***
Драко на взводе — отшвыривает снятый минуту назад джемпер и ерошит волосы пальцами. Он так хотел выгнать из головы мысли о ней, о том, какого это побывать с ней, но отчего-то желание снова хотя бы прикоснуться к ней и уловить горячий выдох с её губ, а получил лишь удвоенное наваждение, покрытое диким желанием ворваться в подземелья и запретить вообще кому-либо смотреть на нее — так она сводила с ума. Он не помнит, как натянул штаны и уже на ходу натягивал на себя рубашку и джемпер, словно в тумане, почти что на ощупь, вышел из подземелья Слизерина и побрел в свою комнату, сбитый с толку мыслями о том, что происходило совсем недавно в ванной. Член все ещё пульсировал от материализующихся в голове картинок, а он даже не боялся встретить кого-то из однокурсников.просто шел в комнату, чтобы поставить на дверь заглушку и проораться, что есть силы. Что он и делает. Блокирует дверь и ставит заглушку, рывком расстегивает белоснежную рубашку, срывая к чертям все пуговицы, что звонко постукивают о каменный пол — соберет их завтра, позже, не сейчас. Быстрым шагом проходит к массивному дубовому шкафу с зеркалом и с ненавистью смотрит себе же в глаза — ему ненавистно все в себе. Корчится от выдуманной боли и кричит на собственное отражение, словно это действительно может помочь. Орёт до боли в голосовых связках и с огромной силы ударяет кулаком в серебряно-стеклянное, разбрызгивая такую дорогую ему чистую кровь. Но она не чистая — багряная, разлетается по паутинке зеркала каплями; стекает по ладони на пол, пачкая все вокруг — какая ирония: чистая кровь пачкает. Ему больно — не физически; эмоционально. Виски пульсируют, а окровавленные руки дрожат, словно у него какая-то болезнь нервной системы. В глазах скапливается влага, но он старательно жмурится, хоть никто и не видит. Малфои не плачут, так говорил отец. А еще, он говорил, что нельзя трахать грязнокровок, но он, черт! Он перешел все границы. И ему это нравится. Нравится быть тем, кого бы отец ненавидел; тем, в кого бы точно швырнул непростительным заклинанием, словно они и не одной крови вовсе. Он почти испытывает взгляд Люциуса физически, словно тысячи спиц пронзают его тело, впиваются всё глубже до тех пор, пока отец не отведет глаза в сторону на разочарованном выдохе. Он помнит каждую эту немую не физическую пытку. Драко внезапно успокаивается, сердце перестает вырываться из грудной клетки, словно спятившая птица, лишь онемевшие руки продолжают мелко трястись; перед глазами — чернота его душонки, в мыслях — душ. Он рывком дергает дверцу шкафа и хватает чистое белье с непонятной злостью. — Словно вещи виноваты, что ты такой идиот, — снова разговаривая с собой, он тащится в ванную, где в очередной раз пытается смыть произошедшее за день; в очередной раз трет себя до покраснений на коже. Но Малфой не понимает, что невозможно смыть то, что давным давно въелось в него, просочилось через поры, отравило кровь, засело в связках и мышках, добралось до мозга каждой аристократичной косточки. Заживляет заклинанием мелкие ранки на руках, в очередной раз; натягивает свежие боксеры, футболку и черные брюки, зачесывает влажные волосы назад; восстанавливает зеркало, смотря на ненавистное самому отражение. Ему нравится тот факт, что он имеет власть над этим — собрать то, что разгромил. Он завороженно наблюдает над взлетающими с пола маленькими осколочками серебра со стеклом, которые в итоге составляют цельную картину его самого. Не нравится то, что он совершенно не контролирует собственную жизнь, которая с треском катится в бездну или же на дно Черного озера; вот-вот русалки захомутают. Откуда-то в его сознании селится мерзкий червяк, который пытается внушить ему, что срочно нужно извиниться перед Лидией за свое поведение, очистить карму, так сказать, но он также прекрасно понимает, что это не спасет ни его, ни заставит забыть те гадости, что вырвались из его рта. Поэтому, Драко легким щелчком пальцев уничтожает в слизь бесполезную проекцию. И снимает с двери заглушку, чтобы услышать, как вернется его соседка по гостиной. — Ты здесь? — слышит он знакомый голос и уже собирается распахнуть дверь, но Эллисон опережает его, — Придурок, — она бросает в него яблоко, но Малфой ловко уклоняется от летящего с большой скоростью фрукта. — Успокойся, Арджент, ты перепутала парней, — холоднокровие в голосе, но в груди взрывается шар с лавой — он понимает, почему она так злится. — У тебя есть десять минут, чтобы дойти до Подземелья и принести свои самые, что ни есть искренние извинения, понял? Иначе, я клянусь, ты сильно пожалеешь, Малфой, — Эллисон приподнимает бровь в ожидании. — О, дорогая, я не Блейз, не забывайся, — сквозь зубы, — кто ты такая, чтобы врываться в мою комнату и заставлять меня делать что-то подобное? Малфои не извиняются, и уж точно не перед.