Сразимся за сцену?

Мои ушки получали великое наслаждение, когда стройные звуки произведения Бетховена нежно, трепетно, но в тоже время страстно доходили до, на тот момент, скромной персоны — меня. Тогда я ощущала себя ничтожным человеком пред грандиозной сонатой, исполненной, по большому счёту, золотыми руками. Тогда, когда я стояла у двери с замиранием сердца, мне хотелось расцеловать эти руки из драгоценного металла, инкрустированные бриллиантами в три карата! Моего папу бы хватил удар от того, что я так громко отзываюсь о какой-то девице, да ещё и говорю, что в её руках бриллианты настолько крупного карата, быть дочерью ювелира — вполне себе уютно, окружают драгоценности, которые я люблю, но предпочитаю серебро золоту, разумеется, если это не касается медалей. Меня устроит только первое место. Но сейчас не об этом… Я была так поражена игрой своей соперницы, что поняла — победа мне будет стоить многого, да и состояние горла просит быть лучшим… Ах, что ж, осознав, что я почти ничего не могу сделать в данном случае, я решила, что насладиться концертом — лучший из вариантов. Но перед этим нужно всё же досидеть положенные уроки. — Эм… — тихим голосом, без уверенности, которой разило от неё за милю, можно сказать, окликнула меня Виола. — Пошли, у нас ещё обществознание и возможно, что и литература, но может быть её отменят. — Это был палец ведь, да? — напомнила мне Боголюбова о моей детской шалости. Я ведь могу себе позволять подобное, да? Я не стала отвечать. Пусть это останется интригой для неё! Я, конечно, догадываюсь о чём она думает, но целова… Чёрт возьми, о чём я-то думаю! Странно, что чувство стеснения и стыда я никогда не испытывала перед парнями, которые предлагали мне встречаться или хотя бы дать им шанс. А тут такое! Надо бы обговорить это с Виктором… Или не надо… Мы шли вдоль по коридору к нашему кабинету, обе красные от какого-то смущения, которому я не могла назвать причины, однако всё же догадывалась. И эти догадки меня пугали, но в тоже время интересовали так же, как и маленького, ещё не умеющего говорить, ребёнка завлекал огонь на газовой плите или на разведённом мангале. Пока этот ребёночек не получит ожог, если его не сумеют вовремя остановить родители, он не поймёт в полной мере, что это больно, что это оставляет шрамы, которые будут с ним до конца жизни. Есть и иной выход — длительное объяснение. Но у моих родителей не было времени для этого и я много и часто получала шрамы, только не внешние, а душевные: лживые лица людей, натянуто улыбающиеся и желающие денег; ненавидящие взгляды прохожих, у которых меньше денег, чем у тебя, но ты ещё маленький, чтобы понять за что тебя не любят, а потому думаешь на свой внешний вид, думаешь, что какой-то заморыш, некрасивый и неопрятный, хотя, сам одет в самых дорогих детских магазинах Европы; грубые слова мальчишек, которые наконец поняли, что они мне не нравятся, что я не хочу встречаться со смазливым дерьмом, которому нужны только мои деньги — это всё оставляло рубцы на сердце «богатенькой девахи», которое вскоре стало холодным, циничным, что естественно в элитной среде. Но это и пугает. Когда ты становишься таким же, как и те, кто когда-то тебе натянуто улыбался, это очень страшно. В такие моменты я завидую ей — такой маленькой, но дерзкой и открытой. Такой невинной, но в нужный момент проверенной жизнью. Такой красивенькой, но с вечно хмурым видом. И такой стойкой перед трудностями, но в мимолётных деталях — слабой по-женски… — Что ты…? — только сказала она, как мы обе ввалились в дамскую комнату. Нас кто-то толкнул? Кто посмел… Ха… Ха-ха! Я начала безудержно смеяться, сидя на Виоле. Которая смотрела на меня шокированными глазами, от которых шли маленькие, но для меня очень яркие блики. Её аккуратный носик задёргался так шустро, а зрачки стали бегло шевелиться и увеличиваться. Она смотрела то на свет от лампы над нами — они уменьшались, то на меня — они становились широкими, что напоминало мне какую-то пучину, в которую я хотела бесконечно погружаться и падать. Я вновь рассмеялась её милому, но с ноткой грубизны, личику. Она напоминала мне воробушка. Такой же маленький, шустрый глазками и проворный настолько, что может отвоевать у мной не особо любимых голубей кусочек хлеба. Обожаю воробушков, они такие симпатичные! Я опёрлась руками о её