***
Сколько раз за последние полгода в его штанах хоть что-то озабоченно шевельнулось? Лишь однажды, на исходе измочалившего своей духотой августа. Похоже, именно тогда размыто заплясал потрескавшийся кафель в душевой старого, убитого временем и неприкаянными постояльцами придорожного мотеля. Моран наблюдал за очередным будущим покойником, когда в перекрестье прицела случайно попала тонкая фигурка с затянутой в узкие короткие шорты задницей. Даже ладони вспотели от вида волнистых волос до плеч, что рванул ветер со средиземноморья. Он заметил в вихляющейся походке что-то неясно знакомое. До одури щупал жадным взглядом гибкое тело, а мысли петляли, как мартовские кролики в саду Sleepy Oaks. Картинки вспыхивали и гасли перед внутренним взором, как рывки ленты в допотопном кинопроекторе, что перегрелся и расплавил кадры: темный, упрямый взгляд, кисти акации, палящее солнце и упругая мальчишеская задница в коротких шортах. Себастьян даже взвыл от блядского и такого гнилого наваждения. А потом обрушилась животворящая радость — на самом деле, подросток оказался девчушкой-посудомойкой с тонкой линией губ и раскосыми глазами азиатки — полукровки. Вот тогда и сплясал загаженный кафель свой «Treble reel»**, пока он дрочил в душевой. Первый и последний раз за все тошнотворное, долгое время вдалеке от Брайтона. Каким наслаждением было сейчас повалиться в шелковистый сатин простыней и скользить без устали по горячему от бессонницы телу Лучано. Сглатывать голодную слюну и вылизывать до ломоты в скулах такую любимую сладкую кожу. Двигаться постоянно, листая ритм, боясь привыкнуть к монотонному «вперед-назад» и менять позы бесконечно, стараясь подмять его, податливого, под себя. Распластать на огромной кровати и брать сутками напролёт. Всего, до самой последней капельки. Затрахать до потери пульса, залезть под кожу и слиться в единое создание с одним сердцем, что молотит и воскрешает из небытия. Добраться до нирваны и, не выходя до конца из растянутой задницы, лениво едва двигать бедрами, скользя в горячей влаге. Пауза. Передышка. Душ вдвоём. Лучано скользил по его жилистому, загорелому телу намыленными ладонями, и Себастьяну казалось, что он видел, как в сток с его кожи смывается ад и мрак. Убегает грязными, воняющими тухлой тиной струями вся пролитая кровь и законченные жизни. Никаких сожалений в душе — лишь отчаянная, звенящая ледяная пустота. Вода сбивает первую лихорадочную горячность, и Моран снизу. Раскрывается навстречу и принимает, подрагивая всем телом, надеясь заполнить эту пустоту. От тугого члена внутри распирает с непривычки. Себастьян выгибается. Закусывая губы, тонет в нежном лепете итальянских слов. Накатывает покой и нега. Движение навстречу и всполохи перед глазами — Лучано изучил его за долгие годы. Только бы не потерять эту связь, не разрушить сплетение горячих тел: Себастьян старательно подмахивает бедрами и улыбается от звука шлепков мошонки о мошонку. Оргазм оглушительный, до судорог, корёжит все тело так, что деревенеют пальцы на ногах. Рот накрывает влажная ладонь Лучано, и Себастьян благодарно прихватывает её зубами. Он дома… Лучано запахнул мерцающий в свете настольной лампы шёлковый халат и мягко опустился рядом на постель. С мокрых волос каплями стекала вода и плавилась темными пятнами на гладкой ткани. Пристально заглянув в глаза Себастьяну, он встретился с настороженной, внимательной синевой. Лучано провел ладонью по щеке Морана, тот перехватил её пальцами и прижался сухими губами к тыльной стороне. Прерывистый вздох, как нечаянный вестник неприятного разговора. — Ты хочешь поговорить о Джеймсе? — вопрос Морана повис в воздухе и накручивал вокруг себя невидимый кокон болезненного отчаяния. Лучано спрятал испуганный взгляд, прикрыв влажные глаза. Себастьян внезапно почувствовал, как завибрировал холод вокруг кровати — их с Джеймсом тайна перестала быть секретом для двоих. — Себби, я отвратительный отец… — Мориарти снова вздохнул и с горечью продолжил, — Мне кажется, он ненавидит меня. Конечно, моя вина перед ним огромна, но он слишком мал, чтобы понять всю историю до конца. Слишком мал… Он поднялся с кровати, взял с прикроватной тумбы пачку сигарет и задумчиво подошёл к окну, в котором вставало алое осеннее солнце. Зажигалка подрагивала в нервных пальцах, и первая затяжка вышла жадной и глубокой. Себастьян внимательно слушал, мысленно предугадывая предстоящий разговор и внутренне готовясь к фразе «Нам нужно расстаться. Ради ребёнка». От одного только предположения внутри что-то лопнуло и горячо разлилось, покрывая кожу каплями ледяного пота. Неистово захотелось просто забыть, как дышать, и сдохнуть. Сразу, без мучений. Как умирают божьи человечки — покачиваясь на волнах снов. Лучано продолжал смотреть в окно, и Моран печально заметил, как тот сильно постарел за эти полгода. Появилась сутулость, и куда-то исчез весь лоск и шик, выставив напоказ усталость и тоску. Лучано говорил хрипло, и голос его дрожал: — Джимми такой нежный, такой ласковый ребенок. Он, вероятно, единственный в мире, кто выстрадал всей своей жизнью, чтобы быть счастливым и любимым. Если бы ты знал, Себби, как я хочу всё это ему дать. Но он так далёк от меня… Словно закрылся невидимым панцирем из непробиваемого стекла и живёт в своем, придуманном мире. Странном и причудливом мире, нарисованном на листе бумаге простым карандашом… — его голос стал еще тише, и Моран услышал, как он с трудом сглотнул подкативший к горлу ком из готовых пролиться слез. — Хочешь знать, чем этот мир чудовищен? Лучано повернулся, и Себастьян увидел чужой, полоснувший по живому, взгляд. Лицо возлюбленного было похоже на застывшую маску тревоги и безнадёжности. Он выбрал нападение, чтобы не унижаться защитой. — В своём мире он влюблён в тебя, Себби. А самое ужасное, что я в этом мире лишний… Морану казалось, что Лучано буравит своим надменным, карающим взором. Точно пытается разглядеть в его черепной коробке ответ на свой незаданный вопрос, который так измучил и заставил постареть на добрый десяток лет. Тишина липкой ватой замерла в роскошной спальной комнате, растеклась по золоченой лепнине и запуталась в локонах пухлых купидонов на потолочной фреске. Себастьян пальцами теребил в задумчивости губы и понимал, что все уже давно решили за него. Он был разменной монетой в древнейшем, родовитом семействе. Смятой мелкой купюрой, что не влезала в набитый доверху кошелек. От этой