимая ее в объятиях и опрокинув на матрас, держался изо всех сил, освобождаясь от мирриадов своих эмоций. ______________________________________________________________________________ Они вошли в министерство порознь, но снова встретились в темных, выложенных плиткой коридорах Департамента тайн. Гермиона могла только догадываться, что творилось у него в голове. Когда-то его величайшая ошибка произошла здесь, и теперь он здесь, чтобы попытаться все изменить. Она потянулась к его руке. Он крепко сжал ее, и Гермиона не удивилась, обнаружив, что его ладонь влажна. — Все будет хорошо, — сказала она, хотя и не уверенная, больше ли это для него или для себя самой. Она ни в чем не была уверена. Малфой не ответил. Но крепко сжал ее руку, когда они подошли к двери. Затем, глубоко вздохнув, отпустил ее и поднял кулак, чтобы постучать. По большому счету, Люциус чувствовал себя чуточку виноватым. Он не рассказал ей о пророчестве и о возможном нападении, которое они предсказывали, потому что невыразимец недвусмысленно сообщил, что не должен говорить об этом за пределами Департамента тайн. В этом отношении его руки были связаны. Гермиона думала, что он здесь лишь для того, чтоб попытаться спасти себя, в то время как на самом деле он находился здесь, чтобы спасти, прежде всего, ее. Люциус все еще не мог понять ее альтруизма. Если бы они поменялись местами, он посоветовал бы ей не делать этого. Его потребность в этой женщине превосходила все ее потребности, потому что он однозначно был жаден. Жаден, эгоцентричен и бесхребетен. Люциус старался не думать о том, что это могут быть последние мгновения их совместной жизни. Он сказал себе, что это не имеет никакого значения, ведь пока она жива, он все равно будет счастлив. Лучше быть в одиночестве по собственному выбору, чем по обстоятельствам. Она оставалась с ним, пока его вели в другую часть отдела тайн. Невыразимцы ничего не сказали, хотя он и был уверен, что присутствие Гермионы так или иначе смутило их. Всех, кроме одного: сорок седьмой тоже был там, и казался совершенно равнодушным ко всему этому. Это утешало Люциуса, как мало что, потому что теперь он понимал, что сорок седьмой почти наверняка был лучшим типом слизеринца. Он ощущал это нутром. Сорок седьмой отвел его в сторону и протянул одежду, которую Люциус и должен был надеть. Тот почувствовал себя гладиатором, готовящимся к последней великой битве. "Победа или смерть..." У Гермионы скрутило живот, когда она смотрела на него. Невыразимцы настояли, чтобы Люциус надел все черное, так как он собирался вернуться в прошлое ночью. Он выглядел так же, как в первый раз, когда она увидела его в Отделе Тайн: задрапированный в черную ткань, двигающуюся как дым, светлые волосы резко и роскошно контрастировали с общим видом. Впрочем, его лицо не могло быть более необычным. В этот день в нем было столько холодной отстраненности. Самодовольства. Какой-то хищной уверенности в себе. В этот день он снова стал охотником, опытным, уверенным в себе профессионалом, который осознавал, что поймает свою добычу еще до того, как ее добудет. Сегодня он выглядел как человек, посланный убить дракона — человек, у которого нет ничего, кроме меча, который с таким же успехом мог стать и зубочисткой для его добычи. Невыразимцы молчали, пока готовили его. Казалось, они тоже чувствуют странную важность этого события. Возможно, они задавались вопросом, почему Гермиона Грейнджер, маглорожденная принцесса последней войны, была той, кто сопровождает Люциуса в этой очень личной миссии. Но ее совсем не беспокоило это. Даже если они и говорили об этом между собой, то профессиональные обязанности запрещали им о чем-то упоминать за пределами этой комнаты. — Вы готовы, мистер Малфой? — спросил один из одетых в черное невыразимцев. — Да, — кивнул Люциус. — Хорошо. После того, как вы выполните необходимое количество оборотов с помощью хроноворота, вы окажетесь в этой комнате в июле 1963 года. Один из нас уже посетил ее, чтобы убедиться, что комната будет пустой, и смог поместить портключ в Уилтшир, чтобы вы могли использовать его. Активируйте этот портключ, и вы окажетесь на пути к своему дому. Как мы уже говорили, вы можете использовать только ту силу, которая необходима для предотвращения