***
На самом деле Дэннис и сам отлично видел все её достоинства. Вот уже час он сидел у входа на раскладном стуле и смотрел на Эрику. Подложив одну руку под щёку, она спала, казалось, совершенно не беспокоясь, где и в качестве кого она находится здесь. Лежа на боку, подтянув колени к животу, она выглядела маленькой и хрупкой. Ей было шестнадцать, она была ростом с него самого, обычно, как он уже знал, вела себя серьёзно, всем видом выказывая немного высокомерную уверенность в себе. Но сейчас, в разметавшейся по кровати юбке, с гармошкой гольф у щиколотки, была мягкой, открытой и совсем беззащитной. Дэннис не смог дольше смотреть на смятую юбку и скатанную ткань. Поднявшись, он подошел и поправил их, не удержавшись от желания прикоснуться к её сильным, длинным ногам. Ладонь скользнула по бедру, и Дэннис невольно восхитился, ощутив под бархатной кожей крепкие мышцы. Эрика проснулась, почувствовав чужое прикосновение, и встретила изучающий взгляд серьёзных голубых глаз. Над ней, поджав губы, нависал тот самый мужчина, что врезался в неё в парке, когда она шла домой после вечернего занятия танцами. Ловко схватив, он приложил воняющую тряпочку ей к лицу и вырубил, не давая дышать кислородом. После она очнулась непонятно где, а он, в дурацкой юбке, принес ей обед… или ужин, поймешь тут, без окон и часов. Эрика резко села, одергивая одежду, и уперлась в него холодным взглядом. Тот отступил, не говоря ни слова, но она продолжала сверлить его глазами, думая, что бы он сделал, если бы она не проснулась. В горле скопился неприятный ком гнева и омерзения. Этот мужчина вёл себя ненормально, постоянно говорил о себе во множественном числе, смотрел немигающим глазами, одевался как трансвестит. Хотя сейчас на нём были свежевыглаженные брюки и темная рубашка без единой складочки. А бесстрастные глаза прятались за прозрачными очками в черной оправе. Очевидно, он был двинутым отморозком, которому нужен был выкуп. И он был просто отвратительным. Поддавшись чувствам, Эрика вскочила с кровати, увеличивая расстояние между ними, и неаккуратно зацепила тарелку, оставшуюся после еды. Та раскололась на две равные части, рассыпав по полу крошки. Дэннис устало поморщился. — Успокойся. Смотри, что ты натворила. Везде мусор, — он укоризненно покачал головой и вышел за дверь, оставив её интенсивно прислушиваться и гадать, что он задумал. Но уже через пару секунд вернулся с веником и совком. Быстро всё убрав и усевшись на стоявший при входе стул, он начал протирать ладони салфеткой. — Пожалуйста, сохраняй чистоту. Особенно в ванной, там есть чистящие средства, дезинфекторы, — сложив руки на груди и немигающим взглядом уставившись на неё, Дэннис о чём-то напряженно задумался. Эрика, всё это время неподвижно стоявшая у стены, с непроницаемым лицом уставилась на него в ответ. Внутри неё накапливались отвращение, ненависть и удивление. — Ты очень красивая. Слова прозвучали скорее как констатация факта, нежели как комплимент. И взорвали мозг своей неуместностью. Чёртовы приёмные родители и их бабло. Честное слово, в приюте было лучше. Во всяком случае, там её не похищали всякие психи. Эрика поморщилась. Светлые брови непроизвольно дёрнулись. Разумнее всего было промолчать, но внутри копилась холодная ярость. Извращенцев она не любила. С детства. — Тронешь меня, и я залью все эти чистящие средства тебе в глотку, — ровно и отчётливо, не пустив в голос и капли охватившего её напряжения, произнесла Эрика. Весь её вид говорил о том, что она готова выполнить свою угрозу. — Тебе нечего бояться, — веско выдал похититель и, помедлив, всё-таки задал вопрос, не совсем понимая, почему всё же решил говорить с ней. — Какую музыку ты любишь? — Зачем я здесь? — не слушая, Эрика задала свой и села на край кровати, вытянувшись, как струна. Она сомневалась, что ей нечего бояться. — Ты — священный ужин. Он скоро придет за тобой, но сейчас ты в безопасности, — Дэннис терял терпение, между бровей залегла глубокая морщина, но он всё ещё зачем-то давал ей иллюзию выбора. — И я хочу, чтобы ты станцевала для меня. Я могу включить восточную музыку, такую, которая играет у тебя на занятиях, или любую другую. Выбирай. — Ты меня похитил и думаешь, я буду тебе танцевать? — девушка готова была рассмеяться от абсурдности его предложения, но разум твердил, что стоит ей это сделать, и его реакция будет непредсказуемой. Какой бы самоуверенной Эрика не была, глупой она не была тоже. — Я спрошу в последний раз. К а к у ю музыку? — Никакую. Я не буду делать этого, — мотнув головой, она твёрдо посмотрела ему в глаза. Мужчина снял очки и нахмурился ещё сильнее, поджимая губы. Медленно протирая стеклышки салфеткой и еле сдерживая гнев, он смог выдавить только: — Зря. Постучишь, когда будешь готова. После чего развернулся на пятках и вышел, захлопнув дверь. Свет тут же погас. Раздался скрежет ключа в замке, затем короткий грохот, и всё затихло.***