догадки накатила муть. Захотелось блевануть на прохладные, измятые недавним безудержным трахом простыни и, закрыв глаза, очутиться подальше отсюда. Как грёбаная Элли, подхваченная вихрем торнадо. Хоп! И уже совсем на другом конце света. Только где этот конец? Уж не в убогой ли лачуге на окраине Дублина, где воняет кровавым поносом, в котором едва шевелится наркоманка-мать? — Что ты хочешь от меня услышать, Лучано? В чем моя вина? В том, что я случайно оказался первой любовью твоего сына? Похоже, вы вдвоем прекрасно устроились в своём чудовищном мире, где нет места парням с улицы. Включи голову! Ему двенадцать! Может, он решил меня выебать, а ты будешь держать свечку и подавать смазку? Или ты предлагаешь мне втереться в его узкую задницу? Внутри Морана кипело негодование. Он стискивал зубы, играя желваками, чтобы хоть как-то смягчить свою мысль и подобрать достойные случаю слова. Но его несло. Вся гниль, что он хапнул в приюте для малолеток, давно осевшая в самой глубине Тьмы, хлопьями поднималась и рвалась наружу. — Ты свихнулся, Мориарти? Я люблю тебя и ни разу за все годы, проведенные рядом с тобой, не давал повода усомниться в своих чувствах. Что происходит? Причём тут мы и твой сын? — Он любит тебя. — Ему две-над-цать! — Что мне делать, Себби? Лучано заломил руки в молящем жесте, как дешёвая актриска из странствующего балагана. — Успокойся и дыши ровнее, Великий князь. Всё проходит, и это пройдет. Царь Соломон*** был умным парнем и говорил правильные вещи. Нужно переждать эту детскую хворобу. Джейми не глупый мальчик и сумеет справиться со своим первым увлечением, все через это проходили. Я тоже в его возрасте дрочил на Майкла Джексона. Ничего. Выжил, как видишь. Лучано улыбнулся. Кажется, его страхи начинали отступать. — Это правда? Ты был влюблен в Джексона, Себби? — он прижал ладонь к паху и сделал фирменное движение звезды бёдрами вперед. — Иди на хуй, Лучано… — отмахнулся Моран и с деланной стыдливостью накрылся простынёй с головой. Через миг Лучано уже был на кровати и урчал от удовольствия, покрывая его шею и грудь поцелуями: — На хуй? Предложение заманчивое…***
Красное спортивное авто — кабриолет с открытым верхом — лихо затормозило у порога школы. Моран открыл дверцу, больше похожую на крыло диковинной птицы, и неторопливо покинул роскошный снежно-белый кожаный салон. Мягко, по-кошачьи, немного пружинистой походкой он легко взбежал по ступеням и вошёл в старинное здание. Перебросившись парой фраз с попавшейся навстречу милой молодой леди, он разузнал, где можно найти ученика среднего звена Джеймса Мориарти. По случайности, смешливая молодая особа оказалась учительницей французского языка и классной руководительницей маленького засранца. Она и сообщила Морану, что Джейми попал в неприятную историю с дракой и сейчас в кабинете директора на третьем этаже. Поблуждав по коридорам, Себастьян, наконец, нашел нужную дверь. Встреча с директором совсем не входила в его планы. Он и так сломал весь мозг, пока придумывал, как лучше построить важный разговор со своим малолетним обожателем. Конечно, он скажет ему, что очень сожалеет. Что чувства Джеймса прекрасны, но сердце Морана навеки отдано другому. Что первая любовь редко бывает взаимной, но от этого она не становится менее ошеломляющей и вдохновляющей. В общем, он был настроен решительно: его красноречие бурлило и рвалось на свободу. Привалившись к стене в конце коридора, он скрестил руки на груди и приготовился ждать младшего Мориарти. Кожу покалывало от нетерпения. Внутри творилась настоящая битва от предвкушения неприятной беседы и … щемящей, ноющей радости скорой встречи с мальчишкой. Дверь в кабинет директора открылась, и из неё вышел высокий, спортивного вида мальчуган. Его лицо пылало от негодования и стыда — видимо, взбучка была впечатляющей. Паренёк бросил ничего не выражающий взгляд на Морана и быстрым шагом пошёл к лестнице, скрывшись за поворотом. Моран снова уставился на закрытую дверь — ждать он умел. Старый затёртый паркет распластался под тенями оконных переплетов — солнце нагрело воздух в школьном коридоре, и было немного душно. Осень в Брайтоне выдалась на редкость солнечной и теплой. В былые годы к началу ноября уже пробовал землю на вкус первый снег. Себастьян наслаждался теплом и играл со светом: жмурился, пропуская сквозь ресницы дрожащее сияние, и слегка улыбался краешком губ. Наконец, дверь в кабинет директора снова открылась, и он почувствовал, как заныло в груди и кровь прилила к лицу: посреди длинного коридора стоял Джеймс и смотрел в огромное окно. Маленький худыш в форменном пиджаке и наглаженных брюках. Взъерошенный, тихий и потерянный. Он пялился на осеннее солнце невидящим взглядом, веря, что его волшебный свет оживит и даст силы. Прошло не менее пары-тройки минут, пока Джеймс, наконец, заметил его и обернулся. В его взгляде сначала была пустота и застывшее темное муранское стекло. Мальчику казалось, что он вдруг попал в один и тот же сон, засмотренный до рези в глазах. Сон, где всё вокруг было мутным, как на старой киноленте. Он представлял себе эту встречу тысячи раз, и всегда в его грёзах обязательно шел сильный дождь. Под этими потоками ливня он бежал, раскинув руки, навстречу высокому, синеглазому, смешливому человеку. Как-то вдруг стало жарко, и на лбу выступила испарина. Взгляд тёмных глаз оттаивал, и в них начала плескаться радость, искрясь и переливаясь. Горло Джеймса саднило, он лишь беззвучно отрывал рот и не мог выдавить из себя ни звука. Наконец, он разжал кулак, и тяжелый рюкзак бухнулся вниз так, что дрогнул пол под ногами. Раскинув руки, он бежал навстречу своему любимому: высокому, смешливому, синеглазому. И плевать, что не было дождя и не звучала музыка на заднем плане такой волнующей, почти киношной сцены. Огромные руки подхватили его на лету, и он, обнял Морана за шею, обвил лодыжками его талию и прижался так сильно, что перехватило дыхание. Зажмурился, боясь пропустить хоть что-то из долгожданных ощущений. Влип в широкую грудь, нарисованную и истроганную в грёзах тысячи раз. Выдохнул с тихим стоном, а потом отстранился и, обхватив лицо Морана ладонями, начал быстро покрывать его щёки и глаза крохотными поцелуями. Едва касаясь, быстро, как маленькая всполошённая птичка шелестит по воздуху крохотными крылышками. Осмелел, ошалел от счастья и вдруг припал к его жёстким, улыбающимся губам. Притянул к себе прохладными ладошками и не