Острова в далеком море

Новая жизнь оказалась спокойной. В назначенное время отодвигалась заслонка внизу двери — вот что это было за углубление! — и внутрь просовывался поднос с едой. Через полчаса открывалась дверь, и женщина-лошадь приходила объявить о работе. В первый день, после обеда, Найл красил стену в какой-то комнате, на следующее утро вычищал коридор. Работы там оказалось столько, что и вторую половину дня он провел там же: проволочной щеткой соскребал со стен мох и грязь, выковыривал раскрошившиеся кирпичи, сгребал мусор в мешки. Работа грязная и монотонная, но Найл был ей рад. Он уставал физически и потом крепко спал. Кроме миссис Фостер, он больше ни разу никого не видел, да и с ней не общался — она молча приводила его на рабочее место и запирала на ключ. Найл пытался понять, почему тут так устроено. Боялись бунтов? Возможно. Ведь, казалось, кроме женщины-лошади и того носатого, на острове из персонала больше никого не было, что довольно странно. Потратились бы на нормальную охрану, раз решили использовать заключенных! Ладно Найл, с ним никаких проблем, он никогда в жизни не дрался, а когда у него волосы были длинные, в хвост, его иногда и за девушку со спины принимали: невысокий, худенький. К тому же они с Изи таскали друг у друга толстовки и футболки, если чистых не было, а срочно надо. Но это Найл со своей несерьезной статьей о налогах, а вот тот бритый бугай, например? У которого татуировки, ручищи с буграми мышц и волоски на пальцах? Этот уж точно не за переход дороги в неположенном месте осужден! Так почему они тут таких не боялись? Может, прецедента не было? Или потому что отсюда все равно не сбежишь? Какими бы ни были причины запирания, Найл это одобрял — ему так было спокойней. Пусть это глупо, но воспоминания о проклятом цокоте копыт лезли и лезли в голову всякий раз, когда его выводили в старые коридоры. Иногда удавалось уговорить себя, что ничего не было, ему показалось — никто ведь больше не слышал! Может, Джин что-то заметила, и то не факт, он ведь не успел с ней об этом поговорить. Да и вообще ни с кем. То есть, по сути, кроме его приступа паники в коридоре, ничего не произошло, значит, не было причин нервничать. И все-таки Найл иногда резко прекращал работу и замирал, прислушиваясь, но ни разу ничего не слышал. Это успокаивало, потому с каждым днем он все реже устраивал такие минуты тишины. После работы его отводили обратно в камеру, где уже стоял поднос с едой и лежала чистая одежда — все те же безразмерные толстовка со штанами, вечером ещё футболка и трусы. Кормили очень хорошо, работа скорее успокаивала, чем утомляла, никаких событий не происходило. Одинаковые дни тянулись один за другим, Найл их даже не считал, решив, что так оно спокойней. Он скучал по Изи, скучал по книгам и компьютеру, но все это было глухим фоном — неприятно, но не остро. А здесь и сейчас все шло размеренно и почти беззвучно. Общаться было не с кем: женщина-лошадь даже здороваться не желала, а больше никого Найл не видел. И, удивительное дело, он впервые в жизни ощутил потребность говорить вслух. Он, которого всю жизнь шпыняли за молчаливость, остро хотел хотя бы парой слов перекинуться с живым человеком. Но не с собой же разговаривать! Услышат — бог знает что подумают... Поразмыслив ещё пару деньков, Найл решил, что в камере очень хорошая звукоизоляция: в тот первый день дверь закрылась, и больше он никого не слышал. Значит, можно и поговорить, никто не узнает. Правда, с разговорами не сразу получилось, сначала Найл не мог придумать тему, потом ему было неловко, но в конце концов спел пару песен, и сразу стало веселее. Не забыл родной язык! А если кто и услышит — что ж, сами виноваты. Нечего людей в одиночке держать, устроили тут Форт-Нокс! То есть Алькатрас. Или даже Тауэр. Ещё немного такой жизни, и он слепит себе из хлебного мякиша куколку и будет с ней по вечерам беседовать. Или нарисует портрет на стене. В общем, заведет себе воображаемого