Голод_Жажда_Безумие

http://images.vfl.ru/ii/1588020892/4bbedf93/30348654.jpg Стараясь не плакать и не задыхаться, Гермиона неспешно мерила шагами кабинет, в котором вынуждена была остаться. С минуты на минуту она ожидала, что вполне предсказуемо мир вокруг как-то изменится. Она прекрасно знала, как работают путешествия во времени, но эта ситуация не была похожа на ту, с которой она уже сталкивалась, имея в наличии хроноворот. На то, чтобы все изменить в тот раз, ушло всего несколько часов. Эти часы содержали не так уж много, так что переписывать их не имело большого смысла. В данном же случае разница между прошлым и настоящим составляла более трех десятилетий. Даже с той степенью логики, которой она обладала, Гермиона не видела никакого способа, которым Люциус мог бы изменить событие, произошедшее так давно, не изменив радикально все, что произошло с тех пор. Если бы на него никогда не нападали, он никогда не стал бы тем человеком, которым уже стал, и уж точно никогда не написал бы книги. А если бы не Faim, то и Гермиона никогда бы не пересеклась с ним снова и не начала ту цепь событий, в итоге сведшую их вместе. Это все стало бы просто невозможно! В любой момент она ожидала, что ее воспоминания о Люциусе вот-вот растают. В мире, который он создаст этой переменой, они, вероятно, никогда даже не начнут общаться друг с другом, не говоря уже о том, чтобы стать любовниками. Он вернется, так и не вспомнив, зачем уходил, и только невыразимцы будут знать, что многое изменилось. Но все же Люциус будет счастлив. Он будет неразрушенным. Ему никогда не придется испытать боль насилия, и он никогда не станет сторонником Волдеморта. Это будет... благоприятно для него. Она снова сморгнула слезы, понимая, что на самом деле время почти не движется, но ей казалось, что прошла целая вечность. И с каждым мгновением ожидания ее бедное сердце разбивалось внутри все больше и больше. Гермиона влюбилась в Люциуса, полностью и бесповоротно, а теперь позволила ему уйти, потому что это было тем, что он должен был сделать. Она страшно любила его... и именно поэтому отпустила. ______________________________________________________________________________ Люциус так и не смог что-то изменить. Ощущение того, что было бы "благоприятно" для него, казалось ему недостаточно хорошим. Теперь его жизнь складывалась бы и впрямь благоприятно. Он был бы жив, его семья была жива, и мир был свободен от тирании сумасшедшего. Нет, он не обманывал себя, думая, что это продлится долго, потому что всегда бы нашелся еще один безумец, но та жизнь, которой он жил сейчас, была не так уж плоха. Он неплохо знал ее. И теперь прекрасно видел себя сквозь тяжелую завесу чистокровной риторики. Так уж получилось, что он влюбился в невероятную, сложную, красивую и переполненную жизнью женщину. Если он изменит свое прошлое, все это будет поставлено под сомнение. Для кого это будет на самом деле "благоприятно"? Ему понадобилось много времени, чтобы попасть в это место довольства, и он не мог бросить все это ради того, чтобы избежать одной ужасной, хотя и давнишней, боли. И чем больше Люциус думал об этом, тем больше убеждался, что пророчество вовсе не упоминает о том, что он должен предотвратить свое изнасилование. Там говорилось только, что он должен вернуться в прошлое. Ну, он же и вернулся, не так ли? Он выполнил условия пророчества. Таким образом, это гарантировало, что Гермиона будет в безопасности. Разве не за этим он на самом деле вернулся? Кроме того, если бы это не должно было случиться, разве он не провел бы тот вечер дома, оставаясь спокойным и безмятежным? Разве не так работают путешествия во времени? Слова сорок седьмого эхом отдавались в его голове. "Все, что