Голод_Жажда_Безумие

Возвращаясь на виллу поздно, лицо Люциуса сморщилось от усталости. Гермионе же даже в голову не пришла мысль о сне; она ужасно беспокоилась за Малфоя. Он так много трудился над восстановлением своих отношений с Драко, а теперь те неожиданно могли совсем разрушиться. Она знала, что когда-нибудь может настать и это время, но оно всегда казалось каким-то далеким и несущественным, точно так же, как не имело значения знание того, что солнце когда-нибудь погаснет. Когда-то больше всего она боялась за саму себя из-за реакции Гарри. Узнав об их отношениях, все-таки он неохотно принял ее выбор, но больше... Гермиона ни о ком не беспокоилась. По крайней мере, ни о ком другом в своей жизни. А Люциус... она не могла так же безоговорочно верить его семье, как своей собственной. Было так много всего, так много старых обид, и хотя он и убеждал всех, что доволен отношениями с ней, иногда Гермионе все же казалось, что любое нарушение того хрупкого мира, что он построил, глубоко ранило бы Люциуса. А ей так не хотелось стать каким-то клином между ним и его семьей. Тем временем он подошел к ней, и его темная одежда, казалось, просто впитывает свет свечей. Она осталась неподвижно лежать на диване, чувствуя, как колотится сердце. Люциус сел и потянулся, чтобы погладить ее по щеке. — Благодарю тебя за записку. У Гермионы перехватило дыхание. — Она... она попала к тебе вовремя? — Да. Я не отправился к нему вслепую. Она удивленно выпрямилась. — Значит, ты поговорил с ним? — Да. Не было смысла терять время. Мы с Драко уже достаточно натворили. Гермиона моргнула. Она ожидала, что Люциусу потребуется время, чтобы все обдумать, собраться с мыслями, а не просто броситься к Драко. Но его слова звучали правдиво; и так много времени было потеряно из-за уклончивости и выжидания с обеих сторон. Ее не удивило, что терпения у него больше не осталось. — И что же он сказал? Губы Люциуса изогнулись в легкой усталой улыбке. — Он не в восторге от того, что мы вместе. Однако больше всего его беспокоили не наши отношения, — он замолчал, нахмурив брови. — Тогда что же? — уточнила Гермиона. Он ответил не сразу. В течение долгого времени он будто бы отсутствовал, абсолютно запутавшись в мыслях. Она уже давно не видела этого взгляда. Но, так и не придя в себя, он снова заговорил: — Он был там со мной, Гермиона. Драко — это невыразимец, и он сопровождал меня во время моего путешествия в прошлое. Гермиона открыла рот, готовая задать вопросы и потребовать ответа, но, останавливая ее, Люциус поднял руку, и удалось сдержаться. — Он видел и испытал все, что делал в это время я сам. Он видел, как я уходил. Что делал во время этого путешествия. Потом, как вернулся и сделал тебе предложение, — он задумался, прежде чем обжигающими глазами снова коснуться ее лица. — Драко был уверен, что это ты каким-то образом повлияла на меня, чтобы я отказался от шанса спастись. И поверил, что я ушел из семьи из-за тебя. Гермиона вздохнула, пытаясь представить, каково это — оказаться на месте Драко. Она не могла... она не могла даже поверить в то, что он был не просто невыразимцем, но невыразимцем, сопровождавшим Люциуса, когда тот отправился изменять прошлое. "Как только мы могли подумать, что это хорошая идея?" — И мне пришлось объяснить ему, что все было как раз наоборот. Если бы не ты, я бы вообще никогда не прочел письмо отца. — Он тебе поверил? — Полностью? Нет. Но достаточно, чтобы выслушать меня до конца, — он наклонился и нежно поцеловал ее в губы. — Я скажу тебе то же, что и ему. Моей целью было счастье, и когда вернулся в прошлое, то понял, что уже счастлив. Не было никакой причины рисковать — допускать в свою жизнь что-то неведанное. Поэтому, если когда-нибудь у тебя возникнет искушение почувствовать себя виноватой, — он сделал паузу, бросив на нее взгляд, который сказал ей, что видит ее насквозь, — не делай этого. Гермиона кивнула, проглотив внезапный комок в горле. Весь день она прокручивала это в голове, гадая, что бы она сделала на его месте. Ее собственный опыт путешествий во времени дал ей неприятное, но неоспоримое понимание: он не смог предотвратить свою детскую травму. Это создало бы временной парадокс, которого Министерство магии никогда бы не допустило. Он должен был вернуться туда