инцидента. В этом случае разумная сила была определена как заклинание Конфундус. Не показывайтесь никому на глаза. Ни с кем не разговаривайте. Возвращайтесь в министерство тем же портключом, а затем в настоящее время тем же хроноворотом. Мы понимаем деликатный характер этого запроса, поэтому постараемся обеспечить вам конфиденциальность. Однако за вами будет следить представитель Департамента тайн, так что если вы отклонитесь от этого курса действий, мы об этом узнаем. Вся сила закона может быть обращена на вас, если вы попытаетесь изменить прошлое каким-либо образом помимо того, что изложено здесь. Это понятно? — Совершенно. — Очень хорошо, — невыразимец извлек из кармана хроноворот. Тот был серебряным, со звездами, вырезанными на тонком, как бумага, металле. Маленькие песочные часы казались заполненными темным вулканическим песком. Невыразимец поднялся на маленькую платформу к Люциусу, слегка склонившему голову, и накинул на его шею тонкую серебряную цепочку. Потом указал на маленький поворотный рычажок, с которым Гермиона уже была знакома. — Поворачивайте по очереди. — Сколько раз? — тихо спросил Люциус. — Тринадцать. — Счастливые тринадцать раз... — пробормотал он и положил руки на хроноворот. — Что-нибудь еще? Последовала небольшая пауза, будто невыразимец не был уверен в своих следующих словах. — Только то, что я вам уже сказал. Помните, что при путешествии во времени все, что должно произойти, уже произошло, будь то в прошлом или в будущем. Доверяйте своим инстинктам. И... — Всегда помните о других вариантах, — закончил Люциус. — Да. А теперь, если вы готовы, можете отправляться. Номер девяносто шестой будет ждать вас. Люциус сделал это не сразу. Он посмотрел на хроноворот, потом на Гермиону. И даже не пытался скрыть неуверенность в своих глазах. — Я... я буду здесь, когда ты вернешься, — выдавила она из себя улыбку. Челюсть Малфоя напряглась. Да, так и будет. Вот почему он так поступил. Чтобы убедиться, что она будет жить. Чтобы убедиться, что она будет здесь. — Я знаю, что ты будешь, — мягко сказал он. Затем глубоко вздохнул, собираясь с духом, чтобы успокоиться, и начал поворачивать хроноворот. Люди исчезли почти мгновенно. Это сбивало с толку, но он держал глаза открытыми. Вероятно, это был единственный раз, когда испытывал нечто подобное. Он смотрел, как тают годы, и… В приступе какой-то странной иронии в обратном порядке он увидел себя, бегущим через эту самую комнату в своей мантии Пожирателя Смерти. Если б у него была хоть капля здравого смысла, он остановил бы поворот прямо здесь, схватил бы того глупца и объяснил бы ему, что произойдет, если он пойдет дальше. Но тогда он либо сойдет с ума, либо его арестуют, как только он вернется, а он не хотел второго заключения в Азкабан, чтобы предотвратить первое. И эта сцена ушла по спирали, как и многие другие, назад, назад, назад.… А потом ему исполнилось девять. Чуть больше и он перестал крутить колесико. Мир вокруг него снова замедлился и застыл. Было жутковато тихо. Наверняка это была та же самая комната, которую он и покинул. Она была пуста и тускло освещена. Он слышал шум опустевшего министерства, какие-то кабинеты, полные ревущей, пустой тишины вокруг. Он никогда не чувствовал, насколько глубоко под землей находится министерство, но в этот момент ощущал себя словно в могиле. Слегка вздрогнув, он оглядел комнату в поисках портключа. Единственное, что было подходящим, — маленькое пресс-папье, стоящее на табурете. Оно было в виде кобры, поднявшейся на дыбы и готовой нанести удар. "Мда... у кого-то явно неуместное чувство юмора", — Люциус закатил глаза и потянулся к змее. Он почувствовал толчок в животе и закрыл глаза. Портключи всегда вызывали у него тошноту, если он держал их открытыми. Впрочем, в данных обстоятельствах это вряд ли имело бы значение, потому что его уже тошнило. А затем оказался на ногах в росистой траве. Жара и сырость ударили ему в лицо. Он наклонился и уронил портключ. Одного запаха ночи было достаточно, чтобы вернуть его обратно, заставить вспомнить, каково это — прижиматься лицом к влажной траве. Вспомнить, как он задыхался от этого плотного воздуха, чувствуя, как его мертвые щупальца словно бы поглощают его крики!.. Руки дрожали. Ему