Записки инсайдера

— Ведь, что важно? — поясняет Намджун. Кстати, сам себе поясняет, видимо, поскольку никто и ни о чем его не спрашивал последние, как минимум, пару часов. — Важно не позволить ЭТОМУ тебя изменить.       Хосок улыбается — он всегда так делает, когда через намджуний взгляд вдруг высовывает усы ранее незнакомый ему (или сильно мутировавший под влиянием обстоятельств) таракан-новатор. Другими словами, если Хосок не вполне втыкает, о чем сейчас лидер, он предпочитает молча улыбаться до выяснения обстоятельств.       Тэхён, понятно, тоже улыбается, но хер он промолчит, поэтому зажигается вспыхнувшим интересом как фонарь на Мёндоне — сразу ярко и многообещающе: — Ты о чем, Джуни-хён? — Я раньше был другим, — как-то расстраивается сразу всеми своим ямочками на щеках лидер. — Я это чувствую, и мне от этого противно.       Эта тема не сегодня поднята, если честно — уже мусолится примерно месяц, с того самого момента, как появилось слово «Persona» в названии альбома и вся фанатская армия кинулась лопатить Юнга, которого никто из их пафосной семерки даже не читал. И вот тогда лидер начал страдать от вынужденного двуличия. — Знаешь, почему актеры в древнем театре надевали на лица маски? — вдруг вклинивается в разговор Шуга, хотя обычно этого не делает. — Чтобы скрыть свою личность? — додумывает его посыл Намджун. — Ага, — кивает Юнги. — А еще для того, чтобы защитить свое лицо. Примерно по той же схеме и Персона.       Чимин вдруг взвизгивает над экраном планшета, где мелькает своими красочными заставками Music Core. Взвизгивает, спрыгивает с дивана и начинает скакать по комнате, размахивая руками явно с целью расхерачить плафон от гостиничной люстры: — Мы победили, парни! Ура! Опять! — у него короткий легкий свитер задирается от прыжков, обнажая кожу на животе, и Юнги лыбится, сглатывая, и продолжает разговор, уже совершенно не глядя на Намджуна, а только шевеля губами в его сторону: — То есть, RM, ты можешь выделывать на сцене и в студии всё, что угодно, но защищать Ким Намджуна со всеми его потрохами ты должен до конца, и никто не заставит тебя предать его, понимаешь?       У Сокджина ответы на вопросы всегда короче и понятнее, даже циничнее, поэтому в большинстве случаев он просто молча хихикает или улыбается. — Вот, смотри, что делает Чимини, — решает старший хён все же высказаться в этот раз. — Он радуется! Единственный здесь, кстати, радуется каждый раз каждой, даже мелкой, победе и никак не привыкнет. А вы все? Даже не вздрогнули! И не нужно говорить, что вам некогда, или вы устали, или вам не до того: вы просто привыкли! Вам — в порядке вещей! — А привыкать нельзя! — кивает Намджун, — Потому что каждый раз — это слишком для того, чтобы привыкнуть хоть когда-то. Вот так оно нас и меняет — каждого! — Меня не меняет! — фыркает Чонгук, отлипая от ноутбука. — Тебя меняет больше всех остальных, вообще-то! — похлопывает его по плечу Джин. — Арми хотят, чтоб ты играл мускулами — ты насилуешь тренажер на камеру. Арми хотят, чтобы ты больше кушал — ты жрешь на камеру без зазрения совести. — И чего в этом плохого? — заступается Тэхён за макнэ. — Да? — поддакивает подзащитный. — А плохо здесь то, что ты слишком много на себя берешь, — вдруг перестает улыбаться Хоби. И настроение у него резко стремится к ниже нуля. — Ты, что же, возомнил себя Рождественской Феей? Собираешься массово исполнять желания? А если завтра арми привыкнут, и ты сам не заметишь, как станешь их дрессированной собачкой? — Как-то грубовато, не кажется тебе? — останавливает его Намджун. — Не кажется! — рявкает Хосок. — Не кажется, — кивает Юнги. — Хоби прав. Завтра ты не сможешь сделать то, чего от тебя ждут — да по любой причине! Не сможешь, не захочешь, не посчитаешь правильным… И что? Все будут РАЗОЧАРОВАНЫ! — Отсюда вывод: не нужно считать себя бОльшим, чем ты есть на самом деле, да? — гладит Сокджин Чонгука по лохматой голове. Тот дуется, кстати, пытается что-то возразить, но Тэхён умненько сжимает его ладонь, понимая, куда клонят хёны. — Ты не бог сцены, не властелин чартов, не гребанный вершитель судеб и исполнитель желаний, — смеется Намджун. — Ты просто человек, который делает свою работу и получает за это деньги. — А то, что это нравится такому большому количеству людей, означает только лишь, что ты делаешь свою работу очень хорошо и честно, — кивает Хосок.       