Яблоки, магия, король

Мэри-Маргарет поправила красное шерстяное покрывало, которым почти до подбородка была накрыта Эмма, и тяжело вздохнула. Лицо спящей дочери было фарфорово-белым и безмятежным, словно у ангела, а разметавшиеся по подушке длинные белокурые локоны прекрасно дополняли милый образ (то, что этот ангел несколько дней назад разъезжал по городу в побитом жизнью желтом жуке и на все лады костерил мистера мэра, мы опустим). Расчесывая золотистые пряди Эммы, Мэри-Маргарет тихонько напевала: - Tonto el que no entienda, cuenta una leyenda… Que una hembra gitana conjuró a la luna hasta el amanecer… По большому счету, она всегда жила лишь надеждой. Надеждой на прощение Реджинальда, жизнь которого она так неосторожно разрушила, надеждой на встречу с Чармингом, надеждой на счастье, надеждой на то, что станет лучшей матерью для Эммы – но теперь ей было страшно как никогда. А вдруг погибший Бельфайр, отец Генри и первая любовь Спасительницы – и есть та самая истинная судьба? В таком случае, что же делать? Делать-то что? - Llorando pedía al llegar el día desposar un calé, - пела Снежка, еле сдерживая слезы и чувствуя, как дрожит голос. Вот что за жизнь такая? Не Злой Король, так его сестрица Коварная Ведьма. Не Темное Проклятье, так Холодное! - Pero a cambio quiero el hijo primero, que le engendres a él, - неожиданно пропел за ее спиной знакомый звучный баритон, и в комнате во всем своем недовольном великолепии и в клубе пурпурного дыма возник мистер мэр Реджинальд Миллз. – Снежка, мое тебе отцовское наставление – никогда не пой. У бензопилы Тиллмана тембр приятнее, чем у тебя. Держись подражания скворцам. - Сам же меня и научил, - безучастно отозвалась Мэри-Маргарет. - И я об этом жалею. Когда-то очень давно, лет так сорок назад, принцесса Белоснежка уломала отчима спеть ей эту старую песню. Ее собственная мать, королева Леона, никогда не пела ей колыбельных – по крайней мере, после того, как не стало отца, короля Эверетта. Снежка смутно помнила его образ; но она точно знала, что сильно похожа на него. В памяти рисовалось такое же, как и у нее, бледное лицо с яркими губами и черными как смоль волосами. Наверно, именно поэтому она тогда так вцепилась в темноволосого и темноглазого Реджинальда, столь живо напомнившего ей отца. Если бы она знала тогда, что леди Кора однажды едва не вышла замуж за ее отца, а Леона, тогда еще принцесса Северного Леса, разоблачила и опозорила обманщицу-мельничиху!.. Если бы не сдала с поличным Реджинальда и Даниэллу, ту прелестную синеглазую дочь конюха (она видела ту всего дважды – тогда в конюшне и после в городе, уже немертвую и ставшую Невестой Франкенштейна)!.. Неужели все, что творил Реджинальд, было во имя любви к ней и мести за нее же? Возможно, в некоторой мере и изначально – да. Но… Кем бы ни был Злой Король – тираном, деспотом, узурпатором и грязной кровью – тем не менее, он был королем. А она, как ни крути, представляла собой лицо, как бы это сказать, оппозиции Зачарованного Леса. Так что, если уж говорить начистоту, оба они хороши. - А ты вообще зачем пришел? – осведомилась Мэри Маргарет. – Позлорадствовать? Я права? - Не права. Я пришел спасать Спасительницу, - торжественно провозгласил Реджинальд и с неподражаемой интонацией добавил, - поцелуем Истинной Любви. - А… а? Если бы Мэри Маргарет стояла – она бы сейчас непременно села. Причем прямо там, где стояла. Мэр Реджинальд Миллз, сам, без конвоя из дюжины стражников и антимагического браслета, пришел помогать Эмме Свон. Мэри Маргарет никогда не разделяла религий этого мира, но именно сейчас она явственно ощутила желание пойти к матери-настоятельнице. А потом к Хопперу – авось выпишет таблеточек от галлюцинаций. - Как и полагается героям, - добил Реджинальд, и Мэри-Маргарет поняла, что Хоппер тут уже не поможет. Равно как и Голубая. Она поймала себя на том, что внимательно смотрит куда-то ниже левой ключицы Реджинальда. - Да не вырывали мне сердце, - устало сказал он. – Просто делаю доброе дело. Понятия «Реджинальд Миллз» и «доброе дело» настолько отстояли друг от друга в семантическом плане, что в одной фразе смотрелись как минимум дико. А как максимум – дико настолько, что на фоне этого прыгающий среди таежных пихт австралийский страус казался чем-то вполне обыденным. - Э-э-э… - Мэри-Маргарет предприняла попытку вернуть себе дар речи. – То есть… м-м… ты. Это. Да? - Да, - припечатал Реджинальд. Мэри-Маргарет посторонилась. Он опустился на одно колено, склонившись над спящей Эммой; с ракурса Мэри-Маргарет был виден его четко обрисованный профиль. Что-то странное, непривычное почудилось ей в долгом взгляде, которым мистер мэр прожег проклятую Спасительницу; Мэри-Маргарет нахмурилась, пытаясь поймать ускользающую мысль. Злой Король и Спасительница в