Уйти сейчас же! Закрыть дверь. Ключи на вешалку. Не оборачиваться. Не возвращаться! Дэннис всеми силами пытался взять себя в руки, но едва мог с собой совладать. Сейчас желание всё разрушить было таким же сильным, как и постоянное желание сделать всё правильно. Он столько сдерживал тьму внутри себя, что стало казаться, будто она поглотила его полностью. Все грязные порывы и постыдные мысли разом всплыли в его разуме. Воображение рисовало возбуждающие картины. В его фантазиях обнаженная хрупкая девушка плавно двигалась, изгибаясь под спокойную мелодию. Она не истерила и не визжала, её гордый взгляд был обращен на него с высокомерной заносчивостью, но всё же она покорялась его воле и продолжала плыть в танце. Темп музыки нарастал. Всё быстрее и быстрее она переставляла босые ножки, её тело перетекало из одной восхитительно красивой позы в другую. Бледная кожа была в мурашках из-за небольшого сквозняка. Хрупкие кисти рисовали живописные узоры. Приковывая к себе взгляд, изгибалась тонкая шея. Ему маняще улыбались губы, по которым то и дело порхал остренький, розовый язычок, дразня… Черт! Удар кулаком по стене. Боль должна отрезвить. Снять нарастающее в штанах напряжение. Нельзя! Она принадлежит не ему. Нельзя её трогать. Она грязная и подлежит очищению. Нельзя снять юбку и её чёртов белоснежный топик, нельзя заставить её танцевать. Нельзя даже думать о большем. И всё же… Всё же даже самому себе Дэннис не хотел признаваться, что проиграл эту битву — в тот самый момент, когда впервые увидел её идеально-серые глаза, в ту минуту, когда замер, всматриваясь в окно школы танцев, в тот миг, когда позволил своим пальцам дотронуться до её кожи. Именно тогда он проиграл войну с собственной похотью. Но всё ещё продолжал сопротивляться, не осознавая этого. Темнота. Жажда. Голод. Запереть её, подождать, и тогда она будет готова на всё. Танцы, улыбки. Снимет топик, если он попросит. И надо постараться удовлетвориться только этим. Постояв под холодным душем несколько минут, Дэннис смог немного успокоиться. После чего с отвращением переоделся в одежду Барри и приготовился несколько часов изображать чрезмерное дружелюбие, развозя ящики и свертки. Подработка курьером была отличным прикрытием и способом заработать денег одновременно. Но это совсем не значило, что она ему нравилась.***
Эрика осталась одна. В темноте и полной неизвестности. Судя по всему, надолго, потому что танцевать для этого извращенца она точно не будет. Гордость не позволит, даже если станет подыхать от голода. Но и это вряд ли случится. Скорее всего, он уже выдумал какой-нибудь план, по которому ей суждено сидеть в этой комнате до тех пор, пока не станет настолько плохо, что она ему подчинится. И тогда он придёт и заставит делать всё, что ему захочется. Всё же не стоит забывать, что он сильнее физически. Тишина начинала давить. Хорошо было бы просто уснуть, но, к сожалению, она успела выспаться. Вместо этого в голову полезли совершенно не нужные сейчас воспоминания о годах, проведённых в первой приёмной семье. Тогда ей было лишь девять. За любую малую провинность её запирали в темный подвал. А однажды, когда она нечаянно испортила новую одежду, Клаус, её опекун, разорвал испачканное платье прямо на ней, выпорол, грязно ругаясь, и закрыл на несколько дней. Когда он наконец выпустил её, она молчала и не могла смотреть на свет. Лишь через два года, вернувшись в приют, она снова начала говорить. Точнее, петь. В то время она была тихим, пугливым ребенком, и новый учитель музыки, мистер Хавьер*, смог подобрать ключик к её душе. Он так красиво играл на фортепьяно, что она не смогла сдерживать рвущуюся наружу боль. В первый раз, когда она начала подвывать музыке, он непонимающе остановился. После он привык и, прислушавшись, стал каждый раз играть одну и ту же мелодию. Он составил для неё слова. И она поняла, что они ей подходят — она даже не заучивала их, они шли из её сердца. У него на глазах блестели слезы, когда она пела в первый раз. И во второй. И потом, когда все радовались за неё и лицемерно трепали по плечу, он лишь невесело улыбался, будто только он видел все те чувства, которые она вкладывала в песню. Тогда музыка помогла ей справиться с собой. С её помощью она могла безнаказанно выплёскивать всю накопленную обиду и злость, и мистер Хавьер всегда был рад