должно произойти, уже произошло... доверяйте своим инстинктам... всегда есть другой вариант..." Он убрал палочку в ножны. И услышал первые крики мальчика — свои собственные крики. С сердцем, застрявшим в горле, он повернулся и пошел в другую сторону. — Сэр? ______________________________________________________________________________ Сквозь ощущения паники и горя Гермионы прорвался чей-то шепот. Когда она подняла глаза, то увидела, что один из невыразимцев обращается к человеку, который, по — видимому, и был их лидером — тот, кто называл себя сорок седьмым. Она не понимала, как он мог читать поднесенный ему пергамент с безразличной маской на лице. — Оставьте его, — ответил он. — Но, сэр... — Я сказал: отпустите его. Передай сообщение, — его тон звучал окончательно. Второй невыразимец кивнул и поспешил прочь. Гермиона могла только гадать, что же означал этот обмен репликами... и что вообще это все значило. _____________________________________________________________________________ Люциус знал, что невыразимец преследует его. Но не знал, почему тот не остановил его и не заставил вернуться. Но пока он этого не сделал, Люциус все же собирался выяснить то, что не давало ему покоя долгие-долгие годы. Он собирался посмотреть, что делали в эту ночь его родители. Набросив на себя дезиллюминационные чары, Люциус двигался по Малфой-мэнору, как призрак. Их не было в спальне. Не было и в библиотеке. У отца в кабинете тоже не было. Наконец он нашел обоих в гостиной матери. Та сидела с раскрасневшимися щеками. А отец, напряженный и злой, стоял прямо перед ней. — Ты не любишь меня! — кричала его мать. — Ты никогда не любил меня! — Имоджин, — холодно начал Абраксас, — даже не притворяйся, что ты сама любишь меня. Мы оба знаем, что это ложь. И почему же это должно беспокоить тебя больше, чем меня? — Я подарила тебе сына! — несколько невнятно проговорила она. Пьяная, конечно. — Да, и это было единственным, что ты сделала! — прогремел он. — Ты просто рабыня всего этого! — Абраксас взял пустую бутылку из-под вина и помахал ею. — Весь день и всю ночь ты пьешь. Ты игнорируешь нашего сына. Ты понятия не имеешь, что он делает. Его вообще вырастили домашние эльфы. Ты хоть знаешь, какой сегодня день? Какого месяца? — Июль! — сердито выплюнула она в ответ. — Хорошо, значит, утром ты просматриваешь газету, когда идешь за антипохмельным зельем. Надо же, какое достижение! Мать неуверенно поднялась на ноги. — Разве ты не понимаешь? Из-за чего я не могу остановиться? Потому что именно ты так несправедлив ко мне! Абраксас поставил бутылку на стол. Он выглядел так, словно изо всех сил пытался держать себя в руках. Люциус никогда не видел отца таким — разъяренным и жалеющим мать одновременно. — Имоджин, — мягко сказал он, — не пытайся свалить все на меня. Ты пила еще до того, как вышла за меня. — В этом обществе я как домашнее животное, — с горечью ответила она. — Рождена, чтобы размножаться! Я никогда не принимала ни одного решения самостоятельно. Как только это стало законным, меня отправили жить в красивый особняк одного богатого мужчины, как какой-то чертов арт-объект. — Я дал тебе все, что мог. И никогда не пытался удержать тебя. Я хочу, чтобы ты сделала что-нибудь со своими деньгами, с влиянием, да с чем угодно! — воскликнул он, всплеснув руками. — Организуй какой-нибудь благотворительный фонд, или книжный клуб, да все, что захочешь. Но ты этого не хочешь и не сделаешь, просто просидишь здесь, Имоджин. Ты сидишь здесь и пьешь. — А что делаешь ты, Абраксас? Тебе же не нужно работать по шестнадцать часов в день. Тебе не нужно ездить по делам в Китай, хотя я и уверена, что у тебя там есть какая-нибудь хорошенькая ведьма, отвлекающая от этой