Записки инсайдера

      В бантанообщагу входить в отсутствие хозяев — удовольствие сомнительное. Примерно, как в темный и пустой зал кинотеатра: здесь не должно быть так тихо и темно! Здесь должно быть громко и весело или страшно — как повезет. Но не тихо и не темно точно.       Но иногда приходится заглянуть в пустую бантанообщагу.       Комнаты светлые, пустые, просторные, неживые. Ненаполненные. Стараниями персонала здесь теперь всегда чистота и искусственный уют. Ребята не любят свою новую общагу, хотя условия в ней для жизни такие, о которых они пару лет назад еще и мечтать не могли. Но свою первую, тесную, уставленную двухэтажными кроватями комнату они вспоминают с теплотой.       А здесь… Одежда висит рядами, выстроилась шеренгами обувь, расставлена по полкам посуда. Ребятам теперь редко выпадает провести здесь вечер всем вместе. Радуются, если выпадает.       Но это все еще их дом, с его небольшими тайнами и суетливым уютом, и от этого еще невыносимее бывать здесь, когда нет ребят.       Глаз невольно цепляется за предметы и вещи, которые всегда там, где живут ребята. Я называю эти вещи «стоптанными башмачками». Они таскают их за собой всюду, куда бы ни направились, причем не в буквальном смысле, а по жизни.       Когда отшуршит упаковкой очередной переезд, остается несколько коробок или мешков всякого барахла, которое я собираюсь выбросить решительно и бесповоротно, но тут же выскакивает кто-то с криками: «Нет-нет-нет, хён, там могут быть нужные вещи!» и утаскивает коробки в новую общагу, где все дружно роются в этом барахле как коты на помойке, и в итоге половину точно растаскивают по комнатам с визгами: «Это ни в коем случае нельзя выбрасывать, вы что!!!».       У каждого «стоптанные башмачки» свои. У Чимина — буквально. Стоптанные в хлам «счастливые кеды», у которых в изнанку впитались бурые пятна от разодранных в кровь пяток, но которые когда-то принесли пацану из Пусана удачу на прослушивании, и он с тех пор свято в них верит. Периодически мелькает этот потрепанный раритет на его ногах, и по ним можно безошибочно определить, что Чимин переживает. В последний раз еле вытряхнули его из этого рванья и заставили переобуться аккурат перед МАМА. Он потом прижимал их к себе своими ладошками, мол, не подвели. Однажды он эти кеды-талисманы забыл в отеле. Господи, это чудо низкорослое так рыдало, что я сам чуть не расплакался.       Пришлось брать билет на самолёт, лететь, возвращать. А что сделаешь? Талисман есть талисман. У каждого с его «стоптанными башмачками» связана своя трогательная история. Помню, у Чонгука была целая вязанка карандашных огрызков. Аккуратно резиночкой стянет их, в пакет завернет, в рюкзак уложит и тягает за собой. И ладно бы, никто ему новых не покупал или что… Да по первому требованию! Но он… — Ты не понимаешь, хён! Вот этот — мягкий, я его из Чили привез, у нас таких не продают… — и тычет мне в лицо короткой обгрызанной со всех сторон деревяшкой.       Куда уж мне понимать-то… Ну таскай свои карандаши, раз нравится. Чонгучьи карандашные огрызки, кстати, — вполне безобидный вариант «стоптанных башмачков».       Вот Тэхён от своих желтых шорт так просто, думаю, не откажется. Он их, думаю, с собой через всю жизнь пронесет и будет завещать потомкам по частям, как мадемуазели в эпоху классицизма.       