— осекается, что-то внутри всё же не дает ему снова назвать её чем-то мерзким, — выметайся. Эллисон на удивление усмехается, призывает палочкой яблоко обратно в руку и прикрывает дверь. — Это твой последний шанс, Малфой. Не извинишься сейчас — больше шанса не представится. Я не дам тебе снова портить ей жизнь. Ты не сможешь не только заговорить с ней, даже подойти. Я об этом позабочусь, — на полном серьезе говорит брюнетка и подносит запястье, чтобы сверить время, к осталось семь минут. Как только дверь за мной захлопнется, единственное, что у тебя останется — твои фантазии. Всех забавляли ваши неурядицы, но сегодня ты переступил черту, это было в последний раз, я клянусь. Арджент спокойно поглядывает на наручные часы на запястье, Драко разворачивается на каблуках и усаживается в кресло, закидывая ногу на ногу. Ему хочется бросить что-то дерзкое, в своем стиле, чтобы она ушла прямо сейчас, но ком в горле не позволяет; Эллисон выглядит как никогда серьезно. Нога чуть заметно дергается, словно даже тело самостоятельно решает пойти и извиниться перед Лидией, но разум берет верх. Когда время истекает, девушка поворачивается к двери и распахивает её, напоследок оглядываясь. — Знаешь, мне казалось, в тебе есть хоть крупица человеческого, — тихо, но чтобы он услышал. И уходит, негромко хлопая дверью. Малфой ставит очередную галочку по проебу.***
Лидии даже не хочется спрашивать, куда собралась подруга; Лидии хочется побыть в одиночестве хотя бы на своей кровати. Эллисон укутывает в плед и куда-то уходит, всё в абсолютно немой тишине. Хочется мороженного и маминых объятий, как тогда, когда во втором классе мальчишка дразнил её ведьмочкой из-за волос, а все смеялись. Когда она пришла домой, мама напоила горячим шоколадом и объяснила, что мальчики так проявляют симпатию, и не стоит даже расстраиваться. С этого момента Лидия поняла, что мужчины — самые нелогичные существа на планете, а рыдать из-за того, что какой-то придурок решил реализоваться за твой счет, бессмысленно. Но чувство унижения всё равно давит, словно многотонный груз; её никогда не задевали все его колкости и выходки, но сегодня Малфой зачем-то перешел рубеж. Возможно, сам того не понимая, но позволивший себе говорить такие унизительные вещи. И дело было не в сексе, совершенно, а в том, что он, подпустив к себе на миллиметр, почувствовав собственную слабость, разгромил абсолютно всякие светлые (хоть и мизерные) о нем представления. Она вспоминает как в прошлом году на летних каникулах, вернувшись домой, пошла на вечеринку через улицу, к старой школьной подруге. И тот самый мальчишка, что донимал её дурацкими прозвищами, тоже был там — они встретились спустя несколько лет, повзрослевшие; Лидия заметно похорошела, а мальчишка превратился в привлекательного парня. Вечер закончился задним сидением его машины, а день начался с того, что Лидия стала известна всему бывшему классу как подстилка придурка Майкла. Он так лестно о ней отозвался, что все лето прошло просто ужасно, но даже тогда не было этого чувства — она просто врезала ему между ног при встрече, на чем успокоилась. Но с Малфоем все было по-другому. Врезать ему было то ли мало, то ли бесполезно, то ли жалко. Убить его было много и не стоило потраченных сил и времени. Наколдовать ему венерических было незаконно и наказуемо отчислением, а спустить семь лет в унитаз Плаксы Миртл было бы для него лишь подарком. Мартин сама не понимала, чего хотела — извинений, наказать его или больше никогда не видеть и не слышать. Хотя прекрасно понимала, что это невозможно, ведь Хогвартс — не мегаполис, а всего лишь школа, где им придется вместе сидеть на занятиях и видеться в Большом зале. Огромная куча мыслей сменяли друг друга со скоростью света. Эллисон вернулась спустя двадцать минут, недовольная, но спокойная. — Знаешь, я не могу решать за тебя, хочешь ты видеть Малфоя или говорить с ним, но.. — Знаешь, не хочу. Я бы с удовольствием применила Обливиэйт, будь это возможно. Давай для меня больше не будет существовать такого существа, как Драко Малфой, ладно? — на одном дыхании, чтобы самой в это поверить. Выбор сделан. Эллисон молча удовлетворительно кивает и разбирает постель. Эллисон как никогда понимающая и уверенная в том, что обеспечит Лидии спокойную жизнь до экзаменов и выпуска. Лидия не уверенна ни в чем.***