смог оторваться, трогая кончиком языка самый уголок, там, где терялась эта прекрасная улыбка. Моран словно обезумел и, не помня себя, послушно ответил на его неловкий, ребячливый поцелуй. Открыл губы и скользнул языком ему в рот. Джеймс крепче сжал колени, подтянулся выше и со стоном принял его, начав несмело лизать его нёбо. — Ебучие педики! — визгливый голос раздался совсем рядом. — Смотрите, Джейми и его пидорас с того рисунка! Карл Пауэрс, у которого лицо было покрыто алыми пятнами от увиденного, стоял позади Морана. Он не кричал, нет. Он сипло шипел, не веря в свои слова. Морана точно прошибла пара тысяч вольт, и он был готов лучше превратиться в кучку вонючего пепла, чем осознать, что сейчас произошло. С ужасом глядя на светловолосого парнишку, он продолжал прижимать к себе приклеенного намертво Джеймса. Через мгновение Карл Пауэрс испарился, оставив за собой лишь пыль, пляшущую в столбе солнечного света и затихающий топот быстрых ног по лестнице. — Блядь, он слишком много знает. Его бы нужно убить, — Себастьян криво усмехнулся, неловко пытаясь перевести все шутку. — Не волнуйся, Себастьян, я это сделаю немного позже и не в стенах школы. Обещаю. Взгляд Джеймса был на удивление спокойным и серьезным. Он упирался ладонями в плечи Себастьяна, а его дыхание частило, как у пробежавшего стометровку. Моран опустился на колени и поставил мальчика на пол. Погладив его по щеке и убрав за ухо упавшую на лоб слегка вьющуюся прядь волос, он глухо начал: — Джеймс, мне очень… — Ничего не было, Моран. Успокойся. Тебе показалось. — Глаза Джеймса сверкали, точно в них адские бесята отмечали сатанинское рождество и запускали огненный фейерверк. Он сделал шаг назад и протянул руку для приветствия — Здравствуй, Себастьян. Я очень рад тебя видеть. — Здравствуйте, Ваша светлость. Позвольте отвезти вас домой? — в тон ему ответил Моран и пожал протянутую маленькую ладошку. Долгое время они играли по этому шедевральному сценарию под названием «Ничего не случилось». Великий русский режиссёр Станиславский устроил бы им оглушительную овацию, рыдая от виртуозного актерского мастерства. Всхлипывая и утирая слезы, он бы твердил нескончаемое: «Верю… Верю…» Они старательно не оставались наедине и избегали прикосновений. Единственное, что им двоим оставалось, чтобы продолжать дышать и чувствовать себя живыми, — взгляды. Долгие. Внимательные. Настороженные и неизменно … тайные. Они следили друг за другом краешком ресниц, взволнованным движением полуприкрытых век, спрятавшись за никчемными разговорами и страницами книг. Покер на двоих, где каждый игрок блефует на самых высоких ставках и ни одним движением брови не выкажет доставшегося флеш-рояля. Несмотря ни на что, Моран точно знал: адская ловушка захлопнулась. Он попался.***
Следующая пара недель была похожа на медленное отрывание врат в преисподнюю. С каждым днем створки сдвигались на дюйм и выпускали на волю язычки пламени напополам со зловещим шепотом Пауэрса: «Ну что, как твоя жопа, Мориарти? Раздолбал её твой здоровяк?», «Как твои дела, Джейми? Сосешь, не вынимая?» Джеймс щерился в ответ и равнодушно делал вид, что ничего не происходит. Обратный отсчет часов жизненного цикла надоевшего до колик одноклассника был уже поставлен на таймер. Заветный день приходился на дату, в которую были назначены соревнования по плаванию в Лондоне, что состоятся как раз через две недели. Оставалось уговорить отца отправиться в столицу, чтобы в срочном порядке посетить Национальную галерею — посмотреть полотна Тициана, ну и якобы поддержать товарищей из школы, что участвуют в соревнованиях. Всё сложилось, как самый лучший пасьянс. В первый отборочный день Джеймс благополучно любовался шедеврами обожаемого живописца, пока в «Олимпе» бороздила дорожки и вздымала вверх искрящиеся брызги сотня лучших пловцов-подростков со всей страны. Он лакомился ванильным мороженым и был воплощением очарования рядом с умиротворённым отцом. Они провели чудесный день, а завершили его замечательным вечером вчетвером в одном из закрытых клубных ресторанов, что принадлежали «команде-А». Компанию им составил Патрик Адамсон. Он болтал с отцом и Мораном о своих делах, а Джеймс пялился на сцену, где грудастая мулатка исполняла зажигательные джазовые вещи под аккомпанемент небольшого негритянского оркестра. Второй день соревнований был выбран Джеймсом для убийства не случайно: он не хотел рисковать, ожидая финал. Кто знает, может, этот бедолага Пауэрс уделается «жиденько и не вовремя» и не выйдет в последний этап? Сославшись на необходимость быть в группе поддержки на «битве титанов», Джеймс отчаянно желал, чтобы при его злодеянии присутствовал Моран. Намерение выполнить своё обещание и убить Пауэрса было несокрушимым, как крепость Валетта, и никто не смог бы его остановить. Ранним утром Джеймс отыскал в телефонном справочнике номер стойки администратора бассейна и уточнил время начала тренировки. Он рассчитывал подмешать раствор Ботокса в крем от экземы во время пробного заплыва. По его мнению, как раз ко второму этапу соревнований, что пройдет к вечеру, ядовитая дрянь попадет через едва заметные ранки на ногах Паурса в кровь. Времени будет вполне достаточно, чтобы начались судороги и онемение конечностей. Будет забавно понаблюдать, как этот долбаный придурок захлебнется хлоркой и чугунной болванкой пойдет ко дну посреди орущих трибун, битком забитых болельщиками. Жаль, что в момент заплыва на нём не будет его любимых кроссовок, которые Карл бесконечно намывал в раковине школьного сортира. Зрелище стало бы более эффектным! Джеймс даже хихикнул в голос от своих мыслей, представив газетные заголовки: «Лучшая модель кроссовок года утащила юного спортсмена на дно бассейна!», «Кроссовки-убийцы!», «Карл Пауэрс — смерть в кроссовках!» Его раздирало от жгучего желания поглумиться подольше, представляя свой триумф сегодняшним вечером. Но было слишком много дел и нужно было поторопиться. Сначала необходимо заскочить ненадолго в бассейн и успеть к самому началу тренировки. Дождаться, когда опустеют раздевалки, и заполучить заветную баночку с целебной мазью от экземы, которая, и в этом Джеймс был абсолютно уверен, была припрятана в шкафу Пауэрса. Сумрачная столовая в фисташковых тонах изредка озарялась светом, когда ноябрьскому солнцу удавалось протиснуться сквозь свинцовые облака, что необъятными громадинами ползли над Лондоном. Столичная квартира Мориарти