друга, благо опыт имелся, в детстве у Найла уже был такой. На самом деле, другом служило пятно на обоях, но Найл видел в нем лицо мальчика и по вечерам, перед сном, с ним шепотом разговаривал. Засыпал, бормоча и представляя, что тот ему отвечает. Если подумать, прототип интернета… Обдумывая эту мысль, Найл шарил взглядом по стене в поисках пятен. А вдруг найдется подходящее? Тут ведь кто-то жил до него? Вдруг нарисовал где-нибудь в уголке… Или написал. О, вот пятно, похожее на кактус в горшочке. Но до разговоров с кактусами Найл ещё не дошел. Тщательно изучив одну стену и не найдя ничего примечательного, он повернулся осмотреть следующую и заметил быстрое движение — темная точка в углу пропала со стены прямо у него на глазах. Найл бросился к этому месту, ударил ладонью, поковырял пальцем. Тут отверстие! И оно заткнуто камушком. Сколько он ни пытался выдавить его, камушек то ли сидел крепко, то ли его держали с той стороны. Найл задыхался от волнения. За ним подсматривали? Кто? Зачем? Сколько времени? Постоянно? Если это кто-то из заключенных, то почему не общался, а вот так?.. В голову лезли мысли о реалити-шоу и экспериментах над людьми. Удачный он выбрал денек, чтобы спеть! — Эй! — сердито потребовал Найл. — Вы, там! Я все равно уже видел! Камушек не поддавался. Нет, нет, надо подумать…. Найл сел у стены так, чтобы его нельзя было увидеть через дырочку, даже если она снова откроется, и тут же подскочил от новой мысли: а вдруг тут ещё такие есть? Остаток времени до самого отбоя он потратил на то, чтобы тщательно осмотреть все стены комнатки, включая дверь и ванную, но больше отверстий не было, или они были лучше замаскированы. Найл вернулся к первому, поковырял камушек — крепко сидит, зараза. Ему же не могло показаться? Нет! Он видел! Выключился свет, а Найл так и сидел у стены, не решаясь пойти и лечь в кровать, на которую из дырочки открывался отличный вид. Он размышлял. Ещё пару раз пытался окликнуть своего невидимого соседа, стучал в стену, но не добился ни малейшего толку. А потом ему стало смешно — у него все-таки есть воображаемый друг! Только невидимый, потому что сидит там, за стеной. И какого черта! Да этот друг за прошедшие недели и так уже видел все, что можно было увидеть. Ничего выдающегося. Найл, может, в носу ковырялся пару раз да подрочил в темноте. Подумаешь, большое дело. Он разогнул затекшие от долгого сидения ноги, поднялся и направился к кровати. — Спокойной ночи! — громко произнес Найл и впервые за долгое время широко улыбнулся. Все-таки он тут не один. *** Еще пара дней размеренной жизни — и Найл привык к тому, что у него есть зритель. Тот по-прежнему отмалчивался, но Найл уже не раз замечал, что отверстие бывает открыто. Он решил больше не бросаться к нему и не орать. Может, там сидит кто-то совсем отвыкший от людей, и ему требуется время, чтобы набраться смелости и начать общаться. Версию реалити-шоу Найл решительно отмел — скукотища ведь, кому это нужно. И опытов над ним вроде бы никаких не проводили, если не считать таковым сытую размеренную жизнь безо всяких событий. А если бы в соседней камере сидел кто-то из их партии, так он давно бы отозвался. Найл помнил всех: Изи, Джин, бритого здоровяка, парня с татушкой, девушку с косой и ещё одного паренька, что называется, без особых примет. Все без странностей вроде, нормальные. В общем, Найл довольно быстро сочинил себе историю про такого же заключенного, как он сам, которого приговорили к здешней монотонности не на пару месяцев, а на годы, и он тут в одиночестве немного одичал. Найл здоровался с соседом, когда возвращался в камеру, рассказывал, чем сегодня занимался на работе. Иногда делился какими-нибудь идеями, которые приходили ему в голову. Хотя в ответ не было ни звука, ни шороха, болталось Найлу легко и непринужденно: не сам с собой же — с другим человеком! Это нормально. Было нормально. Пока однажды в послеобеденную смену не погас свет. Найл уже несколько часов шкурил и