бесполезной жены! — Неправда. Я никогда не изменял тебе. Она фыркнула, но промолчала. — Как низко ты обо мне думаешь, — вздохнул он. — Но я серьезно отношусь к нашему браку, даже если он тебе и не нравится. Ну и что? — Ну и что? И это все, что ты можешь сказать об этом? — Да, — ответил он. — Потому что если бы меня это волновало больше, я бы тоже стал пьяницей. — Вместо этого ты просто трудоголик. Ты ненамного лучше меня, Абраксас, — холодно ответила она. — Ты тоже не обращаешь внимания на Люциуса, разве что критикуешь его. — Мне приходится критиковать его только за то, что он занимается ерундой, когда меня нет рядом. — Может быть, если б ты был рядом чуть больше, это не стало бы проблемой! — Так что же мне делать, а? Уйти с работы? Оставить семью без дохода, чтобы я мог делать твою работу? — прорычал он. — Я не прошу у тебя многого, потому что знаю, что ты меня ненавидишь, но разве так трудно быть матерью своему ребенку? — Я никогда об этом не просила! — в ее глазах стояли слезы. Абраксас потер лицо руками. — И я тоже. После долгого молчания он выпрямился, потом вытащил палочку и щелкнул ею. Несколько книг на полке опрокинулись, когда из-за них вылетела бутылка ликера. Она легла Абраксасу в ладонь, и он взял ее за длинное стеклянное горлышко. — Тебе нужна помощь, Имоджин. Я не могу любить тебя, а ты не можешь любить меня, но ты же можешь любить нашего сына. Пока еще не слишком поздно, — он на мгновение задержал взгляд на бутылке. — Это всего лишь несколько недель в больнице. Целители смогут помочь тебе. Я бы позаботился о том, чтобы так оно и было. После этого он повернулся и направился к двери. Люциусу пришлось быстро отступить назад. Взгляд отца, стоявшего спиной к матери, был ему хорошо знаком — выражение сильной боли, изнеможения и отчаяния. Тот искренне сочувствовал своей жене. Как дитя властного родителя, Люциус никогда не думал, что его отец был способен на такое. Мать же тем временем плакала. Из-за чего, он не знал. Возможно, она тоже этого не знала. Абраксас закрыл дверь и зашагал прочь с таким видом, словно ему были ненавистны ее рыдания. В изумлении и шоке Люциус последовал за ним. Абраксас прошел в свой кабинет. Он рухнул на кушетку, все еще сжимая бутылку с ликером в руках. Глаза Люциуса расширились, когда минуту спустя отец откупорил бутылку и поднял ее. Мерлин, у него что... было двое родителей-алкоголиков? Потом отец поднял бутылку, но так и не отпил из нее. Его рука замерла. Какое-то время он просидел, замерев, будто парализованный. А затем с гневным выкриком швырнул ее в камин. Та разбилась, разбрызгивая прозрачное содержимое влажными подтеками о камни. Абраксас ткнул палочкой в камин, и тот с ревом ожил, быстро сжигая ликер и медленно оплавляя стекло. Отец еще долго сидел, пристально глядя в огонь. Затем встал и подошел к своему столу. При свете камина он достал несколько папок. Люциус взглянул ему через плечо. Это были рабочие бумаги. Понимание пришло к нему совершенно неожиданно. Абраксас был не лучше его матери. Ее любимым наркотиком был алкоголь, а его — работа. И оба тонули в своих зависимостях, похожих на опиум, настолько несчастны были друг с другом… Люциус попятился из комнаты. Ни один из них так и не смог отбиться от своих демонов. Его отец работал до смерти, а мать допилась до смерти. А он, каким-то образом, оказался между ними, наблюдая, как оба саморазрушаются, и жалея и мать, и отца... в наивной детской надежде, что когда-нибудь все изменится... Он никогда не поступит так с Драко! Драко обязательно будет счастлив и женится на женщине, которую любит и которая полюбит его в ответ. Если речь идет о девчонке Эджкомб, то так тому и быть. Если это означает какую-нибудь полукровку, сквиба