Алфавит боли

Его руки привязаны к спинке кровати. Жесткая веревка, стягивающая запястья, намокла и почернела от крови, а там, где бледные длинные пальцы терзают и царапают лен, она выглядит измочаленной, словно сейчас расползется по волокнам. Если дело пойдет так и дальше, то придется связывать хрупкие запястья еще раз и еще, теперь двойной петлей. Карлу этого не хочется, вообще ничего не хочется. От глухой тоски тянет заскулить, или залезть в темный угол, закрыться руками и остаться там навсегда, лишь бы не видеть, не слышать. Его даже больше не тошнит, только голова пустая – до звона. И не уйдешь ведь, не сбежишь куда подальше. Такова уж цена – за то, чтобы быть приближенным к Хельсингу и дальше. Особое доверие, оказанное ему. Быть здесь. Смотреть. Габриэль попал под чары Дракулы, он ничего теперь не замечает и не знает, кроме как любви к порождению тьмы, а Карл никак не может оставить друга одного, наедине с этим чудовищем. И Верона, старшая жена Дракулы, тоже здесь. Как она-то выдерживает, хоть и вампир, а все же девушка, создание ранимое и пугливое? А вот ведь – и бровью не ведет. Только берет мокрую тряпку, вытирает лицо Владислава, проводит по искусанным в лохмотья губам. И Дракула слепо двигается, подается за влагой, словно ищет хоть такого облегчения – а глаза черные-черные, словно камни или бездонные провалы, смертельно усталые. И взгляд этих глаз – хоть Карл в глубине души и знает, что не на него направлен, а все равно – как будто щемит что-то в сердце. И хочется рвануться вперед и… Что сделать? Что? Все равно ничего не изменишь. Пока это не закончится. Очередная судорога проходит по неестественно крупному животу Дракулы. Его разведенные в стороны, привязанные к стойкам кровати ноги жалко дергаются, а хриплое дыхание превращается в тонкий, отчаянный вой, когда схватки усиливаются. Простыни между ног пропитаны кровью. И кажется странным, что из вампира может вылиться столько крови, а он все еще жив, если можно так выразиться о функционирующем мертвеце. И кровь эта нехорошая какая-то, грязная, с черными сгустками. Вот и еще вылилось – и его анус, и так уже раскрытый до невозможности, раздвигается еще больше, словно пытаясь вывернуться наизнанку. Тут и Верона теряет самообладание, торопливо кидается в угол, давится рвотой. Даже Алира выглядит бледнее обычного. Один лишь Габриэль спокоен. Неподвижный, темный – будто выточенный из обугленного дерева. И узкие кошачьи зрачки в темных глазах. Иной. Страшный… Как он таким стал? Карл не знает. Кто его с пути столкнул? Кто научил его черным искусствам, вовлек в эти игры, отлучил, отвернул от служения церкви? Габриэль больше не посланник божий, и о жизни нормальной он больше не мечтает, и детей ему больше не иметь, а ведь так ему раньше хотелось. И не может он их иметь. Не родятся человеческие дети от того, кто уже не человек. Дракула снова начинает корчиться от боли. Глаза его закатились, только белки видны, да окровавленные острые зубы оскалены. И внезапно, в раскрытом анусе, среди черной крови – начинает выступать что-то… Покрытое пленкой, темное, оно напирает изнутри, выворачивая стенки совершенно непристойным, неестественным образом. А потом с чавкающим, тошнотворным звуком плоть рвется, уступая напору выходящего из него создания. Карл не хочет этого видеть. Где-то в душе он понимает, что и не должен этого видеть – никто не должен. Но не может отвести глаз. Владислав захлебывается криком, струйки крови вытекают у него изо рта. Побелевшие пальцы вцепляются в веревку так, словно сейчас порвут. А существо прокладывает себе путь из его тела, из разорванной от мошонки до копчика промежности – на пропитанные кровью простыни. Даже сквозь покрывающую его пленку оно совершенно не похоже на человека. Теперь, когда головка вышла, все происходит легче. Еще несколько мучительных судорог – и существо выскальзывает, попадает в ожидающие руки Маришки. Карл не может поверить, что девушка смогла это сделать – смогла взять эту мерзость в руки – и он не знает, чего тут больше: любви к мужу