плечи, легла на неё (что я бы назвала грубым и бестактным действом, сделай это кто-то другой), в последний раз издала нечто похожее на «ха» и прижалась лбом к её шее, обвив её предварительно руками со стороны затылка, образуя некую «подушку». Повалявшись так секунд десять, что довольно прилично, я аккуратно положила на плитку, всё ещё шокированную, судя по лицу, голову Виолы, встала с неё и подала руку. Признаться честно, это был второй раз в моей жизни, когда я кому-то подавала руку (первый был, когда я помогала встать Виктору после падения со стремянки, благо он был на нижней ступеньке, поэтому не сильно ушибся). И в этот раз у меня была такая широкая улыбка после надрывного смеха, что лицевые мышцы стали невольно болеть. Виола всё ещё не понимала, что я за психопатка такая, которая толкает маленьких девочек в туалет и садится на них верхом, упиваясь дьявольским смехом, ещё и дыша в шею, как кровососка. От этой мысли у меня вновь начался приступ смеха, который я старалась всеми силами заглушить, продолжая протягивать руку. — Поднимайся, а то ещё самое дорогое отморозишь, — тут она схватила мою руку двумя своими и попыталась подняться, по крайней мере так показалось мне, а н-нет! Эта девчонка заставила меня грохнуться на неё вновь, только вот затем она каким-то тайным для меня образом, оказалась сверху и вскоре поднялась на ноги с широкой улыбкой на лице. Мне даже показалось, что она пару раз хихикнула, но затем также подала мне руку. Был огромный соблазн проделать с ней то же самое, но уже прозвенел звонок, да и это было бы не оригинально. Поэтому я просто поднялась с её помощью. — Господи, я только что поняла, что ты просто псих! А то я думаю, что ты такая вредная! Сумасшедшая! Просто сумасшедшая! Я из-за тебя всю жопу отбила, дамочка! — немного грубовато, но скорее с намерением рассмешить, чем обидеть. Ну, коль мне сейчас лучше, могу и подурачиться ещё! — Хочешь поглажу? Мазью помажу? Поцелую? Может пройдёт? — проведя указательным пальцем по её бедру, всё ещё смеясь, спросила я, на что получила нечто вроде «Чт… Что?!», только дико смущённое и невнятное. Я побежала в сторону кулис, потому что идти в класс не хотелось, да и если что — отмажусь! Чёрт возьми! Я становлюсь какой-то хулиганкой! Как забавно! POV Виола Я отошла только спустя минуты три и окончательно успокоилась. Нервы мои смогла остудить лишь холодная плитка стены, к которой я то и дело прикладывала взволнованную голову. Когда же я повернула голову к зеркалу, то увидела ярко-алые свои щёки, — «значит, что пока ещё живая» — подумалось мне, но я решительно стала сбивать красноту холодной водой. Через какое-то время ничто не могло выдать моего огромного смущения после такого поведения «строгой, жестокой и стервозной» дамочки, от которой я никак не ожидала подобного. Мне точно нужно было с ней поговорить какого чёрта она это творит, однако, признаться, так весело и приятно на сердце мне не было чрезвычайно давно. Единственное, что причинило мне отнюдь не радостные эмоции — это то, что когда я упала, то вновь потревожила и без того встревоженную руку, которой был необходим покой. Хм, я плохая хозяйка собственного тела, что ж, какая есть. Мне нужно было перевязать руку вновь и намазать её чем-то. Мой бинт уже кончился, а тот, что был на руке — испачкался в грязи пола и промок. Мази у меня тоже, конечно же, не оказалось. Потому я решила испытать удачу и сходить в медпункт. Как ни странно, медсестра была на месте. Объяснившись, что «неудачно упала с лестницы в подъезде», чтобы не описывать в красках драку с сестрой, я получила медицинскую помощь. Боль немного отступила из-за холода мази, которую только вытащили из холодильника, а повязку я попросила сделать потуже, но мне отказали, потому что «можно пережать сосуды», поэтому эта перевязка была слабее раза в три, чем моя. Также мне порекомендовали обратиться к травматологу, но я к нему, ясно дело, не пойду. Часы в медпункте дали знать, что осталось всего полчаса. Скорее всего, зрители уже стали приходить. И в их числе точно будет Алла, если она ещё не сдохла, на что я так надеюсь… Она придёт, чтобы посмотреть на меня, выкрикнуть что-то жестокое, наподобие «бездарность», а затем пойдёт за кулисы и унизит меня при остальных выступающих. Сценарий повторится как тридцать четыре раза до этого — на