Сразимся за сцену?

Только эти слова были произнесены, как меня, будто снесла целая орда маленьких детей, которая шла под командованием молодой учительницы в очках. Меня прижали к стене, но я всё же смогла встать ровно, не колеблясь перед голодными и многочисленными взглядами детей. — Где программа?! — отчаянно вскрикнула я, когда из колонок пошли звуки фанфар. Мне нужно знать каким я номером выступаю! — На стене! — так же громко вскрикнула молодая учительница, на что Этель, зашедшая за кулисы, злобно шикнула всем, указав на знак «Тишина за кулисами». Я тем временем повернулась и посмотрела на программу. Пятнадцатый номер. «На сцену приглашается пятый «А» класс!» — подивившись тому, какие мелкие нынче пятиклассники, я решила всё же выйти ненадолго из-за кулис, потому как иначе мне и моей довольно нормальной школьной форме настанет полный каюк! Однако напоследок я решила глянуть вновь на программу, посмотрев на то, когда выступает Этель. До моего правого плеча легонько коснулись, я дёрнулась и посмотрела в эту же сторону, белая ручка с крашенными бесцветным лаком ноготками, от которых отражался тусклый свет закулисья, приобнимала меня за слегка дрожащее моё плечо. Почему я так боялась прикосновений, а особенно со спины — возможно это влияние детских травм, закрытость и страх быть побитым. Я повернула голову налево, прищуренные глаза её голубого цвета, напоминающие мне два василёчка, рассматривали программу. Она подводила голову всё ближе к листку, сжимая моё плечо сильнее, но не больно, а просто крепко, хотя, сомневаюсь, что её детские пальчики смогут причинить кому-то боль. — Ни черта не вижу, — её тихое рутинное ворчание, которое напоминало мне повадки обыкновенного рабочего помогало мне поднять уставшие уголки губ, — скажи каким я номером, — она недолго помолчала, я ждала, — пожалуйста, — после «волшебного слова» я забегала глазами по программе. — Тринадцатый. — Она заметно поджала губы, только из-за нашего близкого расположения к стене, на которой висела бумажка, это могла видеть только я. Неужели она суеверна? Пусть это и частое явление у всех людей, но всё же, хах, было бы очень интересно узнать как она отреагирует на чёрную кошку, если пустить её через дорогу. — Что за невезение… — Этель заметно расстроилась, что также опечалило и меня. — Да пустяки! Чего тебе там это тринадцать сделает? Ты и так хорошо выступишь! Только не забывай, я поддаваться не буду, — сменив её поведение с печального на боевое, я вылезла из-под её руки и пошла к коридору, чтобы подышать свежим воздухом. Идя, я готовилась услышать что-то ядовитое себе в спину, или получить в крайнем случае «посмотрим», однако мне ничего не ответили. Я вышла, но любопытный глаз всё же заставил меня посмотреть на её выражение лица. Её васильковые глазки смотрели на меня с какой-то материнской нежностью, которой я никогда не получала. Рукой она опиралась о стену, вторая же «опоясывала» её хрупкую талию, она сжимала свой стан, как мне казалось, слишком сильно, было ощущение, что она вовсе не дышит. Я резко отвернула от неё голову и сгорбилась, смотря на деревянный пол кулис. Сделав два шага, я скрылась за той же дверью, за которой стояла ранее и всё ещё наблюдала за ней, только теперь через узенькую щель приоткрытой двери. У меня было ощущение того, что я становлюсь каким-то маньяком, но смотреть за её молчаливым, загадочным лицом — было для меня истинным счастьем в те секунды. Этель ещё чуть-чуть поглядела на сторону выхода, поддаваясь вперёд, будто встав на носочки и широко распахнув свои реснички, но затем она как балерина — легко, но твёрдо встала на землю и убежала в другую сторону, ближе к сцене. В моей груди бушевало что-то странное и непонятное, а тревога никак не могла стихнуть. Я сделала шаг и стала опираться о стену, медленно скользя по ней вниз. Сидя уже на полу и прижимая колени к груди, мне стало страшно смотреть выше своих ног, поэтому я уткнулась носом в саму себя, ровно также, как и хотела замкнуться в себе, чтобы не искать ответов. Мимо меня по коридору кто-то прошёл и инстинкт заставил меня поднять голову, но выше чёрных начищенных туфель с острым носком я не видела. Уверенный шаг обладателя чистых туфель становился всё медленнее и вскоре остановился совсем рядом с дверями. — Девушка, почему вы тут сидите? Вы выступаете? — я поднялась на ноги и