или страха. Дракула дрожит, стучит зубами, как будто ему очень холодно, колени его дергаются, словно он пытается свести ноги, но веревки мешают. Темная, похожая на шнур пуповина еще соединяет его тело с новорожденным. - Помогай, человек! – запоздало бросает Верона, и Карл приходит в себя, перевязывает и обрезает пуповину. Алира бережно освобождает тело младенца от пленки. Темная кожа, покрытая густыми длинными волосами, кожистые крылья за спиной – и огромные, на половину лица, черные глаза без век. Смотрят. Смотрят, кажется, сразу повсюду, и у Карла что-то екает внутри, потому что он знает – они видят. И его видят. И даже то видят, что у него внутри. Все, все, в чем он сам себе сознаться не хотел бы. Такое существо Дракуле и нужно. Не зря Габриэль на все это пошел, от человеческой сущности отказался. С таким существом он еще сильнее будет, ни один враг ему не страшен. Никакой измены не утаить от того, кто умеет в чужие мысли влезть. Владислав отчаялся получить потомства от своих ненужных жен и сам пошел на ритуал, дающий мертвецу ребенка. Существо медленно шевелится, расправляя перепончатые пальцы. Осторожно, как хрупкую драгоценность, Алира передает ребенка Хельсингу. Габриэль принимает его – смотрит в громадные черные глаза, кивает чему-то. Как будто разговаривает с ним - без слов. Дракула на кровати истекает кровью, пока Карл дрожащими руками вдевает нить в иголку. Красивое лицо заострилось в восковой бледности, только губы выкрашены кровью как краской. И кривятся в дрожащей, победной улыбке. И Карл думает, что, наверное, не последний раз он провел такую страшную, безбожную ночь в этой пропахшей кровью комнате. Потому что Дракула, наверное, захочет еще детей. Детей с другими способностями, которые сделают его еще более сильным и еще менее одиноким. И он выносит их. Сколько сможет. *** В комнате душно до головокружения. От огромного камина исходят волны жара, громко потрескивают поленья. Несколько раз Карл уж совсем думает, что все, не выдержит больше - но как-то удавалось справиться, привыкнуть. А Дракула сидит в кресле, закутавшись в плащ по самый крючковатый нос, и только временами высовывает руку, чтобы передвинуть фигуру. Так они и живут в полуразрушенном замке странной, жуткой семьей - король вампиров, его муж оборотень, три вампирши-служанки и Карл. Зачем они его держат? Для игр в шахматы или карты? Ради долгих разговоров зимними вечерами? Бывший церковный послушник не знает. Вампиры его кормят, таскают из города мясо, хлеб и молоко. А для себя... Карл сотни раз видел, как они рвут на части ребенка или девушку, кричащих от ужаса. И ничего не меняется день за днем. И камин топят только ради Карла. Вампиры привыкли к ледяному холоду, а Габриэлю все равно сколько вокруг сосулек. Рука у него Дракулы исхудала, что кольца скользят по пальцам, кажется, вот-вот потеряет. И вообще он выглядит больным – черты лица заострились, потрескавшиеся губы плотно сжаты. И даже в глазах, всегда таких живых и ярких, то и дело мелькает какое-то затравленное выражение. Именно поэтому Карл не уходит, несмотря на невыносимую жару или холод и страх, именно поэтому ничего не говорит. Как посмотрит на это лицо, так и не говорит. Он боится сказать себе, что он тоже привязался к вампиру, что попал под его колдовство. Что испытывает жалость к порождению сатаны. То, что Дракула делает ради своих, всегда ему дорого обходилось. Он едва не умер два года назад, рожая первого ребенка. Но как только ему стало чуть лучше, он уже снова был в положении. Карл уверен, что Владислав сам торопил этот моментг. Вторые роды были лишь чуть менее ужасны, но ясно было, что Дракула не намерен на этом останавливаться. Но вот прошел еще год, и два выкидыша едва не стоили ему жизни. Карл помнит каждую из этих ночей. Расширенные, черные от боли глаза Дракулы. Одуряющий запах крови. То ужасное, бесформенное, что им, приближенным Владислава, приходилось заворачивать в кровавые тряпки и уносить... и тяжелый от гнева взгляд вампира, которым тот провожал останки своих неродившихся