Записки инсайдера

Иногда Чон Чонгук Тэхёна немного пугает. Иногда. Не всегда.       Когда стоит посреди комнаты, в одной руке — белый носок, а в другой — голубой, и не может понять, почему они при этом всё-таки пара, тогда нет, он не страшный. Скорее, сердитый на самого себя: сунул в стиралку белую толстовку с синим маркером в кармане, и теперь большинство его белых футболок и эта случайно затесавшаяся туда пара носков ехидного лазурного оттенка.       Когда носится за мелькающими по сцене пятнами света от прожекторов, норовя впрыгнуть в световой круг раньше, чем тот перестроится, он даже смешной и милый. И он совсем не страшный. У него зубки обнажает торжествующая улыбка, и он стоит, весь такой довольный, мол, смотри, хён, я успел! Взъерошенный как воробей, чуть взмокший, на висках капельки пота, которые уже заприметили девочки с пудреницами в руках, и сейчас будет раздаваться нагоняй на повышенных тонах.       Когда он дергает Тэхёна за рукав и рассказывает, а его щеки разъезжаются от восторга, что, «кажется, хён, в этот раз Чэён специально встала рядышком и коснулась моего бедра своим, вот клянусь! Она специально даже ближе пододвинулась!», он совершенно не страшный, такой наивный маленький Гукки.       Страшно становится на генеральном прогоне, когда Сондык орет на всех так, что вены на висках надуваются, а сам краснеет и жутко потеет. Он на Гуке отрывается особо: — Резче, Чонгук! Резче! Акцент на глазах! Точка где твоя? Резче! Резче! И-и-и-и-и рррраз! Чтоб я об кадык твой порезаться мог!       Он подходит к перепуганному Гуку, хватает своими цепкими ладонями за подбородок и задирает его и смотрит прямо в глаза.       И вот тут становится страшно, потому что в глазах Гука зарождается какой-то нездоровый злой огонь, он тлеет, тлеет, раздувается, и вот уже не Гукки на сцене, а Чон Чонгук.       Злой, решительный, подавляющий.       Недобро ухмыляющийся.       И он напоминает какого-то зверя.       Сондык кивает, наклоняется к Чонгуку и совершенно ровно и тихо ему говорит: — Да малыш. Вот этой злости я и пытался от тебя добиться. Запомни, зафиксируй, и в этом месте делаешь так, понял?       Чонгук кивает и пытается выровнять дыхание. Зверь. Который держит себя в руках. Пока держит.       Еще страшно становится на сцене, когда в перерывах между отделениями все носятся, все орут, и вот эта вот каша из «Кто нес кофры с обувью подтанцовки? -У меня геля только на Сокджина осталось, еще в сумке ищи! -Намджун, отвлекись, надо пару слов сказать, ребята с радио просят.-Да, блять, где эти гребанные кофры? -У Тэхёна на бомбере молния полетела, эй! -Да не дергайся ты, у тебя на синхайзере провода сзади запутались! — Заебал, мелкий, на тебе штаны горят! — Воды кто-нибудь! — Пластырь в кармане! -Короче, кофры, по ходу, не взяли!»       вливается в одно ухо и выливается из другого.       Тогда, затопленный светом из френелей, Чонгук становится невесомым и многогранным: на нем шелковая рубашка струится между золотящимися светом пылинками, у него в глазах — мерное мерцание, он сосредоточен и почти сердит.       И тогда подходишь, протягиваешь руку, чтобы коснуться его напряженной спины, и понимаешь, что под пальцами у тебя бугристый камень, а он всякий раз на сцену — как на эшафот.       И еще всякий раз немного страшно, когда, переполненный эмоциями, он врывается в гримерку после финалки, сгребает мокрого как мышь Тэхёна в объятия и толкает в угол, туда, где стойки с костюмами и зеркальные шкафы.       Они всегда задерживаются дольше всех, потому что «мелкие дольше всех копаются» и «имейте совесть, жрать охота!» для них уже давно не повод торопиться и лишать себя удовольствия. — М-м-м-м, — втягивает носом Зверь запах испуганной и возбужденной этим страхом добычи. — У тебя…или мне кажется? — Тебе кажется, — не может Тэхён сдержать испуганную улыбку, глядя, как ластится к нему его собственный Зверь.       Страшный.       Опасный.       Ручной.       