Across the Universe

Тина избегала его уже почти месяц. Грейвз не мог ее за это винить. После того, что показал ему Гриндевальд, после того, что он сделал, Грейвз был удивлен тому, что она вообще с ним работает. Держалась она с таким достоинством, что Грейвз не мог не восхититься. Да, она больше не смотрела ему в глаза, не допускала даже случайных прикосновений, которые он раньше позволял себе, в коридорах конгресса она обходила его по дуге, сжимая пальцы на папках до белизны, но держалась очень достойно. Когда в плену Гриндевальд пытал его, когда он вламывался грубо и топорно в его разум, Грейвз молчал. Воспоминания, что так интересовали противника, были надежно укрыты в думосбросе. Воспоминание о том, где этот думосброс хранится, было известно лишь тому, кто стер его из памяти Грейвза, кому-то из отдела, возможно, Пиквери или кому-то еще, Грейвз не помнил. Казалось, что волноваться о чем-то, кроме собственной жизни, ему не придется. Но здесь он просчитался: Гриндевальд с удовольствием раскопал его единственную слабость — симпатию к Голдштейн. Симпатию, которая переходила границы допустимых отношений между начальником и подчиненной. И обратил это знание против Грейвза. Когда он стал угрожать насилием над Тиной, Грейвз внутренне похолодел, но ничего не сказал. Голдштейн была не из тех, кто позволит начальнику домогательства, он знал, что как только Гриндевальд под его личиной попытается атаковать ее, то получит сильный отпор. Как же он ошибался! Картины, которые показывал ему Гриндевальд, все те вещи, извращенные и ужасные, которые он совершал, Голдштейн стоически терпела. Грейвз смотрел, как раз за разом Гриндевальд в его образе берет Тину силой, как ее отчаянное сопротивление угасает, стоит Гриндевальду произнести голосом самого Грейвза свои угрозы, начиная увольнением из отдела и заканчивая невозможностью работать в конгрессе в принципе. "Если не прекратишь меня сжимать, я сделаю так, что ты с сестрой окажешься на улице, не успееешь и глазом моргнуть", — шептал в розовое ушко Тины его собственный голос, а его пальцы небрежно утирали слезы, крупные и прозрачные, с ее побледневших щек. Гриндевальд явно получал от ситуации удовольствие, истязая сначала ее, а потом и самого Грейвза с помощью этих воспоминаний. Видеть ее неожиданную покорность, муку в расширенных глазах, ее ужас перед неизбежным насилием было куда хуже Круцио, которым иногда баловал себя Гриндевальд. Но самое ужасное было не это. Самым ужасным было возбуждение, которое охватывало Грейвза удушливой волной, стоило ему вспомнить увиденные картины. Связанные за спиной запястья, череда позвонков, которые по-хозяйски пересчитывали его пальцы, алый след его ладони на мягких ягодицах, истерзанные его губами соски. Он знал, что не должен испытывать желание, но все же испытывал его. Болезненное и мучительное, оно кипело в крови, заставляя Грейвза стыдиться собственных мыслей как никогда прежде. Порой он ненавидел себя за то, что остро желает быть на месте Гриндевальда. Ему следовало бы мечтать о том, как он спасет хрупкую, заплаканную Голдштейн из рук этого садиста, но вместо этого он представлял, что это его руки, его губы и его безжалостные слова терзают и мучают ее. Чувство было сладким и постыдным, и оставляло после себя мутную пленку омерзения к самому себе. Работать рядом с ней теперь, когда его нашли, а Гриндевальд бежал, было очень непросто. Он несколько раз хотел извиниться перед Тиной, но очень скоро понял, что если она узнает, что ему известно о действиях Гриндевальда, то ситуация станет для нее попросту невыносимой. И потому он не мог не отметить, как старательно она держит лицо. Но в итоге и ее безупречное самообладание дало трещину. Тина принесла ему очередной образцовый отчет; стоя как можно дальше от его стола, она заученно перечисляла итоги операции. На Грейвза она ожидаемо не взглянула, ни единого раза. Она смотрела на стол, на его сцепленные руки, на картину над его креслом, себе под ноги — и никогда ему в глаза. Грейвз раздумывал, долго ли это будет продолжаться, представил себя на ее месте и понял, что сам он едва ли вообще переступил бы порог кабинета. Он не смог бы видеть каждый день человека, под чьей личиной с ним совершили бы подобное. Просто не смог бы. Но она могла. В задумчивости он накрыл свои губы пальцем и уловил рваный вздох Тины. Она сбилась, замолчала и теперь смотрела на него глазами, в которых читалось только одно желание — оказаться как можно дальше отсюда, от этого жеста, от этого кабинета, от конгресса. От него самого. Тина смотрела на него, впервые за весь месяц — прямо в глаза, и во взгляде ее плескался ужас. Грейвз не выдержал. — Послушайте, — отрывисто произнес он, и девушка вздрогнула. — Знаю, что ситуация для вас может сделаться еще более мучительной, но сохранять нейтралитет я больше не в силах, — он постарался сделать свой голос как можно более мягким. — Дело в том, что мне известно, как обошелся с вами Гриндевальд. Тина неестественно побледнела и села