Сразимся за сцену?

POV Виола — Катись к чёрту, сука! — запах зловонных духов, сигарет и явного перегара… Сестра… — Ты кого сукой назвала, утиный зародыш?! — рука начинала не просто болеть… Было ощущение, что скоро пальцы начнут отмирать от недостатка кислорода. Алла грубо сжимала моё запястье, а коленями пыталась бить меня по животу, но я всё время меняла положение и удар приходился на бёдра… — Ты какого хера свалила, не предупредив мать?! Она меня послала за тобой, слышишь?! Меня!!! Ну вот, нашлась! — почему родители не слышат… Это ведь прихожая… Тут два метра пройти и их спаль… Из-за угла показалась голова отца… — Па… па? — дрожащим голосом стала умолять я, но могла видеть только глаза… Только напуганные, мутные глаза папы и разъярённые сестры… — Эта половая тряпка?! — сестра указала в сторону моего взгляда и сделала гримасу издёвки. — Ты думаешь, что этот кусок собачатины тебе поможет?! — Боже… Её смех, он такой отвратительный… А запах… Чёрт, когда она напивается… Рука полностью онемела, но Алла продолжала сдавливать её с ещё большей силой. — Слушай сюда, деточка, — она потянула меня на себя и моя спина соприкоснулась с ненавистным мне телом. — Я видела как ты выходила из чьей-то машины, — Мурашки… Из-за боли? Из-за мыслей, что мне будет больнее? Или из-за… Этель? — Если мать узнает, что ты обслуживаешь кого-то своим хлебалом…— её вторая рука больно обхватила мои скулы и я теперь уже не могла пошевелить даже головой. Полное ограничение свободы. Как и всегда. — Что она мне сделает?! — прошипела я, смотря на выступившие вены рук своей биологической сестры. Да, именно биологической. Знаете ведь термин «биологический отец»? Хах… Эта кобыла и мразь самый настоящий паразит. Спасибо хотя бы за «прекрасные» уроки фортепиано, которые оставили шрамы и на ладонях, и в голове. Хотя… Это не уроки. Она никогда не хотела, чтобы я чему-то обучилась. Ей просто не хотелось показаться плохой сестрой в чужих глазах. Я — её инструмент, её рабыня и половая тряпка, прямо как отец для маменьки… Прекрасная должность в их глазах. — Что она сделает? — тихо и гадко зашептала Алла, продолжая сжимать руку и лицо. Я услышала еле уловимый треск в костяшках и почувствовала явное ощущение предшествующего вывиха, потому как с предыдущих уроков боли от сестры, можно было вынести только одно — где находится черта между простой болью и адской. — Думаю, что она согласится на мою просьбу уехать на пару дней куда-нибудь далеко, чтобы я могла поболтать с сестричкой наедине, — её лицо приблизилось к моему уху, запах стал непереносимым, хотелось вырвать и ком уже подступил к горлу. Я стала слышать её тяжёлое и частое дыхание, но в тоже время у запястье всё больше и больше стало хрустеть. На кончике уха я почувствовала влажный язык и ком уже стал проситься наружу, я стала извиваться, за что мразь одарила меня резкой болью в шее, грубо повернув лицо в противоположную от неё сторону. Чувство омерзения, смешанное с болью, её влажный, скользкий язык, который заставлял дрожать меня от отвращения и от колкости по всему телу. Боль в запястье усилилась, и Алла отстранилась от уха, — Сестричка, — выдохнула она мне в шею перегаром, продолжая держать мою голову, теперь уже за макушку, — Как же я тебя люблю, — учащённо задышала она мне в ухо возбуждённым голосом, — я так люблю тебя… мучать. — Укус. Крик. Вывих. Сестра оттолкнула меня на пол и присела на корточки. Я продолжала стонать от боли и стала усердно потирать руку. — Посмотрим как ты сыграешь завтра, кусочек родного говна, надеюсь, что ты меня не разочаруешь. «Боже, почему ты хочешь, чтобы я жила? Убей меня. Пожалуйста, Господь» — извечно стало крутиться в моей голове, но… Никто не откликнулся. Всю ночь я просидела за инструментом, всю ночь после каждого такта мне приходилось поглаживать запястье правой руки. Из аптечки дома остался только бинт и пластырь. Зафиксировать руку… Это помогло не усугубить, но всё же я не травматолог, а выступление через десять часов. Не спать, а играть, не плакать, а перематывать туже бинт — пожалуй, что это всё, что может сделать такая дура, как я, которой даже в голову не пришло, что падать посреди дороги — глупость, могла бы хотя бы до какого-то двора доползти… Может быть эта заноза не помчалась бы… Эх, хорошая она всё же заноза. Уроки не выучены, пофиг, писать я всё равно не смогу, разве что зубами или как эпилептик