только для того, чтобы что-то изменить, ничего не поменяв, и найти какой-то выход. Ей потребовалось много времени, чтобы понять это, когда она совершала собственные возвращения в прошлое еще тогда, на третьем курсе. И должна была понять это прежде, чем поощрять его, но ее эмоции были настолько поглощены желанием, чтобы Люциус наконец-то исцелился и был счастлив, что тогда ей было совсем не до сложностей путешествия во времени... Слезы защипали Гермионе глаза. Это была не вина, как он боялся, а печаль. Печаль от того, что его шанс на самом деле и не был шансом. — Ничего страшного, — мягко, но убежденно проговорил Люциус. — Теперь все кончено, и я готов. Гермиона шмыгнула носом. — Готов к чему? — К чему-то новому и совершенно неизведанному... К нашему будущему. Слезы снова покатились из глаз Гермионы, несмотря на его предостережение, но теперь они больше не были вызваны каким-то горем. В этот момент ее поразило, насколько он силен, каким невероятным человеком нужно было все-таки быть, чтобы обрести покой. Нельзя сказать, что Люциус сделал лучший выбор, но так оно и было... И это было теперь. Странная, разделяющая линия наконец-то скользнула в ее сознание, отгоняя тень старой белокурой гадюки, которую она когда-то знала. Он исчез. Умер. Теперешний Люциус оставил того в прошлом, рядом со своим сыном, в ту благоухающую июльскую ночь 1963 года. И она никогда больше не будет сомневаться, что это правильно, и не будет гадать, есть ли ей место где-нибудь еще, кроме как здесь. — Я люблю тебя, — сказала она. — В каждом твоем проявлении... Он улыбнулся и поцеловал ее так, словно она была бесценным произведением искусства, с нежностью, благоговением и блаженством. Хотя он ничего не ответил, Гермиона осознавала, что он чувствует то же самое. И понимала, что Люциус тоже любит ее — возможно, больше, чем она когда-либо сможет понять. Затем Люциус поднялся и зажег еще одну свечу. Он взял ее с собой к письменному столу у окна и впервые за несколько недель достал чернила и пергамент. Убаюканная ровным постукиванием его пера, Гермиона наконец уснула. И проснулась с чувством глубокого удовлетворения. Это был такой контраст со стрессом последних дней, что она даже на несколько мгновений просто погрузилась в него, наслаждаясь спокойствием. А потом заметила, что Люциуса рядом с ней нет. Казалось, он вернулся к своему обычаю вставать очень рано. Или, размышляла она, выходя из спальни и видя, что он сидит за письменным столом и пишет: возможно, он вернулся к своей привычке писать всю ночь напролет. — Доброе утро, — сказал он, не переставая шевелить пером. — Так сейчас, значит, все-таки утро? — По крайней мере уже с час, — он потянулся за чернилами и обмакнул перо в них. Попросить Джо-Джо приготовить тебе что-нибудь? — Я сама побеспокою ее, — сказала Гермиона, пересекая комнату, чтобы обнять его за плечи и поцеловать в висок. — Ты что, всю ночь не спал? — Да. Мне просто нужно было отправить несколько писем, — он нежно чмокнул ее в предплечье. — Я присоединюсь к тебе за завтраком через несколько минут. Гермиона ушла на кухню, а Люциус вернулся к письму, хотя и с некоторым трудом. Вчерашний разговор с Драко заставил его осознать, что в его жизни есть и другие люди, которые рано или поздно узнают, с кем он теперь встречается, а именно Нарцисса. Он не мог себе представить, как она воспримет все это, если узнает от кого-то, кроме него. Но даже тогда она не должна чувствовать, что он что-то скрывал от нее. Ведь это всегда лишь усугубляло боль. К сожалению, он и понятия не имел, как сказать своей бывшей жене, кто именно является его новой невестой, и как та отреагирует. Вот почему он писал ее сестре. Конечно, Андромеда могла послать его к черту, но, по словам Гермионы, она вполне себе одобряла их отношения. Может быть, только может быть, именно Андромеда могла бы дать ему хоть какое-то понимание, как бы он смог избежать серьезного ранения Нарциссы. Он уже дважды составлял это письмо и в итоге выбросил оба. Поскольку ни разу не обменялся с Андромедой вежливым словом. Как он вообще мог просить ее об одолжении? Люциус нахмурился и начал снова. "Андромеда, Я уверен, что ты задаешься вопросом, почему я пишу тебе. Признаюсь, что едва ли заслуживаю твоего внимания, учитывая свое поведение и