скоблил синюю деревянную дверь в одном из коридоров: миссис Фостер приказала удалить старый слой краски, зашпаклевать все дефекты и выкрасить по новой. Найл возился здесь с самого утра, второй раз за сегодня с головы до ног усыпался голубоватой пылью. Натянутый на нос ворот футболки спасал от вдыхания этой дряни, зато постоянно то сползал, то давил переносицу; по лбу скатывались капельки пота, волосы слиплись. Зато работа спорилась, Найл даже мурлыкал что-то ритмичное — и тут обрушилась темнота. Абсолютная, беспросветная, какой в нормальной жизни почти никогда не случается, в ней всегда есть что-то: окно, выключатель, зажигалка… Тут не было ничего. Найл замер как был, с проволочной щеткой в руке. Долго ждал, что свет вот-вот включится снова. Но минуты шли, сердце стучало, а света не было. Утершись рукавом, Найл осторожно, медленно отошел к стене, стена успокаивала: он не в безбрежной тьме посреди ничего, у него под рукой надежная кирпичная кладка. А вот — Найл выронил щетку и протянул вторую руку — дверь. Он помнил, как его сюда привели, и если свет не включится, то он может вернуться. Правда, миссис Фостер всегда запирала за собой… Найлу послышались шаги, очень легкие. — Миссис Фостер? — неуверенно окликнул он. Обычно женщина-лошадь топала, как это самое животное на параде, но, может, в темноте все иначе. — Миссис Фостер? Тишина. Шаги. Легкие: идущий не спотыкался, не останавливался, двигался уверенно и мягко… Словно видел в темноте! Найл дышать перестал, от страха ослабли ноги. Зачем он отозвался? Почему не стоял тихо? Что ж он тупой такой? И что теперь делать? Он таращил глаза, пытаясь увидеть хоть что-то, но уже не было даже цветных пятен — глаза привыкли к темноте и ничего, кроме неё, не видели. Найл не мог думать, кто идет, зачем идет, он просто умирал от ужаса. То переставал дышать, то всхлипывал, то мелко-мелко хватал воздух. Мозг включился на короткий миг и подсказал поднять щетку, Найл тут же присел и схватил это не слишком увесистое, но все-таки оружие. Спокойней не стало, пусть он и выставил его перед собой. Ему послышался короткий насмешливый фырк. Что? Найл снова замер, но больше не слышал ничего, даже шагов. — Брось щетку… успокойся… — шепот был таким легким, что не разобрать, мужской или женский это голос. Зато хорошо слышалась насмешка. Не злая — снисходительная, как к глупому ребенку, но для Найла она стала последней каплей. Он заорал и метнул на звук щетку. Судя по стуку, промазал, и она врезалась в стену. Лишившись последнего оружия, Найл бросился наутек и моментально врезался в дверь. Одуревший от боли и ужаса, он ещё какое-то время бестолково размахивал руками, ударяясь о кладку и дерево, ссадил ухо о кирпичи и наконец замер, вжавшись спиной в стену за дверью и тяжело дыша. — Тихо, тихо… — все с той же добродушной снисходительностью прошелестел голос. — Сломаешь себе что-нибудь… Теплые пальцы коснулись щеки Найла, он дернулся, но бежать было некуда, если только на пол сползти, на что он не решился, потому стоял, таращась в темноту и дрожа всем телом. А чужая рука продолжала скользить по шее, плечам — мягко, но теперь уверенно. Легла на затылок, чуть помяла окаменевшие мышцы. — Дыши… Зачем тебе обморок? Найл послушно втянул воздух и тут же выдохнул со словами: — Кто ты? Чего... — Тщ-щ-щ-щ… — Палец прижался к губам, пресекая разговоры. — Просто дыши… Найл не рискнул спорить. Из него медленно вытекали силы, уходила дрожь, тело слабело и тяжело наваливалось на стену. Будь она скользкой, Найл сидел бы уже на полу, но грубый кирпич держал надежно. Невидимые руки продолжали гладить, то ли успокаивая, то ли присваивая: шея, плечи, бока, грудь, руки, снова шея, щеки, волосы… Найл был уверен, что руки мужские — слишком сильные, слишком большие. Само по себе это не пугало. Его уже ничего не пугало, он слишком устал для сильных эмоций, только вяло пытался понять, чего от него хочет этот человек. Мог бы что угодно сделать, а он только касался