Записки инсайдера

      Пробуждение божества начинается с левого мизинца. Он такой сладенький, этот мизинчик — маленький, пухлый, с розовым, ровно обстриженным ноготочком. Он высовывается из-под одеяла, этот божественный мизинчик, и вместе с ним появляется на свет сразу весь концентрированный уют этого огромного солнечного мира.       Божественное одеяло шуршит: под ним всё остальное божество сладко потягивается, ежится, и, если прислушаться, можно различить легкое сопение божественного носа.       Комната божества наполняется едва различимым утренним светом — теми его лучами, которые сумели пробиться сквозь сжатые жалюзи, и ты торопишься освободить им дорогу. Потому что спящее божество — солнечное, ему нужно напитаться живительными лучами, чтобы пробудиться окончательно.       Питание — основа жизни всего сущего, и божество — не исключение. И поэтому ты идешь на божественную кухню и включаешь божественную кофемашину, и божественные запахи божественного кофе расползаются по всему дому божества и проникают даже под одеяло. — Гукки! — зовет божество из спальни, и ты торопишься туда с огромной кружкой в руке, чтобы первым из всего проснувшегося мира, первее даже настырных солнечных лучей, встретить улыбку своего божества и поприветствовать его в новом дне.       Божество выползает из-под одеяла, только когда слышит стук двери и чувствует, как мягко прогнулась под тяжестью твоего тела кровать. У божества взъерошены волосы и смятая пижама, а божественные ресницы отбрасывают веером тени на щеки. — С двойными сливками? — уточняет божество хриплым спросонок голосом, и ты киваешь, потому что то, какой кофе любит твое божество, знаешь даже лучше, чем таблицу умножения.       Ты мягко целуешь мизинчик на левой божественной ноге, проходишься губами по голени, и каждая чернильная черточка, украшающая твое тело, поет гимн нежности пробудившемуся божеству. — С тобой скоро нельзя будет пойти в приличное заведение, — хихикает божество, отхлебывая кофе и оставляя над верхней божественной губой сладкую молочную пенку, — тебя будет тормозить каждый металлоискатель. Так и будут говорить: Тэхён-а, не бери больше       Гукки с собой, от него все наши рамки пищат… — И что ты будешь делать? — спрашиваешь ты шепотом, продолжая нацеловывать гладкую сливочную божественную кожу. — Я останусь с тобой дома, — смеется божество, притягивая тебя за ворот пижамы поближе к себе и устраиваясь поудобнее на тебе как на подушке.       И тебе хочется рассказать, что каждая капля металла, украшающая твое тело, появилась только для того, чтобы отражать, как в зеркале, солнечное сияние твое божества, и что для того, чтобы сошли с ума металлоискатели, не нужно искать причины: огромный слиток золота, в который превратилось твое сердце, когда его наполнила любовь и благоговение перед твоим божеством, все равно не пропустил бы ни один металлоискатель мира.       Но ты молча целуешь торчащие мило и по-хулигански волосы на макушке твоего божества и слушаешь, как бьется его божественное сердце.