***
Время 16:00. Солнце начало заходить за горизонт, утопая в стекле небоскрёбов. Снова пошёл редкий снег, тающий прямо при приземлении. Наверное, ближе к Новому году только начнут появляться сугробы. А пока их нет. Становилось прохладнее — окна стали запотевать. «Градусник», приложение в моем телефоне, показывал «+3» градуса по Цельсию. Не так прохладно, но раньше таких температур не видывал. Ветер слабый: три метра в секунду. Теперь, после войны, из-за использования ядерного оружия климат Земли стал теплее, значит, зима, как поздняя осень, не превышает минус пяти-десяти градусов. Когда прочитывал это в интернете, я подумал, что производители шуб обанкротились, так как в них жарко теперь. Думаю, нечего убивать животных из-за пушнины. Глупо думать, что шуба — показатель роскоши, что раз носишь на себе шкуру жестоко убитого зверя, то от этого становишься лучше. Знали бы, как эту «роскошь» производят, так ни в жизнь не стали бы носить. Хотя для некоторых будет плевать, как произведено, лишь бы дорогой наряд был на плечах: он ведь автоматически делает носителя умнее и привлекательнее, а на самом деле ничего у них, кроме шкуры на плечах, нет — пустые люди. И вот такие люди смотрят на фурийцев, как европеец на негра в восемнадцатом веке: всего лишь вещь, с которой можно шкуру содрать. Примерно такие же люди пребывали в рядах Меринова, так как главная их идея — массовое уничтожение фурийцев. Зима не зима, а солнце живёт, как и раньше, и садится уже в три-четыре часа, причём делает это резко, отчего не успеваешь заметить, попав из светлого в тёмное время суток. От пасмурной погоды небо сменилось на полутёмные сумерки. Не знаю, как Берту, а зима мне понравится, уверен в этом. Вот только она протекает в период с конца декабря по начало февраля. Опять всё тот же интернет и разговоры коллег, которые живут фурийцами много лет. Они говорили, что срок зимы таков. Между летом и зимой двухнедельная весна и месячная осень. А остальное время — летняя погода, тёплая и приятная со слегка прохладным ветерком и яркими лучами. На лето время выходит длинное. В июне и в июле температура достигает своего пика — сорок два градуса по Цельсию. Они оказались моими самыми нелюбимыми месяцами: в это время я и Берт проходили курс подготовки спецназа, потом сидели и учили всякие законы, так как мы ещё и детективами работаем. В общем, вместо моря, отдыха и пляжа мы провели время за учёбой. Оно того стоит: теперь у меня работа мечты. Дожить бы до пенсии: за три месяца работы участвовал уже в двух штурм-операциях, в одной из которых умудрился схватить пулю в живот. Если получится дожить до старости, то будет, что внукам рассказать. В мире пока нет никакого пожилого фурийца: нет фуриек-бабушек и фурийцев-дедушек. Так самому старому фурийцу чуть меньше пятидесяти, а фурийцу, появившемуся живорождением, еще нет двадцати. И это я опять из интернета вычитал: фурийцы растут быстрее, чем люди. До трёх лет темп роста у обоих одинаковый, но после трёх фуриец растёт быстрее. И десятилетний фуриец имеет такие же показатели, как и у двенадцатилетнего человека. И так следует, по данным учёным, совершеннолетия фуриец достигает в шестнадцать лет. Приехав, наконец, к пункту назначения, мы вышли из машины, закрыв двери и заблокировав авто. Машина Берта стояла там же, на месте парковки. Так как уже совсем стемнело, были включены фонари вдоль дороги. Репортёры и журналисты разбежались по редакциям и телестудиям, собрав всё необходимое для колонок в газете и рубрик в новостях телеканалов. Вход в больницу был полуразрушенным: видны дыры от пуль, на первых двух этажах стёкла были разбиты, но там, где были кабинеты врачей, горел свет лампочек. На первом этаже были видны фигуры тамошних работников и некоторых полицейских, которые остались вместе с Кином. Они помогали сотрудникам больницы разгребать мусор и завал, которые устроили бандиты, нанятые Мериновым. Для меня остаётся загадкой: зачем он послал их в больницу, а не в отделение? Кин прислал доказательство того, что это люди Меринова: на них всех была татуировка в виде паука тарантула, которая, кстати, была у самого главаря. Войдя в коридор, я обнаружил, что Кин разговаривает с главврачом больницы, рысь с татуировками на голове, — до мутации был, наверное, маори; видимо, после метаморфозы и остались у него, — Уильям Джонсон. Он был в белом халате, синих джинсах и в тёмных мокасинах. Прически нет, так как у фурийцев очень медленно растут волосы. У фуриек как и у людей. Подойдя к Кину, Берт сказал: — Шеф, прибыли по указанию. И это, — он запнулся, — Айзек ранен. — Ранен? — Переспросил Кин, подняв бровь. — Пусть тогда идёт на перевязку. Мистер Джонсон, у вас есть свободные медсёстры? — Да, есть, — ответил спокойным голосом Джонсон. — Идите в «291» кабинет, второй этаж, там вас будет ждать медсестра Тайм. — Повезло, Айзек, — Берт толкнул меня по плечу, — заодно с Мартой повидаешься. Во время штурма второго этажа больницы меня не было — действовала группа быстрого реагирования. Может, они тут такой беспорядок не устраивали или уже его устранили. Одним словом, второй этаж выглядит не таким побитым, в отличие от первого этажа, где были заложники. Везде уже практически прекратили очистку, кроме совещательной: там был ещё мусор и прочий хлам, оставшийся от рейда бандитов Меринова, которые сейчас пребывают в морге. Перед кабинетом, перед которым стоял я, был коврик с вышивкой «Вытирайте ноги». Дверь