деятельность в прошлом. Поэтому я бы понял, если бы ты не пожелала отвечать или даже дочитать это письмо до конца. Тем не менее, если ты окажешь мне любезность и продолжишь чтение, я буду тебе очень признателен. Проще говоря, мне нужна помощь. Я знаю, что ты знаешь о моих отношениях с Гермионой. Она уверяет меня, что ты поддерживаешь то, что сейчас мы вместе. Я благодарю тебя за это, так как большинство людей вряд ли отреагировало бы положительно. Мы знали это, когда решили двигаться вперед, но от этого не становилось легче. Два дня назад я попросил Гермиону выйти за меня замуж. И она согласилась. В то же время и бывший бойфренд Гермионы, и мой сын узнали о наших отношениях. Это не было преднамеренным, но именно так все и развивалось. Мой сын принял все это, но без особого энтузиазма. То же самое нельзя сказать о мистере Уизли. Однако не он сейчас является моей настоящей заботой. Разговаривая с Драко, я понял, что теперь должен сказать Нарциссе, что собираюсь снова жениться и с кем именно теперь обручен. Она знает, что у меня кто-то есть, и она восприняла это спокойно, но она не знает, насколько серьезно это стало. Я хочу сказать ей обо всем этом как можно скорее. Однако опасаюсь, что она начнет спорить с Гермионой — не о статусе крови, но... Я не хочу, чтобы она думала, что мой выбор молодой женщины является противопоставлением ей. Не хочу, чтобы она чувствовала, что ее заменяют кем-то, или что ей чего-то не хватает, или что на мой выбор влияет что-то другое, кроме того, что действительно встретил свою истинную, обнажающую душу любовь. Прости меня за излишнюю поэтичность, но думаю, ты понимаешь, что у меня никогда не хватило б смелости дойти до этого момента, если бы мои отношения с Гермионой не были б на самом деле исключительны. Я знаю, что Нарцисса хочет, чтобы я был счастлив. И хочу, чтобы она была счастлива тоже, была б гораздо счастливее, чем когда-то ее сделал я. Вот почему боюсь, что эта новость может сильно ударить по ней. Я не знаю, как сказать ей, что она невероятная женщина, и никогда не смогу выразить, как я благодарен за то, что смог назвать ее своей женой, или за ее преданность в те времена, когда я этого не заслуживал. Я не из тех, с кем легко жить, — я это понял, — и все же она меня терпела. Нет большей ценности, чем то, что дала мне Нарцисса. И я отчаянно пытаюсь найти способ разделить с ней ту часть моей жизни, которая не будет ранить ее. Если у тебя есть какой-нибудь совет для меня, как от женщины и сестры Нарциссы, я буду у тебя в долгу. Еще раз благодарю тебя за поддержку этого неожиданного, но прекрасного безумия. И ценю больше, чем ты думаешь. С искренней благодарностью, Люциус Малфой". Он вздохнул и отложил перо. Даже после всего случившегося и признания авторства Faim он все еще не привык быть абсолютно честным на бумаге. Однако знал, что именно это письмо нужно отправить. Выдохнув, он сложил послание и отправился на поиски совы. Вечером он сидел на диване, помогая Гермионе готовиться к экзамену, которым она пренебрегла из-за стресса, вызванного его путешествиями во времени. В глубине души он считал милым и забавным, что она не может уклониться от ответственности даже в экстремальных обстоятельствах. Никто не стал бы винить ее за то, что она не справилась с экзаменом просто хорошо, учитывая все, что произошло. Никто, кроме самой Гермионы. Через полтора часа он уже устал слушать обо всех ужасных кожных болезнях, которые существуют в мире. Чем больше он занимался с ней, тем больше убеждался, что это маленькое чудо, что кто-то был реально здоров. Настало время отвлечься. — Гермиона, — сказал он, — ты когда-нибудь задумывалась о том, что будешь делать в качестве целительницы? Она нахмурилась и немного помолчала. — Я много думала об этом, но у меня плохо получается принимать такие решения. Когда у тебя есть так много интересных вариантов, трудно не чувствовать, что можешь что-то упустить или сделать неправильный выбор. И это немного раздражает, на самом деле... — Раздражает? Что есть выбор? — Ну, когда я уходила из министерства, мне казалось, что все поняла. Но теперь у меня есть сотня различных специализаций, которые могу выбрать. И нужно что-то решить. Люциус пожал плечами. — У тебя есть время. Не говоря уже о том, что ты достаточно