Записки инсайдера

В бантанообщаге раннее утро отсыпного дня начинается с первыми проснувшимися. — Заставь своего старшего хёна учиться! — Джин угрожающе складывает руки и встает у дверного косяка как памятник праведному негодованию. — Мой единственный старший хён — это ты, хён, — устало вздыхает Юнги, отлипая от монитора. — Ну? Я уже полчаса пытаюсь усадить твоего старшего хёна за учебник, а он -ни в какую! — Ты о себе ведь сейчас говоришь? — у Юнги скептически приподнимается бровь. — Ну! Я себя совершенно не слушаю! — фыркает Джин. — Совсем от рук отбился, негодяй! — Учебник по английскому в другой стороне! — кричит ему вдогонку Юнги, наблюдая, как памятник негодованию удаляется в сторону холодильника! — Мне нужны дополнительные источники питания, чтобы бороться с этой ленивой заразой! — доносится из недр микроволновки. — Это еще ничего, — появляясь из душевой, замечает Хосок. — Чонгукки вот недавно конспекты с японским разговорником сам от себя в гардеробной спрятал. До сих пор не нашел! Раннее утро в бантанообщаге продолжается после полудня мелкими ворчливыми препирательствами. — Где у нас сегодня Чимини? — интересуется, прыгая в одном тапке по гостиной Тэхён. — Чимини у нас сегодня не у нас, он на примерке и потом в офис поедет, а что? — Юнги вздыхает второй раз за утро, коллекционируя собственные вздохи в морщинке между бровей. — Я в него вчера тапком запустил, а теперь не могу его найти. Ни тапка, ни Чимини. — Видимо, тапок прилип к Чимини, и он уехал в мастерскую с тапком на заднице. — Во-первых, я попал не по заднице, — ехидно возражает Тэхён. — Во-вторых, вообще не попал. Но это не главное! Главное, что только Чимини способен найти мой тапок. А без него мне придется ходить полубосиком, у меня простудится одна нога, заболеет и начнет чихать. — Никогда не думал, что скажу это, но теперь я готов лично простудить твою ногу, чтобы увидеть, как она чихает! — поднимает палец вверх Юнги и отворачивается. Но тут же снова оборачивается к Тэхёну: — Мы ведь оба в курсе, какой бред сейчас несем? — Вы несете бред, а должны нести радость людям! — комментирует с кухни Джин, что-то явно пережевывая. Раннее утро в бантанообщаге продолжается в слегка ебанутом формате. — Хошеньке нужна помощь! — доносится хрипло из чимино-хосочьей спальни. — Хошенька запутался в пижамке! — Помоги себе сам! — орет дожевывающий вышеупомянутое что-то Джин. — А ведь я не сказал тебе так, когда ты решил вспомнить йогу и завязался в безнадежно-морской узел, — с обидой голосит Хосок. — Я ведь пришел, помог тебе, развязал… — И обещал никому об этом не рассказывать! — краснеет (даже по голосу слышно, как) Джин. — А я никому и не рассказываю, — орет Хосок. — Я тебе напоминаю. Я не виноват, что они сами подслушивают. — А ты не хочешь напомнить хёну, какие именно части тела у него завязались? — хихикает Тэхён. — А то подслушивающим жутко интересно.       Но в него прилетает найденным Шугой тапком, и он благоразумно замолкает. Раннее утро в бантанообщаге близится к полднику. — Меня никто не любит, я никому не нужен, — мрачно заявляет Чонгук и трагически валится в кресло. — Тебя любит минимум пятьсот миллионов человек, — традиционно устало вздыхает Юнги и все-таки сохраняет проект в ноутбуке, ибо, кажется, рабочее настроение накрылось двойной звездой Ахернар. — И это только те, кто за Биллборд голосовал. А сколько еще тех, кому было некогда или лень? — Я не об этом! — Чонгук примеряет на собственную моську разнокалиберные страдальческие мины, останавливая выбор на смеси разочарования и оскорбленной невинности. — Меня не любит никто из хёнов! Никто не приготовил мне бутербродик! — А ты письмо Санта-Клаусу напиши, — фыркает Юнги. — И подпишись: «Хороший голодный мальчик Чонгукки, 22 годика». — Будешь обижать моего