находилась на последнем этаже одного из старинных особняков Marylebone High Street. Она занимала весь этаж и была роскошной холостяцкой берлогой в восточном стиле с огромными мягкими диванами и низкими столиками для кальянов. Когда-то Лучано был увлечен восточной культурой и болел Марракешем с его лабиринтами улиц и ярких, гомонящих базаров. Сейчас его пристрастия были более понимаемыми и классическими, но квартира так и осталась наполнена всяким диковинным хламом и сочными кричащими оттенками, как магнитик на холодильнике — приятное напоминание о романтичном путешествии с Запада на Восток. Моран не сильно обрадовался перспективе быть сопровождающим Джеймса, но покорно хмыкнул в ответ на просьбу Лучано за завтраком: — Себби, мальчик хочет поддержать приятелей на соревновании по плаванию. Не проводишь его в «Олимп»? Патрик назначил мне встречу — хотелось бы обсудить пару вопросов по тому банкиру из Кувейта. Если хотите, можете потом посетить зоопарк. Джейми, ты хочешь в зоопарк? Лучано обернулся к нему с ласковой улыбкой, и Джеймс едва сдержался, чтобы не ответить: «Пожалуй нет! Я вдоволь насмотрюсь зверюшек и остальных водоплавающих в другом месте». Но вместо этого он блеснул трогательной улыбкой и, сдобрив её восторгом в глазах, закивал: — Вау! Прекрасная идея! Правда, Моран? Мы подумаем, папа. Он бросил быстрый взгляд на Себастьяна, тот метнул на него пронзительный и уничтожающий взор в ответ. В животе Джеймса взметнулся сноп быстрокрылых бабочек, заставив уткнуться носом в тарелку с сосисками, которые окружал зеленый горошек, изо всех сил сдерживая торжествующую улыбку. Предвкушение замечательного дня кружило голову: провести весь день с любимым и совершить на его глазах тщательно спланированное убийство — это ли не прелестно? Джеймс был уверен — Моран будет им гордиться! Кто знает, может, он ещё раз поцелует его? Надежды, конечно, никакой. В последнее время Себастьян шарахается от него, как от прокажённого. Но вдруг? Только один такой взрослый поцелуй с языком… Внутри как-то тревожно и сладко заныло, и Джеймс густо покраснел от своих совсем не детских мыслей. Через пару часов он сидел в салоне Мерседеса и пристально смотрел в зеркало заднего вида. Себастьян вел авто, бросал в то же зеркало быстрый взгляд, чтобы оценить обстановку позади машины и, встречаясь с его тёмными блестящими глазами, смущенно отворачивался. За четверть часа они не проронили ни слова. Наконец, Моран устало выдохнул: — Прекрати пялиться, Мориарти. — А то что? — Ничего… Опять повисла тишина. Джеймс хмыкнул и протянул: — Ты себя ведешь, как ребёнок. Кстати, идея с зоопарком тебе наверняка пришлась по душе? Ты же так любишь всякую живность! Да, Моран? В зеркало Джеймс видел, как тот сжал губы, сдерживая улыбку, и покачал головой, не утруждая себя ответом на его выходку и не поддаваясь на дешёвую провокацию. Джеймсу так хотелось столько рассказать Себастьяну: как он его ждал, как неустанно рисовал его тело, что видел однажды у бассейна, как он сожалеет, что так мал и не может доказать свои искренние и такие взрослые чувства. Но вместо этого с его губ слетела лишь очередная гадость: — Кстати, ты круто целуешься, Себби. Это был французский поцелуй, да? Моран вспыхнул и прорычал в ответ: — Если ты не заткнёшься, я закину тебя в багажник и поеду в зоопарк. Пожалуй, одной обезьяны мне на сегодня маловато. Посмотрю еще и на других приматов! — Придурок… — буркнул Джеймс и обиженно замолчал, уставившись в окно. Еще четверть часа тишины, и Мерседес остановился на парковке у бассейна «Олимп». — Себастьян, еще слишком рано. Предлагаю тебе остаться в машине, а я мигом: туда и обратно. Только скажу ребятам, что уже приехал в Лондон и обязательно буду присутствовать на соревнованиях. Хорошо? Моран даже не скрывал своей радости. Для него даже пять минут вдали от этого мелкого беса были весьма ощутимой передышкой. — Только быстро! Иначе… — он большим пальцем левой руки указал в сторону багажника. — Личные апартаменты для тебя готовы. — Я тоже тебя люблю! Джеймс звонко чмокнул губами и быстро выскочил из машины. Он бежал по ступеням ко входу, засунув руку в карман кожаной куртки, где лежали два заветных пузырька с «красивой смертью». Джеймс в который раз стиснул их в ладони, как бы убеждая себя в неотвратимости грядущего преступления. У него не было никакого страха или даже намека на сомнения. Он ждал удобного момента столько времени, и вот он, к его огромному ликованию, наступил.***
Огромное фойе новёхонького, построенного по последней архитектурной моде здания бассейна встретило влагой и парой дюжин огромных зеркал. Куда ни бросишь взгляд — уныло висели на флагштоках стяги спортивных школ всей страны. Яркие транспаранты и плакаты приветствовали гостей Лондона и желали спортивных успехов участникам соревнований. С десяток подтянутых девушек в цветастых олимпийках и белых шортах раздавали листовки с какой-то рекламной дрянью. Джеймс быстро огляделся и увидел стрелки с указателями «Раздевалки». Стараясь не привлекать к себе внимания, он быстрым шагом двигался по коридору, ориентируясь на стрелки с надписями: «Раздевалка. Мальчики 12-14 лет». Не слишком широкие, но длинные переходы с яркими лампами дневного света были почти пустыми. Вероятно, вся публика тусовалась под куполом, там, где было само водяное корыто с плавательными дорожками. Наконец, он добрался до нужного помещения — к счастью, там было пусто. Джеймс стремительно открывал и захлопывал шкафы, пытаясь найти вещи Пауэрса. Удача ему улыбнулась почти сразу — он увидел возлюбленные Карлом модные дорогие кроссовки на полке посреди скинутого наспех шмотья. Джеймс криво улыбнулся, вспоминая, как придурок Пауэрс бесконечно намывал их в туалетной раковине специальной оранжевой губкой. «Засунь их себе в зад, Пауэрс!» — злобно прошептал Джеймс и пошарил на верхней полке. Его расчеты были верны и на этот раз — у стенки притаилась баночка с целебной мазью. Он оглянулся по сторонам и прислушался, затаивая дыхание. Вокруг было тихо, лишь откуда-то очень издалека раздавался гул многочисленных голосов, что ухали в огромном помещении, и звук свистков ответственных тренеров. Видимо, разминка была в разгаре, и никто не спешил возвращаться, оценивая результаты соперников. Джеймс открыл баночку, поставил её на пол и достал флаконы с Ботоксом из одного кармана и одноразовый шприц из другого****. Пробивая иглой пробки, он набирал ядовитое