умна, чтобы делать все, что захочешь, и никто не смеет останавливать тебя. Легкое напряжение вокруг ее рта предупредило его о том, что она собирается сказать что-то, что ему не понравится. — А что, если я решу заняться инфекционными болезнями? — осторожно спросила она. — Я уже говорил тебе, что не хочу, чтобы ты из-за меня делала выбор в отношении своей жизни и своего будущего. Если ты увлечена этим и чувствуешь, что это то, чего и должна делать, тогда делай. Но не ради меня, — он перетасовал карточки, а затем, поддразнивая, бросил их ей на колени одну за другой. — Возможно... ты захочешь специализироваться на... магической дерматологии? Выражение лица Гермионы было бесценным. Люциус рассмеялся, радуясь, что она разделяет его слабость к этой теме. — Единственный человек, чью кожу я хотела бы видеть изо дня в день, — это твою, — улыбаясь, ответила Гермиона. Люциус внутренне ухмыльнулся, хотя, возможно, это и отразилось на его лице, потому что она только что дала ему возможность, о которой он мечтал. Полтора часа учебы было вполне достаточно. Она получит на экзамене свое "отлично". Она всегда его получает. Не обращая внимания на ее протесты, он бросил остальные карточки на пол, взял ее за лодыжки и подтащил к себе на диван. После этого больше разговоров об инфекционных заболеваниях или дерматологии как-то не было. * * * Андромеда отвела взгляд от Тедди ровно настолько, чтобы взглянуть на дневную почту. Там не было ничего интересного, кроме письма, адресованного незнакомым ей почерком. Бросив осторожный взгляд на внука, чтобы убедиться, что он не попал в неминуемую беду, она сломала печать и начала читать. Закончив, она долго стояла неподвижно, глядя прямо перед собой. На самом деле так долго, что Тедди почувствовал недостаток ее внимания и попытался исправить это, бегая кругами вокруг нее, пока у него не закружилась голова и, хихикая, он не упал на задницу. — Вы, мужчины, — сказала Андромеда, улыбаясь. — Все такие глупые. Они оба рассмеялись, когда Тедди попытался подняться на ноги, но безуспешно. Покачав головой, Андромеда сложила записку и сменила адрес. Потом свистнула своей сове и прикрепила записку к лапке. Тедди всегда очень любил сов, поэтому она позволила ему угостить ту перед тем, как она улетела вместе с письмом. Люциус был необычайно одарен чувством игры со словами, это уж точно. Возможно, не так сильно, как умением проявлять свои чувства. В том письме он сказал все, что нужно было сказать, только не тому человеку. Слова, написанные им для Андромеды, предназначались, по большому счету, для Нарциссы... только Нарцисса смогла бы понять их... В то утро, отослав Гермиону на занятия сдавать свой ужасный экзамен по кожным болезням, Люциус еще долго сидел за столом. В ту медленную, как патока, ночь, вернувшись после стычки с Драко, он закончил еще одну книгу — третью в своей трилогии. Тогда это не заняло много времени. Примерно через два часа после того, как Гермиона уснула, он отложил перо и просидел в оцепенении, не веря своим глазам. Книга эта стала словно бы катарсисом, даже более катарсисом, чем его испытание хроноворотом. Он не знал, что делать. Его разум до сих пор цеплялся за щупальца того мира, который теперь остался позади. Он не чувствовал ничего подобного, когда заканчивал Faim или Soif. В глубине души он понимал, что это происходит потому, что ни одна из этих книг на самом деле не была концом чего-либо. Иногда кто-то заканчивал рассказ, потому что рассказывать было нечего, а иногда — потому что рассказывать было слишком много. Люциус с благоговением сложил рукопись в потрепанный фолиант. Руки слегка дрожали; это было безошибочно похоже на погребение части его самого. Человек, написавший в свое время Faim и Soif, теперь покоился в могиле из чернил и бумаги. Когда Незервуд был убит, Люциус понял, что больше не может публиковаться анонимно или под псевдонимом. Материал в его книгах вызывал слишком большой интерес как со стороны правоохранительных органов, так и со стороны менее благожелательных сторон. Это было слишком опасно для тех, кто был вовлечен. Если он собирается снова публиковаться, то только под своим именем. Само собой разумеется, что сейчас не время заново публиковать Soif или эту пока еще безымянную книгу. Он положил рукопись в ящик