От золота к золоту

— Юр, не надо. Пустяки. — Не дёргайся. Отабек сидит на скамье, растерянный и сердитый на самого себя, и хочет отмотать назад последние несколько минут — чтобы ничего не произошло. Упал глупо, не упал даже, потерял равновесие, можно было выпрямиться и катать дальше — но неловко подвернул кисть и в мясо ободрал суставы мизинца и безымянного. Сразу и не заметил, только когда по пальцам потекла кровь. И теперь Плисецкий перевязывает его. Наорав, конечно, первым делом. Отабек пытался сказать, что ерунда и само затянется, но Юра не слушал. Схватил за здоровую руку, поволок к бортику, достал аптечку. Когда Отабек заикнулся, что достаточно промыть водой, послал его нахрен и велел сидеть смирно. Он послушался. Спорить с таким Юрой было себе дороже. Отабек смотрит, как Юра осторожно, едва касаясь водит вокруг ссадин спиртовой салфеткой — чтобы не попала зараза. Пальцы, держащие раненую ладонь, чуть заметно подрагивают, рот сжат в тонкую линию. Когда салфетка проходит слишком близко к ссадинам, Юра напрягается, словно раствор спирта обжигает его, а не Отабека. Отабек клянётся себе впредь падать осторожнее, хотя и знает, что это глупо. Но сейчас ему очень хочется, чтобы Юра никогда больше — вот так — не страдал из-за него. Самому ему почти не больно. Через год, сцеловывая с ресниц Юры невольные слёзы, Отабек будет отчаянно желать того же самого — забрать себе хотя бы частицу чужой боли. Судя по тому, как, улыбаясь сквозь слёзы, тянется к нему Юра — ему это удаётся.