детей. Иногда Карлу хочется на стену лезть от всего этого. Иногда ему кажется, что он все бы отдал за то, чтобы не быть здесь. Не быть другом Хельсинга, не знать и не видеть всего происходящего, уйти и забыть дорогу в Трансильванию. Но потом он думает, что если его не будет тут – Габриэль останется совсем один. Хельсинг действительно любит Дракулу. Вампир выносил ему двоих живых детей. Но два выкидыша… С последнего прошло три недели. Владислав еще никогда не выглядел хуже. В нем все еще есть что-то дурманящее, притягательное, его темные прямые волосы все еще хочется потрогать, чтобы убедиться, действительно ли они такие мягкие, как кажутся. Но его яркие блестящие глаза так противоречат мертвенной бледности кожи, что кажется, это они выпили краски с его лица, лишили его живости. - Что смотришь, человечишка? – Дракула вскидывает голову, ощутив взгляд бывшего послушника. Он говорит тихо - как будто сил нет говорить в полный голос. Но тон не изменился - вызывающий, дерзкий, ледяной. – Ходи. Или сдаешься? - Ага. Конечно, - отвечает Карл, переставляя ладью. Дракула усмехается, молниеносно двигает вперед фигуру. Он почти не думает, играет так же стремительно и напористо, как делает все. И всегда без труда выигрывает. - А мы вот так, - говорит Карл и ходит ферзем. - Дурак ты, человек, - замечает Владислав почти ласково и снимает ферзя конем. На мгновение его кривая звериная усмешка кажется почти мягкой. И тогда дверь распахивается. Карл чувствует, как будто его накрыла, захлестнула огромная, тяжелая волна ужаса, пришпилила к месту. Он не может оглянуться, не может пошевелиться, только видит, как расплескивается страх в глазах Дракулы – и тут же усилием воли изгоняется, на губах появляется радостная, сияющая улыбка. От этой улыбке Карла пробирает холодом. Как только черная волна чуть отпускает, он торопливо вскакивает. Габриэль стоит у двери, пристально глядя черными щелями зрачков. Он многое отдал ради Дракулы и теперь все меньше и меньше бывший друг Карла похож на человека. Он зверь, зверь настолько жуткий и опасный, что даже Владислав его боится. Теперь боится. Дракула быстро встает. Узкая красивая рука судорожно сжимает подлокотник кресла. Серебряные серьги отбрасывают огненные искры, когда он наклоняет голову. - Любовь моя, мы... Габриэль ничего не говорит, медленно переводит взгляд на Карла, а потом бросает одно-единственное слово, очень тихо – но оно действует на послушника словно удар кнута. - Вон. Карл даже не понимает, как оказывается за дверью, ноги сами выносят его – и только когда чудовищного видения, которым стал Хельсинг, уже нет перед ним, он снова начинает сознавать себя. Ноги едва держат. Юноша прижимается спиной к стене и замирает. И внезапно слышит там, за дверью, совсем рядом – полный тоски и бессилия, какой-то неживой голос Дракулы. - Не надо пока, Габриэль. Ведь не зажило еще. Рука сама взлетает ко рту, и Карл не знает, для чего – то ли сдержать тошноту, то ли заглушить возглас. Он все слышит. Слышит так явно, как будто это происходит в одной комнате с ним. Как шуршит, падая на пол, плотный шелковый плащ. Как прогибается под двойным весом кровать. - Что ты с моим ребенком сделал? – тихим, низким голосом говорит Хельсинг. Он уже и говорит почти не как человек, от этого звука волосы становятся дыбом. – Я все знаю. Извел его. Загубил. Второго уже загубил. Карл не слышит ответа Влада. - Ничего, - продолжает тихий, мерный голос. – Другой будет. Смотри этого не изведи. В третий раз не прощу. Мне еще сын нужен. И ты сам этого хочешь. Ты сотни лет пытался, так не смей отступать теперь. – И после паузы, странно, вкрадчиво. – Где не зажило? Там? Дракула охает – а потом издает сдавленный, словно заглушенный тяжелой рукой крик. Карла окатывает жаром и холодом одновременно. Он боится представить, что сейчас там, за дверью, Хельсинг делает со своим любовником – но не может не представлять. Еще один слабый, рвущий душу крик. Карл дергается. Хуже всего, что он даже не слышит пока еще особых, несомненных звуков совокупления. Габриэль, его