Ночь темна и полна размышлений во всех концах Хогвартса. Небо заволакивают угрюмые пасмурные облака; ветер разносит по территории падающую листву с шорохом, больше похожим на загробный шепот. Луна расплывчатым пятном висит над замком, словно скрывается от свидетелей, мерцая еле заметным светом сквозь грузные облака. Драко распахивает окно, пока позволяет погода, и ветерок врывается свежим дуновением в комнату; бледная кожа идет мурашками от внезапной прохлады. Его никогда не привлекали пейзажи Хогвартса, он считал их слишком скучными, обычными. Ни зеркало Черного озера, ни Запретный лес, ни сам Замок не вызывали никаких эмоций, кроме скуки. Драко наблюдал за всем этим и осенью, когда деревья желтели и раскидывали повсюду цветные пятна своих листьев, и зимой, когда всё превращалось в бесконечное белое полотно с чернеющим вдалеке домиком Хагрида, из трубы которого валил дым камина. Весной же все снова обретало краски: зеленело, цвело; но от этого лучше не становилось..а потом все начиналось сначала. Драко хотел думать, что может видеть прекрасное и созидать его, просто Хогвартс был не тем местом. И все всегда было не тем, чем нужно; чем хотелось ему. Он долго думал над словами Эллисон, над её реакцией на его отказ, и не мог поверить, что какая-то часть его хотела поддаться. А ради чего? Внимания Лидии? Вздор. Ему не было за что извиняться, и уж точно не было причины извиниться по «просьбе» Арджент. По крайней мере, он убеждал себя в этом. Теперь он представляет, какими способами она собирается отгородить его от Мартин, которая в этом году замаячила чаще, чем в предыдущие. Его мысли вновь возвращаются к её образу в ванной Слизерина; рефлекторно сглатывает и понимает, что изгнать это уже невозможно (словно раньше это можно сделать). Малфою хочется вырезать участок мозга, куда она впилась, вживилась, как какой-то паразит; ему хочется никогда не знать Лидию Мартин с её завивающимися медными волосами, точеными ключицами и таким невероятным стоном..черт! Он снова погружается в неё, мысленно, конечно же, но словно ощущает тепло её лона на члене, как несколько часов назад. Ощущает влажные губы на своих. Тонкие пальцы, впивающиеся в плечи. Дыхание за ухом, когда она достигает оргазма. — Это край, — говорить с собой уже привычка, — ты не особенная, Мартин. Никто не говорит о её особенности, Драко выдумывает это сам; награждает её этим и верит. Просто Малфой, спутавшийся во всех своих чувствах, что пытается подавить, не понимает, что происходит в его голове. Внезапно ему хочется разобраться, но как бы не оказалось поздно. Раз. Гермиона Грейнджер — никогда не хотел признавать, что влюблен в неё, еще с первого курса, когда выскочка утирала ему нос на всех совместных занятиях. Но когда Драко начал проваливаться на дно собственной жизни, она, почему-то, всегда была рядом и протягивала руку. Она сносила все его издевки на людях, даже когда он перегибал, а наедине обнимала потерянного мальчишку; а иногда они занимались сексом в её идеальной кровати на идеальных простынях (кроме тех случаев, когда она приходила первая). Гермиона стала для него якорем, который не давал погрузиться в пустоту, сорваться и прыгнуть с Астрономической башни однажды. Она не задавала много вопросов и не требовала ответов на те, что он не хотел отвечать. Но Драко благополучно проебал ее. Два. Лидия Мартин — все вокруг понимали, что рано или поздно их ненависть перерастет во что-то большее, но Драко упорно продолжал убеждать себя, что Лидию невозможно полюбить, что из-за её крови и надуманных им фактов она достойна лишь ненависти, причем открытой. Да и она сама никогда не питала к нему особых светлых чувств; потому их обоюдную ненависть они пронесли через все годы обучения. Но Драко не мог отрицать, что Мартин вызывала в нем животный инстинкт, пробуждала желание, но нечистокровность не давала ему предпринимать какие-то действия. А в этом году барьер рухнул по непонятным причинам. И Лидия оказалась совсем не той, за кого себя выдавала. И он обрывает нити с обеих сторон. Два человека, что готовы (или почти готовы) были его принять со всем тем дерьмом, что сидело в нем все годы, были отвергнуты им же самим. В гостиной послышался шорох задвигающейся картины, что обозначало возвращение Гермионы. — Поговорим? — Нам не о чем, Малфой. — Я прошу прощения за свое идиотское поведение. — Ладно. Доброй ночи. — И это все? — А что бы ты хотел услышать ещё? «О, Мерлин, Драко, я так скучала!»? Ты швыряешь меня, словно я какая-то вещь. Я тебе не таблетка от всех проблем, Драко. Я больше не твой спасательный круг. Дверь за ней захлопывается с грохотом. Он запоминает каждое её движение, то, как раскраснелись щёки от гнева, и как глубоко она задышала. Запоминает, потому что понимает, что более откровенной реакции от неё он уже не увидит. Он представляет, как она, захлопнув дверь, сползла по ней и расплакалась, ведь Грейнджер такая ранимая; или как она швырнула вазу с прикроватной тумбы об стену, потому что всё еще в ярости. Но никаких признаков из комнаты не подалось, потому он просто залипает на огонь в камине, развалившись на диване. Идти в комнату ему не хочется.