Первая бэта после начала войны

Тандер сверился с хронометром: — Еще груна полтора мне будет абсолютно поболту все, что ты можешь сделать. Давай, развлекайся, если хочешь. Не дождавшись ответа, Тандер подался вперед, пошатнулся, едва не падая на Джазза. Тот стоял ровно, отпивая энжекс из высокого стакана, но чуть шевельнул головой, готовый подхватить в случае необходимости. Очередной — абсолютно идентичный предыдущему — проклятый день на автоботской базе, в этой ненавистной кварте. Бэта внутри корпуса развивалась, отжирая всю энергию и причиняя глухую, мучительную боль, и слушать нравоучения автоботской твари Тандер не собирался — он и без того ощущал, что вот-вот сорвется, сломается, и… Наполированная белая броня Джазза, темные швы обшивки на стенах, клавиши на консоли — все это было гротескно, тревожаще выпуклым и ярким, давящим со всех сторон. Над дверью сияла белизной квадратная широкая лампа, перегружающая сенсоры не слабее потока плазмы прямо в фейсплейт. Ее свет дотягивался даже до углов, обычно мрачных и темных. Единственный способ почувствовать себя в безопасности давал сбои — снова; и странно было думать, что когда-то под сверхзаряженным Тандер был настолько расслаблен, что умудрился заискрить. Это все проклятая война. Только она могла сделать из успешного офицера и жизнерадостного меха такую жалкую развалину, способную распотрошить систему терморегуляции в кварте, лишь бы достать немного влияющих на процессор веществ. Война — и вот эта черно-белая тварь. Кадры многоворновой давности вспыхнули перед оптикой — тот же ничем не примечательный, с нарочитым выражением серьезности фейсплейт, тот же блестящий в свете ламп гладкий визор. Телохранитель Оптроникса, объявившего себя Праймом, стоял рядом с ним… — Я просто обалдеваю, чувак, — сказал Джазз, и на мгновение показалось, что ожила картинка из давно устаревших новостей. — До знакомства с тобой я и не знал, что обдолбаться можно даже средством для промывки труб… но заешь тебя ржа, я же убрал из кварты ну просто все! — Да, конечно, ты молодец, — Тандер заставил себя улыбнуться. Он оттолкнулся от стены, на которую опирался, и зашагал по комнате, вяло скользя взглядом по плиткам пола под ногами. Мир — как всегда после приема концентрированных диолов — сверкал и гудел где-то там, не вторгаясь в сознание, сейчас находящееся вне времени и пространства. Тандер мог вообразить себя свободным и счастливым, правильным меха в правильном мире. Мог ощутить окрыляющую, придающую всему смысл естественность происходящего, если бы хоть немного сосредоточился. Вместо этого он вновь и вновь возвращался в общежитие военной авиации, в свой отсек, где лежал на платформе в луже собственной отработки. Она переливалась фантастически нежными тонами сиреневого и желтого, шипя и потрескивая, когда распадающиеся синтетики вступали в реакцию с воздухом. А еще она могла полыхнуть, сжигая весь этот проклятый мир — таким же нежно-сиреневым пламенем. В общежитии и так было тепло, хотя Тандер распахнул все окна и оставил открытой дверь. А холовизор все болтал — снова и снова, по кругу, проигрывая запись с Оптрониксом. Те, кто понимал, куда теперь дует ветер, давно уже сбежали, торопясь записаться в армию автоботов и тем самым выиграть себе сколько-то ворн привычной и сытой жизни. Многие сослуживцы Тандера воевали за Прайма — и ни одного не осталось в живых. И только двое джетов почему-то бродили по пустым коридорам, осматривая каждый отсек. Сейчас Тандер не мог припомнить ни фейсплейтов, ни имен, и сверкающий визор Джазза из-за этого особенно раздражал. Да, это было обидно и больно. — Я хочу, чтобы ты сдох и стерся из моей памяти, — прошипел Тандер, едва ли отдавая себе отчет в том, что черно-белый оплавок реален и находится с ним в одной кварте. Почти все джеты любили принять что-нибудь затормаживающее