других моих концертах, после которых все на меня смотрели либо с жалостью, либо с отвращением. Всё веселье мигом улетучилось, и меня сопровождало только лишь равнодушие. Да насрать, что она там выкрикнет из зала! Я слишком много нервов потратила на эту суку! — кричал детский внутренний голос. Какое-то странное гневное равнодушие вело мной за кулисы, в то же время ненавидя, но и боясь родной сестры, которая перестала быть мне дорогой как только я начала понимать, что она меня не любит. Которая винит меня во всех её бедах. Это так раздражало, что я шла, будто в тумане ярости лишь от одной мысли о её присутствии в этом здании, о том, что она будет наблюдать за Этель и мной. Так я дошла до кулис, которые начинались с больших железных дверей в другом конце помещения. Чтобы дойти от дверей кулис до дверей актового зала — нужно обойти всю школу, а если идти напрямую — то можно весьма сэкономить время. Даже эта «элитная школа» сделана по типовому проекту и такое расположение кабинетов одинаково почти везде! Одна дверца была распахнута, другая была чуть приоткрыта и изнутри её подпирал маленький стул, наверняка взятый из кладовки, судя по ужасному внешнему виду. Однако мне не было никакого дела до стула, когда перед моими глазами стал разгораться конфликт между двумя дежурными (которых я видела ранее), Этель и Аллой. Хотя это нельзя назвать даже конфликтом, потому как в основном, кричали и спорили только дежурные, в то время как сестра спокойно и размеренно общалась с «президентом школы». — Приношу свои глубочайшие извинения, меня зовут Алла Эдуардовна. Мне просто хотелось пожелать своей младшей сестрёнке удачи. Вы не знаете где она? — Я обмерла и по спине моей пробежал холодок, ноги стали ступать назад очень медленно и плавно, чтобы меня никто не заметил. Хорошо, что Этель стояла ко мне спиной, а Алла смотрела на неё. Мне удалось скрыться за полуоткрытой дверью, но из-за того, что я слишком на неё опиралась, она скрипнула и тёмно-зелёные глаза моей сестры резко посмотрели поверх белокурой головы Эккерт прямо на меня. На змеином лице сестры появилась едва заметная улыбка, которая сильно напрягала. Похоже, что не только меня. Этель немного дёрнула плечами, но какое выражение лица у неё было — я могла только гадать. — Приятно познакомиться, Этель-Мария, — тоненькая ручка Этель протянулась к Алле, однако та, после относительно длительного молчания, лишь слабо пожала пальцы, будто брезгуя. Эккерт не подала виду. — Вы сестра Ви… — Виолы Боголюбовой, десятый класс, если не подводит меня память. Букву класса, увы, не знаю, — она любила перебивать других. Но перебивать Этель — это, как по мне, не очень разумно. Она ведь знает себе цену! — Кхм, — скромно, но обособляюще, кашлянула Этель и, недовольная таким отношением, уже понизив голос, в спокойном размеренном темпе ответила следующим образом, — Я прекрасно понимаю Вас, Алла, однако вынуждена попросить пройти в зал, в целях безопасности. Скоро начнётся концерт и после него Вы, разумеется, сможете встретиться с сестрой в холле. Мне пора идти, поэтому дежурные проводят Вас до свободного места, — Этель встала на первую ступеньку, ведущую к сцене. Она ненадолго замерла, затем выпрямила свой хрупкий, но в тот момент гордый, стан и степенно развернулась полу-боком к Алле. Руки сестры потянулись к моей Этель, что заставило кровь вновь забурлить жгучим гневом. — Вы ещё здесь? — в нагловатой манере спросила Эккерт, однако тогда это показалось мне не только правильным вопросом, но ещё и необходимым, потому что с Аллой нельзя иначе. Она не понимает ничего, кроме языка грубости и наглости, на котором она говорит всегда и везде. — Это ты мне? — резко изменила свою манеру речи Алла с культурно-подлизывающегося на фамильярный. — Девочка, ты хоть понимаешь с кем ты говоришь? — спокойно, но с нотами раздражения, повеяло грубостью в воздухе. Алла схватила Этель за запястье, но сразу поняв, что сейчас с ней может произойти то же, что и со мной, я быстро подошла к объекту моей безграничной агрессии, легко положила свою руку на её слегка высокое плечо и резко одёрнула её назад, встав между ними двумя. — Алла, тебе пора идти, — упрямо и умеренно громко осведомила я всех о своём присутствии. Сестра впилась в меня ястребиным взглядом и попыталась на меня надавить, однако она была слишком