обычное время напоминали тореро и быка, сражавшихся на арене с равным шансом на успех и поражение – теперь же… теперь же… теперь же это были скорее матадор и синьорита. Будто почувствовав ее взгляд, Миллз резко вскинул голову, левой рукой отбросив упавшие на лоб волосы. - Может, ты хотя бы ради приличия отвернешься? – любезно спросил он, и Мэри-Маргарет, спохватившись, отошла к окну разглядывать недавно подстриженные кусты чайных роз в собственном маленьком саду. Честно говоря, она ни на секунду не верила, что Эмма проснется. Ни на секунду… …ну, почти. Почти. - Так я и думал, - глухо сказал Реджинальд, и Мэри-Маргарет стремительно обернулась. Никакой вспышки магии. Никаких золотых на грани видимости лучей. Никакой волны нежного тепла, накрывающего с головой и заставляющего улыбаться даже горько расстроенного человека. Ничего даже отдаленно похожего на крошечный рассвет, воссиявший в городе в миг, когда Эмма разрушила Проклятье. Только по-прежнему спокойно спящая Спасительница и угрюмо кривящий губы Злой Король. - Ну, - неловко начала Мэри-Маргарет, - по крайней мере, ты попытался, и в общем-то… - Оставь, - коротко ответил он. – Я сделал то, что должен. Остальное неважно. И снова эта непонятность – в том, как прозвучали эти слова. Не-злоехидно, не-саркастично, не-ядовито. В общем, невероятно, немыслимо, безнадежно странно. Мэри-Маргарет моргнула, и морок рассеялся. - Ладно, желаю удачи бедняге, у которого получится, - ухмыльнулся Реджинальд и исчез, растворившись в фиолетовом тумане. Мэри-Маргарет молча села на край кровати. Надежда умирает последней, не так ли? …А под окном, прямо рядом с кустом роз, в это время из-под земли пробился светящийся неярким зеленым сиянием крошечный волшебный росток. *** Эмма проснулась на рассвете. Она открыла глаза и подергала носом, прислушиваясь к своим ощущениям. Кажется, все более или менее нормально – во всяком случае, после пары часов в рефрижераторе, на который стала похожа ведьмина ферма, она могла чувствовать себя гораздо хуже. Единственное, что не давало ей покоя – это странный сон, никак не изглаживающийся из памяти; Эмма закусила губу. Ей снилось, что она бродит по ледяному лабиринту среди миллиона собственных отражений, бродит и никак не может найти выхода; покрытые инеем зеркала будто насмехались над ней. Эмма шла, шла и шла, не в состоянии понять, что же ей делать – а глумливо искаженные копии ее лица корчили отвратительные рожи, специально попадаясь на глаза. Она бы, наверно, целую вечность так шла, если бы вдруг зеркала не треснули и не осыпались. А потом она проснулась. Эмма подошла к окну и настежь его открыла. Было ранее утро, и залитые рассветными лучами улицы города пустовали. Откуда-то издалека лишь шли гуськом несколько гномов, во главе которых шествовал мрачный, непохмелившийся Лерой с киркой в руке и осознанием бренности бытия в глазах. Эмма по пояс высунулась из окна и приветственно замахала руками. - Привет, Леро-о-ой! – выкрикнула она радостно, и все шесть гномов застыли как вкопанные. – Кто рано встает, тому чего-то там обламывается, да? А вы чего такие перевернутые? Лерой выронил кирку, и та с погребальным звоном упала на грязноватый асфальт. Все остальные просто стояли, трогательно раскрыв рты. Эмма автоматически продолжала улыбаться, чувствуя местом, на которое каждое утро натягивала джинсы, какую-то очередную подставу. - Парни, - Лерой наконец ожил. – Парни, она проснулась! Эй, все слышали? Эмма Свон проснулась!! - А, а, а, - Эмма ухватилась рукой за раму, - вы там это, успокойтесь, в общем, ладно? Я, конечно, Спасительница и все такое, но чествовать меня как зарю не надо. Я каждое утро просыпаюсь, вы задолбаетесь. Лерой устремил наверх мутный взор и блаженно улыбнулся. - Ты, милая моя, так-то неделю продрыхла, - сообщил он с благоговением. – Мы уж думали, все, кирдык. Всем городом тебя целовать ходили… - Чего-о-о? От Эмминого вопля зазвенели стекла и завыл Понго, не в добрый выруливший из-за угла в сопровождении Хоппера. Из дома напротив высунулась, хлопнув стеклопакетами, жутко злая Эшли, но, увидев Эмму, тут же вытаращила глаза и подавилась своими возмущениями. Хоппер споткнулся. Да они что, с ума все посходили? Или вчера у Джефферсона был юбилей и чудесатый банкет в честь этого события? Лерой как-то опасливо отступил. - Ну так это, мы рады, что тебя кто-то расколдовал, счастливы и вообще нам в шахты пора. Проворно передвигаясь на коротких толстых ножках, гномья диаспора Сторибрука бодро устремилась в светлое будущее, а Эмма, пожав плечами, втянулась обратно в комнату и машинально бросила взгляд на веселенький настенный календарь с тремя скворцами на обложке. И опешила. Лерой не был пьян. Красным было обведено то число, если верить которому, Эмма проспала ровно девять дней.