угрюмо взглянула на носителя голоса. — А, так это ты… Кхм, ты видела Этель-Марию? — Меня зовут Виола, — небольшая пауза, сопровождённая немного надменным и раздражённым взглядом, — Виола Эдуардовна, прошу называть меня так, — я культурно первой подала свою руку мужчине в костюме, которого встречала ранее. Я помню, что Этель говорила его имя, но… Стараюсь не заполнять память таким, да и личности мне трудно даются. — Виктор Павлович, — он нахмурил белые брови и взял меня крепко за руку, я хотела было сжать ему руку и потрясти, как делал мне в детстве мой учитель музыки, но Виктор сделал небольшой шаг назад, по-прежнему держа мою руку, слегка ослабил захват и уже держал только за пальцы, он слегка наклонился и поцеловал мою руку. — будем знакомы, — седая голова его в свете закулисных ламп, казалась гривой старого, но когда-то могучего льва, в то время как его большой прямой нос, чем-то напоминающий римский, однако с менее глубоко посаженной переносицей, показывал, что этот человек не обычной «породы». У него были приятные черты лица и беловато-голубые глаза, что скорее всего связаны с возрастом. Одет мужчина был в классический костюм, как любой офисный работник: чёрные брюки, белая рубашка, чёрный пиджак, но что самое было в нём мирное — галстук тёмно-синего цвета с небольшими светло-голубыми рисуночками, форму которых не позволял мне разглядеть тусклый свет. — Отойди от неё! — выбежала вдруг в коридор Этель и «вырвала» мою руку из рук Виктора Павловича, с упрёком посмотрела на меня, а затем на него и, взяв мужчину за плечо, отвела его подальше от меня — в угол и стала там о чём-то с ним говорить. Мне были слышны лишь обрывки, которые вырывались из её шёпота с явной агрессией: «Что ты устроил?!», «Не смей её трогать!» и «Извращенец!». Бедный старичок всё это время слушал с грустным и даже несколько шокированным выражением лица, жалобное «За что?» читалось в этом взгляде. После того как Эккерт отчитала Виктора Павловича, она с яростными глазами двинулась в мою сторону, я быстро прошмыгнула за кулисы и прибилась к какому-то ансамблику, чтобы спросить какой номер идёт. — Эм… Вроде бы двенадцатый… сейчас закончится, — ответила мне девушка с причудливой шляпкой из перьев. Осознав, что через минуты, нет… Через секунды! предстоит выступать Этель, я понеслась сказать ей об этом, но как раз столкнулась с ней же. Она чертыхнулась, я извинилась, Эккерт посмотрела на меня слегка нахмуренно и поджав губы, но это была уже не ярость, а обида. Я стояла с открытым ртом, она больше ничего не сказала и пошла дальше. — Микрофон, — протянув руку, холодно попросила она у парней, что сидели за аппаратурой. Получив желаемое, Этель включила его, выступающие двенадцатым номером поклонились и зашли за кулисы, на их место вышла она. И пока её объявляли, она всё время смотрела на меня — за кулисы. И только когда заиграла музыка, её глаза посмотрели поверх зала. Конец POV Виола Страшно… Руки замёрзли, а голове слишком жарко… И эти уроды, сидящие в зале всё время пытаются заглянуть мне под юбку… Виктор должен следить, чтобы не произошло никакого казуса, но он и стал его причиной! Какого дьявола он поцеловал её руку, когда даже я себе такого не позволю в жизни без спроса! Что за наглость он себе позволяет?! Пусть в моём голосе он услышит упрёк, а она ревность. Последний такт струнных. Поза. Нахальная улыбка. — У любви как у пташки крылья, её нельзя никак поймать! Тщетны были бы все усилия, но крыльев ей нам не связать! — вдох, — всё напрасно — мольбы и слёзы, и красноречия тёмный вид, — вибрато, — безответная на угрозы, куда ей вздумалось летит! — как похоже на Виолу… — L'amour! L'amour! L'amour! L'amour! — какая разная любовь… Потому и спела я её по-разному! Самая сложная часть — русская, — пропелась на ура, хотя «тщетны» плохо выговорила, но всё равно. Быстрым взглядом я отвела глаза в сторону кулис, увидела её, выпячила грудь вперёд и вновь посмотрела в зал, вновь встав в позу оперного певца, изрядно помогает, я могу контролировать звук, так что… Время. Механическая память и я уже пою на итальянском второй куплет. Я должна контролировать только эмоции и планировать свои жесты на секунды вперёд. Взмах рукой, медленно опускаю, стойка, укоризненный взгляд на жюри, самодовольная ухмылка. Будьте счастливы, что я позволяю вам смотреть на меня, чернь, грязь