Маленькие истории о Фингоне и Маэдросе от TheLionInMyBed

— Они это называют битвой при Ламмоте, — пояснил Маглор. — Так прозаично! Был бы рад придумать для них названье получше, но они не очень готовы делиться деталями… — Тебе помогут два мёртвых принца, — Маэдрос оперся подбородком на сцепленные пальцы. На выразительном лице его брата отчаяние сменилось подлинным горем. — Мёртв лишь один, второй — ещё хуже. В лагере не говорят, но молчание красноречиво для того, кто слушать умеет. Аргон погиб, но… ты уверен, что хочешь услышать? — Говори. И Маглор рассказал. И добавил: — Прости. Знаю, ты сильно любил его. — Мм-м… — Маэдрос расцепил пальцы и положил их на стол, не понимая, куда девать руки. Ладонь разместилась как раз на наброске карты Белерианда, который он сам начертил — накрыла Митрим и Железные горы… расстояние не то чтобы очень большое. — Надеюсь, ты не собираешься делать ничего необдуманного и опрометчивого, — аккуратно заметил Маглор, оценив направление взгляда Маэдроса. — Мы уже видели, что опрометчивость — роскошь, непозволительная королю. Пауза; оба они вспоминали. Живой костёр, повторная Клятва, с пеплом на языках… — Что прикажете, мой король? — Выразить дяде свои соболезнования. И куда больше, чем соболезнования — если он вообще захочет нас слушать. Как велик его лагерь? Насколько они обеспечены? В вопросах снабжения Маглор был не силен, но зато имел отличную память. — В полтора раза больше нашего, но вооружены плохо — так говорят разведчики братьев. — А лошади? — Нет. — Хорошо. С этого и начнём. Маэдрос опрометчивым не был… а если и был, он был королём. Он послал гонцов к дяде — честно говоря, к Аредель: Финголфин с наследником были поглощены своим горем. Именно она приняла от них дар — а может быть виру — стада, приветила каменщиков и целителей, посланных на подмогу. Он ничего у неё не спросил — пояснив себе, что ведь это было б невежливо. Да и она всегда была больше близка с его братьями… как он был близок с её… Ну и ведь горе её было так велико — жестоко напоминать ей о нём. Трудный мир был достигнут; были брошены камни, были брошены злые слова — но никто не погиб, так что Маэдрос засчитал это за победу. Но всё же было пока недостаточно. Он должен был быть уверен. Все его братья были умны, все куда одарённей него, но сотрудничать с кем-то — друг с другом или со всем миром вокруг — склонны были не больше мокрых кошек в одном мешке. Он раздавал полномочия; там — уговаривал, там — ругался, там — прикрывал чьи-то слабости чьей-то силой, до тех пор, как, наконец, не подумал: вот теперь, может, если ему повезёт, вся махина не рухнет… если его в ней не будет. — Король не вправе быть опрометчивым, — сказал он тогда. — Но Клятва — сама опрометчивость, а мы ею связаны. Остаётся сделать только одно. И они ему не поверили — справедливо, ведь он столько раз лгал, а он всё равно это сделал. И когда Куруфин, фыркнув, заявил, что им и не нужно его руководство, он постарался не рассмеяться. — Вы не купите этим прощения, — сказал его дядя, теребя в руках венец из чеканного золота. Льды тяжело сказались на нём… что пришло после, сказалось ещё тяжелее; лицо без признаков возраста расчертили линии горя. — Что мы можем дать вам ещё? — спросил Маэдрос, будто бы сам не знал. — Ты не вернёшь мне моих сыновей, сын Феанора. — Я не Намо. Лучше говори «сына». — Поясни, что ты имеешь в виду! Маэдрос, конечно, не стал, потому что слова подбирать было так глупо. Вместо слов он проверил седельные сумы, взнуздал лошадь, обнял на прощание братьев — тех из них, кто не лелеял обид на него. И поскакал прямо к трём пикам Тангородрима. Что, конечно, было более чем опрометчиво, но теперь-то ведь он и не король. *** Ниэнна лечила, Эсте дарила покой, Тулкас — силу, а Несса — стремительность. Манвэ был милосерден, а Варда светила там, где была только тьма. И Ульмо, Владыка солёных вод, уж конечно, имел власть и над кровью… Наверное, это просто истерика. Да и вообще, кто бы из них ответил ему, если б он стал взывать. Если он когда и сомневался в отце — то из-за убийств мореходов, из-за украденных кораблей, из-за брошенных во Льдах родичей и друзей… Но прав был отец или нет, безумен или разумен — Валар не были им хозяевами, и не было у них власти разлучать семьи так, как им хочется. Нолдор сами справились с этим очень неплохо. Фингон в его объятиях был неподвижным… и очень холодным. Кожа его высохла и была размечена шрамами, которые Маэдрос не узнавал. Может, обморожения, может, полярные медведи, орочьи ятаганы… эти раны в честном бою победили царапины, которыми тот так хвастался в Валиноре. В Маэдросе горела надежда… но верить заставить себя он не мог. — Не