У Зверя мягкие ласковые лапы, у Зверя жесткая, пахнущая лаком грива, у Зверя крепкая упрямая шея и стальные бедра, на которые он рывком подсаживает свою добычу и вжимает ее в стену из зеркал. — Сейчас мы обрушим зеркала к едреной бабушке, — мычит ему в покатый изгиб плеча Тэхён. — Второй раз компания платить за это не будет… — Тогда это были же не мы, помнишь? — учащенно выдыхая, торопится расстегнуть перламутровые пуговицы на рубашке Чонгук. — Тогда это же внезапно сломалась стойка и… так случилось… — Какая жалость, правда? — хихикает в его губы Тэхён и обвивает руками шею. А потом прикусывает легонько хрящик на ухе рядом с продетой сквозь него сережкой.       Зверь рычит, выпускает клыки, оставляет пальцами синяки под рубашкой, а сам стягивает тесные джинсы со своей жертвы, уже не испуганной, но тяжело дышащей, пытающейся улыбкой заглушить свое возбуждение. — Что мы делаем? — почти мурлычет он в согнутую спину своего ручного Зверя. — Мы переодеваемся после концерта, — раздается нервный звериный рык, и жертва оказывается в тесной душевой под упругими струями воды. — Холодно! — визжит жертва, вздрагивая от соприкосновения с ледяной влагой. — Да похуй! — раскатисто возражает Зверь, рваными толчками вымещая на своей жертве все возбуждение. — Хочу! Хочу. Хочу…       Момент, когда страшный Зверь превращается в Зверя пушистого и перепуганного больше самой жертвы, Тэхён всегда упускает. Потому что он неуловим, он прячется между оргазменным стоном и первыми недовольными нотками в голосе жертвы, ощутившей признаки пренебрежения собственными желаниями. — Под холодной водой! — визжит Тэхён, натягивая спортивные штаны и толстовку. — Она была прохладной, хён, — жалобно смотрит на него Зверь, торопясь одеться скорее, чтобы жертва не оставила его одного в этой гримерке и не удалилась с видом оскорбленной невинности. — Я только чуть-чуть недокрутил… — Ты. Трахал. Меня. Под. Ледяным. Душем. Чонгук! — медленно, с расстановкой переносов повторяет Тэхён, хватая макнэ за подбородок и заставляя смотреть его себе в глаза.       Выглядит это довольно смешно: у Зверя одна штанина недонадета, одна — недоснята, на голове птичье гнездо, сильно пострадавшее под дождем, а на щеках — остатки недавнего наслаждения вперемешку со жгучим виноватым румянцем. — А все потому, что тебе совершенно насрать! — продолжает экзекуцию Тэ, расхаживая вдоль раздвижных зеркал с назидательным видом, и, если ему сейчас завязать глаза, сходство с Фемидой будет потрясающим. Чонгук при мысли о завязанных глазах Тэхёна нервно смаргивает и сглатывает одновременно и хватает сумку. — Мне не насрать, хён… — …насрать на меня, на мое здоровье, на мою гордость… — перечисляет Тэхён, увлекшись состоянием тотальной оскорбленности, — … на мои желания, на мои принципы…       Две крепкие звериные лапы обхватывают его вокруг живота, в спину впечатывается теплая и широкая звериная грудь. — Мне не насрать, хён… — шепчет ему в ухо Чонгук. — Просто ты такой… такой… я не могу терпеть… совсем не могу…       Тэхён возмущенно разворачивается в его объятиях: — Что значит «Не могу терпеть»? Ну давай, трахни меня прямо на сцене тогда… — фырчит он в чонгуково лицо и осекается от той радости, которая озаряет лицо Зверя. — Да, давай?! — улыбается Зверь. — После ночной репетиции можно было бы…когда все разойдутся… — Дебил? — немного жалостливо уточняет Тэхён и гладит Чонгука по голове. — Хотя, конечно, можно было бы …как-нибудь…       Чонгук сгребает его в объятия и тащит вместе с сумкой к выходу.       В салоне машины темно и немного душно. Спать хочется настолько, что уснуть точно не получится — мальчишки знают эту степень усталости, когда организму даже на то, чтобы вырубиться, не хватает сил.       Тэхён молча гладит плечо Чонгука, устроившегося у него на груди.       Зверь мерно дышит, погруженный в лиричный трек у него в наушниках, в ответ легонько царапает ноготками руку приручившего его человека.       Он сейчас пушистым темным комочком ластится и согревает, но завтра, при свете софитов, снова вернется в звериную шкуру и выпустит клыки.       И Тэхён каждый раз ждет этого со страхом, волнением и нетерпением, с легким возбуждением, готовый стерпеть от страшного Зверя глубокие царапины, лишь бы он однажды не захотел вырваться на свободу.       А пока он спит, его грудная клетка мягко вздымается под ладонью Тэхёна.       Спи, страшный Зверь.       Спи, пока у тебя есть возможность побыть маленьким теплым кроликом.       Спи.