выслушать её, даже если она молчала, часами сидя с ним рядом. В его обществе ей было не так страшно, она чувствовала себя защищенной. Он жалел её, когда она приходила в кабинет с синяками, а она не понимала, да и сейчас не понимает, почему замкнутая, немая девочка, над которой все издевались и обзывали «заморышем», вызвала сочувствие у такого образованного, интеллигентного джентльмена, каким она видела своего учителя музыки. В её глазах он был чуть ли не благородным принцем. Через полгода он так же молча, но с сожалением глядел на разбитые костяшки её тонких рук и только печально вздыхал, но никогда не ругал её. Рассказывал о дружбе и равенстве всех людей, и о том, что плохим людям надо помогать стать хорошими. "Если кто-то оступился, сбился с пути, это не значит, что он потерян. Порой каждому из нас нужна помощь" — говорил Хавьер, осторожно поглаживая её по голове. А она думала, что он, конечно, прав, вот только если Ян ещё раз её тронет, то она ночью разобьёт о его голову тяжелую вазу, что стоит на столе в коридоре. Ещё через полгода она наконец-то стала нормально спать, кошмары стали приходить реже, навязчивые, тревожные мысли перед сном удавалось подавить быстрее. Истерики с крушением мебели вокруг и последующие наказания в виде ночи в темной подсобке, из которой она выходила с разорванной одеждой, почти прекратились. Пережитый опыт и жестокие правила жизни в приюте надломили её, но не сломали, и со временем она зализала раны, стала крепче, наловчилась давать сдачи раньше, чем кто-то успевал её тронуть. Нормально общаться со сверстниками, впрочем, как и со всеми остальными она так и не научилась. Находясь в коллективе, она чаще незаметно сидела где-нибудь в углу с книжкой, иногда играла в шахматы с Джеем, застенчивым рыжим парнем из старшей группы. Как правило, другие детдомовцы, какими бы задирами они не были, не трогали её, наученные горьким опытом. Если же кто-то горячился и начинал приставать, она без колебаний лезла в драку и обычно выходила из неё победителем с гордо поднятым, разбитым носом. А ещё через шесть месяцев её вдруг второй раз удочерили. И не кто-то, а мэр Робертсон. Она была в недоумении. Мало кто берет из приюта детей старше десяти лет, а если такое и случается, то выбор падает на веселых коммуникабельных красавчиков с задорной улыбкой и девчушек, умеющих строить грустные глазки. Но всё быстро встало на свои места. Она никому не была нужна в этой семье. Её появление в Килларни было тщательно продуманным политическим ходом. Просто очередной амбициозный проходимец, рвущийся к власти, решил таким способом завоевать народную любовь. Тихоня, какой она казалась с виду, идеально подходила на эту роль. Даже присматривать за ней не нужно было, так как взрослая девочка уже сама могла о себе позаботиться. Иногда они наряжали её, как новогоднюю ёлку, и таскали с собой на разные общественные мероприятия, заставляя улыбаться в фотокамеры и обнимая, как родную, в следствии чего, пообвыкнув, она без зазрения совести объявила о необходимом размере карманных денег, желании приобрести некоторые дорогостоящие музыкальные инструменты и записаться на недешёвые занятия по танцам. Так они и жили: изображали крепкую, дружную семью на публике и не замечали друг друга, не пересекаясь неделями в большом особняке в центре города. Банковский счет приёмных предков рос, её запросы тоже. Отстраненность между ними была равна галактике. В четырнадцать они спалили её курящей, а в пятнадцать, после длительных скандалов, череды угроз и шантажа обличительным интервью, они купили ей мотоцикл BMV Adventurе. И так бы она и существовала в свое удовольствие, прожигая юность в низкопробных пабах и ночных поездках по скоростным трассам, прячась за возведенной до неприличной высоты металлической стене, отгораживающей её ото всех чувств и эмоций, кроме холодного презрения к сверстникам и недоверия к взрослым. Но, за фасадом безразличия и высокомерности, глубоко на дне её души всё ещё сидела маленькая девочка в разодранном платье, с испещренной шрамами спиной. События последних суток вернули ей страх и чувство беспомощности. Темнота последних часов заставила вернуться давно забытые мысли. Она рыдала, свернувшись в маленький дрожащий клубочек в углу комнаты, вновь и вновь переживая худшие часы своей жизни. Темнота душила её со всех сторон. Сколько она не натягивала на себя тонкий плед, ей всё равно было холодно. Казалось, что ещё чуть-чуть, и она растворится в невидимом пространстве, исчезнет, как исчез весь мир, погребенный во мглу. Темное прошлое, сговорившись с настоящим, засасывало её, и она не могла выбраться.