вещество из каждого из пузырьков по очереди и, опустошив их до последней капли, вылил лошадиную дозу парализующего дерьма в мазь от экземы. Сдернул иглу и перемешал носиком шприца получившееся зелье. Удовлетворенно хмыкнул и, завинтив крышку, вернул баночку на прежнее место. Спрятав опустевшие стекляшки обратно в карман и отправив туда же использованный шприц, он еще раз бросил взгляд на любимые кроссовки Пауэрса. От промелькнувшей идеи он снова улыбнулся гадко и зловеще. Губы растянулись, и он пропел едва слышно: «Раз… Два… Три… Четы-ре … Пя-я-ять…. Карла нужно убива-а-ать…» Взяв один кроссовок, он с усилием потер боковой поверхностью белоснежной подошвы об чью-то кожаную черную сумку, что валялась на скамейке слева. На белом полиуретане ярко отпечатались темные полосы. Джеймс вернул кроссовок на место, прикрыл дверцу шкафа и, довольно улыбаясь, побежал обратно к выходу. Через несколько минут он уже юркнул в пахнущий дорогой кожей и терпким мужским парфюмом салон тонированного Мерседеса. Моран, скрестив руки на груди, откинулся к подголовнику и, казалось, дремал. Джеймс потихоньку прикрыл за собой дверцу и, обняв руками подголовник переднего пассажирского сиденья, уставился в умиротворенное лицо Морана. Он прекрасно понимал, что сна у того нет и в помине, но до одури хотелось вот так, запросто, не таясь, смотреть на любимого долго и пристально. Он был так близко, что Джеймс замечал, как вздымается его грудь в такт дыханию. Как выпирает острый кадык на запрокинутой шее и как подрагивают длинные прямые ресницы, прячущие глубокую синеву самых красивых в мире глаз. Он был готов сидеть тихо и едва дыша целую вечность, только бы этот момент не прекращался. — Прекрати пялиться, Мориарти… — лениво протянул Моран, и его губы чуть тронула улыбка. — Ты красивый, — ответил Джеймс с легким вздохом сожаления. — Угу. Не то что ты, чертова мартышка. Какие планы? Я бы выпил кофе и съел кусочек торта. Себастьян не сменил позы и не открыл глаза. Джеймсу показалось, что он похож на одного из ленивых ирландских волкодавов, которые остались в Брайтоне. Сравнение было настолько удачным, что захотелось протянуть руку и потрепать его по голове. Даже не думая о последствиях, он запустил пальцы в мягкие волнистые волосы цвета спелой пшеницы и слегка сжал кулак. Себастьян испуганно распахнул глаза и замер. Даже видя только его профиль, Джеймс знал наверняка, какой ужас полыхнул в его взгляде. Через миг, очнувшись, Моран перехватил его запястье и мягко отстранился. — Джеймс, ты ведешь себя отвратительно. Мы уже, кажется, все решили. Его голос был такой болезненный и глухой, что у Джеймса кольнуло где-то в солнечном сплетении. Отчего-то подкатили слезы, и он прикусил внутреннюю сторону щеки, чтобы остановить их поток. — «Мы»? Себастьян, нет никакого «мы». Я устал. Я хочу быть с тобой… Себастьян повернулся к нему, продолжая несильно сжимать пальцами его тонкое мальчишеское запястье. В его груди разливалась такая тоска и горечь, что хотелось бежать к чертовой матери, лишь бы никогда больше не видеть этого детского лица с влюблёнными тёмными огромными глазами, полными невыплаканных слез. Не смотреть на эти обиженные, поджатые, дрожащие губы. Он сделал глубокий вздох и решительно выдохнул то, от чего лицо Джеймса исказила гримаса боли, точно он врезал ему наотмашь смачную тугую пощечину: — Я не люблю тебя, Джимми. И никогда не полюблю. Ты слишком мал, чтобы это понять. Я дорожу нашими отношениями с твоим отцом и о большем даже и не мечтаю. Прости за тот поцелуй. Я не знаю, что на меня накатило. Джеймс забился в угол огромного сиденья и подтянул колени к груди. Он смотрел в спинку впереди стоящего кресла, и его пальцы побелели от напряжения, настолько сильно он вцепился в свои щиколотки. Моран отвернулся и положил раскрытые ладони на руль. Ему казалось, что еще миг, и он взорвётся, а его ошмётки разлетятся по салону кровавым месивом. Он задыхался, сердце пропускало удар за ударом, и воздух вдруг стал таким густым, что невозможно было даже ртом втянуть его в застывшие легкие. Себастьян, к своему ужасу, понимал, что если Джейми начнет плакать, он не вынесет. Просочится между кресел назад, прижмёт к себе, затащив на колени, и будет вымаливать прощение, взвывая вместе с ним в голос. «Блядь! Я не знаю, что мне делать! Не зна-а-аю! Я умираю от страха! Я не люблю тебя, нет! Я болею тобой! Ты — самая страшная чума на свете! Та, что выворачивает наизнанку всё нутро и покрывает струпьями тело. Я похож на кусок дерьмового мяса, с которого заживо содрали шкуру! Что мне делать?» — Пожалуй, ты прав. Кофе нам не помешает… Голос Джеймса зазвенел нотками металла. Моран бросил взгляд в зеркало заднего вида и обалдел: в лице мальчишки не было ни намека на страдание и обиду. Он растягивал губы в своей дурацкой ухмылке.***
Джеймс неторопливо собирал воздушную пенку со стенок большой чашки капучино. Он почти забыл о произошедшем в салоне Мерседеса, дав себе обещание обмозговать всё потом. Сейчас его заботило совсем другое. Он должен быть уверен наверняка, что его план сработает и грёбаный Пауэрс намажет свои изъеденные экземой ноги после тренировки. В голове саднило от тревоги, и, с каждой минутой росла уверенность в необходимости вернуться в «Олимп». Через час с небольшим Мерседес снова остановился у парадного входа здания бассейна, и он в сопровождении Морана прошел на трибуны огромного, полного влажного воздуха и адского запаха хлорки, помещения. На длинных рядах синих пластиковых кресел, что выстроились ярусами, как в амфитеатре, было многолюдно. Туда-сюда сновали подростки в спортивных костюмах, сопровождающие их родственники и тренеры. Джеймс поднялся повыше, увлекая Морана за собой, опасаясь, чтобы Карл Пауэрс ненароком не смог их разглядеть среди разношерстной публики. Мальчик лениво наблюдал за пробными заплывами, а Себастьян листал глянцевый журнал про оружие с серьезным и отрешённым видом. Через пару четвертей часа к стартовым тумбам подошел красавчик Карл. Джеймс влип в него взглядом, отчаянно желая запечатлеть в памяти каждое его движение, чтобы впоследствии смаковать в мыслях последние часы грёбаной, никчемной жизни своего врага. К тому же Джеймсу показалось, что, делая растяжку и наклоны в стороны, будущий покойник неотрывно пялился на высокого худого мальчишку из-под резиновой шапочки которого выбивались непослушные крупные кудри длинных смоляных волос. Тот временами