кабинета, за которой сидела Тайм, была белоснежного цвета из толстого и прочного пластика, который сливался с полом и стенами. Я постучался. Звонок был, но не работал — точнее, выбит корпус пулей. Из кабинета донёсся женский голос: «Заходите». Открыв дверь, я увидел Марту, сидящую за столом, писавшую что-то на компьютере. — Что делаешь? — Спросил я, войдя в комнату. Таблички над дверью не было, был только номер. Всем было известно, что это медпункт и небольшой склад лекарств. Был деревянный коричнево-дубового цвета шкаф. Напротив шкафа — кожаный медицинский лежак на гравитационной подушке, который пока что был посажен на столбы, и подушка на нём. Рядом с окном был ещё вещевой шкаф — там обычно была пара вешалок для одежды, а рядом со шкафом была арка и небольшой склад лекарств. Посередине всего этого был широкий стол, куча бумаг, компьютер и торчали два лисьих уха, принадлежавшие Марте. Светодиодные лампы были в потолке и ни на миллиметр не выходили. — Да вот, — она сделала жест рукой, показывая, что работа не так важна, но нужна начальству, — считаю сколько лекарств осталось, сколько годны, расфасовываю и пишу об этом отчёт. — Да, трудоёмко, — сказал я, упершись об стену и схватив ладонью запёкшуюся рану. — Мне тоже предстоит такая же работа завтра, когда труп увезут и заставят писать об расследовании отчёт. — Чей труп? — Ушки, видневшиеся над кучей бумаг, удивлённо зашевелились. — Этого Э.Д.М? — Да, его, — ответил я, на конце слова сделав выдох, — за все его деяния. — Можешь ещё раз сказать, что он совершил? — Спросила она, перелистывая большую стопку бумаг. — А то от этих отчётов я забываю. — Наркоторговля, скупка незаконного оружия, захват здания и заложников и много чего еще ужасного, за что можно приговорить к смертной казни. — Захват заложников? — переспросила она. — Помнится, что ты не говорил об этом. — Всё-таки вспомнила, — буркнул я. — Сегодня что было? — Но я думала, что это не он, — сомневалась она. — На всех участниках была татуировка в виде паука. И в той группе, которую брали в особняке, и в той, которую поубивали во дворе торгового дома, и в этой, которая была здесь. — И за это полагается смертная казнь? — Удивилась она. — Да, — сказал я, наклонившись от стенки. — Если вина доказана, то да. — А она доказана? — Да, несколько из его людей сдали его, от местных было много звонков насчёт одного торгаша наркотиками. Так и там мы его поймали с поличным. — Понятно. А какого это было, убивать? — Я убиваю хладнокровно, без жалости и сожаления. Выстрел — готово. Ни единой эмоции. — Я имела в виду, что ты чувствуешь, когда убиваешь. — Ничего. Говорю же — ноль эмоций. На горячую голову убивают только люди или неопытные — меня учили убивать хладнокровно. Но иногда меня пробирала дрожь, когда приходилось отнимать чужую жизнь. Я хотел это сказать, но от чего-то промолчал. Потом же, после каждого выстрела, дрожь уходила в никуда — и становилось легче. Однако, думаю, что это будет продолжаться до поры до времени. А потом уже скажется и это. — Ясно, если работа такая. — Да, работа есть работа. Закону нужны хранители, без этого никак, — улыбнулся я, махнув хвостом. — Теперь юго-восточный Апрометаль будет спокойным. Гопниками и пьяницами будет заниматься человеческая полиция. Кстати, а они здесь были? — Хотели зайти, но увидели, что здесь твой босс — и сразу расхотели. Да и в больнице поживиться нечем, кроме морфия. Если ресторан или ювелирный магазин ограбили бы, то налетели со всех районов, как стервятники на тушу буйвола. — Ха-ха, — рассмеялся я, — что верно, то верно. От них мало толку. — М-да. Она отошла от стола и, закрыв ноутбук, раскинула руки вдоль кресла, на котором сидела, а потом отнесла бумаги в соседнюю комнату и, придя обратно, уселась в кресло на колёсиках. На вид и не скажешь, что она сильно устала, но её голубые глаза выдают сполна: веки вот-вот слипнутся, и лисица заснёт прямо на рабочем месте в объятии бумаг и ноутбука. У фурийцев не видно кожи, поэтому и нельзя заметить, устали ли они или нет. Можно понять по другим элементам, — уши и хвост, — но лучше всего усталость выдают глаза. Они становятся туманными, словно потеряли свою силу, как глаза старца. Опустив уши от усталости, она подложила руку под подбородок и о чём-то задумалась, а может, пребывает в прострации. Обычно у тех, кто сильно устаёт, бывает такое. Чтобы она пришла в себя, я пощёлкал пальцами вокруг её глаз. — А что с твоей рукой? — Она наконец увидела меня. — Когда задерживали главаря бандитов, выстрелили в меня, — ответил я. — Ужас. Кровь уже свернулась. Давай пойдём, я тебе перевязку сделаю. — Да кровь уже остановилась, ты только дезинфицирующую жидкость дай; я пойду, меня там Берт ждёт. — Да стой ты, — она подошла ко мне, положив свою руку на плечо. — Давай уж, давай. Она зашла в ту комнату и, достав оттуда йод, пинцет и прочие принадлежности, села рядом со мной и намочила ватный диск и пинцет дезинфицирующей жидкостью. Мой боевой костюм, в котором пребываю до сих пор, ей не мешал, так как именно вокруг раненого места я оторвал ткань, которую прижимал к ранению. Сначала она прошлась по ране диском, протерев грязь, осевшую в трещине мышечной ткани, затем, намочив пинцет ещё раз жидкостью, вновь забрала оттуда мусор покрупнее, а точнее, волокна ткани из моей «куртки». Она спросила: «Какого чёрта приложил грязной тканью к ране? Хорошо, что заражение не пошло, а то пришлось бы пару волокон плоти