Чимин, кажется, в разговоре совсем не участвует, поэтому Чонгук, когда старшие выходят и комната пустеет, обращается больше к Тэхёну, чем принимает во внимание его присутствие: — Неужели наши хёны, действительно, именно так думают и именно так ко всему относятся?       Тэхён сидит, уставившись в одну точку — в ту, к которой обращался в самом начале разговора Намджун, — и словно ищет в ней ответы. — Нет, на самом деле, — тихо доносится из-за спины голос Чимина. — Конечно, они так не считают, наверное. Просто это помогает им не разбиться обо всё и не сойти с ума, я думаю.       Чонгук оборачивается. — Я в Британском музее видел мумию Фараона, — морщится Тэхён, трет кончиком пальца впадинку над верхней губой. — Все мумии как мумии, а эта — как будто человек пал ниц перед кем-то великим, да так и застыл. Страшное зрелище, если честно.       Чонгук подсаживается поближе и задумчиво что-то чертит карандашом в блокнотике. Чимин заглядывает через плечо — карандашными линиями вырисовывается на белом листе скрючившееся в подобострастной позе тело. — Что, правда? — поднимает глаза на Тэхёна Чимин. — Можешь съездить в Лондон, сам посмотреть, — смеется Тэхён. — Там еще история такая: Фараон возомнил себя богом, и бог за это наказал его: сначала утопил в море, а потом поднял его тело — в такой вот позе, как был, признавшим в момент смерти могущество бога и павшим перед ним ниц, — и сохранил навеки в назидание всем живущим и всем потомкам. Три тысячи лет уже так лежит, и ничего ему не делается. Прикинь? — Значит, что? — раздается от двери голос Юнги. — Не хочешь, чтобы твоя смерть стала посмешищем для всей вселенной, — не бери на себя слишком много и всегда помни, кто ты есть. Чимини, можно тебя на минуточку?       И открывает дверь в смежную комнату, чтобы сразу же… — Ёбтвоюмать, Чонгук! — …напороться босой ногой на слой разбросанных по всей комнате ярких и очень колючих фигурок. — Это что? — Железные человеки… — едва шепчет испуганный и на всякий случай прячущийся за Тэхёном макнэ, — … люди, то есть… железные… — Нахера их так много? — вопит Юнги, хватаясь за пострадавшую ступню. — В кинотеатре он очень хотел себе фигурку, — сопит Тэхён, пытаясь прилепить на сахарную пятку какой-то наскоро самодельный компресс, — но не мог выбрать, какую… — И Тэ купил мне их все, — добавляет Чонгук, вытряхивая на кровать аптечку в поисках какого-нибудь заживляющего геля. — А почему они рассыпаны по полу? — обводит Чимин взглядом щедро усыпанный фигурками ковер в номере. — Это поле боя… — начинает Чонгук. И, заливаясь краской, что-то там еще бормочет. — Я… — Ты — что? — прищуривается Юнги. — Скажи, ради бога, что я ослышался! — … игрался…я… — прячет лицо в складки тэхёновой рубашки макнэ.       Игрался…       Намджун аккуратно приоткрывает дверь, чтобы позвать всех на ужин, пора уже подняться в ресторан, но, видя развернувшуюся картину (Юнги с задранной в немом страдании пяткой, Чимин, согнувшийся в умиляющемся хихиканье, озабоченный капающим на ковер компрессом Тэхён и вдребезги смущенный Чонгук), задает закономерный вопрос: — Ну что, блять, опять??? — Знаешь, Джуни, — сканирует и раскусывает суть ситуации как всегда очень верно Хосок. — Ты можешь не переживать. За Чонгука — точно. Его вряд ли что-то способно изменить очень сильно. Есть вещи, которые никогда не меняются.