***
Вот почему все старые ведьмы, что настоящие, что сказочные, обязательно живут на отшибе? Хотя да, действительно, глупый вопрос. И двери у них у всех обязательно скрипучие, и дома старые и покосившиеся. И ожидают они тебя, обязательно сидя в глубоком кресле у огня, будто никогда ничем, кроме сидячего ожидания, не занимаются принципиально. Но должна же она хотя бы дрова себе носить? — Светлячок? — проскрипела Старуха, лениво приподнимая левое веко. — Какая нелегкая тебя привела ко старой мне? — Жажда катарсиса, — пошутил я, усаживаясь на табуретку. — Ну так сходи в баню, — не осталась она в долгу, и после паузы добавила: — Что, даже не возмутишься? — Как будто это что-то изменит, — отмахнулся я. — Да, уже не ребенок, — улыбнулась она, опуская веко на прежнее место. — Не светлячок, но огонь… Но это хорошо что ты зашел. Отгадай-ка, хлопец, загадку… — Опять на каком-нибудь дурацком языке? — перекосило меня. — Стыдно тому, кто понимает гадов, не понимать людей, — наставительно погрозила она пальцем и продолжила скрипеть: — Ich lebe tief im Walde, Hab’ Pfoten gross und schwer, Ich nasche gerne Honig, Ich bin der braune.* — Bar, — тут же ответил я. — Можно было бы и что посложнее придумать. — Посложнее? — усмехнулась Мазена. — The man who invented it doesn’t want it. The man who bought it doesn’t need it. The man who needs it doesn’t know it. What is it? ** Вот тут я задумался. — Не знаешь, — постулировала Старуха, снова приоткрывая наименее ленивый глаз. — А что думает эта твоя гадина? На переведенную загадку ужиха осклабилась: — То, что ей самой скоро понадобится. На переведенный же ответ Мазена захохотала, полностью оправдывая свою славу. — О да, — сказала она, утирая выступившую слезу. — Уже три дюжины лет как скоро нужен. — А мне кто-нибудь объяснит? — спросил я недовольно. — Неважно, — отмахнулась Старуха, успокаиваясь. — Ну, давай еще кое-что… Помнишь, я рассказывала о далекой стране, на юге и на востоке? — Это та, где еще принц ловкий и храбрый был? — скептически припомнил я. — Да. Хорошая сказка, а? — У тебя плохих не бывает. — Льстец, — одобрительно хмыкнула она. — Хорошо. Что такое «азар»? — Огонь, — смиренно ответил я. — Правильно, — кивнула Старуха. — Ну все, хватит тебя мучать бесполезными уроками. — Да я не то что бы сильно против, — пожал я плечами. — Что, отец опять за старое? — спросила она, и тут же ответила самой себе: — Ну конечно, я-то, старая, думала, что за шум на дворе. Да и месяц аккурат прошел. — Может, когда-нибудь выберусь из нашего захолустья, — недовольно сменил я тему. — Мир увижу. А то все болота да комарье. — Выберешься, — серьезно посулила та. — Если сил хватит. А теперь будь хорошим хлопчиком, сходи в лес. — То в баню, то в лес… — Хе-хе. Нет, я серьезно, Светлячок, — заявила она и сделала внушительную паузу. — Что-то будет. Что-то будет… и тебе не стоит быть этому свидетелем. — Сам знаю, — пробурчал я. Мазена с сомнением посмотрела на меня, но больше ничего не сказала. Я же, наученный тем, что обычно бабка говорит дело, отправился обратно в дом. Разумеется, через окно. — Мой сын не может быть ненормальным! — раздался неровный голос отца из-за стены. — Твой сын — особенный, а не ненормальный, пьянь ты сраная! — в тон ему ответила мать из-за той же стены. Я эту сценку знаю уже чуть ли не дословно — повторяется она каждый месяц, то есть аккурат как отец добирается до пузыря после расчета с мытарем. Потом ему каждый раз стыдно, но это потом. Не желая отыгрывать свою часть этой дерьмовой пьески, я как мог быстро закинул на плечо ремень поясного колчана и закрепил рядом лук. Пусть его, я лучше погуляю.***
М-да, каждый раз, словно в первый, обнаруживаю, что «погуляю» — это не про наши болота. Вроде и знаешь все тропки и вешки, а нога нет-нет да и срывается в трясину. Да и черт бы с ногой, так ведь сапог теперь полдня вычищать. Цветисто, по-моему скромному мнению, выругавшись, я поплелся дальше. И все же, несмотря ни на что, день был удачным — мне почти случайно, но все же удалось подстрелить злосчастного бобра, а это значит, что ближайшее время без денег мы точно не останемся. И новые сапоги. Асана, удобно устроившись на мне, переваривала специально для нее отрезанную половину лапки — ну что поделать, не могу я ее не баловать. Хотя и пользы от нее, как от снега летом, но уж лучше общаться с ужихой, чем сходить с ума в одиночку. В одиночку. Полжизни это меня преследует, не давая нормально общаться со сверстниками, да и не только. Говорят, когда я злюсь, у меня глаза начинают огнем играть. Не очень понимаю, как это, но пугает это всех так, что со мной вообще предпочитают не связываться. Что за люди, а! Когда им рассказывают байки о псоголовых людях в неделе ходьбы, так они важно кивают головами и приговаривают «знаем, знаем», а как у человека глаза светятся — так все, ублюдок, урод и вообще, Славик, не подходи к нему. Не то чтобы было сильно нужно, впрочем — ни особым умом, ни сообразительностью они не отличались. В отличие от Асаны. Идти было недалеко, но устал я порядочно — «гулял» я почти весь день. Солнце уже почти заходило, окрашивая горизонт в кроваво-красный. Красиво. Первой неладное заметила именно моя наездница — зашипев что-то про огонь, кровь и «я же вам говорила», она неожиданно быстро перебралась мне на голову. Просидев там с пару мгновений, неблагодарная тварь столь же быстро ретировалась в траву. — Ну и пожалуйста, — буркнул я не сомневаясь, что змеюка меня поняла. Я пошел дальше и с каждым шагом я понимал что что-то не так. Например не может закат так быстро колебаться, то затухая, то разгораясь. И, конечно, закат не может дымить и пахнуть пеплом. *(нем.) Я живу в лесах глухих, Хожу на лапах толстых и больших. Охотно лакомлюсь медком И я коричневый притом. **(англ.) Тот, кто его создал, его не желает, Тому, кто его купил, он не нужен, Тот, кому он нужен, об этом не знает.