и смотрел. Найл не сомневался, что за ним жадно наблюдают; он всей своей пыльной пропотевшей кожей чувствовал неотрывный взгляд. Пальцы скользнули по его лицу, легли на губы, обвели их контур, погладили. Найл невольно вздохнул, и пальцы дрогнули. Чужое горячее дыхание коротко коснулось щеки, жесткие губы прижались к уголку рта, и Найл с изумлением почувствовал: они растянуты в улыбке. И горький запах… На мгновение Найлу показалось, что сейчас он вспомнит что-то такое далекое… такое… важное… Он зажмурился, чтобы не вспугнуть, не оборвать связь… Невидимая теплая рука легко огладила его напоследок, и Найл остался один. Ни прикосновений, ни запаха, ни чужого дыхания — только шаги: тот, кто был здесь, уходил не так крадучись, как шел сюда. Теперь он почти бежал. И Найлу стало одиноко. Пусто. Он сполз на пол, где долго сидел, бессмысленно таращась в темноту. Ни о чем не думалось, не было сил шевелиться. Он всё пытался снова ощутить тот запах, ухватиться как за ниточку и вытянуть из памяти давно в ней затонувшее, погребенное под ежедневным и мелочным, такое важное. Оно было так близко... Но вспоминались почему-то разогретые солнцем перила балкона и старая мамина юбка в клетку. Найл мучительно сморщился — мелькнувшее у поверхности сорвалось с крючка и ушло в глубину. Он закрыл глаза и всхлипнул. Слезы горячим катились по лицу и холодным капали за растянутый ворот футболки. *** После случившегося Найл потерял интерес к своему соседу и замолчал. Он вставал утром, ел и уходил на работу. Работал с остервенением, чтобы думать не оставалось сил, снова ел, снова работал. Потом ел опять и наконец спал. Изо дня в день. Найл не думал о произошедшем — отказывался думать. Он не знал, хочет ли он новой встречи в темноте или боится её. Нужно ли ему знать, почему тот человек улыбался, почему был ласков, или лучше забыть? Кто это был? Зачем он так сделал? Что это значило? Было проще не думать, а Найлу хотелось простоты и покоя. Он был подавлен и взбудоражен одновременно, его раздирало какими-то чувствами, которых он не понимал. Найл запихивал их внутрь — они лезли наружу. Если днем с ними ещё получалось справляться, то ночью совсем никак. Куда исчезли обычные сны? Теперь до утра мучило суматошное, обрывочное, полное горького запаха и гулких коридоров. А проклятое воспоминание снова и снова взблескивало рыбкой, но не давалось в руки. Найл осунулся, перестал бриться и умывался теперь не глядя в зеркало. Когда однажды после ужина раздалось тихое «Эй», он даже не дернулся. До него не сразу дошло, что это прозвучало вслух, он так и сидел над подносом с грязной посудой. — Эй, — повторил голос. Его было плохо слышно через маленькую дырочку, но Найл наконец поднял глаза. — Эй? — переспросил он, включаясь в реальность, и тут же поморщился. Отличный у них получался диалог. Такого стоило ждать неделями! — Ты как? — перебил его терзания новый вопрос. Найл в ответ пожал плечами. Поднялся, дошел до стены с открытым глазком и сел рядом. Отверстие чернело теперь над его левым плечом. — Что-то случилось? — мужской голос, все-таки мужской. Найл слабо улыбнулся. Не то чтобы он был против женщин, да и какой у него тут выбор, но он придумал себе соседа своего пола и был рад, что угадал. — Да в общем нет, ерунда… — Найл не знал, что сказать. Меня в темноте потрогали? Вот уж трагедия, он что, трепетная школьница? Ему девятнадцать лет — давно взрослый. И трогали его безобидно, если разобраться, даже ласково. С девственностью своей Найл распрощался ещё в прошлом году на какой-то дурацкой вечеринке, и там с ним гораздо меньше церемонились: все было быстро, потно и не слишком приятно, однако тогда он был страшно горд. Найл не знал, как объяснить, из-за чего его сейчас так корежило. — Не ерунда, — возразили из-за стены. — Я вижу. Расскажи. Найл и хотел бы рассказать, но, увы, впал в то, что Изи называла художественной тупкой. У него такое случалось — не идут слова, и все. Казалось бы, почему не