бросал на Пауэрса надменный взгляд и густо краснел. Похоже, засранец достал и его до печёнок своими похотливыми дешёвыми подколками. Хлопок стартового пистолета, и с десяток узких теней вошли в воду, подняв тучу брызг. В этом заплыве победил Пауэрс. Ребята вышли из воды и некоторое время толпились у высокого седого мужчины с планшетом. Потом они разбрелись по своим группкам и осели на скамейках или поднялись на трибуны, обсуждая результаты. Прошло еще не менее четверти часа, когда Пауэрс поднялся и направился к выходу в сторону раздевалок. «Что, нужно смазать больные копыта, мерзкий Сатир?» — усмехнулся про себя Джеймс. Ему так хотелось рвануть за ним вслед, чтобы увидеть это эпичное шоу воочию. Но было слишком опасно. Нужно было выждать время, пока Карл принимает душ. Ещё пятнадцать минут Джеймс едва высидел. Все тело зудело от нетерпения, и волны жара меняли волны холодного озноба. Моран молча бросал на него непонимающие взгляды: ему совсем не нравилась эта вся затея. Он никак не мог взять в толк, что за «группа поддержки» такая, которая прячется от своих приятелей-спортсменов на самом верху трибун. Но он решил благоразумно молчать и не задавать никаких вопросов. Его дело сопровождать. Это как убивать, только все остаются живы. Просто работа. Он пытался убедить себя в этом снова и снова. Впихивал в свое подсознание холодную обыденность и привычную выдержку. А рядом, слегка касаясь рукавом модной кожаной куртки его руки, сидела егоза — маленькая и злобная. Которая была готова в любой момент выкинуть очередной фортель, как чёртик из табакерки. Или просто заставить его смеяться. Или… Наконец, Джеймс обернулся к Морану: — Я в туалет. Моран молча свернул в трубочку журнал и хотел последовать за ним. — Себ, я справлюсь один. — Джеймс выдал совершенно милую улыбку, и хотел было съязвить, но вовремя передумал. Лишняя болтовня и спор были не к месту. Минуты решали всё. Сегодня ему фартило на всех фронтах! Словно сама судьба была на его стороне, и каждая задумка воплощалась сразу, даже без намека на заминку. Коридоры были пустынны, и он беспрепятственно нашел нужную раздевалку. У общего помещения со шкафами для одежды были выходы в три длинные душевые, и в какой-то из них, явно слышался звук льющейся воды. «Неужели этот уродец еще не отмыл свою шкуру от вонючей хлорки?» — разочарованно подумал Джеймс, и вдруг услышал голоса в самой дальней душевой. Обмирая от страха быть застуканным, он, прижавшись к стене, скользнул за угол и чуть выглянул из-за простенка между шкафами, продолжая оставаться незамеченным. Увиденное его ошеломило так, что он едва не грохнулся навзничь на ледяной кафельный пол. Под струями воды в одной из кабинок со спущенными до лодыжек шортами стоял тот худой пацан с темными кудрями из бассейна и, со знанием дела, пихал свой член в рот стоящему перед ним на коленях … Карлу Пауэрсу. Тот давился, мычал, крутил головой и пытался вырваться. Но мальчишка крепко удерживал его за затылок, зажав сивые мокрые лохмы в свой кулак. Лицо кудрявого было искажено злобой и ненавистью. Он насаживал горло Паурса на себя, беспощадно трахал засранца в рот так, что тот хрюкал и взвизгивал явно не от экстаза. «Вот это поворот!» подумал Джеймс и рванул по коридору к выходу. Он столкнулся с Себастьяном на входе к дорожкам. Сердце молотило в горле, и глаза были расширены от увиденного, как чайные блюдца китайского фарфорового сервиза. Моран озабоченно склонился и потрогал его лоб: — Что случилось? Тебя кто-то испугал? Тебе нездоровиться? «Черта с два я уйду отсюда в такой момент! Уж я должен точно дождаться финала этой истории и увидеть всё своими глазами. А кудрявый — молодец! Прям пожал бы его руку! Вот что, оказывается, нужно было дону Карлито на самом деле… Как я не догадался навалять ему за щеку тогда в сортире? Только зря испачкался, когда ему отдрочил. Ну да ладно… Будем считать, что перед смертью сбылась мечта идиота! Чертов пидор…»***
До начала второго отборочного тура соревнований оставалось около четырех часов. Нужно было быстро придумать, где убить время и как обосновать Себастьяну жизненную необходимость вернуться назад в «Олимп». Джеймс уже давно понял, что может манипулировать Мораном, как слегка испорченной и не слишком послушной марионеткой. Похоже, синеглазый «великомученик» что-то скрывал, и его слова, сказанные с такой горечью недавно в машине, были весьма далеки от истины. Приятно было осознавать, что впереди еще уйма времени на настраивание под себя этого слегка заедающего и пробуксовывающего механизма. Отчего-то призрачная уверенность в том, что все же удастся превратить Морана в белый и пушистый пуфик для ног, крепла в Джеймсе и становилась твёрже с каждым днем. Осуществление прекрасной затеи было делом времени, а его в запасе у коварного мальчугана было предостаточно. Джеймс принял для себя судьбоносное решение: этот человек нужен ему, как воздух, чтобы строить свою собственную жизнь так, как он её задумает. Себастьян будет его личным фундаментом — несокрушимым и очень функциональным. Его оружием, с помощью которого Джеймс Мориарти перевернет весь мир. Его крепостью, тылом, наконец, тенью. Правда эта тень на данный момент немного велика и заслоняет солнце. Но у Джеймса есть с пяток годков впереди, чтобы выровнять положение по своим собственным солнечным часам. Тик-так… Тик-так… Пусть сыпется мелкий песочек в его личных часиках. Не жалко. Он вглядывался в тревогу на лице Себастьяна, а внутри бушевал адреналин, заставляя непослушное тело слегка дрожать. Как же ему хотелось схватить Морана за руку, утащить в укромное местечко и рассказать всё, что он видел несколько минут назад. Страшный секрет рвался наружу так рьяно, что Джеймс невольно закрыл ладонью рот и продолжал молча моргать, зная наверняка, что выглядит идиотом. Моран опустился на колени и кончиками пальцев приподнял его голову за подбородок. Он изо всех сил сдерживал себя, но Джеймс заметил, как играют желваки на его скулах, и глубокую складку смятения, что залегла между сдвинутых к переносице бровей: — Какого дьявола? Что ты молчишь, Джимми? Я сейчас взорву этот чертов лягушатник! В ответ Джеймс обнял его за шею и расхохотался громко, взахлеб, сотрясаясь всем телом и слегка подвывая от смеха. Моран без особых церемоний взвалил его на плечо и понес к выходу, ворча и бранясь вполголоса: — Чудовище! Откуда ты свалился на мою голову? … Сейчас точно засуну тебя в