Муки совести.

      Это был сладкий и манящий в свою нежность сон. В этом сне к ней пришел Кили. Он что-то говорил, при этом ласково улыбаясь. Карие глаза лучились россыпью алмазных искр. А потом… Его руки коснулись ее лица, а горячие, алые губы потянулись к ее губам. Девушка на миг смежила в истоме веки, но когда ее глаза вновь распахнулись, то вместо темных глаз Кили, на нее смотрели ледяные очи Таура. — Нет! — захлебываясь криком, Тауриель дернулась и резко села, тараща испуганно по сторонам глаза. Что было не так?       Руки! Они больше не связаны за спиной. А вместо лохмотьев на ней длинная, чистая сорочка. Сама девушка отмыта, и тело пахнет цветочным мылом. Вместо сырой пещеры — стенки походной эльфийской палатки. А возле ложа хлопочет маленькая, пожилая женщина. Гномка? Кто она и как сюда попала? Эти вопросы отпали, когда гномка полностью повернулась лицом к Тауриель. Родные глаза Кили смотрели с любопытством и заботой. Мать Кили. Тауриель хватило полувзгляда, чтобы это понять. — Очнулась? — неожиданно звонкий голос женщины своими интонациями напомнил другой голос: «Ты меня даже не обыщешь?» «Пойдем со мной, я знаю, что я чувствую! В тебе вся моя жизнь!»       Эти и другие воспоминания волной нахлынули, и у рыжей эльфийки потекли слезы из зеленых глаз. — Ну, что ты, детонька? Все уже хорошо. Тебя спасли, ты в безопасности, и тебе надо поесть. А то вон как исхудала. Кожа да кости! Вот проказник пернатый, одни сухофрукты тебе таскал! Знала бы, что для тебя — что другое, посытнее ему оставляла. — Откуда вы знаете про ворона? — у Тауриель вопрос возник быстрее, чем она сама осознала, что спросила. — Они у меня уже почти двадцать лет в саду живут, — у старухи влажно блеснули глаза. — Они? — брови девушки удивленно взметнулись. — Он и его брат — с нажимом произнесла гномка. — Ой, что это я? Меня Дис зовут, и я мать… — Кили… — выдохнула Тауриель. — Кили… — эхом прозвучало имя, и в голосе гномки прозвенел треснувший хрусталь.       А потом обе бросились в объятия друг друга и разрыдались.       Трандуил лежал в своей палатке и вспоминал прошедшие сутки. Его правая нога была заключена между двумя ровными палками, от середины бедра до ступни. Перелом голени и выбита коленная чашечка. Да уж, он — «везунчик». Когда выносил освобожденную Тауриель из пещеры, то зацепился ногой за каменный выступ — и в результате две травмы. Благо, что он один «раненый» на весь отряд.       Им крупно повезло, что основные силы противника они перебили в паре лиг от лагеря разбойников, при этом не понесли потерь. Сам лагерь охранялся всего десятком пропитых головорезов. Да и спрятан был так, что без ворона они ни за что бы не нашли. Тауриель было не узнать в той чумазой, худой эльфийке. Она то ли спала, то ли была без сознания. Изодранная в клочья одежда и обувь, всклокоченная рыжая грива. Узнало, скорее, сердце, чем поверили глаза. Так сладко заныло в груди, что Таур едва не заплакал. Она была такой легкой и одновременно тяжелой! У него перед глазами все поплыло, когда поднял ее на руки и прижал к груди. «Жива! Успел!»       Эта мысль эльфийской стрелой пронеслась в голове. А потом эта досадная травма… Как он не уронил Тауриель, один Эру знает, но донес, хромая, до палатки Дис, и передал из рук в руки гномке. Лишь потом понял, что с ногой что-то не так. Придворный целитель примотал к травмированной конечности походный лангет, сказал, что через пару-тройку дней снимет, и можно будет возвращаться в Эрин Ласгален.       Вновь закрыл глаза, пытаясь уснуть. Тихий шорох у входа, легкие шаги, неровное дыхание. Над королем кто-то склонился, и прохладная ручка коснулась лба. Он знал: пришла Тауриель, чтобы не быть в долгу и соблюсти все правила приличия. Но ему не нужна благодарность и уж тем более приличия. Ему нужна ОНА!       Постояв немного, девушка выскользнула из королевской палатки, и лишь тогда Трандуил открыл глаза. Крохотная искорка надежды зажглась в душе короля Эрин Ласгален.       Два дня Тауриель ела, спала, снова ела, дважды навестила короля, но каждый раз заставала его спящим. Да и рада была этому обстоятельству: не хотела говорить с ним. Но за спасение своей жизни чувствовала благодарность. Во время второго визита задержалась. Всматриваясь в черты Таура, была поражена. А он красив. Что-то было в нем притягательное. Может, высокий, умный лоб? А может, разлет темных бровей? Или бледные, идеальной формы уста, к которым хотелось прикоснуться кончиком пальца…или… поцеловать? Нет! Нужно уйти, пока в голову не полезли еще более глупые мысли.       И она, выскочив из шатра, едва перевела дух.       На плечо сел ворон, и острые коготки впились в кожу сквозь тонкую ткань. — Что мне делать, милый? Я простила ему твою смерть, а теперь и рада бы уехать, да не могу. Что-то держит меня возле него, — тихим голосом спрашивала птицу эльфийка. Ворон молчал. Лишь черные глаза хмуро поблескивали на девушку.       А у короля едва сердце не выпрыгнуло из груди от слов Тауриель, обращенных к ворону. Ее что-то держит возле него! Что? Любовь? Нет! Что он себе возомнил?! Максимум благодарность! Выбрось, Таур, все мечты из сердца. Вот спало оно три тысячи лет и пускай бы дальше спало. Ан нет, разбудила его зеленоглазая эльфийка, сидя над телом мертвого гнома! Он все помнил, каждую пролитую ею слезинку, каждый надрывный всхлип, этот взгляд, полный боли и отчаяния. Думал, что жалость проснулась. Нет, оказалось, что любовь. Страсть!       Как же хотелось сжать ее в обьятиях, окунуться в изумрудный омут и целовать… Целовать до боли в губах, покрывать поцелуями шею, плечи, грудь, а потом овладеть!       От этих мыслей Таур сам не заметил, как возбудился. Потянулся рукой… но передумал. Свернулся калачиком, насколько позволил лангет на ноге и, сдерживая рвущееся из легких дыхание, беззвучно и горько засмеялся. Он вел себя, как мальчишка. Это ж надо, на одни мысли такая реакция тела! А что будет, если и вправду она ответит взаимностью? Он просто с ума сойдет!