из-под ногтей, бесталанные жирные куски бездарностей. Как ты посмела предать меня, Виола?! Неужели ты меня настолько ненавидишь, чтобы позволять моему дворецкому до себя дотрагиваться, да так, чтобы это видела я! Дрянная девчонка! Как же я зла… Холодные руки стали болеть из-за того, что я слишком сильно сжимала свои пальцы в стойке от гнева. Чёрт побери, сейчас нельзя стоять как выкопанная, двигайся, Этель, живее! Ноги шли в такт музыки ближе к краю сцены, главное на эмоциях не свалиться в зал. Так, второй закончен, осталось только продержаться несколько игр оркестра из колонок (какой позор, петь в сопровождении записи оркестра, всё равно, что это оркестр заказанный семьёй, но петь под живую музыку — вот что приносит истинный азарт! Вот что непредсказуемо!), я наблюдаю за реакцией зала. Хм, двери входа в зал открылись, кто позволяет себе заходить во время номера?! Ох… Мама́, папа́, мой пыл снизился, когда я увидела скучающий взгляд матери. Отец же сидел с неизменным выражением, как обычно. Тонкие губы папы всегда были натянуты в линию, которая шевелилась только тогда, когда он говорил. Мама же проявляла больше эмоций, когда я взяла высокую ноту, она качнула головой, может быть даже в хорошем смысле. В самом углу зала сидела сестра Виолы… Надеюсь, что не вся её семья такая… Хотя, о чём я думаю! Я вновь завелась. Как раз вовремя! Взгляд, мне нужен её взгляд! Я отворачиваю голову и представляюсь залу в профиль, в то время как ищу её глаза. Она смотрит на меня с детской вовлечённостью. Я стою у самого края сцены и с победной улыбкой, обнажая зубы, признаюсь только одной ей, будто остального зала и не существует. — Меня не любишь ты, так что ж, зато тебя люблю! — она вздрогнула, — Тебя люблю я и заставлю себя любить! — точка. Отворачиваюсь от неё к залу, чтобы поклониться. Кланяюсь. Выходят ведущие. — Поблагодарим нашего президента аплодисментами! — пышные овации. Восхищение. Сейчас я — единственный фонарь здесь, к которому стремятся взгляды этих мушек. Полная власть, полное ощущение повелителя и не нужно никакого насилия, никаких угроз, ничего! Нужен только талант. Самый обыкновенный талантик, которого у меня — хоть отбавляй! Ох… Как же давно я не испытывала такого наслаждения от выступления, хотя, я бы грубо назвала бы это «кайфом», потому что когда я впервые увидела её вовлечённые глаза, когда я представила, что она — мой Тореадор, а все внизу — маленькие наивные Хосе, которые должны из-за ревности порвать друг другу глотки за меня, тогда я чувствовала себя настоящим наркоманом! Но вместо смерти, я получу только её — Виолу, мне нужно только лишь, чтобы я победила, а это — вопрос времени и результатов остальных участников. Ах эта эйфория! Господи, лишь завидев её взгляд мне хотелось ещё и ещё, больше смотреть на её большие зеленовато-жёлтые глаза, которые изредка закрывали выбившиеся прядки волос смолянистого цвета. Только бы выиграть и я смогу убирать эти локоны, чтобы открыть её животные глаза маленькой кошки, которую всё время гоняют на улице. Только бы… — А сейчас мы приглашаем на сцену номер четырнадцать, Геннадия Трунникова и… Степана Александровича Иллеева! Впервые за все годы проведения этого мероприятия для вас станцует дует заместителя президента и директора нашей школы! — мой правый глаз немного дёрнулся… Неужели даже успокоительные не помогают избавиться от нервного тика? Надо обратиться к врачу, но позже! Сейчас у меня нет времени на это, надо попробовать самой успокоиться… Ох… — Смотри и учись как надо завоёвывать сердца публики, — я дёрнула плечом, это был директор… Чёрт, ненавижу когда меня кто-то трогает без спроса… — Посмотрим, — сжав зубы, я пошла за кулисы, напоследок, пока все смотрели на них, показав им средний палец, поджав губы и испепеляя директора взглядом. Вновь до моего плеча дотронулись. Да что ж у всех такая манера! — Чт… — мою руку взяла Виола, схватив за средний палец и аккуратно сжав его, слегка наклонив его к тыльной стороне ладони. Это не очень больно, но наклони сильнее, чёрт… — Ай-ай-ай, как не стыдно президенту школы показывать «факи» директору, — она улыбалась. Сучка улыбается в тот момент, когда мне конкретно не комфортно! Я ей так задницу отобью потом (а как именно — падением на неё или иным способом — посмотрим по ситуации)! — Боголюбова! — громко прошипела я, как на меня шикнул