рассказать, хуже-то не станет. Но для этого нужно было с чего-то начать, подобрать слова, а они не подбирались, они исчезали в неведомой дали вместе с умением связно мыслить и способностью артикулировать. И чем дольше их не было, тем более неловкой становилась ситуация, такой, что уже никакими словами не спасти. Найл мучительно краснел, сопел и молчал. Сколько раз он придумывал, о чем поболтает с соседом, и вот пожалуйста. Сразу успех. Ещё через несколько минут Найл был готов наглухо замуровать отверстие в стене, чтобы позориться хотя бы без свидетелей. Но с той стороны все было воспринято иначе. — Я не навязываюсь, — пробормотал голос. — Просто если это про темноту… — Про темноту? — выпалил Найл, забыв о смущении и о том, что он к речи временно не способен. — У меня было похожее... Расскажи, легче будет. И Найл рассказал. Неожиданно для себя, горячо и подробно. Хотел в двух словах, но зачем-то вывалил все: про то, как сильно испугался сначала и как подчинился потом; как из него словно вытекла жизнь; про горький запах и воспоминание — такие болезненно, неуловимо знакомые; про то, что плохо спит, не может успокоиться и сам не понимает почему. Слова шли потоком и выносили наружу все забитое внутрь, Найл говорил и сам поражался — вот это его прорвало! Монолог закончился так же резко, как начался, и Найл смутился. Не слишком ли он разоткровенничался? Вот так взять и окатить человека как из ведра. Он же подумает, что Найл болтун, а это не так. Просто… просто… Да почему нет ответа? Он что, все испортил? — У тебя нормальная реакция, — донеслось из-за стены. — Даже не сомневайся. Это было насилие по сути, но не по форме, и несоответствие тебя сбивает с толку. Если бы тебя избили, ты бы легче реагировал, потому что все было бы понятно. — Откуда ты знаешь? — У меня было похожее, — с легкой запинкой признался невидимый собеседник и надолго замолчал. Найл не стал допытываться, чувствовал, что не стоит, лучше поговорить о чем-то простом и обычном. О чем там говорят незнакомые люди? — Меня зовут Найл. А тебя? — Аст… Асти. — Я так рад, что ты заговорил. Мне, и правда, легче стало. — Я долго не решался. — Хорошо, что решился, — Найл улыбнулся. — Ты давно здесь? — Да, давно. Найл подумал, что собеседник тоже болтливостью не отличается. Ну, может, привыкнет ещё? — И за что тебя сюда? — Убийство, — донеслось из-за стены. И вот тут Найл снова растерял все слова. Пауза становилась мучительной. — Ложись спать, Найл, — мягко посоветовал Асти. — Ты устал. Эта ночь пройдет лучше, вот увидишь. — Да, я… Я пойду. Спокойной ночи. *** Асти оказался прав: Найл спал без снов и проснулся только от скрежета заслонки — завтрак. В камеру ворвался запах кофе, и оставаться в постели стало просто невозможно. Найл ринулся в ванную и полюбовался в зеркало на свою красоту: волосы тусклыми лохмами, рыжеватая щетина проплешинами, на щеках серые последствия небрежного мытья. Ай, молодец! Неудивительно, что Асти за него переживал. Значит так, немедленно придать себе человеческий облик: сбрить, отмыть, причесать! До чего себя довел из-за ерунды… И все это быстро, чтоб успеть позавтракать. Надраивая шею мочалкой, Найл промотал в голове вечерний разговор и мысленно отвесил себе подзатыльник за то, что так среагировал на признание Асти. Нет, а что он думал, когда выпытывал подробности? Сказано же было — долго здесь. Уж, наверное, не за кражу в супермаркете! Асти и так не разговорить, по слову вытягивать приходится, а с таким глупым поведением он совсем замкнуться может! Кое-как обтеревшись, Найл высунулся из ванной посмотреть на отверстие в стене — открыто! — Асти? — осторожно позвал он. — Да тут я, — донеслось из соседней камеры. И Найл улыбнулся. Так, что там на завтрак кроме кофе? *** Жизнь наладилась так же стремительно, как испортилась. Найл чуть ли не вприпрыжку бежал в камеру, потому что там можно было поболтать с Асти: утром и днем — немножко, а вечером — о, вечером как следует. Он быстро понял, что