отрезать». Я проигнорировал это забавно прозвучавшее заявление и продолжал сидеть и смотреть на руку и как её кропотливо обрабатывает Марта. Привязав бинт, намоченный дезинфицирующей жидкостью, она повернулась ко мне боком. — Вот и всё, — сказала она. — Марта, — обратился я к ней, — хотел спросить, ты также здесь и медсестрой работаешь, ну, считаешь лекарства, сколько надо и прочее. — Ну, да, — улыбнулась она, смотря голубыми глазами на меня. — Это называется «работать медсестрой». — Но ты же помощница хирурга, а ещё медсестрой работаешь… — Так-то я медсестрой работаю. Клепаю такие мелкие раны, что вроде твоей. Также в список дел медсестры входит дежурство на скорых автомобилях, — она встала и положила инструменты на стол. — А это подработка. — Отчёты о количестве медицинских принадлежностей? — Да, — она села рядом со мной. — Понятно. У меня такого нет, — сказал я, положив руку на чуть выше локтя, где сейчас сиял при свете лампы бинтовая повязка. — Отчёт пойманных преступников входит в мои обязанности. Можно сверхурочные получить только на ночном дежурстве. Но поверь, оно того не стоит. Сержантской зарплаты вполне хватает. Так теперь после этого дела меня и Берта повысят до звания лейтенанта. — До лейтенанта? — Переспросила она, услышав эту новость. — Поздравляю, это хорошо. — Конечно, хорошо, — ответил я, помахав хвостом. — Зарплата выше будет, а это ещё лучше. — Угу, — улыбнулась она. Она пододвинулась поближе ко мне и прижалась сильней к моему боку. Я обнял её раненой рукой, положив руку на ее бедро и ощутив маленькое тёплое тело. Видимо, она не против такого. Лиса наклонила голову так, что она оказалась у меня под подбородком. Я опустил лицо пониже, прижавшись к её чёрным, как уголь, волосам. Так приятно у неё пахнут они свежей лавандой. Второй рукой я гладил Марту по голове. От этого она подняла свой взгляд на меня. Мы смотрели друг другу в глаза, пытаясь что-то прочесть в них, будто в них скрыт смысл наших дальнейших отношений, словно в предсказывающем шаре. Потихоньку, закрывая глаза, мы приближались друг другу до тех пор, пока наши губы не соприкоснулись, ощутив приятную теплоту и нежность. Обняв второй рукой её за плечо, я прижал её к себе как можно ближе, словно не хочу отдавать. Так и, поцеловавшись, сидели полубоком. Не заметили, как пошёл мелкий снег на тёмной улице, подсвеченной фонарями. Разорвав поцелуй, Марта положила свою голову на моё плечо. Мы ещё продолжали сидеть, обнявшись, минут пять. Так приятно, оказывается, чувствовать тепло другого тела, которое тоже прижалось к тебе. У Марты, как у женщины, температура тела была ниже, чем у меня, поэтому я чувствовал куда более приятное соприкосновение. Потом она посмотрела на меня сонным взглядом. — Спать уже хочешь, лисёнок, — сказал я, гладя её по голове. — Так будешь меня называть? — Усмехнулась она, приложив свою голову на меня, и терлась об мой мех. — Тебя не устраивает? Могу по-другому. Я улыбнулся, смотря на неё и на её привлекательные формы. Всё-таки она может заманивать самцов, манипулировать ими, как хочет. Требовать от них больше, желать, что хочет. Стоит только ей что-то сказать, то любой, даже я не смогу устоять перед её чарами. Ей так и хочется сделать что-то приятное. Ей, миловидной красотке, с пышной привлекательной грудью, стройным телом и притягательными литыми бёдрами, с пушистым лисьим хвостом и ушами, которые хочется потрогать. Что привлекло меня в ней, так это её скулы — они отличались от скул других лисиц, не такие, как у других. Они были идеально округлённые. У меня, например, они немного заострённые. Все такие качества могли делать её желанной и привлекательной женщиной. Но, видимо, она молода, хоть и ей двадцать четыре, поэтому ещё не знает, как всё происходит. Может, я её первый мужчина, и из-за этого, наверное, она не знает, что да как. Если бы имела опыт в отношениях, то давно с необычайной лёгкостью играла бы со мной, заставляя сделать то или это, доказывать перед ней, что люблю её. А я бы поддался её чарам и, словно невольник, выполнял все её поручения. — Нет, не надо, — отказалась она и захихикала. — Меня ещё никто так не называл. — Ладно, буду называть так, лисёнок. — Сказал это ей, и она замахала хвостом. — Я пойду, меня уже Берт заждался. — Хорошо, — произнесла она, вздохнув в мою шею. — А ты когда домой пойдёшь? — Время полпятого, через час смена закончится. А ты? — Не знаю, сколько ещё надо сделать. Приду, как смогу. — Хорошо, буду ждать, — мы крепко обнялись, затем я встал, попрощался с ней и вышел за дверь. Спускаясь по лестнице, я оставался в эйфории или в радости, что тот случай в машине не оказался очередным порывом течки Марты, когда в такую пору фурийка может легко заигрывать с фурийцем, а потом бегать от него. Кстати, от неё не так сильно пахнет течкой, как тогда утром. Видимо, сумела хорошо замаскировать своими духами. Чуть не грохнувшись с лестницы, я проснулся от того «сна». Также пробудился мой желудок. На меня напал жуткий голод. Ел в последний раз часов пять назад. Здесь в больнице есть столовая, но она разрушена — не работает. Может, есть рядом поблизости кафе, столовые и другие сети общепита? Спустившись на первый этаж, где меня ждал Берт, я подошёл к нему. Он сидел на кожаном белого цвета диване, сложив руки на груди крестом и смотря куда-то. Глаза у него были такие же уставшие, как и у меня. Все устали, даже энергичный Айрон, который может работать сутки напролёт, теперь