или, наоборот, бодрящее, регулируя слишком лабильную, чутко реагирующую в альтмоде на малейшие дуновения ветра нейросеть, — и все же так перебрать, чтобы расколоть шлем практически напополам, чудом не задев мозговой модуль, было редкостью и в авиации. Но Тандер тогда принял синтетики — чуть ли не единственную наркоту, которая полностью стирала из памяти клики и груны. Он рассмеялся. Может, те джеты, что его откачивали, были только порождением галлюцинирующего разума? Спустя какое-то время Тандер резко вернулся в реальность, с удивлением обнаружив себя на полу около платформы. Наверное, упал. Тандер подтянулся и уселся удобнее, опираясь крыльями на мягкий край платформы. Вытащил из саб-спейса емкость с мутным, резко пахнущим диолом и жадно отпил половину. Эфемерная боль в Искре утихла даже раньше, чем выпаренная из антифриза дрянь технически могла воздействовать на системы, осталась только светлая печаль. Во время войны некогда было предаваться воспоминаниям — но здесь было нечем больше заняться. — Вот же шлак… — бормотал Джазз. — Ржу тебе в выхлоп, вставай!.. Фраг, на цепь тебя сажать, что ли… Тандер хотел было сесть на платформу, но вместо этого опять рухнул на пол, зазвенев крылом о чужую броню. Стены кварты кружились и качались, и невозможно было ни на чем сосредоточиться. Голос Джазза перекрывался странно громким гудением терминала. Грязная пластиковая колба, зажатая в ладони — странно, Тандеру казалось, он закрыл ее и убрал в саб-спейс, — опасно накренилась; впрочем, жалкие остатки диола плескались на самом дне, распространяя резкий и едкий запах. Разлил или выпил? Тандер постоял несколько кликов, покачиваясь на коленях и следя за тем, как шевелятся губы Джазза; слишком близко к нему, но без опоры было бы еще хуже. Подниматься не было ни сил, ни желания. А потом Тандер в очередной раз сполз и, похоже, отключился надолго. …странно, но только на автоботской базе, среди врагов, он мгновенно проваливался в такой глубокий оффлайн, что возвращение оттуда было сродни выходу из стазиса. Может, так действовали на процессор добываемые из бытовой химии дурманящие вещества. А может, измученный боевыми травмами и долгими пытками корпус до сих пор не восстановился достаточно, чтобы вынашивать бэту. А бэта снова требовала энергии. Как черная дыра, поглощающая все, что оказывалось в доступности, и жаждущая еще и еще. Энергон, люминесцирующий и наэлектризованный, мерещился Тандеру и в онлайне, когда он слонялся по кварте из угла в угол, и в видениях на грани оффлайна. Наркотические вещества давали временное облегчение, они только заглушали эту жажду на какие-то груны. Но без них жизнь Тандера окончательно превратилась бы в кошмар: лишенная неба и ограниченная стенами чужой кварты. Ниболта не видеть, кроме этих стен, и иногда улавливать чьи-то отчаянные вопли, ослабленные расстоянием! Настолько ослабленные, что порой Тандеру казалось, что это всего лишь галлюцинации, ожившие воспоминания о тех циклах, когда десептиконы еще могли позволить себе врываться в автоботские концлагеря и отвоевывать беззащитных нейтралов. Когда все только начиналось, и еще верилось — вот-вот удастся донести до Прайма, что лучше оставить десептиконов в покое. Все, что происходило с Тандером сейчас, выглядело жестокой насмешкой над его попытками бороться за то, что он считал правильным. Здесь он не рисковал жизнью: чистое топливо, качественный техосмотр, уверенность в завтрашнем цикле. Под нижней секцией кокпита уже можно было рассмотреть начавшие смещаться детали. Насколько Тандер помнил, они должны были сдвинуться еще немного — незначительно, если не приглядываться, и не заметишь… Но до этого еще не один декацикл, и оставался еще шанс сделать хоть что-нибудь: сбежать, или дождаться помощи от своих, или, если станет совсем невмоготу, забрать с собой ко Всеискре черно-белого