зла, её ноздри раздувались, а грудь и плечи поднимались высоко и часто. Она развернулась, поставила ногу на ступеньку, оглянулась и посмотрела вновь на меня. — Удачи, — её пониженный голос и серьёзный вид более не гневил, а скорее ободрял и заставлял обострить разум. Но когда она стала подниматься на сцену и плечом специально толкнула Этель, мне хотелось плюнуть ей вслед, но всё моё внимание было брошено на Эккерт. Я придержала её за талию, чтобы она не упала накануне выступления. Сестра тем временем взошла на сцену, встала посередине, осмотрела половину зала надменным взглядом и прыгнула со сцены в сторону второй половины. Дальше я её не видела, точнее — не хотела видеть. — Сходите за Степаном Александровичем и скажите, что мы начнём через десять минут, — рассеянно, но с желанием собраться, скомандовала Этель и опустилась вниз. Всё равно она была меня выше, пусть и ненамного. — Извини, — грусть наполняла моё сердце, хотелось убежать и скрыться от всего, но разум давал знать, что бег — выход трусов, а себя я к ним никогда не относила. Поэтому я позволила сбежать лишь взгляду и отвела глаза. — Спасибо, — холодные аккуратные пальчики, будто детские, но в тоже время элегантные взяли мою руку за повреждённое запястье. Одной рукой она держала мою ладонь навесу, а другой стала поглаживать моё запястье. А затем произошло то, чего я никак не могла ожидать, она стала шептать едва слышно, но так, чтобы я смогла разобрать: «У Виолы не болей, у акулы заболей!» — она аккуратно, но быстро смахнула с моей руки воздух, будто пыль или что-то злое и стала повторять с тем же жестом, сначала поглаживая, а затем смахивая: «У Виолы не болей, у крокодила заболей!». Наконец она последний раз погладила мою руку, обернулась назад и посмотрела за мою спину. — Пх…ха… — еле сдерживала я смех и умиление, но она быстро закрыла мне рот ладонью. — Расскажешь кому-то — я тебе такое устрою! — я стала хрипеть, но это были просто попытки скрыть смех. А вот Эккерт была предельно серьёзна и даже нахмурила брови. Она убрала руку с моего рта и показала им кулачок, будто «Я тебе дам!», а второй продолжала держать мою ладонь. — Хорошо, хорошо, никому не расскажу, — немного успокоившись, но всё ещё посмеиваясь, пообещала я, но затем не удержалась и сказала то, что могло свести меня в могилу: «Ты такая миленькая злюка!». Эккерт явно не оценила моего своеобразного комплимента и, перестав держать мою руку, стала несильно бить меня в плечо, быстро, но очень очень аккуратно, будто понемногу выдавая свою агрессию. Я всё время тихо хохотала и когда она остановилась, ответила с улыбкой на лице: «Спасибо за заботу». Её аккуратный маленький носик так высоко задрался, она посмотрела на меня прищуренным взглядом и гордыми шагами взошла на сцену, пока её щёки наливались кровью (это был уже будто нарисованный румян, как у матрёшек или других кукол, впрочем, надо признать, она сама была как живая куколка). Этель встала ближе к краю сцены по середине. Подождала, пока все стихнут и обратят на неё внимание и начала свою пламенную речь. Всё это время я могла только слушать её уверенный голос лидера, к которому так и хотелось прислушиваться. — Уважаемые зрители, сейчас вы станете свидетелями ежегодного конкурса, который проводится здесь уже в четырнадцатый раз со дня, как нашей школой стал управлять наш великолепный директор — Степан Александрович Иллеев! В нашей программе будут представлены номера разных искусств, причём некоторые из них совершенно необычны. В качестве судей я бы хотела представить: Елену Николаевну — преподавателя по музыке, Наталью Викторовну — педагога по русскому языку и литературе, и, разумеется, Аллу Васильевну — завуча по воспитательной работе, — с каждым объявлением соответствующая учительница поднималась, — До начала концерта остаются считанные минуты. И именно в эти драгоценные для участников минуты волнения, я прошу всех зрителей поддержать их аплодисментами, — из зала последовали многочисленные звуки оваций, без сомнения, большую часть составляли ученики, но это как раз и пугало больше всего. Самая сложная публика. Но как ни странно, Этель управляла ей с ловкостью великого дирижёра. — Прошу ведущих на сцену! — на сцену поднялся юноша в строгом костюме и девушка в сверкающем платье, по всей видимости, одиннадцатиклассники. — Мы начинаем!