внутренний зверь, еще не приступил к этому. Он просто мучает Влада и наслаждается этим. Дети стоят в темном дверном проеме, две маленькие фигурки, их очертания совершенно не напоминают человеческие. Слишком длинные руки и ноги, узкие, костлявые тела, крылья за спиной… Их белые как снег лица практически неразличимы в темноте, но странные, яркие глаза как будто источают свой собственный свет. Они больше, чем могут быть дети одного и двух лет. Они совершенно самостоятельны. Они держатся как взрослые. Их огромные, как у насекомых, глаза пристально смотрят на Карла. - Нет. Нельзя отводить взгляда. В голове становится плотно и пусто одновременно. Карл больше не слышит криков за дверью. Что-то подсказывает ему, что крики не прекратились – просто сделано так, чтобы он их не слышал. Чтобы ему было проще. - Уходи. Карла шатает. Он идет к выходу, медленно переставляя ноги. И все-таки, проходя мимо, останавливается. Дети провожают его взглядами, словно выталкивая прочь – и последнее что он видит: две маленькие фигурки, стоящие в полутьме у закрытой двери. * * * Он встречает их снова, три месяца спустя, когда какая-то сила поднимает его среди ночи и выносит в коридор дворца. Вокруг такая тишина, что звенит в ушах – и дверги на страже, мимо которых он проходит, стоят неподвижно, с остекленевшими глазами, не обращая на Карла ни малейшего внимания. Все это так странно, что Ваське кажется, будто это какой-то причудливый сон. А потом впереди он видит две уродливые, длиннорукие фигурки – и его обдает таким цепенящим холодом, что он твердо может быть уверен - он не спит. - Пойдем. Карл не знает, кому из них принадлежит этот голос в его голове, но он почему-то знает, куда они зовут его. С того самого дня… он больше не навещал Дракулу, а тот его к себе не звал. Не мог заставить себя. Стыд от собственной трусости и воспоминание о том, что он слышал, приковывали его к месту, как только он думал о том, чтобы пойти снова. А через несколько недель Влад уже покорно сидел у ног оборотня - как обычно, прижимаясь щекой к его ладони, ослепительный в своей красоте, роскошно одетый, и Хельсинг задумчиво и ласково водил большим пальцем по его тонким губам. Дракула послушно отдал Габриэлю власть над собой ради его любви. Никто не сомневался, что Влад опять ждет ребенка. Карл входит в комнату. Запах… о, этот запах так знаком ему. Металлический, кисловатый запах мертвой крови. Свечи погашены, только угли в печи еще отбрасывают тусклый, красный свет, и юноша несколько секунд приглядывается, пытаясь рассмотреть хоть что-то. Потом видит темные, блестящие потоки на полу. Дракула лежит на боку, скорчившись в комок, прижав руки к животу. Его лица не видно. Бледная рука в перстнях стискивает вышитую ткань. Лужа крови вокруг него черная, огромная. У Карла перехватывает горло, то ли от запаха, то ли оттого, что он видит. Некоторое время он просто не в силах двинуться с места, только холодная, страшная мысль бьется в голове. Если умер… то к лучшему... лучше так... лучше так. Потом Влад издает крошечный, едва слышный стон – и в следующую секунду Карл подхватывает его с пола, тащит на кровать. Кровь оставляет за ними тонкую дорожку на полу. Внезапно Дракула распахивает глаза – смутные, сонные – смотрит на Карла с изумлением. - Для чего ты пришел, человек? - удивленно, но очень невнятно спрашивает он, - что тебе нужно? Вместо ответа Карл укладывает его на постель и осторожно берет со столика серебряный кинжал. Всегда там лежала эта изящная опасная игрушка, и вот - пригодилась наконец-то. И Влад, красивый, бледный, как оледеневшая восковая статуя, без стона смотрит, как Карл медленно разрезает его камзол и рубашку, а затем кладет теплую широкую ладонь туда, где у живых бьется сердце, а у вампира только мертвая пустота и тишина. И потом сквозь белоснежную матовую кожу, меж ребер цвета слоновой кости, пачкаясь в алой крови, проходит лезвие из чистого серебра, отнимая ту жалкую подачку, что Дьявол подарил Владиславу Дракуле, словно в насмешку обозвав ее "Жизнью" Д - ДЕТИ