или маглорожденную, то так тому и быть. Это больше не может продолжаться в его семье. За два поколения из его рода оказалось выжато столько горя, что его хватило бы на тысячу лет. Он стоял в коридоре, пытаясь разобраться в своих чувствах, когда дверь в кабинет отца снова открылась. Ему пришлось прижаться к стене, чтобы не столкнуться с ним: тот шел так, словно был чем-то озабочен. Озадаченный Люциус снова проследовал за отцом. "О, так он..." Он шел к нему в спальню. В спальню Люциуса. Его сердце сжалось. Если бы Абраксас прошел к сыну сразу после ссоры с Имоджин, а не затем, чтобы заняться работой, он бы все узнал. Он бы понял, что с мальчиком что-то случилось. Он бы поймал эльфа, все еще сжигающего окровавленную детскую одежду.… Взрослый Люциус отступил назад. Потому что не знал, сможет ли выдержать взгляд на свою детскую версию, затерянную в беспокойном сне, выглядящую совершенно прекрасной снаружи и изуродованную и измученную изнутри. Запах мятного чая вытеснил запах крови и травы, мучающий его. "На десять минут раньше... Еще десять минут назад отец узнал бы обо всем". Он услышал, как Абраксас тихо вздохнул. Потом увидел, как тот наклонился и нежно поцеловал сына в лоб. Всего полчаса назад этот лоб был разбит и кровоточил именно там, где прикасались его губы. Люциусу показалось, что он вот-вот свернется калачиком и умрет прямо здесь. Но потом он соскользнул по стене и сел. Было так много всяких "если и только". Он никогда не знал, насколько близок был отец к открытию тайны. Он вообще никогда не знал, что отец приходил к нему именно так. Люциус с трудом мог представить себе, как Абраксас сидит сейчас на краю кровати, пристально вглядываясь в лицо спящего сына. Многое бы он отдал, чтобы хоть раз увидеть этот взгляд, когда проснется. Наконец Абраксас поднялся и вышел, тихо прикрыв за собой дверь. Это оставило Люциуса одного в своей старой спальне, где девятилетняя фигура его детской копии была погружена в кошмары всего в пяти футах от него. И эти кошмары, полные безликих людей, были заполнены еще запахами и вкусами, душившими его, что, просыпаясь, он желал кричать, но не мог... "О, Боже... бедный мальчишка!" Как и в прошлый раз, Люциус подошел к кровати. Он снял одну из перчаток и поддался ужасной потребности как-то утешить несчастного малыша, которым был раньше. Он чувствовал на своей щеке призрак собственных пальцев. На глаза навернулись слезы. — Прости меня... — прошептал он. Он был ошеломлен внезапным ударом чего-то об пол, и испытал вдруг испуг. Люциус поднялся с кровати и резко обернулся. Его дезиллюминационные чары все еще были на месте, но вслух он негромко вскрикнул... В комнате стоял домовой эльф. Он уронил кружку на покрытый ковром пол, испугавшись бестелесного голоса. Мальчик в постели даже не шевельнулся. — Кто там? Кто здесь? — спросил эльф дрожащим, знакомым голосом. И еще одна вещь очень неожиданно стала понятна Люциусу. Робкий взгляд эльфа, когда Люциус стал взрослым, стал жестче, ненавистнее... именно этот взгляд всегда приводил его в ярость. Взгляд бессмертной, терпеливой преданности — наконец-то Люциус понял, почему он оказался здесь. Взмахнув рукой, он смахнул с себя дезиллюминационные чары. Люциус моргнул и появился из пустоты. Тяжело дышащий домовик отскочил назад. Он поднял дрожащую сморщенную коричневую руку. Люциус надвигался на домовика, пока тот не уперся спиной в стену. Эльф испуганно уставился на него широко раскрытыми золотистыми глазами. — Кто... кто вы? Люциус проигнорировал вопрос. Впервые в жизни он присел на корточки, оказавшись на одном уровне с эльфом. Потом протянул руку и взял слугу за худые, обтянутые старой наволочкой плечи. — Не отказывайся от него, не бросай. Неважно, что