какой-то мальчишка лет тринадцати. Что эта мелочь себе позволяет! — Смотри, ха, Кармен… — она кивнула в сторону сцены, повернув меня так, чтобы она находилась сзади, а я могла наблюдать весь номер. Генка стоял справа, Степан Александрович слева чуть впереди него. Заиграла музыка… Это был… Свинг? Издеваетесь?! Танцевальный джаз! Директор начал отбивать… — Нифига себе! Чечётка! А этот старикан не за того себя выдаёт! Ха, думала, что он развалится! — Эм… Я тоже… — немножечко в шоке, пробурчала я и стала наблюдать дальше. Генка на пуантах… Балетная школа, я ходила на одно его выступление, он уже тогда не занимался, однако его попросили выступить на юбилей его коллектива. Он довольно хорош, но такой смешной в обтягивающем трико. И сейчас он в нём, только на его голове шляпа чёрного цвета, в то время как у директора серого, под цвет его костюма и туфель. Они явно готовились. Началась партия Гены, заиграла классическая музыка, я сильно поджала губы и опустила глаза вниз. Он танцевал безупречно, каждый шаг и прыжок технически отточен… Либо я плохой руководитель, либо… Да, видимо, здесь я оплошала… — Чего грустишь? Круто ведь танцуют! — она отпустила мою руку и повернула к себе. Я грустно усмехнулась. — Пошли, времени мало, — она потащила меня в коридор. Я всё ещё думала, но сразу отрезвилась как только увидела перед собой Виктора, который о чём-то шушукался с Виолой. Что эти двое задумали?! Дворецкий, наглядно кивнув с серьёзным видом, пошёл дальше по коридору. Только куда? — Виктор Павлович посмотрит моё выступление и скажет над чем надо поработать, мы с ним перекинулись парочкой слов, когда ты закончила петь, он консерваторию закончил, оказывается! Ну, может чего посоветует, надо работать всё-таки… — А я?.. — с какой-то обидой и грустью спросила я как ребёнок. Она смотрела на меня непонимающим взглядом, но затем только прикоснулась к моей руке своей забинтованной. Я сразу же вспомнила и подумала — как же она будет играть! Но отговаривать её… Склонности к суициду у меня малы, если кратко. — Как я спела? — сухо и рутинно, будто бы мне всё равно и я знаю ответ показала я, но как же мне хотелось услышать её слова, хоть критики, хоть похвалы. Хотя бы что-то, что увидела она в моей игре! И увидела ли она… — Ты всё время оглядывалась за кулисы, — она шумно выдохнула и стала смотреть мне на колени или даже ниже, пытаясь отвести взгляд, но всё же видеть меня. — Я переживала за тебя, всё-таки Алла… — Ничего страшного... — хотелось броситься к ней на шею и обнять, но какое я имею право? Мне оставалось лишь поджать губы и продолжать слушать. — А ещё мне показалось, что ты… Да нет, бред какой-то, — она запустила пальцы в свои волосы, прикрывая своё лицо как безумец, она улыбалась и не верила собственным мыслям. Она смеялась, а мне хотелось плакать. Мои тесты, которые мне давала психолог, показали, что у меня резкие перепады в настроении, но не до такой же степени… — Мне показалось, что ты говорила именно мне последние строчки, но это ведь Кармен — ветреная женщина, которая готова сказать это любому красивому и богатому, это всего лишь ария, всего лишь какая-то песня, всего лишь! — практически кричала она в коридор, будто убеждая себя. Во мне всё разрывалось на части, какого чёрта мне так плохо?! Почему из-за неё? Почему именно из-за этой девчонки?! — Ты ведь не имела ввиду что… Хотя, это невозможно. Ты спела хорошо, мне очень понравилось, постараюсь сыграть не хуже. Мне пора… Она убежала за кулисы и ведущие уже начали кричать «Аплодисменты», раздался шквал оваций, а Виола остановилась на ступеньках на сцену. — Ты мне нравишься! — громко, но притупленно-глухо выкрикнула я, сама не понимая, что творю. После этого я схватилась за голову и упала на колени. Прижимая голову ближе к ним. В этом гуле криков и свистов из зала было сложно что-то разобрать, в коридоре никого не было, а все кто были за кулисами — сами хлопали и чудом не посмотрели в мою сторону. Все, кроме Виолы. Она поняла. Её испуганные глаза, уже не вовлечённые оставили на мне нестираемый след. Этот взгляд, дикий, испуганный… — Приглашается номер пятнадцать — Виола Боголюбова! — огласил порядковый номер ведущий для жюри, она отвернулась от меня к сцене и стала подниматься. Я всё ещё стояла на коленях. Я думала, что у меня нет суицидальных наклонностей, но как же я хочу сейчас умереть.