багажник. Глаза бы мои тебя не видели, чёртов засранец. Джеймс знал, что Себастьян улыбается глазами и совсем не сердится на него. Он расслабился и покорной тряпицей безвольно болтался, крутя головой по сторонам и покачиваясь в такт размеренному шагу своего носильщика. Сидя в машине, Моран выслушал удивительную историю о том, как Джеймс обещал своим приятелям из школы, что наколдует им победу в соревнованиях. Он был так убедителен в своей лжи, что эти дурачки поверили и теперь с нетерпением ждут чуда. Себастьян, по большому счету, пропустил весь его трёп мимо ушей. Он просто умилялся, глядя на сияющие восторгом глаза мальчугана, как он смеётся над своей проделкой и чувствует себя героем дня. Джейми тараторил без остановки, и его рассказ обрастал с каждой минутой новыми, сногсшибательными подробностями. Его несло на гребне своего собственного вранья, и он уже не мог остановиться. Себастьян даже не пытался ничего анализировать, он понял лишь одно: вечер обещает быть долгим. Четыре часа были убиты в кинотеатре, хрустя поп-корном под весьма достойный ужастик, и в Hard Rock Cafe, где, быстро расправившись с огромными гамбургерами, они долго рассматривали сценические костюмы и личные вещицы суперзвезд. По дороге обратно в «Олимп» Себастьян поймал себя на мысли, что Джейми — очаровательный ребенок! От этих размышлений стало горячо в груди и неясно защемило тоской и непонятной тревогой. Ему вдруг стало на удивление спокойно и захотелось вдохнуть полной грудью осенний, зябкий воздух, что повис над Лондоном, который давно мерцал вечерними огнями. Джеймс сидел в углу на заднем сиденье и что-то тихо напевал. Себастьяну до одури хотелось, чтобы так они ехали далеко–далеко и очень долго. Он и Джеймс. Улыбаясь своим размышлениям, Себастьян прислушался и узнал хит Фредди Меркьюри*****, что крутили по всем каналам в восемьдесят четвертом. Зная, что может выслушать с дюжину подколок и язвительных слов, он начал тихонько подпевать в унисон: Я влюбился, Я влюбился впервые в жизни, И я знаю, что на этот раз это по-настоящему. Я влюбился. Бог знает, Бог знает, как я влюбился. Джейми затих на мгновение и звонко продолжил, вступая во второй куплет. К «Олимпу» они подъехали с шиком и горланя на весь салон хит Queen. В этот час трибуны были забиты почти до отказа. Начиналась жеребьёвка. Моран достал из внутреннего кармана куртки свернутый пополам журнал и снова начал его рассеянно листать. Спорт и Себастьян были слишком разнополярными понятиями. Пятая десятка спортсменов оглашена, и на табло высветилось имя Карла Пауэрса. Джеймс до рези в глазах всматривался в своего врага: ему показалось, вид у того был слегка вялый и немного заторможенный. Пловцы подошли к тумбам и заняли свои места. Раздался звук стартового пистолета, и узкие тени снова взрыли воду. Гул толпы слился в единое «А-а-а-а … » и движение в воде ушло на второй круг, оттолкнувшись от стенки бассейна и перевернувшись в обратную сторону. Чуть замешкавшись, Джеймс на какое-то время перепутал дорожки и потерял Пауэрса из виду. Лишь когда все участники заплыва снова сделали кульбит в воде и стали возвращаться на третий круг, он осознал, что одна дорожка… пуста. Стометровка — три переворота. Толпа вскакивала с мест и что-то кричала. Джеймс не слышал, точно попал в вакуум. Тело одеревенело от накатывающей волнами догадки: «Всё…?! Это Всё…? Я сделал это! Прибил говнюка и выполнил свое обещание… Папочка обещает — папочка делает.» Мысли туда-сюда шариком для пинг-понга. Во рту пересохло так, что язык прилип к нёбу намертво, не отодрать. Все поняли, что произошла трагедия, лишь в тот момент, когда следующая десятка пловцов подошла к стартовым тумбам. Джеймс с трудом прятал улыбку в уголках губ, наблюдая, как бегут медики и как вытаскивают из воды длинное, безжизненно вытянувшееся тело одноклассника. Было понятно, что откачивать его не имеет смысла. «Гнилое не терпит прикосновения…»****** Вдруг возникло решение забрать баночку с мазью из шкафа, пока ни началась суета и не появились стражи порядка. — Вот дерьмо… — выдохнул Моран, когда, охнув, толпа начала пониматься со своих мест и ленивым, густым потоком потекла вниз. — Надо валить отсюда, пока не приехали копы. — Мне нужно туда, я должен быть там, — упрямо бросил Джеймс и рванул к ступеням. — Мы уезжаем немедленно, — Себастьян поймал его за плечо и с силой сжал пальцами, сердито сверкая глазами. — Пожалуйста, я тебя очень прошу, — заныл, умоляюще ловя его взгляд, Джеймс. — Мне нужно кое-что забрать из раздевалки. Я там оставил свой волшебный талисман на их удачу. — Чё-ёрт… — взвыл Моран и, распихивая толпу, начал слегка подталкивать его перед собой, оберегая от натиска. Они добрались до раздевалки, оставив за собой переполох и крики. На бегу стягивая с себя куртку, мальчишка влетел в знакомое помещение, метнулся к шкафу и уверенным движением нащупал на верхней полке баночку с мазью. Оглянувшись, он увидел, что Моран застыл в проходе, оценивая обстановку и прикрывая тыл. Не раздумывая, Джеймс прихватил и кроссовки, заворачивая трофей в мягкую лайковую кожу куртки. Через несколько минут они уже сидели в машине и, пропустив полицейские авто с мигалками, неторопливо выехали на оживленную улицу под звук сирен.***
Джеймс жмурился от счастья в темноте салона, ловя через неплотно сомкнутые ресницы всполохи городских огней, и крепко прижимал к груди заветный сверток. Словно охотник, который завалил оленя, предвкушал, как украсит его головой с ветвистыми рогами стену над камином. По венам горячо струилось ликование, а воздухе витал запах победы. Жаль, что Моран не может разделить с ним это головокружительное ощущение. Джеймс растянул губы в тошнотворной улыбке, а голове пропело: «Умничка Уи-и-илли… Ай, да молоде-е-ец… Заслужил мальчишка медовый леденец….!» Вечерние новости переполошили весь Лондон. Горячей строкой неслось по всем экранам: «В бассейне „Олимп“ произошел несчастный случай. На втором этапе отборочных соревнований утонул один из лидеров, подающий надежды юный пловец из Брайтона — Карл Пауэрс. Причина смерти устанавливаются. Предварительно, по словам медиков — сердечный приступ.» На экране возникло фото, на котором улыбающийся Карл поднял руку в приветственном жесте. — О, мой Бог! Это же мой одноклассник! — с ужасом воскликнул Джеймс, искоса поглядывая на отца и Морана, опасаясь, не переиграл ли случайно эту драматическую мизансцену. Лучано болтал по телефону