стоит рядом с кофейным аппаратом и ищет в кармане мелочь для кофе. Я подошёл к Берту и уселся на этом диване. Рядом с нами была регистратура, где сидела медоед-фурийка, которая медленно перебирала бумаги. В конце коридора было трое слесарей и ремонтников, восстанавливающие разрушенные стены и стёкла окон и рам. — О, Айзек, — уставшим голосом сказал Берт, посмотрев на меня, — ну как, поговорил с ней? — Да, — ответил я, усевшись удобнее на диване, — поговорили, вон, повязку наложила. Я поднял локоть, показывая, что Марта сделала мне: белый медицинский бинт, который был ещё ходовым товаром для мелких ран и порезов, но уже не использовался в хирургических операциях, так как стоплуд — кожаная упругая ткань — быстро останавливающая внешнее кровотечение, куда лучше справлялся. — Ты сам как? Что сказал Кин насчёт того, что Меринов был застрелен? — Не ворчал, не ругался, — вздохнув, ответил он, наклонившись вниз и положив руки на колени. — Говорил, что всё равно — живым или мёртвым. Так как от смертной казни всё равно не отвертелся бы. Улики на то, что его группа спланировала теракт на больницу, хватает сполна. — Да, но если улик не было бы насчёт причастия Меринова к ним, то они бы отвечали за свои действия. — Но это не так. Говорю же: улики — это татуировка в виде паука. Те же татуировки были и у тех, когда бы брали Меринова. Только вот не ясно, как он смог организовать всё это? — Я предполагаю, что вот так: он попросил Холдена об звонке, так как имеет право на это, даже находясь под арестом; раз в день может. Вот и он каким-то калибром сказал оставшейся группе захватить какое-нибудь здание, чтобы все мы отвлеклись и упустили его. — Тоже вариант, — Берт улегся на спинку дивана. — Но зачем гадать, если есть Холден? — Да, спросим у него. Только у нас есть две закорючки. — Какие же? — Шеф может и не отпустить, — улыбнулся я. — Да отпустит, не переживай, — Берт сделал жест рукою. — Если ты насчёт того, зачем он нас вызывал, то не переживай, всё схвачено. А вторая? — Меня слегка настораживают доказательства. — Чем же? — Произнёс он, сделав удивлённое лицо. — Их малостью и недостоверностью. Ладно, соглашусь, что это он приказал своей резервной группе сделать отвлекающий манёвр, пока сам он, с помощью тех трёх бандитов, будет вырываться из участка. Но те доказательства, которые позволили нам схватить во внутреннем дворе торгового дома, меня настораживают. — Ну, вот сам посмотри, — он начал отсчитывать доказательства улик против Э.Д.М. на пальцах. — Было множество заявлений в полицию о наркоторговле, вербовании людей в группировку, рэкет, так ещё пара видеокамер засекла, как он и его люди избивали подростков. По этому видео мы сфотографировали его, и эту фотографию узнавали потерпевшие, так что и сведений и улик хватает, чтобы оправдать его смерть! Да и всё дело в целом! Есть потерпевшие, которых мы навещали, есть записи с беспилотного аппарата. Да ты не беспокойся, даже за то, что он сегодня устроил, то есть приказал своим шестёркам захватить больницу, уже пожизненное полагается. Ты просто вынес другой вердикт для Меринова. И всё. А доказательств на вину всей группировки навалом, так что незачем волноваться. Пусть они волнуются, ведь им не сносить голов. — Ну, спасибо тебе. Я слегка обрадовался, что так и так всё равно Меринову не сносить головы. Никак. Никакой бы адвокат не смог защитить его от правосудия. — Что-нибудь ещё? — Берт улыбнулся, показывая передние белые зубы. — Да, — ответил я, — зачем нас Кин вызвал? — Ему надо было доложить о Меринове всё, что было. О его побеге, пострадавших, и прочее. Не бойся, я доложил насчёт этого. — Ну, надеюсь, что больше ничего ему не надо? — Надо, — кратко ответил Берт. — И что же? — Сообщить о смерти Меринова его семье. — Ну, значит, можем хотя бы час свободно провести: я есть хочу. — Ну, это можем. Пошли, чего сидишь? — Заодно в кафе зайдём, — я встал и пошёл вместе с ним. — Да, давай. Кин так же стоял около входа, но теперь был один. Это один из первых фурийцев. Ему где-то с человеческими годами сорок пять или сорок восемь лет. Он один из первых. Как-то одним вечером, когда мы устроили с коллегами междусобойчик, он рассказал нам свою историю. Он не помнил своей былой жизни. Помнил, что проснулся в какой-то капсуле. Выливалась жидкость зеленоватого цвета. Потом его резко оглушили. Затем проснулся в бараке, где была жуткая антисанитария; человек умер бы уже через месяц, но фуриец — нет. Он жил один ото всех, сам не зная, почему. Кто он и что с ним случилось — не знал. Шеф догадывался, что служил в какой-то элитной группе, за это, наверное, и жил в камере-одиночке. Каждый день его заставляли дробить камень, рубить деревья. Но, как и все фурийцы, любил свободу, так что надолго не задержался. Сговорившись с другими фурийцами, устроили бунт. Орудиями труда, с которыми их заставляли работать, они и поубивали всех людей. Среди лабораторного персонала были и женщины. Но они презирали фурийцев, считая, что они должны быть только рабами. Самцов создавали как суперсолдатов: крепкая кожа, острые когти, более острые клыки и большая сила. Я, Берт, Кин и другие фурийцы можем с лёгкостью поднять вес в двести-триста килограмм. И невероятная живучесть. А самок сделали не такими сильными и живучими, полагая, что они и не нужны для войны. Так, рабыни. Но война решила по-другому. Как только Кин со всеми другими фурийцами сбежал, они примкнули к армии «Альянса». Кин