оплавка. — Разве тебе со мной плохо? — будто бы искренне удивлялся тот. — Шлак, ни с кем так не возился, как с тобой. Ну неужели тебе бэту не жалко? Тандер передернул крыльями — точнее, попытался, только сейчас сообразив, что лежит на платформе. Мне не жалко тех славных джетов, что откачали меня тогда и привели к Мегатрону, думал он. Я и тогда был слаб и эгоистичен; а теперь я и вовсе не могу припомнить их имен. А тебе не жалко меня, когда мне хочется сдохнуть от одного факта твоего неизменного присутствия? Когда я разбил голову о стену, лишь бы не видеть мира, в котором ты у власти, мразь? Некоторое время Тандер лежал, путаясь в собственных мыслях и отчаянно стискивая пальцами край платформы, кажущийся единственным предметом, не позволяющим потеряться в хаосе ощущений и эмоций. Наркотический дурман уже почти что отступил, и отвращение к психованному оплавку из уголовных трущоб — и к себе — жгло Искру нестерпимо. — Я думаю, ты ведешь себя просто глупо, — наконец ответил Тандер. — Неужели сам не понимаешь? И вдруг ему до сбоев в вентсистемах, до спазмов в топливных магистралях захотелось высказать все откровенно и прямо, стереть с фейсплейта Джазза эту мягкую сочувственную улыбку, от которой становилось только хуже… Проклятые лампы по-прежнему причиняли боль оптосенсорам, и Тандер опустил надлинзовые щитки, резко отгораживаясь от мира. Акселерометр так глючил, что без видеопотока невозможно было ориентироваться в пространстве, но что угодно казалось лучше, чем созерцать этот ненавистный голубой визор. И слушать этот отвратительный голос. — Я почти уверен, что это не твоя бэта. Я ведь говорил, что перед той операцией у меня было слияние с Мегатроном, — Искра мелко завибрировала от смеси облегчения и странного, непонятного предвкушения. Мегатрон всегда говорил, что в Тандере слишком много яда. Слишком много ненависти и злости. Там, в полумраке узкой, вытянутой комнаты, за обшарпанным столом, глядя в густую черноту за окном, Мегатрон почти и не поворачивался к Тандеру… или это сейчас так вспоминалось? Он четко помнил только стыдную, мучительную потребность стать ближе — и, как он ясно понимал сейчас, это была нужда не в объятиях и не в слиянии Искр, хотя что можно назвать жестом большего доверия? Нет, в тот момент Тандеру хотелось другого, не зря же он начал что-то доказывать Мегатрону — еще и притворяясь, что грубые слова о безнадежности всего их дела рвутся из динамика сами, под воздействием слишком большой дозы сверхзаряженного! Ему хотелось быть услышанным… нет, нет, несомненно, Мегатрон и сам все это прекрасно знал… как знал и то, что сражаться стоит даже за самое безнадежное дело, лишь бы оно было правильным. Но, похоже, той близостью Тандер отчаянно добивался подтверждения — жеста, знака, слов, чего угодно, — что он имеет право говорить Мегатрону такие вещи. Как будто это право кто-то отбирал… шлак, когда ворны подряд видишь одни и те же фейсплейты, конечно, уже на подсознании реагируешь на их плохо скрываемое недовольство. Мегатрон мог простить многое — наедине. Критиковать его публично не позволял себе даже Старскрим, и тем отвратительнее выглядели жалкие оправдания Тандера, что он, дескать, слишком волнуется за самого Мегатрона, что слишком боится его потерять, или не суметь защитить, или… — И я думаю, что бэту я уже убил, — с холодной решимостью добавил Тандер; пальцы скрипнули по кокпиту, но, если бы не это, он сам бы поверил в свое полное равнодушие. — Я больше не чувствую биения ее Искорки. Ты поможешь мне добраться до Рэтчета? Когда-то Тандер подобрал киберкрысу — на улице, в трущобах огромного города, застывшую посреди тротуара миниатюрной статуэткой. Подобрал, поддавшись внезапной жалости… и через три декацикла испытал невероятное облегчение, случайно расплющив бедное животное. Такое же облегчение он чувствовал и сейчас.