Сокджин, между прочим, даже пытался выкупить у Тэхёна его «священные шорты» с несмываемым пятном от джема, лишь бы он, наконец, сменил их на что-то более длинное и менее легкомысленное. Эти шорты в одно время светились в интернете даже чаще, чем сами бантанята. С тех пор у Тэхёна любовь к ним поутихла (они ему стали банально малы), но расставаться с ними он не намерен ни при каких обстоятельствах. И, судя по тому, как неплохо идут дела, этот потрепанный предмет тэхеньего гардероба можно будет толкнуть на Сотбис за внушительную сумму.       Хосок свои «стоптанные башмачки» не палит, не афиширует, но и никогда нигде не забывал. Пару раз я даже видел, как он достает из шкафа этот смятый и ни разу не стиранный кусок ткани, разглаживает на коленке, смотрит долго. Потом вытирает глаза рукавом и запихивает назад. Это красная бандана, которая была обвязана вокруг правого запястья Джиди, когда он пел на MCountdown свой СROOKED. Хосок тогда стоял за кулисами, вжавшись в колонну, и, как ему тогда казалось, счастливее он никогда в жизни не был и, наверное, уже не будет. Тогда, там, за кулисами, случился его собственный, личный, персональный «Coup d'etat», и, наверное, в память об этом Хосок не выпускал из рук красную бандану в самые ответственные моменты своей жизни, таскал за собой вместе с песней, слова которой навсегда въелись в его сердце.       Стоптанные башмачки. Они у каждого — свои. Такие, которые пылятся на верхней полке, кажется, совершенно забытые и ненужные, но при взгляде на которые ёкает сердце и как-то слишком щемит в груди, чтобы хотелось взглянуть на них еще раз, но которые хочется прижать к себе и не отпускать, чтобы не выплеснулось все то, что с ними связано и что въелось в них запахами, ощущениями, воспоминаниями.       Спроси у Намджуна, какой из райанов первый? Он укажет безошибочно. Пацаны как-то решили подшутить над лидером, спрятали улыбчивого медведя, утащили куда-то в кладовку, зарыли в ворох полотенец. Намджун… Он даже плакал тогда, когда решил, что Райан, тот, самый первый, пропал. Потому что самого первого Райана подарила Намджуну сестренка. Мелкая, глупая, которая хихикала под одеялом в его комнате, прикрывая непутевого рэпера-оппу, таскавшегося своими андеграундными ночами невесть где, выискивая к славе самые темные, но самые верные тропки. Та самая, которая рыдала над его провалами едва ли не больше, чем он сам. И которая всегда-всегда верила в него. Наверное, больше, чем кто-либо вообще в этом мире.       Но вот «стоптанные башмачки» Шуги круче всех башмачков всех бантан вместе взятых: это не просто вещь! Это целая мечта, упакованная в коробку и спрятанная до лучших дней, до случая. Хотя с виду это обычный черный зонт.       Он мечтает пройтись по Нью-Йорку как Луи Прима — костюмчик в мелкую клеточку, в руках — труба, и чтобы во всю глотку орать: «I'm just a gigolo, and everywhere I go, people know the part I'm playin…». И чтоб в руках — обязательно труба! — И что, вот так прям пройдешься по Манхэттену? — Чимин улыбается, подначивает, дразнит хёна его давней мечтой. — Не, не по Манхэттену… — перебивает его Чонгук. — Хён говорил, по 52-й улице! — Это одно и то же, неуч! — подбадривает его подзатыльником Юнги. — Да, по 52-й… На перекрестке с Пятой авеню…       Трубы у Шуги пока что нет. Возможности поорать песни в центре столицы мира — тоже. Но мечтать ведь никто не запретит, правда ведь? Вот Шуга и таскает за собой мечту. А чтобы она со временем не мутнела и не обесценивалась, таскает за собой черный зонт-трость. «Жиголо-зонт» — так называют его бантаны. Почему Шуга вдруг решил, что Луи Прима ходил по Манхэттену с зонтом, и откуда в этом мелком корейце американо-итальянская грусть, история умалчивает, но остальная ребятня выразила полную готовность помочь и поучаствовать, как только представится случай.       