с миланской родней, бодро щебеча на итальянском. Зато глаза Морана расширились от ужаса, обернув ласковую синь в лёд. Он беззвучно открывал рот и закрывал его снова, не находя подходящих слов. Наконец, он сипло выдавил: — Это же тот пацан… Ну, тогда… В школьном коридоре… Что за хрень, Джимми? — Мне так жаль, Себастьян. Он был отличным парнем. Уж мы-то с тобой точно знаем, как он был жизнерадостен и замечателен… — Джеймс деланно всхлипнул, размазывая кулаком невидимые слезы. — Джеймс, я ничего не должен подумать? — Себастьян спросил глухим шепотом и, испугавшись своих слов, поспешно закрыл рот ладонью. — Тебя это должно волновать меньше всего, мой дорогой, — также тихо, но абсолютно уверенно ответил Джеймс, глядя на Морана. Через мгновение его мальчишеское, милое лицо озарила совсем не детская, пугающая улыбка: — Папочка обещал — папочка сделал… Кесарю — кесарево. Моран откинулся к спинке кресла и невидящим взглядом уставился в экран телевизора. По телу волнами накатывала стынь от ужаса такой силы, что, казалось, все сосуды и вены покрывались инеем и от малейшего движения грозились треснуть. «Сын своего отца… Глупо надеяться, что в этом гадюшнике, в котором мы все варимся, найдется место чему-то чистому и святому. Тьма, однозначно, порождает только тьму. Пожалуй, этот чертёнок переплюнет всю команду-А в недалеком будущем… Я бы не был против дожить до того дня. Но все же это невероятное дерьмо! Ему две-над-цать!» Джеймс, с наигранной драмой во всем своем облике, покинул гостиную, пожелав отцу и Морану «Спокойной ночи». Относительно любовника отца, эта фраза была верхом издевательства и апофеозом сарказма. Он спиной чувствовал тяжелый, ошеломленный взгляд Себастьяна, и от будоражащего ликования хотелось вприпрыжку рвануть по коридору. Но он удалялся чинно и благородно, унося с собой печать состряпанной наскоро скорби на поникших плечах. Удобно устроившись среди мягких цветных подушек на огромной кровати в своей комнате, он включил телевизор, чтобы еще раз насладиться сногсшибательной новостью. На экране отвечал на вопросы вертлявой журналистки тот худой симпатичный мальчишка с крупными черными, как вороново крыло, кудрями. У него были удивительного сине-зеленого цвета глаза. Еще не слыша о чем идёт речь, Джеймс почувствовал гнилой запашок тревоги. — Я считаю, и я полностью уверен в своих догадках, что смерть Пауэрса не может быть случайной. Я уверен, что это убийство. Мне хотелось бы оказать помощь следствию и присутствовать на проведении токсикологической экспертизы. Кудрявый умник нёс еще какую-то ахинею, а перед мысленным взором Джеймса всплывало его перекошенное от злобы лицо и то, как он безжалостно пихал свой член в горло бедняге Карлу. Бегущая строка внизу сообщила имя кудрявого мистера великого трахальщика — «Уильям Шерлок Скотт Холмс». — Вот дерьмо! — присвистнул Джеймс с усмешкой. — Пожалуй, для Лондона слишком много Уильямов… Надеюсь, мы еще померяемся с тобой своими пенисами, мистер детектив… До встречи, любовь моя… Он сложил губы трубочкой и звонко чмокнул вслед гаснущей точке на экране выключенного телевизора. Через несколько минут он уже крепко и безмятежно спал, улыбаясь во сне.***
Моран лежал на кровати, вслушиваясь в размеренной дыхание Лучано, и невидяще пялился в потолок, почти не мигая. Его мысли закручивались в воронки и путались без устали, заставляя мозг работать на пределе возможностей. Сначала он хотел разбудить Джеймса и выяснить, как всё было. Нужно точно знать весь ход событий и понять для себя: не оставил ли он следов и зацепок для ищеек из Скотланд Ярда. Он в сотый раз прокручивал в памяти весь прошедший день и не мог взять в толк, как вышло, что пока они мило проводили время, где-то была заложена мина замедленного действия, и она сработала точно в срок, унося жизнь говнюка-малолетки. Похоже, отпрыск Мориарти был гением! У него бы поучиться! Негодование Морана мягко мешалось с теплым умилением и кружащим голову бодрящим восторгом. Как смешивались два течения на краю света, превращая обычную синеву воды в насыщенный изумрудный цвет. Он обожал этого ребёнка. Боготворил его. Хотел быть рядом и слышать его звонкий смех, и чувствовать в своей руке прохладную ладонь маленького бесёнка. И лишь только эти мысли начинали полностью владеть разумом, он их гнал от себя, как свору бродячих псов. Ставил все мыслимые и немыслимые блоки, запирая на огромные замки свои тайные желания. Но вдруг он осмелился, и на мгновение представил, что остался наедине с Джеймсом. Случайно вышло так, что по какой-то непонятной причине не стало Лучано, и единственным хранителем этого злобного и ухмыляющегося сокровища стал он… Моран. Он представил это так явно, что испугался. Дальнейшее развитие событий никак не хотело возникать в его воображении. Тащить в койку мальчишку было верхом гнилья! Он был выше всех самых ущербных похотей. Слишком сильное чувство он испытывал к малышу Джимми. Оно было на дюжину порядков глубже самого сильного влечения. Себастьян вдруг вспомнил, как будучи пацаном из приюта для детей-сирот, случайно оказался перед витриной зоомагазина. Там в плетеной корзинке за стеклом спал, свернувшись клубочком, белый, похожий на маленького поросёнка, щенок бультерьера. От взгляда Морана щен проснулся, зевнул, выставив на показ розовую пасть с крохотными молочными зубами и, поднявшись на короткие крепкие лапки, завилял прутиком-хвостом. Крохотный буль был настолько милым и очаровательным, что Себастьян впервые в жизни до одури захотел чем-то обладать. Он неистово мечтал о двух вещах: чтоб его любили и об этом щенке. Всю дорогу в приют он планировал, что заработает денег, помогая разгружать ящики со спиртным в соседнем магазине, и обязательно купит белоснежное чудо с розовой пастью. Он уже представил себе, как будет спать с ним в обнимку, уткнувшись в теплый собачий затылок. Как будет гулять с ним на поводке. Как маленький буль вырастет и станет ему надежным защитником. Но все мечты рухнули, когда он переступил порог приюта. Рассеялись в полумраке вонючих протухшей жратвой коридоров. Моран с ужасом осознал, что ему некуда привести своё счастье на поводке. Нечем его кормить. Что у него у самого нет дома, и он до смерти никому не нужен в этом блядском мире. По виску скатилась обжигающая слеза. Он сделал усилие и сглотнул ком, подкативший к горлу. Себастьян не сможет обладать таким сокровищем, как маленький Джимми. Не достоин.