напротив, ноги не держали ее. — Мне очень жаль, — быстро добавил Грейвз. Он хотел ободряюще сжать ее тонкую кисть, но решил, что это может возыметь обратный эффект. — То, что произошло — настолько ужасно, что мне сложно подобрать слова, но знайте, что я сочувствую вам и окажу всяческую поддержку, если вам она понадобится. Я понимаю, что теперь вам невыносимо каждый день видеть меня, и предлагаю вот что: я могу устроить вам перевод, хотите — внутри конгресса, хотите — в другой штат, как пожелаете. МАКУСА не позволяет сохранить прежнее жалование аврора при линейном переходе в другой отдел, но я готов выплачивать разницу из собственного кармана. Я чувствую себя обязанным предложить хотя бы это, но, откровенно говоря, не думаю, что есть что-то, что может хоть немного возместить нанесенный вам ущерб. Прошу, подумайте над этим предложением, я не хочу, чтобы необходимость работать под моим началом оставалась таковой. Тина сгорбилась и закрыла лицо руками, плечи ее задрожали, и Грейвз с ужасом понял, что она плачет. Он вскочил со своего кресла и обогнул стол. Рука его нерешительно замерла над ее спиной, но дотронуться он не посмел и просто протянул ей платок. Призвал стакан, наколдовал воду и поставил на стол. — Мне очень жаль, — вновь произнес он ослабевшим голосом. — Хотите... бренди? — неуверенно предложил он, остро чувствуя собственную беспомощность. Он даже не мог нормально утешить Тину, он не в силах был изменить того, что сделал с ней Гриндевальд. — Нет... нет, спасибо, — она шмыгнула распухшим носом и подняла на него покрасневшие, больные глаза. — Вы... Вы ни в чем не виноваты. Это все моя вина, понимаете? — Не говорите ерунды! — горячо зачастил Грейвз, бешеная злость на Гриндевальда охватила его, хотя до этого он полагал, что испытывать гнев сильнее попросту невозможно. — Вы-то в чем виноваты?! Он принуждал вас, угрожал вам, заставлял вступать с ним в контакт, это он повинен в произошедшем, и только он! — Нет, нет, вы не поняли, — замотала головой Тина. Щеки ее стали красными, покраснела даже шея в вырезе блузки. — Он ни к чему меня не принуждал, понимаете? Все было по согласию, я... Я и не знала, что это не были не вы! А теперь выходит, что я две недели занималась... всяким... с Гриндевальдом! — глаза ее вновь заблестели от подступивших слез, но она упрямо тряхнула головой, прогоняя их. — Он не заставлял меня, не подумайте! Это просто... — она уставилась в стол, будто гипнотизируя стакан с водой и сказала совсем тихо, так, что он едва разобрал ее шепот, — это просто такая игра... Мне нравится такое, и я думала, что вам тоже нравится, ну, то есть, так он сказал... И вот... Она схватила стакан и нервно отпила из него, её руки дрожали. — То есть... Вы хотите сказать, что все происходило добровольно? — осторожно спросил Грейвз, чувствуя, как в голове зашумело от облегчения. — Получается, что никакого насилия не было? — Говорю же вам, это была просто игра. Но я думала... Думала, что играю с вами, — Тина упрямо посмотрела на него, и Грейвз подумал, что ей... стыдно? — А оказалось... — Не вините себя, — машинально произнес он, обдумывая открывшиеся подробности. — Те фрагменты, что показывал мне Гриндевальд, сложно было трактовать иначе, и вы не представляете, какое облегчение — знать, что он не причинил вам вреда... К тому же, вы не могли предполагать, что он украл мою личность, никто не мог, а мы с вами никогда не состояли в отношениях, чтобы вы могли заметить разницу, и... — смысл ее слов постепенно дошел до него, и он неуверенно заключил. — И вы согласились на эту авантюру, думая, что инициатива принадлежит мне, так что... Так что выходило, что Тина Голдштейн без долгих раздумий приняла подобное предложение, полагая, что в эту игру играет именно он, Грейвз. Кровь застучала в висках, ему стало жарко от этой догадки. Впрочем, это не означало, что она захочет продолжить, не после того, как Гриндевальд обманывал ее. Или захочет? Грейвз шумно сглотнул и взглянул на нее. Тина смотрела на него с каким-то непонятным выражением в глазах, и он решил осторожно продвигаться вперед, проверяя правдивость своего предположения. — Так что, если вы захотите перейти в другой отдел, то я приму это решение, — произнес он. Она почти незаметно поморщилась, и Грейвз усилил напор. — Или же вы можете остаться под моим начальством и продолжить работу. — Я выберу последнее, спасибо, — быстро сказала Тина и покраснела. Он решился. — Что же касается внеслужебных отношений... — она быстро взглянула на него потемневшими глазами и мужчина выпалил, не раздумывая. — Я предпочитаю более традиционные практики, но если вы... Если вам нравятся другие формы взаимодействия... Если вы настаиваете... — Я настаиваю, — неожиданно хрипло произнесла она, и от бархатистого тона у Грейвза потемнело в глазах. Они переглянулись, он вспомнил все те вещи, которые хотел сделать с ней, о которых мечтал ночами, остро и мучительно долго кончая от этих бесстыдных фантазий, и улыбнулся несмело. Тина азартно улыбнулась в ответ.