начал службу в лесах Панамы, где был механиком-водителем в огнемётном танке. Затем отучился и стал служить лейтенантом в элитной фурийской роте при высадке в Майами. Шеф закончил службу в Вашингтоне, получив за заслуги звание майора. Приехав сюда, он выучился и стал шефом третьего отделения ФСБ в городе. Всего их здесь пять, остальными участки — людские. Теперь он — один из пяти полковников ФСБ в городе Апрометаль. На момент окончания военной службы ему было сорок лет. Насчёт его личной жизни я не знаю. Как я раньше говорил, у него есть брат, Джек. Он возглавлял одну из немногих фурийских крепостей на Аляске. Но о том, как он нашёл его, я не в курсе: ирбис умалчивает об этом. Также, если посмотреть внимательнее, то на его безымянном пальце есть обручальное кольцо. Значит, он женатый. Но меня это не сильно интересует. В общем, для шефа третьего отделения в городе он подходит и соответствует этому. Сказав ему, что я и Берт пошли выполнять его указание, он молча кивнул и уселся на стуле рядом со столиком. Если он не устаёт физически, то сильно устаёт морально. Каждое раскрытое дело нами сопровождается интервью то с тем, кто открыл, то с ним. Репортёры умеют пощипать нервы. Нередко Джим Кин тоже участвует в освободительных операциях вместе с тремя спецназовцами из группы реагирования: он берёт огонь на себя, как сегодня, медленно двигаясь вперед в тяжёлой броне, будто робот, с пулемётом с экспансивными патронами. Я родился позже, когда война закончилась и настал мир, но в дебрях и пустынях Аляски продолжали действовать эти злосчастные последние лаборатории. Говорят, что находят новые секретные лаборатории, где «создают» фурийцев, но отряды спецназа быстро освобождают их. — На какой машине поедем? — Спросил Берт, выходя из больницы. — На твоей или моей? — Давай на твоей, — ответил я, спускаясь по ступенькам лестницы. — Сегодня весь день на моей катались. Иначе твой седан заржавеет… — Давай, только тогда пошли вон туда, — он указал, где находится его припаркованный автомобиль жёлто-коричневого цвета. — Давай. Сев в его машину и застегнувшись, он включил радио, и мы поехали выполнять последнее поручение на сегодня от шефа. Машина моего друга была более удобной: не так сильно тратила водородное топливо, как мой чутка подержанный кроссовер, который успеет потратить запас прежде, чем выехать с заправочной станции. Рядом с больницей было небольшое кафе — припарковались во дворе дома, где находился общепит. Зайдя туда, мы увидели, что уже народа практически нет. Обычно по вечерам такие места собирают много клиентов, несмотря на то, какой сегодня день. И веселье может продолжаться до утра, но, в основном, заканчивается ближе к полуночи в сетях общепита. В свою недавно закончившуюся и короткую студенческую пору я и Берт так делали, зависнув в каком-нибудь атмосферном заведении до поздней ночи. Но так как учёба проходила по новой методике, такое мы могли позволять лишь в выходные дни, пока наши знакомые с академии чуть ли не каждый день веселились в таких интересных местах. Сейчас же работаем в полиции, и позволить это мы можем точно так же, как и в коротком студенчестве. Где-то в углу тихо попивал свой молочный коктейль смуглый человек, одетый в коричневый джемпер и в синие джинсы. Его вид сразу выдавал жуткую усталость, и наверняка поэтому он пришёл в такое тихое место, чтобы отдохнуть от суеты и насладиться сладким напитком. Также в центре сидела красная панда с книгою в руках, медленно попивая кофе и наслаждаясь покоем после шумного дня. Становится понятно, кто является главными посетителями этого тихого заведения — те, кто хочет побыть в тишине от шумного города и в покое от вездесущей суеты, которая может свести с ума любого. Мы подошли к стойке, где никого не было, кроме полусонного кассира-человека, что вот-вот клюнет носом в электронную кассу и заснёт долгожданным сном. Рядом с кассовой стойкой была витрина со сладостями разных сортов. Берт не стал покупать сладости: не очень любит, но я не откажусь от них. Взяв одну тарелку с клубничным пирогом и один ореховый батончик, я подошёл к основной кассе и заказал говяжий стейк и жареный рис. Напиток брать не стал, так как Берт взял чайник с чаем. Расплатившись, я пошёл к столику, где сидел друг, и, положив поднос с едой, взял вилку с ножом и молча начал есть блюдо, наслаждаясь вкусной и желанной едой. После стольких известий и происшествий у меня разыгрался хищный аппетит — готов был съесть три таких порции. Берт тоже ел в безмолвии и так же упивался долгожданной трапезой. Съев основные блюда и утолив зверский голод, мы наконец прервали тишину. — И что за чай ты взял? У чая был странный аромат. Он был приятным на запах, но он же слегка насторожил меня своим привлекательным благовонием. — Успокаивающий, — коротко ответил он, взяв наполненный чаем стакан. — Под конец дня в самый раз. Тина каждый раз под окончание дня заваривает его. — Понятно, почему ты сразу заваливаешься спать, — съехидничал я. — Это ты на что сейчас намекаешь? — С нотками смеха спросил он. — На то, что у меня не стоит? Он рассмеялся в громком смехе. Дело в том, что если сказать фурийцу, что у него проблемы с половой системой — показать себя глупцом, не знающим о них ничего. Смотря на то, что фурийцы практически ничем не болеют, логично подумать, что и проблем с половой жизнью у них нет. Из-за того, что нас создавали не только для войны, но и для быстрого размножения, у