он делает, неважно, насколько он ужасен... никогда не сдавайся ему. Рано или поздно он увидит свет. Сделай это для него... для нас... пожалуйста, Добби. Если это вообще было возможно, глаза эльфа расширились еще больше. Но подумав, он медленно кивнул. — И никогда никому не говори, — тихо сказал Люциус. Добби снова торжественно кивнул. — Спасибо тебе... — Люциус снова поднялся на ноги и, отступая, повернулся к эльфу спиной. Но когда выскользнул за дверь, то услышал тихий шепот Добби: — Добро пожаловать, мастер Люциус... Невыразимец ожидал его в коридоре. Он был безмолвным стражем, все еще остававшимся в тени. Люциус не совсем понимал, почему этот человек позволил ему уйти, но не собирался задавать вопросы. Он остановился напротив него, глядя на пустое пространство, не зная, что сказать или сделать. Но он еще не закончил. Ему нужно было сделать еще кое-что. Или, вернее, кое-что он уже сделал. Теперь все встало на свои места. Люциус вытащил из-под воротника мантии хроноворот, спрятанный там. Бросив взгляд на человека, который следовал за ним, он начал поворачивать его. Его мозг уже давно вычислил соотношение оборотов ко времени; десять с половиной приведут его туда, где он должен быть. Невыразимец знал, что Люциус не повинуется ему больше, и рука его взметнулась, чтобы схватить запястье Люциуса, когда тот снова повернул время вспять. Однако, даже не попытался остановить его — просто отправился путешествовать вместе. Когда он остановился на полпути к одиннадцатому повороту и мир затвердел, они на мгновение замерли, и предплечье Малфоя оказалось крепко сжато черной перчаткой невыразимца. Люциус наблюдал за ним. Он был уверен, что невыразимец следит за ним, хотя капюшон и скрывал его глаза. После долгой напряженной минуты его спутник поднял руку. Ему не нужно было разрешение на словах. Люциус повернулся и зашагал прочь. Спальня родителей была совсем недалеко. Он не стал снова утруждать себя дезиллюминационными чарами, поскольку знал, что дом пуст. А когда подошел к двери спальни, вонь смерти почти ударила в его дых. Сразу за деревянной дверью его отец проигрывал битву с драконьей оспой. А его, Люциуса, там не было. Конечно, его оправдывало то, что болезнь заразна, а у него маленький сын, и это было, на первый взгляд, достаточно веской причиной. Однако он знал, что все равно не должен был бросать отца. Через два года после его смерти наконец-то была разработана вакцина от драконьей оспы. И Люциус позаботился о том, чтобы он, Нарцисса и Драко получили ее. Их фотографии даже появились в "Ежедневном Пророке", поскольку его отец был одним из самых известных людей, умерших от драконьей оспы за последнее время. Именно его смерть побудила чистокровное медицинское сообщество заняться искоренением этой болезни — в этом было немного эгоцентрического самосохранения, которое, однако, пошло на пользу всем. Поскольку ему уже сделали прививку, он мог войти к отцу, не опасаясь заражения. И он знал, что должен туда войти. После смерти отца мать послала ему письмо, в котором смешались все чувства, но главным из них был гнев на Люциуса за то, что он отказался встретиться с отцом перед смертью. Она не имела права сердиться на него, и он все еще верил в это. Но была одна вещь, которую написала мать.