стола. Решение было простым. Он устроит так, что последняя часть истории будет опубликована, когда он умрет. Таким образом он окажется далеко за пределами рук закона и любого другого, кто пожелает наказать его, но мир все еще сможет прочитать его историю. В конце концов, Faim не мог быть написан сам по себе. Мало что было более жестоким, чем наполовину рассказанная история. И все же... так ли это было? Неужели это все, что он напишет? Люциус нахмурился. Он полюбил тихое безумие писательства, одинокий уход в себя, то, как оно вытесняло из его головы все остальное. Он был не совсем в здравом уме, но гораздо более в здравом, чем чувствовал себя после окончания войны. Он понятия не имел, будет ли то, что он написал сейчас, того стоить. Сможет ли новая книга стать Событием, когда он не вырывает свое сердце из груди каждым ее словом, каждым воспоминанием? Конечно, писатели не всегда должны быть в таком состоянии, чтобы создавать истории. Хотя после разговоров с Гермионой о магловских авторах он и сам удивлялся. Многие из самых известных писателей имели серьезные проблемы с психическим здоровьем. Люциус отложил перо, слегка покачав головой. Возможно, нужно быть и впрямь немного сумасшедшим, чтобы так долго и упорно обдумывать что-то, а потом записывать это для других. Его губы изогнулись в непрошеной улыбке. Конечно, он был чуточку безумным, но все же понимал, что есть не единственный способ быть таким. И некоторые из них были не так уж ужасны... С этой мыслью Люциус положил ноги на стол и погрузился в легкий, безмятежный сон. Он не знал, как долго проспал. Внезапно Джо-Джо разбудила его, и он заморгал, пытаясь понять выражение ее озабоченного лица. — Мастер Люциус, — сказала она, дергая его за рукав, — охранные заклинания... Он убрал ноги со стола и наклонился вперед, протирая сонные глаза. — Что произошло? — Прозвучал сигнал, кто-то нарушил периметр, — эльфийка тревожно заломила руки, и он воспользовался моментом, чтобы оценить, насколько улучшилась ее речь с тех пор, как она овладела трудной задачей чтения. — Как давно? — Меньше минуты назад. Люциус нахмурился. Он запрограммировал охранные заклинания на сигнал тревоги, но не на оборону только для одного человека. — Нарцисса, — пробормотал он. Люциус встал и облокотился на стол, обшаривая взглядом дорожку, ведущую к вилле. И действительно, бывшая супруга стояла на границе их периметра с палочкой в одной руке и чем-то похожим на пергамент в другой. Его желудок сжался. Она никогда раньше не проявляла никакого интереса к этой вилле. И ее появление здесь могло означать только одно. Она уже знала. Люциус выпрямился и нервно поправил одежду. Сказала ли ей Андромеда? Или же сама Нарцисса перехватила письмо, предназначенное сестре, и каким-то образом увидела его? Или, возможно, Драко... но нет, Драко ясно дал понять, что он не будет тем, кто скажет матери об этом. Это никак не входило в его обязанности. А кто же еще? Уизли? Поттер? Мариэтта Эджкомб? Терезиас? Они все были единственными, кто знал, но что они выиграют, рассказав Нарциссе о его отношениях с Гермионой? И какова вероятность, что она поверит кому-то из них? Терезиасу, возможно, потому, что ему доверяли, но Люциус знал, что это не он. Нарцисса никогда бы не поверила ни одному из них. Но это точно должно было быть письмо. Это было как раз оно: то, что она держала, сжимая тонкими белыми костяшками пальцев. — Джо-Джо, — сказал он с большей уверенностью, чем чувствовал, — вызови Терезиаса, пусть он будет здесь, на тот случай, если меня заколдуют. Глаза эльфийки расширились, но она кивнула. Сделав еще один вдох и выпрямив спину, Люциус вышел навстречу гостье. Это была самая длинная прогулка в его жизни. Он не был готов к этому. В письме к Андромеде он всего лишь просил совета. Но не ожидал, что этот ужасный разговор состоится так скоро. Если подумать, они с Гермионой вообще не были готовы к тому, что кто-то узнает об их отношениях, но теперь об этом знали семь человек. Семь. Каким же дураком он был, если думал, что это может остаться тайной. Он остановился на границе охранных заклинаний, в футе от своей бывшей жены. Она, как всегда, выглядела волшебным видением, одетая в ярко-красное платье и тонкий вязаный свитер. Ее поза выражала едва сдерживаемые эмоции. Он не