мужских особей проблем с этим нет, благодаря тому же тестостерону, который отвечает за их изящную мускулатуру. Посидев немного в тишине, Берт, успокоившись от приступов смеха, сказал: — Ну что, как там с Мартой? Тогда она не шутила в машине? — Нет, не шутила, — ответил я, сделав глоток горячего чая. — Правда? — Скривив чёрную бровь на охровом меху, усмехнулся ягуар. — Да. Сложилось у меня с ней. — Хе, это хорошо, — проговорил Берт, допив свою чашку. — Да, лучше не бывает. Для полного счастья одного не хватает. — И чего же? — Чтобы Кин нас не заставлял писать доклад о деле «Тарантула». — Этого мы не получим! — Рассмеялся Берт, стукнув по столу. — Чтобы шеф не заставил нас писать отчёт?! Да ни в жизнь! — Да всё уж понял, Берт. Придётся опять поздно домой приходить, — я замолчал, но через мгновение опять заговорил: — А сейчас сколько времени? — Полшестого вечера, — сказал Берт, достав свой телефон из кармана брюк. — Давай закругляться: кафе до шести работает. — Хорошо, — согласился я, поставив чашку на поднос. В заведении стояла приятная слуху тишина. Смуглый человек мирно попивал свой напиток, отдыхая после напряжённого дня, красная панда утопала в своей книге, изредка останавливаясь лишь на глоток кофе, а кассир продолжал клевать носом, облокотившись об стену. За весь день наконец-то спокойно на душе: никто не кричит, не за кем гоняться. Сидишь себе да пьёшь и ешь, и никто не трогает. Сейчас надо заехать к Мериновым, чтобы рассказать им всю горькую правду об их муже и отце, чем эта тварь занималась в буднее время, чем промышляла, губя простых людей и одурманивая сознание молодёжи. Быть может, они знали, что делает их глава семейства? Вдруг, узнав о его смерти, накинутся на меня, словно стервятники? Закончив трапезничать, мы вышли из кафе и направились к машине. Сев в салон, я спросил у Берта, по какому адресу проживает семья Меринова. — Телеса, 23б, западный Апрометаль, — ответил он. — Ух ты, на «улице небоскрёбов» проживают? — Усмехнулся я, узнав их адрес. — Да, — сказал Берт. — Квартира «37». — Понятно. Патрулируя улицы города, обычно обязательно заедешь даже без всяких причин на пафосную «улицу небоскрёбов». Это самая роскошная улица города Апрометаль, поэтому здесь чище, чем в остальных районах. Именно в этих офисных зданиях проводят переговоры самые влиятельные корпорации страны, заключая контракты на миллиарды рулл. Именно в отелях этого района селятся звёзды эстрады и кино, когда бывают в турах. Здания достигают в пятьдесят-шестьдесят этажей, верхушки которых по утрам и по вечерам обволакивают объёмистые облака, отчего они становятся похожими на высочайшие горы, чьи острия скрыты в густой пелене. Величественные стеклобетонные офисные здания, кроме своей основной задачи, играют роль обзорных площадок города, с которых весь город как на ладони. На одном из них, взобравшись по лестнице или на лифте и выйдя на площадку, можно увидеть целый город, который разлёгся на обширной равнине и показывает с высоты птичьего полета свой величавый вид, своё богатство, грандиозность послевоенной архитектуры. Но не все районы города такие. Есть один район, то есть район в районе. Это всем известный юго-восточный район. Половину этого места занимает такая же красивая и приятная глазу архитектура, что и во всех других районах. Но другая половина — это настоящая головная боль не только для ФСБ, но и для администрации. Каждые сутки оттуда вывозят на катафалках, машинах скорой помощи, на бронированных джипах десятки людей. Каждую ночь слышатся ругань, выстрелы и стоны умирающих. Так тем более никто не хочет «чистить» это жуткое место под названием СэдПарк. Своеобразный отстойник, где собрались практически все отбросы города. Почему мы не желаем улучшить их положение? Так они сами не хотят. По документам, которые я наводил на СэдПарк, узнал, что на протяжении трёх лет администрация пыталась изменить состояние Парка в лучшую сторону. Но вместо изменений и преображений они продолжали грабить, убивать и насиловать. Фурийцы там не живут и всячески обходят Парк стороной. Мы просто ждём, когда они сами друг друга поубивают. Это легче и дешевле. Пускай они подыхают в той яме, которую они сами себе вырыли. Приехав в место назначения, мы отправились к жилому небоскрёбу, где проживала семья Меринова. Зайдя во внутренний двор комплекса жилых домов, достигавших пятьдесят-шестьдесят этажей в высоту, мы начали осматривать двор. Все дома были оборудованы пандусами, железные входные двери были на паролях, а двор был украшен невысокими деревьями, с которых уже начала спадать пожелтевшая листва. Была игровая площадка со множеством развлечений для детей. Освещение состояло из уличных маленьких фонарей, расположившихся вдоль проезжей части двора; также свет исходил от фонарей, увешанных на стенах дома. Подойдя к подъезду, в котором находится семья Э.Д.