… "Ты должен знать, что твой отец звал тебя перед смертью. Он кричал, умолял тебя, кричал: "Люциус, вернись! Вернись!" — пока не охрип. Тогда ему казалось, что ее целью было заставить его почувствовать себя виноватым. Почему-то он никогда не мог смириться с этим, и его переполнял лишь гнев на мать. Он никогда не понимал и не принимал собственных эмоций по этому поводу... но теперь все становилось яснее. Люциус взялся за ручку двери и повернул ее. В комнате пахло еще хуже: казалось, воздух словно бы пропитан потом и гноем болезни. Абраксас был один. Он знал, что мать никогда не любила своего мужа, но ей хотелось винить во всем Люциуса за то, что его не было рядом, а она сама должна была присутствовать... Он без страха подошел к кровати. Абраксас лежал неподвижно, весь в желто-зеленоватых пятнах, на его израненном лбу блестели капельки пота. Даже в покое его лицо было напряжено от боли. Такой смерти Люциус не пожелал бы никому, даже своему никудышному отцу. — Отец, — тихо сказал он. Абраксас не шевельнулся. Люциус протянул руку и осторожно потряс его забинтованное запястье. Боль разбудила его, серые радужки сверкнули, и он застонал. Глаза были налиты кровью, широко распахнуты и слегка безумны. Даже сквозь слой бинтов Люциус чувствовал жар лихорадки. Абраксас горел заживо. — Отец, — повторил он с большей силой. Дикие глаза уставились на него. А потом прикрылись, он подумал, что у него галлюцинации. — Абраксас... — Ты настоящий? — прохрипел он сквозь разбитые, ободранные губы. — Да. — Люциус... не надо было приходить... ты можешь заболеть... — Хорошо, больше не приду. Абраксас не мог сосредоточиться на нем. Его глаза были опущены. Казалось, он не понимал, что это не его сын из настоящего. — Я хотел поблагодарить тебя, отец. Абраксас попытался разразиться лающим смехом, больше походившим на кашель. — За что же? — За то, что пытался исправить. — Исправить... что? — За то, что пытался предотвратить мое изнасилование. Это заставило его глаза широко раскрыться. Абраксас попытался сесть, застонав сквозь зубы, когда это действие обеспокоило ненадежно зажившие раны. Люциус нежно положил руки на обтянутые тканью плечи. — Не надо, ты слишком слаб. — Тебе не следовало бы об этом знать. Я ей ничего не сказал. Она не должна была отдавать тебе письмо, пока я не умру. Люциус посмотрел в его испуганные глаза. — Она сделала то, о чем ты просил. Силы покинули его отца. — Но тогда как ты... — Да. До слуха Люциуса донесся звук шагов. Сейчас должна была зайти мать. — Мне пора идти. Спасибо, отец. Я прощаю тебя и... — он покачал головой, глядя на умирающего, — и почему-то люблю. Со скоростью и силой, которых у него не должно было быть, Абраксас схватил его за руку. Его глаза наполнились слезами. — Не уходи. Не оставляй меня. Она оставит меня умирать в одиночестве. — Прости, я не могу остаться, — тихо ответил он. Сильными руками он высвободил пальцы отца из своей кисти. Быстро набросил на себя дезиллюминационные чары и исчез из виду. — Люциус! — воскликнул отец. — Нет! Не уходи! Он знал, что Абраксас почти бредит. Знал, что именно боль и страх сделали его голос таким отчаянным. Мать ему не поверит. И все же он не мог выбросить слова этого человека из головы: "Она оставит меня умирать в одиночестве..." И он остался. Он по-прежнему стоял там, спрятавшись, и тихо плакал, не сдерживая слез. — Люциус! Вернись! Пожалуйста! Пожалуйста, вернись. Пожалуйста... Люциус! Вошла его мать. Она попыталась успокоить отца, но не слишком старалась. Абраксасу полагалось давать успокаивающее или сонное зелье, поэтому мать уже не беспокоилась. С последним заявлением: — Люциуса здесь нет, Абраксас! Ты упрямый, прям как он, — она вылетела из комнаты. И вот Имоджин Малфой оставила мужа умирать в одиночестве, мстя за преступление, которого Абраксас никогда не совершал намеренно. Но отец был все еще не один, потому что Люциус снова подошел к кровати, и прямо перед тем, как его отец навсегда закрыл глаза, протянул руку, чтобы коснуться потной, покрытой пятнами щеки Абраксаса. От прохладного прикосновения тот замер. По правде сказать, он не мог знать, что Люциус был там — его разум был слишком измучен