Поэтому, если вдруг Юнги забывался и начинал сковчать под нос что-то типа «А-а—а-а-йнт гот ноуба-а-ади», тут же откуда-нибудь из-за дверного косяка «золотые голоса» Бантан соньёндан начинали голосить «Ноубади, ноубади», характерно прищелкивая пальцами и создавая эффект дурдома на выгуле. И Юнги решал, что мечта, пожалуй, подождет. Но шло время, момент забывался, и мечта маленького человека покорить столицу мира своим резким хрипловатым голосом периодически напоминала о себе случайными звуками джаза или попавшимся на глаза черным зонтом-тростью.       В последний переезд Сокджинни лично прошелся по старой общаге и проследил, чтобы «стоптанные башмачки» всех ребят были уложены в коробки и перевезены на новое место дислокации. Сокджин лично проследил, потому что своих собственных «стоптанных башмачков» у старшего хёна нет. Вернее, он просто не любит доверять вещам свои эмоции и воспоминания, поэтому таскает весь груз впечатлений и воспоминаний за собой. А это уж потяжелее будет любых «стоптанных башмачков». Зато Сокджин так уверен, что ничего не забудет: все здесь, прямо в груди, бьется вместе с сердцем. И «стоптанным башмачкам» каждого из пацанов тоже там место нашлось.       Так что мальчишки могут не беспокоиться: — если Чимини забудет где-то свои кеды, Сокджин помнит, как лепил широкие пластыри на маленькие розовые пяточки поверх волдырей, а расстроенный в пух и прах Чимин поливал свои пухлые тогда еще щечки первыми разочарованными слезами; — если Чонгук растеряет все свои карандаши, старший хён снова отведет его за руку в тот магазин, который спрятан на Итевоне за углом возле лапшичной, и купит мелкому все, что ему нужно для рисования, потому что любоваться на эти талантливо снующие над бумагой руки и чуть высунутый от старания кончик языка — это особое удовольствие, только его, джиново, персональное; — если когда-нибудь желтые шорты Тэхёна все-таки истлеют от времени и многочисленных стирок, то Джин лично купит такую же ткань и сошьет этой упертой заразе такие же шорты с такой же белой полосой и лично изгваздыкает в таком же черничном джеме, чтобы только заткнуть этот расстроенный бас; — если когда-нибудь «Тот-самый-первый-Райан-из-всех-Райнов» все-таки потеряется, Джин поднимет на ноги всю внешнюю разведку, но найдет эту блядскую игрушку, потому что нытье Намджуна по этому поводу не переживет никто из ныне живущих, во всяком случае, из ныне живущих в общаге; — если когда-нибудь Шуга… если когда-нибудь Шуга вдруг решит, что его мечта — это придурь и глупость, что ему не идет костюм в мелкую клетку или он недостаточно хорош, чтобы орать песни на Манхэттене, Джин готов лично исполнить на Пятой авеню что-нибудь из мюзикла «Кошки», чтобы Юнги мог не бояться опозориться перед нью-йоркской толпой, потому что после перфоманса Сокджина эту толпу уже будет ничем не испугать; — и, если когда-нибудь Хосок…       Джин очень любит Хосока. Очень. Настолько, что если когда-нибудь Хосок решит, что для того, чтобы быть счастливым, ему недостаточно красной банданы, что ему нужен весь Джиди, то Джин… То Джин посмотрит Хоби в глаза так, чтобы Хоби понял: Джин в любом случае выберет его, Хосока.       Правда в том, что Джин знает: в этом случае Хоби посмотрит в его глаза в ответ так, чтобы Джин понял: Хосок никогда не выберет НЕ Джина.       «Стоптанные башмачки».       Их сила и ценность даже не в том, что они есть, и они есть всегда и всегда будут, потому что стали уже странными болезненными артефактами бантаньей жизни.       Их сила и ценность в том, что стоптанные башмачки у каждого свои.       Но стаптывали они их вместе.