М, Берт ввёл код, который известен тем, кто занимается блокировкой всех домофонов в городе — и им владеют только сотрудники ФСБ. Дверь открылась, издав мелодичный звук. Мы вошли туда, затем зашли в лифт, на котором поднялись на третий этаж. Лифт был слегка лучше, чем наши, но отличий мало: те же сенсорные кнопки, те же стены с металлическим цветом. Дверца лифта открылась, и мы вошли в лестничную клетку подъезда. Перед нами находились три двери, расположенные по одной на каждой стороне лестничной клетки. Найдя тридцать седьмую квартиру, я нажал на кнопку домашнего звонка. Раздался звон, будто бы сова ухнула в пещере. Послышались шаги к металлической двери коричневого цвета. Вскоре она открылась. — Чем могу быть полезна? На пороге появилась женщина лет пятидесяти. Волосы у неё были чёрного цвета, а в корнях мелькала старческая седина, карие глаза были глубоко посажены, и лицо, где местами проявлялись морщины и гусиные лапки. Наверняка использует дорогие косметические препараты, омолаживающие внешность. Одета она была в синюю футболку и чёрные домашние штаны, отчего ее наряд больше всего напоминает пижаму. — Я — сержант Айзек Фокс, а мой друг — сержант Роберт Вильямс, — мы показали ей удостоверения сотрудников ФСБ. — Эдгард Дилон Меринов вам знаком? — Да, он мой муж, — ответила она, удивившись от вопроса. — А что случилось? — Долго объяснять — позволите нам войти? — предложил Берт. — Да, можно, можно, — говорила она, приглашая к себе в дом. — Только обувь снимайте. — Сей непременно, — улыбнулся Берт. Когда мы вошли в коридор квартиры, где проживала семья Меринова, нам был предоставлен вид дома, который находится на «улице небоскрёбов». В самой квартире я насчитал четыре комнаты, стены были отделаны жидкими обоями, множество техники во всех комнатах. Мягкие песочного цвета ковры покрывали практически все полы дома. На стенах висели картины, словно дом ещё выполнял функцию музея. Пройдя в зал, я заметил два больших толстых окна, выходящих прямо на улицу, отчего сами окна переливались жёлтыми тонами. Мы сели на большой и мягкий белый диван, занимавший весь угол комнаты. Хозяйка квартиры подала нам чай, но мы отказались: времени на распитие чая у нас нет. — Так что вы хотели сказать насчёт Эдгарда? — Уточнила она, сев рядом с нами. — Вы ведь Инга Густавна Молева? — Поинтересовался Берт, уперев руки об колени. — Да, но Молева — моя старая фамилия, — ответила она и села на кресло, находившееся подле дивана. — Теперь я Меринова. Так что насчёт моего мужа? — Он, как бы это сказать, — я запнулся. — Вы знали, что он торговал запрещёнными психотропными препаратами? Кратко говоря, наркотиками, также занимался рэкетом. Когда я это говорил, то по телевизору шла рубрика новостей, где было интервью с Кином, объяснявшим о нападении на больницу группой мёртвого мужа Мериновой. Мне стало не по себе, так как ни разу не приходилось сообщать, что чей-то родственник погиб. Так тем более трудно было сказать своей якобы предполагаемой матери, что её муж, с кем она прожила долгие и счастливые годы, погиб от моих рук. Ведь я его убил. Убил нещадно, словно хотел отомстить ему за то, что он написал то злосчастное письмо. В телевизоре продолжал скрипеть голос Кина. Часы, помещённые внутрь сцены, замедлили свой ход. Жёлтые блики переливались в больших окнах, отдаваясь болью в глазах. Изнутри непонятное что-то пыталось вырваться наружу, словно хотело выговориться за меня, сказать всю правду этой женщине. Оно жгло, пыталось разорвать мое нутро и с яростью высвободиться наружу. Оно не вышло только потому, что я делал акцент на том, что она может и не являться мне матерью, хотя с Мериновыми глазами я убедился — они не могли врать; он узнал меня по фотографии, которую я прислал в письме до приезда в город. Он сильно испугался меня, не желая умирать. Он перед смертью произнёс моё былое имя, понадеявшись, что во мне проснутся прежние чувства, и я пощажу его. Однако щадить его было не за что. — И, — сделав глубокий выдох, я сказал: — под конец ему предъявили обвинения о незаконном вербовании и захвате заложников. — Но не может этого быть! — Её дёргающийся голос приобрёл нотки страха и разочарования, она вот-вот расплачется, но под конец сдержалась, глубоко выдохнула и сказала: — Эдди не может быть террористом: он и мухи не обидит. — Кем работает ваш муж? — Спросил Берт, закинув ногу на ногу, сидя на диване. — Брокером на местной финансовой бирже, — слегка взволнованным и растерянным голосом ответила она. — А что? — Увы, нет, — опроверг её Берт. Он потянулся в карман за телефоном и, достав его, провёл пальцем по экрану, и через секунду высветилась голограмма — досье на Меринова, где всё было показано, где всё было расписано, что он натворил. Все предъявленные ему обвинения и улики против него. — Меринов, сорок шесть лет от роду, террорист, наркобарон, рэкетир, был главой террористкой группы «World Human», которая организовала теракт, сегодняшний теракт в больнице. Сделав выдох, Берт убрал телефон обратно в карман. У Инги навернулись слёзы на глазах и чуть не полились рекой, но она снова сдержала их. Наверняка не хотела расплакаться перед фурийцами, которые принесли ей дурную весть о муже. Не хотела унизиться перед нелюдьми, проявить свою слабость перед теми, кто являются совсем другими существами, разами отличающимися от неё по внешности. — Ничего себе, ты, Берт, дал, — удивился я, посмотрев на него. — Я не знал, что у его группировки есть имя. — Но ты же не хотел читать его информацию. — Угу, — я подтвердил его слова. — Мы пришли к вам не затем, чтобы говорить о деятельности Меринова. Когда он сбежал из отделения… — Из отделения ФСБ? — Перебила меня Инга, всплеснув руками вверх. — Но как? — Вы, видать, ничего не знаете о нём? — Спросил Берт. — Да, он ещё тот ублюдок. Я договорю за Фокса? При поимке Меринова после побега он оказывал сопротивление, поэтому одному сотруднику отдела ФСБ пришлось его застрелить… — Кто это сделал? — Выражение жены Меринова приобрело слегка злобный вид наравне с