оставляй меня… — сказал Фингон, пока у того ещё были силы просить, и Маэдрос пообещал, что не оставит. Ещё одна клятва — но эта далась так легко… Может быть потому, что проскользнуть в Ангбанд ему удалось, но он мало надеялся из него выскользнуть, с Фингоном или без Фингона… — Никогда — по своей воле, — ответил он Фингону, и тот вздохнул, закрыл глаза и потерял ещё чуточку крови… Повязки были стянуты туго, он укутал Фингона в свой плащ, напоил его… сделал всё, что мог для него сделать. Этого было достаточно или достаточным не было. А Валар ему всё равно не ответят. Тем не менее, он поднял лицо к небесам и начал молиться. *** — «Гнев Валар лежит на Доме Феанора… и настигнет их, на западе ли, на востоке ли…» — провозгласил Орёл, щёлкнув клювом, огромным и острым. — Тогда оставь меня здесь, — сказал Маэдрос. — Но Фингон ни в чём не виноват… — и был пронзён испепеляющим взглядом огромных золотых глаз, поперхнувшись словами лжи. — Всё что сделал он, сделал он ради любви. — «…и он ляжет на всякого, кто последует за ним.» Что сотворил ради любви твой отец? Что ты сам натворил? «Ничего, чего стал бы стыдиться», — попытался ответить он, но и эта ложь ему не удалась. — Ты прилетел, чтобы дразнить меня? Помоги ему. Я прошу тебя. — Валар не лишены жалости, — ответил Орёл. Маэдрос был высок, но Торондору пришлось опустить голову — и теперь они стояли лицом к лицу, нос к клюву. — Тебе стоит запомнить это на будущее. Он пригнулся — Маэдрос поначалу решил, что тот решил откусить ему голову — но потом понял: Орёл хочет, чтобы они взобрались на него. — Лучшие из голов наших стад… — Я Повелитель Орлов! Не пытайся купить мою службу, сын Феанора! — Торондор вновь щёлкнул клювом. И стоял неподвижно, пока Маэдрос пытался осуществить невозможное: вскарабкаться по его скользкому пернатому боку с безжизненным телом Фингона. А когда рассудил, что наездники уже разместились (пусть Маэдрос толком и не успел), двинулся вразвалку к обрыву. — Пять коров — и не меньше! — крикнул он, прыгая в пустоту. *** — Ты всегда был моим любимым племянником, — сказал Финголфин, когда стало ясно, что Фингон выживет. Это было настолько неправдой, что Галадриэль зашипела подобно кипящему чайнику, а Куруфин стиснул губы, подавляя ухмылку. Маэдрос же, вымыв из волос сгустки крови кузена, искренне дядю поблагодарил и перевёл разговор на вопросы припасов и королевств. — Вот дур-рак! — сплюнул Куруфин после всего. — Мы же можем этим воспользоваться! Ведь корона… — То, от чего мы прекрасно избавились. — «Всего важней для нас Клятва», — мог бы добавить он ещё так недавно, но вместо того произнёс: — Фингон плохо воспримет увечье. Если ты так озабочен завоеванием популярности, то подумай, что можешь для него сделать. *** — Было всё совсем не так плохо, — упрямо повторял Фингон, когда у него наконец появились силы упрямиться. — Лишь жутко скучно! — О, скука — худшая пытка, что Враг смог вообразить для тебя, кто бы сомневался! — отвечал Маэдрос, и обнимал его всё время ночных кошмаров, и ничего про них не говорил… То было худшей пыткой, что он мог вообразить для себя… но думать так было бы жалостью к себе и потворством собственным слабостям. *** — Я напишу про это балладу! — вскричал Маглор. Всё его недовольство тем, что его оставили регентом, испарилось перед лицом такой песни. — Свет надежды во тьме! Триумф преданности и любви над злой волей! Маэдрос вспомнил слова Орла, а ещё вспомнил верность прислужников Моргота. Но не стал возражать Маглору: ведь они так отчаянно нуждались в надежде… а ещё Фингона наверняка это всё взбесит. *** — Не могу поверить, что ты ему разрешил!!! — Фингон был очень, очень взбешён. — Моё имя — Фингон Отважный, а тут, в этом списке великих деяний народа нолдор, я вышел бесполезным куском непонятно чего, валявшимся в обмороке! Сначала моя рука, теперь моё прозвище! Дальше что у меня украдёшь? — «Отважного» можешь оставить себе, — сухо сказал Маэдрос. — И не забудь добавить, что в списке моих преступлений есть ещё не возвращённый игрушечный конь. — А ты не думай, что я всё забыл! Копытце будет отмщён, как только я смогу опять держать в руках меч! — Фингон был на такое способен, и то, что он выучится махать мечом одной левой, не вызывало сомнений с момента, лишь он открыл глаза. Надо было принести извинения. За Льды и за Гавани, за то, что пилы с собой не было… Но когда Маэдрос открыл рот… и посмотрел на Фингона, на его прекрасное лицо в шрамах… то увидел: нужно не это. И тогда Маэдрос поцеловал его — и вот это было встречено с пылкостью, не подобающей наследному принцу. Любовь не была достаточной причиной и оправданием для многих вещей. Но для кое-чего всё же была.