лихорадкой. Но инстинктивно он знал. Он знал и отпускал Люциуса. Люциус понимал, почему у него не было чувства вины за смерть отца. Он знал, почему его совесть чиста в этом вопросе. Потому что он уже был там. Он был там все это время, в этом невозможном временном парадоксе. А его мать была просто злодейкой, холодной женщиной, которая так и не смогла простить Абраксаса за то, что тот женился на ней, за то, что заставил ее родить ребенка, которого она не хотела, за то, что втянул ее в жизнь чистокровных обычаев и скуки. Нет, Люциус никак не мог найти в себе достаточно сочувствия к ней. Сестра его бывшей жены, Андромеда, чувствовала то же самое, и она что-то с этим сделала. Андромеда пошла своим путем, даже учитывая, что от нее отреклись. Имоджин могла бы сделать то же самое. Вместо этого она решила пассивно мучить окружающих, пока все не станут такими же несчастными, как и она. И весьма преуспела в этом. Люциус закрыл опустевшие глаза отца, так похожие на его собственные, и вышел из комнаты. Он прошел в большой чулан между комнатами родителей. Там были установлены противоинфекционные барьеры, и он почувствовал, как они покалывают, убивая все, что он нес с собой. Это означало, что он не принесет инфекцию обратно в свой мир. Уже уходя, Люциус заглянул в комнату матери. Та спала в постели, все еще держа в руке пустой бокал из-под вина. Иногда она роняла его, и даже просыпалась от испуга и тут же вздрагивала, понимая, что муж ее мертв. И это был один из самых счастливых моментов в ее жизни. Люциус глубоко вздохнул, чтобы умерить ненависть, поднявшуюся в нем. Что сделано, то сделано. Ему больше не было смысла задерживаться здесь. Тихо ступая, он вышел из комнаты матери. Ноги несли его по коридорам, в фойе, за дверь. Там, на лужайке, его ждал невыразимец. Люциус подошел к нему и встал рядом, а потом протянул левую руку. Поняв это, невыразимец снова ухватился за нее. Правой рукой Люциус повернул хронометр на оставшиеся два с половиной оборота. А когда они вернулись в нужное время, полез в карман за портключом. Он на мгновение заколебался, вглядываясь в неприступный облик своего родового дома. В этот момент он поклялся, что его стены больше никогда не станут свидетелями такой боли. Отныне будет только счастье. С твердым ощущением правоты Люциус активировал портключ. ______________________________________________________________________________ Он появился так внезапно, что Гермиона даже не поверила глазам. Она вскрикнула и бросилась к нему. Невыразимец, державший его за руку, быстро отпустил ту, чтобы не попасть в объятия, которыми Гермиона почти душила Люциуса. Она поняла, что все в порядке, когда он обнял ее в ответ. — Ты... ты... — она запнулась, прижимаясь к его груди. — Ты все-таки вернулся? Он слегка отстранился, держа ее на расстоянии вытянутой руки. Его глаза, неописуемые в этот момент, не отрывали от нее взгляда. — Гермиона, я этого не сделал. Она моргнула. Потребовалось немало времени, чтобы осознать его слова. — Что? Почему ты этого не сделал? — слезы навернулись у нее на глаза. Он должен был все изменить. Он должен был быть счастлив. Почему он этого не сделал? — Я не смог, — тихо сказал он. — Но почему? — повторила она, и слезы покатились по лицу. Гермиона хотела, чтобы Люциус никогда не испытывал этого чувства боли и не переживал больше насилия. И все же, чувствовала себя такой ужасной, но и счастливой от радости, что он передумал. Его ладони обхватили ее щеки. — Если я изменю свое прошлое, ты никогда не станешь моим будущим, — Люциус наклонился вперед и нежно поцеловал ее, зная, что невыразимцы наблюдают за ними в шоке и замешательстве. А затем опустился на одно колено. — Гермиона, ты выйдешь за меня замуж?