казалось, что сердце вот-вот выскочит из груди. Милый Мерлин. Он хотел предотвратить это, а не пережить заново, но не мог остановить поток воспоминаний. Ошеломляюще больной удар. Магловская вонь. Ощущение веса мужчины, давящего на него, заключающего в клетку из плоти. Крушение его невинности… Ему пришлось опуститься на колени. Этого он никак не ожидал. Он думал, что положил конец этим воспоминаниям. Но теперь стало слишком ясно, что он просто приглушил их. А вновь вернувшись в окружающую среду, в ту тошнотворную влажную ночь, наполненную запахом земли и травы, все это вернулось обратно. Чья-то рука на плече заставила его вздрогнуть. Он был готов проклясть того, кто напугал его, но увидел, что это был только невыразимец, которому и было поручено присматривать за ним — девяносто шестой. Это был высокий худощавый мужчина, одетый в облегающее черное платье с низко надвинутым на лицо капюшоном. — Идите, — сказал он. — Или эта возможность пройдет... Беря себя в руки, Люциус кивнул и встал. Он ничуть не смутился, когда его увидели вот так, на четвереньках, дрожащим, словно лист на ветру. Любой, кто испытал то же, что и он, почувствовал бы то же самое. Он произнес в уме какую-то неразборчивую молитву, чтобы не сойти с ума и не убить магловского бродягу, как только увидит его. Он отошел от девяносто шестого, исчезнувшего в тени. Простое заклинание невидимости заставило его незаметно слиться с темной ночью. Тропинка была открыта, и укрыться было негде, так что невидимость была единственным способом остаться незамеченным. Сердце сжалось, физически сжалось, когда он увидел маленького мальчика, бредущего по тропинке. Тот был прекрасен. Его щеки порозовели от напряжения, а в глазах уже появился юношеский блеск. Он не думал ни о чем великом или ужасном. Если он правильно помнил, то тот малыш думал лишь о том, как промокли его ботинки. Это была последняя ночь, когда он думал о чем-то столь простом. Глаза мальчика были опущены, он смотрел на землю, на свои мокрые от росы башмаки... а вот и мужчина, идущий в эту же сторону. Люциус поднял палочку. Все, что для этого потребуется, только одно заклинание Конфундус, которое вытряхнет из этого магла все нездоровые мысли, собьет его с толку, и он пройдет мимо мальчика, продолжая свой пьяный путь. Его рука крепче сжала волшебную палочку. Что хорошего это сделает? Монстр навсегда останется монстром. Если не он, так какой-нибудь другой ребенок. Он все еще не верил, что был единственным. Люди с такими отклонениями не могут нанести удар только один раз. Они были хищниками, ненасытными животными... и Конфундус не был решением. Им было только смертельное проклятие, которое Люциус не мог произнести. Магл подходил ближе, ближе... Голова у Люциуса взорвалась вопросами. Он старался не обращать на них внимания, потому что очень хотел, чтобы этого никогда не случилось. Он хотел исполнить предсмертное желание отца. Но, прежде всего, он хотел спасти Гермиону и предотвратить любую резню, которая должна была случиться. Но почему, почему так никто и не смог сказать ему, каков же будет результат. Все, что они сказали, так это то, что все будет благоприятно. Что, черт возьми, означает "благоприятно"? Если б в тот день к нему не пристали, он бы вернулся домой. И продолжил свою жизнь как наследник Малфоев. Отец промыл бы ему мозги, как когда-то промыли ему самому. Возможно, он даже присоединится к Волдеморту, а возможно, и нет. Хотя, если он этого не сделает, он подозревал, что был бы в коротком списке чистокровок, которые должны были погибнуть в войне, и которые действительно погибли в той, первой войне. Станет ли это благоприятным исходом? И Гермиона. Встретится ли он с ней когда-нибудь? Узнает ли ее? Полюбит ли? Он думал, что уже смирился со своим выбором, но теперь, когда был в самом разгаре его осуществления, больше всего на свете он хотел отказаться. Он видел по глазам Гермионы, как она боится. Она боялась, что все изменится. Это сделало бы все, происходившее между ними, абсолютно ничтожным! Она сказала, что останется там, когда он вернется, но что, если он возвратится в мир, который радикально изменится? И не будет никакой Гермионы, а он так и не узнает о своей потере. Благоприятным. Что будет этим "благоприятным"?