о себе Асти рассказывать не любит, уж больно уклончиво он отвечал на личные вопросы: — А тебя на какие работы водят? — Я не работаю. — Почему? — Так сложилось. — Ты скучаешь по кому-нибудь? — Да, очень. — Я тоже, по Изи. Это сестра, мы с ней двойняшки. Вообще-то мы не очень похожи, только волосы светлые у обоих. А так мы разные совершенно: она болтушка, шустрая, веселая, а я рохля. И у неё глаза карие, а у меня непонятные какие-то. Изи говорит, это светло-зеленый, но, по-моему, желтоватые какие-то, как у дворняжки. А у тебя есть брат или сестра? — Не знаю. Я не общаюсь с родственниками. — Но ты скучаешь по кому-то? — Да. И так постоянно: короткие ответы и никакой информации о себе. Найл старался не делать из этого трагедии, подумаешь, не хочет человек откровенничать с незнакомцем из соседней камеры! Да какой смысл в этих откровениях, если подумать? Мало ли что у кого в жизни было, зачем обязательно в душу лезть. Они отлично болтали на всякие прочие темы: книги, фильмы, игры, политика. Часами напролет! Асти оказался потрясающим собеседником, Найл никогда в жизни не испытывал такого восторга от общения с другим человеком и сам себе удивлялся: его всегда считали неразговорчивым, и он привык так о себе думать. Может, у него, как у того мальчика из анекдота, раньше просто повода не было? А теперь он подолгу рассказывал о своей жизни, выкладывал все свои мечты и планы, даже сюжет книги, которую давно мечтал написать... Асти все было интересно. Конечно, хотелось разузнать и об Асти побольше, как бы Найл себя ни уговаривал, что ему это неважно. Неправда, ему очень хотелось, но он решил не напирать. Захочет — сам расскажет. Заговорил же с ним Асти в конце концов! Нужно просто подождать. Была у соседа и ещё одна странность: он попросил на него не смотреть. В дырочку и так особо ничего не разглядеть было — Найл пытался пару раз, но уж больно она маленькая, а стена толстая, к тому же Асти часто её закрывал со своей стороны. А потом дополнительно взял с Найла обещание не подсматривать, и тот крепко его держал, несмотря на соблазн. Страх разрушить доверие и лишиться общения был сильнее любопытства. Он жалел теперь, что не стал считать дни, и сейчас понятия не имел, сколько ему здесь осталось. Асти сказал, что календарь тоже не ведет. А если его, Найла, срок закончится прямо завтра, к примеру? Его это пугало, он теперь представить себе не мог, как можно уехать. Ну, то есть нет, конечно, он вернется в нормальную жизнь, как же иначе, и Изи наконец снова будет с ним, но… Можно попозже? Потом? Найл не хотел себе признаваться, что в ближайшем будущем ему, да и Изи тоже, не светило ничего хорошего. А плохое светило ещё как: жить им теперь негде, с работы обоих давным-давно уволили…. Они найдут себе новую, наверное. Конечно, найдут, но теперь придется снимать жилье, а это серьезная расходная статья. И ещё неизвестно, как повлияет на их жизни судимость… Не те мысли, которые хочется крутить в голове, чтобы как следует обдумать. Такие бы затолкать поглубже и хоть на время забыть. Тем более о чем тут думать, если ничего уже не поделать — все будет как будет. Вернутся они в родной город и уже там, на месте, будут решать проблемы по мере их поступления. Выживут, не впервой. А сейчас какой смысл себе настроение портить? Здесь-то все у него хорошо. Даже тот злосчастный инцидент в темноте уже не казался чем-то значительным. Сны какие-то, воспоминания… Ерунда. Гораздо важнее был Асти! Разговоры с ним, его смех, его мягкий голос. Попытки представить себе, как выглядит невидимый собеседник. Асти отказывался об этом говорить, и Найл многое успел себе напредставлять, хотя и понимал, что вряд ли они когда-нибудь смогут пообщаться лично. Самое большее, на что можно было надеяться, это что Асти разрешит посмотреть на себя через дырочку, но даже ради этой малости Найл готов был оставаться здесь сколько угодно! Сколько угодно. Ради возможности маленькой радости в неопределенной перспективе.