мог видеть лица Нарциссы, потому что она смотрела себе под ноги. Охранные заклинания зарябили между ними. Понимая, что должен это сделать, Люциус шагнул вперед. Он нерешительно потянулся к ней, приподняв подбородок Нарциссы, чтобы видеть ее лицо. Яма в его животе стала еще больше, когда он увидел розовый оттенок вокруг глаз и носа, и блеск в ее глазах, который говорил о плохо сдерживаемых слезах. — Милая... — сказал он. — Не надо меня обнимать, — сказала она, отступая от его прикосновения. Она подняла пергамент, встряхнула его и смяла страницы в руке. — Как ты можешь говорить все это моей сестре, но не мне? — Я и хотел сказать тебе. Просто не знал, как это сделать, не причинив тебе боли. Я подумал, может быть... Я подумал, что Андромеда может знать лучше меня. — Она ведь знала об этом с самого начала, не так ли? "Черт... Я не собирался втягивать Андромеду в неприятности". — С самого начала? — он вздохнул. — Нет. Но... какое-то время — да. Нарцисса начала мерить шагами дворик, тяжело дыша, пергамент сжался в ее руке еще крепче. Внезапно она остановилась и указала на него пальцем. — У нее есть оправдание. Она всегда была безнадежным романтиком. Она хотела бы верить в это... в то, во что ты ввязался! — В то, во что я ввязался? — сказал он, сдерживая возникшее вдруг негодование. — Нарцисса, я думаю, ты понимаешь, что дело зашло гораздо дальше. — Ты когда-нибудь задумывался о том, ЧТО это вообще может значить? — она почти кричала. — Конечно знал! — ответил Малфой. — Мы оба знали. Было время, мы даже хотели прекратить все это. Никто из нас никогда не ожидал, что это произойдет, не говоря уже о том, что продлиться так долго. — У этой девчонки миллион причин ненавидеть нас, а тебя в особенности! Почему она вдруг полюбила тебя? Почему ты в это веришь? — Нарцисса раздраженно топнула ногой. — Ты имеешь представление о ее мотивах? О том ущербе, который она может причинить тебе и твоей семье? Люциус глубоко вздохнул, стиснув челюсти и заставляя себя сохранять спокойствие. — Цисси, она не такая, как мы. У нее была дюжина возможностей причинить мне боль, и она никогда этого не делала, — он отвел взгляд, непривычный к эмоциям, поднимающимся в нем: в каждом ее слове сквозили вещи, которые оставались невысказанными, маленькие обиды, которые лучше оставить в покое, но даже когда он пытался проконтролировать свои слова, то знал, что получится у него это вряд ли. — Я причинил тебе боль. И знаю, что сделал это, и нет мне оправдания. Но все это время, Цисси, все эти месяцы после Азкабана, после войны, я умирал. Умирал! А ты никогда не могла заглянуть дальше своего собственного гнева, чтобы осознать это. Я бы все отдал за одно доброе слово, за один взгляд, за одно прикосновение, но ты так старалась отомстить мне за то, чего я и никогда не собирался делать. Если ты боишься, что теперь мне причинит боль кто-то, боюсь, уже поздно. Нарцисса моргнула, ее губы на мгновение шевельнулись. Люциус продолжал, понимая, что должен сказать это сейчас, иначе он никогда не скажет этого. В последний раз, когда они разговаривали, много месяцев назад, он сдерживался, потому что его гнев был бесполезен. Он простил Нарциссу, но это не означало, что забыл ту боль, которую она причинила ему. Если она хочет подвергнуть сомнению его связь с Гермионой, ей придется смириться и с собственной ролью в этом деле. — Гермиона же была рядом со мной. Она заботилась обо мне, когда я едва мог выносить себя. Она отказывалась позволить мне исчезнуть и отказывалась верить, что мне нечего дать ей. Она дала мне второй шанс, которого никто больше не даст, даже ты. — Люциус, я. — Если ты хочешь думать о ней плохо, я не могу тебя остановить. Но не смей сводить то, что у меня с ней происходит, к каким-то пустякам. Гермиона вернула мне жизнь, и я люблю ее за это и за многое другое. Я не прошу тебя полюбить все или даже принять это. Я просто хотел, чтобы приличие подсказало тебе самой и чтобы ты не услышала это от кого-то другого. А теперь все кончено. Он повернулся, чувствуя, как кровь стучит в ушах, и зашагал обратно к вилле. Люциус снова почувствовал покалывание охранных заклинаний, снова окружавших его. Он знал, что должен вернуться, сказать что-нибудь, чтобы успокоить Нарциссу, но не мог... просто не мог... не в этот раз.