левой рукой. Хотя бы на клавиши могу нажимать… Хм, может переложить партию правой на левую и наоборот? Ну, предам Бетховена, и что? Впрочем, чего мусолить… Всё равно не успею переучить, первая часть ещё более менее нормально пройдёт, но потом… Растяжка. И почему у меня не руки Рахманинова? Приходится брать либо скоростью, либо хитростью, либо болью в фалангах. Скоростью — не вариант, это не «полёт шмеля», чтобы показывать быстроту передвижения полуломанных пальцев. Хитрость? Разве что поставить исполнять кого-то другого, а самой делать вид, что что-то там жамкаю. Да, именно жамкаю, а не играю, потому что все артисты, которые идут на обман — всего лишь жалкие подобия творцов. Я не опущусь до такой лжи. Поэтому… Остаётся последнее. Плавность в данном случае — слишком тяжёлая задача, запястье слишком задействовано. Но… Справлюсь. Хоть бы справилась..... *** — С новым днём и новым соревнованием, — еле завидев меня на входе прокричала белокурая «спасительница», на которую я не могла злиться или обижаться, но… Обижалась. Это глупость, но я всегда веду себя глупо. Ничего не могу с этим поделать, но скорее — просто не хочу. — Отстань, ради человечества, — буркнула я и слегка отодвинула её от себя за предплечье, той самой рукой… Насколько длинной бы не была моя белая рубашка, но при правильной перемотке… Этель аккуратно, но настойчиво остановила меня за плечо и развернула. — Что с тобой? — сказала она даже не истерически, а более обеспокоено и со сверкающими глазами. Надеюсь, она не заразилась и этот блеск не от болезни? Хотя… Да, её проблемы… Наверняка. — Я же сказала — отстань, не твоё дело, — я вырвалась из не сильных рук и стремительно пошла в класс. Было уже восемь часов. Перед выходом я успела последний раз обработать руку и затянула всё настолько сильно, что казалось, будто я остановила поступление крови к органу, но это ведь лучше, чем стонать от боли в слишком свободном запястье. — Дура! — обиженный возглас позади. Как же ты права, богатенькая девчонка без проблем. Я определённо дура. Конец POV Виола Почему она… такая?! Я не могу понять эту вспыльчивую хамку с резкой сменой настроения! Неужели так трудно объяснить, что я делаю не так?! Вот же ж… — Президент, Ваш отец уже здесь, — шепнул сквозь зубы заместитель и принял стойку «смирно». Он всё ещё значился в списке на участие в конкурсе и наверняка был ещё обижен на «вредную меня, которая всем своим видом заставляет всех злиться»! Ага-ага, хотя сейчас меня недолюбливает всего одна персона, имя которой начинается на В, а вторая просто дуется — Гена. Надо только не провалиться! Хотя, я ведь не опозорюсь… Ведь так? Я задумалась, но вид чёрного костюма с синим однотонным галстуком сразу привёл меня в чувства и я просто подбежала к двери, забыв про весь зазубренный этикет, за что поплатилась неодобрительным взглядом мамы, которая шла позади отца… — Здравствуй, Этель, — размеренно произнёс папа, когда я стала судорожно открывать карточкой турникет, который в тот день был открыт… Балбеска… Так, никакого волнения, успокойся и держи марку, Этель Мария. — Здравствуйте, папа, — дежурно-волнительно изрёк мой голосовой аппарат, который был на тот момент чуть ли не в наихудшем виде… Не стоило пить чай с лимоном, а потом ещё репетировать целый час без перерыва… Так, держать марку, держать! — Добрый день, — кивнула циничной улыбкой мама на всех присутствующих и подошла ко мне. Её холодные глаза начали сверлить во мне дыру, а я стала изрядно переживать чего такого можно найти на моём личике, о чём не знаю я! Наконец худая, бледная рука с огромным количеством выступающих вен, коснулась моей щеки, ухватилась за последние остатки жировой прослойке на моём барби-подобном лице, потрепала её, ехидно ухмыльнулась и прошипела: — Не подведи Эккертов и… Виктора… — с отвращением зыркнула она на дворецкого с букетом голубых колокольчиков… Дикие… Я их так люблю… Седовласый старичок мягко улыбнулся и шепнул немыми губами «Привет, Этти», пока лицо маман не было направлено в его сторону. — Здравствуйте, миледи, — тоже нежно, но более официально произнёс дворецкий, протягивая мне букет голубых цветков. — Спасибо… Здравствуй, Виктор, — старалась я тоже аккуратно поздороваться с близким сердцу человеком, чтобы суметь передать необъятное чувство благодарности и, тем не менее, не привлечь излишнего внимания. Мать незначительно закатила