Гукки, он вырастет, станет волшебником и превратит тебя в… в… в пельмень! — вступается за макнэ Тэхён и валится в кресло поверх Чонгука. — О, второй мелкий тоже жрать захотел! — кричит Хосок. — Я же говорил, пора что-то перекусить. — Провода на своей колонке перекуси, — орет Джин. — Заебал уже одну и ту же песню третий час по кругу слушать! Я доставку заказал. — Тот факт, что Сокджинни-хён пренебрегает своими поварскими обязанностями, меня лично настораживает! — потягивается в своем кресле Чонгук, в результате чего пригревшийся на его груди Тэхён скатывается кубарем на пол. — Тот факт, что невоспитанная мелочь отбилась от рук и неуважительно относится к старшим, может стать причиной убийства в этом доме! — сверкает глазами из-под челки Джин. Ранее утро в бантанообщаге перестает быть томным. — У меня меньше на полтора сантиметра! — доказывает Чонгук и бьет чем-то тяжелым по чему-то тяжелому. — А с этой стороны у тебя больше на два сантиметра, сам посмотри! — возмущается Тэхён и к ударам добавляется какой-то подозрительный скрежет. — Не надо мне добавлять! Так нечестно! Ты пальцем тычешь, вот и добавляется! Уже пять миллиметров нарастил! — Чонгук уже на грани охриплости. — Сильно мне надо пальцы пачкать! — почти визжит своим басом Тэхён. — Они там хуями меряются? — округляет глаза Хосок. — Ой, ну было бы чего там мерять, — мотает головой Юнги. — Все гораздо прозаичнее, мои пошлые друзья, — смеется Джин, потягивая колу из банки. — Они дрались за последнюю бутылку минералки и разлили ее на пол. Как раз между кухней и прихожей. За кухню на этой неделе отвечает Чонгук, а за прихожую Тэ. Вот они и измеряют, на чьей территории лужа больше разлилась, кому ее в итоге вытирать. — Так они уже минут двадцать препираются, — хлопает себя по лбу Хосок. — Еще пару часов с линейкой поползают — и вытрут лужу своими коленками, — устало вздыхает Юнги. — Или сама высохнет, — кивает Джин. Ранее утро в бантанообщаге клонится к закату. — А-а-а-а! — верещит Хосок. — Отпусти, я боюсь щекотки! — Хуюшки! — рычит Чонгук. — Где он, говори? — Не скажет он! — мрачно заверяет Юнги. — Ты его провод посеял? Посеял! А провод от хосочьего айфона — это святое. А значит, ты совершил святотатство и должен поплатиться жизнью. Ну, или возместить ущерб.       Дверь лидерской комнаты распахивается с такой силой, будто ее изнутри вынесло взрывом. — ДА ЁБ ЖЕ Ж ВАШУ МАТЬ!       Намджун взъерошенный, сонный, злой, как черт, стоит на пороге и выражает готовность убивать, причем убивать в особо крупных размерах. — ВЫ ДАДИТЕ ПОСПАТЬ ЧЕЛОВЕКУ ИЛИ НЕТ?       Хосок улыбается совершенно бесстрашно и склоняет голову к плечу: — А человек не охуел ли дрыхнуть столько времени? Уже вторые сутки пошли! — Как, вторые сутки? — Намджун бросает испуганный взгляд в окно, из которого льется розовый закатный свет. — Че, серьезно? — Пиздит, конечно, — закатывает глаза Юнги, уже даже не вздыхая. — Но спать, и правда, хватит: голова разболится.       Намджун валится на диван со стоном, рядом тут же пристраивается Хосок. — Дети есть хотят, — сообщает он. — А без папки за стол не хотят садиться. — Детей, так-то, за стол никто и не звал… Дети, так-то, и рады бы… — бурчит Тэхён. — Что там с доставкой, Сокджинни-хён? — Упс! — Джин вспоминает и хватается за телефон. — А где это наша курица, и правда, а? — Я понимаю, хён, что ты по мне скучал, — пищит из прихожей запыхавшийся Чимин, — но мог бы мне прозвище и поласковее придумать. — Тут менеджер звонит, — сообщает Тэхён, прижимая телефон к уху. — Говорит, спасибо, ребята, что побеспокоились о сонбэ и прислали угощения, как раз очень кстати… — Ты что, доставку на адрес Бигхита заказал? — чуть не рыдает Чонгук. — Ну хё-о-о-он! Ранее утро в бантанообщаге обещает насыщенный, полный приключений бантанодень.