глаза и подняла нарисованные коричневые брови, зачем она красится в шатен… никогда не понимала… Ведь быть светлым — это так красиво! Будто ты сам сияешь как солнышко, а так… становишься обыкновенной серой мышью… Вспомнила про Виолу… Нет, она не мышь, она… — Где Степан Александрович? — директор… Гена сразу встрепенулся, быстро подошёл к моим родителям и рукой пригласил их следовать. — Прошу. Я сейчас вас к нему отведу. Виктор остался со мной. Никто ему никаких приказаний не отдавал, да и против никто и не был. Мама с папой ушли, а в коридоре перед входом осталась только я, да любимый старичок. Какие же всё-таки красивые голубые колокольчики… Их опущенные бутоны, будто грустят о своей тягостной судьбе быть каким-то цветком, но их холодные цвета приковывают взгляд и ты любуешься ими как снежинками зимой. Они падают на землю, можно сказать — умирают, но… Как же они красивы. Ими повелевает ветер, на них может дунуть какой-то проходимец, в конце концов схватить языком бродячий пёс, но пока они летят — они великолепны, они кружатся в лёгком танце, но стоит начаться метели — пурга подхватывает и начинает вальсировать и вальсировать со своими спутницами. А голубые колокольчики… Эти цветы могут быть грустными своими мыслями и показывать, что им плохо, но они мне и нравятся за их… Тяжесть. Их бремя — быть согнутыми под своим собственным весом. А может кто-то их так грубо сломил и теперь они вечно смотрят вниз? Забавно… — Миледи, — мой указательный палец аккуратно поглаживал синий лепесток одного из цветочков в букете, он склонялся ниже всех в этом скромном ансамбле из пяти стебельков, украшенных папоротником в плетёной корзинке, обвязанной лазурной ленточкой. — Юная госпожа, — какой же красивый лёгкий букет этих редких для города цветов… — Этти! — А? — дёрнулась я от руки в перчатке Виктора, которая вдруг оказалась перед моими глазами и пыталась привлечь моё внимание помахиванием. — Ты готова к выступлению? — дико хочется в это верить, что я и делаю, дабы убедить своё подсознание. — Да… — немного устало выдохнула я и поникла головой, равно колокольчикам. Но через мгновение я подняла голову, посмотрела на циферблат больших механических школьных часов, на которых было только девять часов, а затем перевела взгляд на Виктора. — Мне нужно отвлечься, но да, готова… Просто немножко устала. — Всё хорошо? — взволнованно уже зароптал дворецкий, положив руку на мою спину, а второй беря корзинку из моих ладоней, которые плавно становились слабыми и вялыми. — Пойдём в твой кабинет, быстрее, постарайся не упасть, — я медленно зашагала в сторону второго этажа, где располагалось моё рабочее место, а Виктор продолжал поддерживать меня, чтобы дочка его работодателя не испортила свою физиономию ударом об керамические плитки ступенек. Когда оба пролёта лестницы, на каждом из которых было ровно семь ступенек (которые я считала и просто ненавидела за этот долгий и тяжёлый подъём для моего сердца…) были пройдены. Осталось лишь немного шагов до моего кабинета, в котором есть всё необходимое на крайний случай — два стула и одно кресло, полупустая аптечка и вода на дне чайника трёхдневной давности… Потому что кое-кто обиделся и перестал следить за кабинетом! Ой… В сердце снова закололо… Нельзя мне тратить агрессию на Гену, да и ещё на кого… Откуда я помню всё это? Ну, возможно я обладаю экстрасенсорными способностями, а может я просто хотела заварить себе растворимый учительский кофе (скатилась, да, скоро землю из-под цветов буду есть, заместо шоколада, цвета ведь одного!), обожгла немного палец, а ещё чуть не сожгла этот самый чайник из-за отсутствия питьевой воды как только явилась в школу, из-за чего мне пришлось обратиться к аптечке, в которой была только перекись, зелёнка и марлевая повязка, а ни о каком витамине А и речи идти не могло, чтобы обработать ожог… Ну, скорее всего, я экстрасенс, да. Оставалось пройти один шаг до, бесполезного по своим внутренностям, кабинета. И вновь схватившись за сердечную мышцу, я немного повела головой в сторону и увидела встревоженное лицо Виолы, на котором были небольшие покраснения ближе к векам. Я хотела разглядеть в её зрачках что-то светлое, пусть даже и ехидное, а может и задорно-грубое, дерзкое, но что-то кроме удивления, а может это был страх? Не знаю. Виктор просто завёл меня в комнату. Дверь захлопнулась. И этот хлопок окончательно меня добил.