горемычным. — Зачем, кто сделал? — Я, — сказал я. — Я убил его. — Но… Но зачем? — Потому что он заслужил этого, — ответил я. — За все его преступления он поплатился. Он всё равно не остался бы в живых, так как за все преступления его бы приговорили к смертной казни. Не выдержав накала, Инга Меринова расплакалась, словно маленький ребёнок, потерявший любимую и дорогую вещь. Только вот любой и дорогой вещью для этой женщины был её муж, который втайне от неё промышлял злодеяния против города, желая на бедах родственников наркоманов и потерпевших нажить большое состояние и привести в силу свои арийские цели. Было мне её жаль? Нет. Хотя она и приходилась мне возможной матерью. Нет. Пусть всё останется в тайне. Пусть будут в неведении, кто я такой для них. Тогда, на вокзале, всё решилось. Меринов своей рукой разрубил наши возможные отношения, хотя они могли втайне от своего преступного мужа и отца найти меня и налаживать отношения. Я мог понять и простить их, но прошло уже больше полугода, а встреча только одна, и не столь радостная. Вдруг в комнату зашла светловолосая девушка, лет восемнадцати-двадцати, в синей куртке и в чёрных джинсах. Она тщательно рассматривала нас, фурийцев, и сочувствующим взглядом посмотрела на Ингу. Я сразу понял, что это — дочь Мериновых. — Мам, кто это? — Она подошла к ней, положила руки на её плечи. — Вы что сделали, животные? — А дочь в отца, — сказал я, повернувшись к ней. — Мы из отдела ФСБ, сержант Фокс и сержант Вильямс. — И что? Злоба и обида за плачущую мать вылились в её словах. Казалось, она была готова наброситься на нас, чтобы отомстить за слёзы своей матери, хоть атака была бы и неудачной, смотря на наши габариты тела и габариты этого маленького и худого тела. Она бы запросто накинулась бы на нас, желая расцарапать своим маникюром нам глаза. — Что сделали?! — Раздался её крик, наполненный злобой за расплаканную мать. — Твоего отца убили, — сквозь слёзы сказала Инга и указала пальцем на нас. — Они убили. — Ах, вы, гады, животные, правда, что отец хотел убить вас! Она набросилась на меня, словно маленький хищник на крупного, но получила затрещину, отчего упала на пол, в страхе схватившись ладонью за оцарапанную щеку. Девушка выглядела жалко, а её глаза так и просили пощады так же, как и Меринов просил пощады перед своей гибелью. И тут я понял, что дочка — вылитая копия своего преступного отца. Надеюсь, мне не придётся её ловить, как Эдгарда Меринова. — Я тебе не какой-то там лисёнок или щенок, которого можно бросить, как ненужную игрушку! Твой отец — настоящая сволочь! И он по праву убит! Я наступал на неё, а она отползала от меня, пытаясь скрыться в тёмном углу. Ситуация схожа была и с ситуацией с Мериновым точь-в-точь. Только здесь квартира в элитном районе, а там — ржавые гаражи и прогнившая кирпичная стена. Я вновь почувствовал, как во мне просыпались те же эмоции, что были и во время поимки главаря наркоторговцев. Я громко топнул ногой по полу, отчего вся полуметаллическая броня пошатнулась. Как только я хотел повторить свой рык, подошёл Берт и, схватив меня за плечо, остановил. — Хватит, Айзек! — он убрал руку. — Мы своё задание выполнили. Оставь их теперь одних. Ты добился, чего хотел. Теперь они испытывают такие же ощущения, что и ты полгода назад. Пошли, нам надо ещё доложить шефу. — Пошли. Я обернулся и молча пошёл за ним, но, остановившись у дверей, достал то злополучное письмо и прикрепил на него марку с таймером, обернулся к девушке и кинул в неё это письмо. — Прочитай его, тогда ты поймёшь, кто я такой. Письмо самоликвидируется через десять минут. И пошёл к выходу. Я услышал, как она плачет. Тихо и жалобно. Мне всё равно на неё. На них. Свой выбор они сделали. И я сделал свой выбор.***
18:20. Вечер. Улица небоскрёбов переполнена людьми и фурийцами разных народов и видов, начиная от болгар, итальянцев и заканчивая лисицами, медоедами, львами. У кого не было машин, те шли пешком. Кто-то с работы, кто-то на работу, а кто-то прогуливался с семьёй. Было светло, как днём, так как свет, исходящий от рекламных баннеров и фонарей, был мощным и хорошо освещал. Шёл небольшой снегопад. Снежинки, падая на землю, — а где на асфальт, — наслаивались друг на друга и создавали тонкий белый слой, укрывающий некоторые участки дорог. Люди и фурийцы одеты кто как: кто в куртке, кто в небольшом свитере, а некоторые, особо пушистые, были только в плотных рубашках и толстовках. С высоты птичьего полета они казались лишь точками на плоскости, маленькими букашками в траве и еле заметными. Но благодаря мощным биноклям на смотровой площадке крупного офисного здания корпорации «Information +», чей баннер большими буквами высвечивался на балконе, можно было увидеть и рассмотреть их. После оповещения семьи Меринова об его смерти мы захотели развеяться перед тем, как заехать в отделение и оставить костюмы, в которых ходим уже весь день. В том кафе, поблизости госпиталя, на нас не обратили внимания, а вот Мериновы и охранник в вестибюле этого небоскреба — да. Однако их наш вид не смущал больше. Мы решили подняться на смотровую площадку этого здания. Вид помпезный: такое чувство, будто бы играешь в какую-то симуляцию градостроения: можешь наблюдать за жителями города и строить, разрушать и передвигать здания, собирать деньги и решать судьбу поселения. Но это не игра, а реальность, однако вид с семьдесят восьмого этажа ошеломляет и завораживает своей высотою. С такой вышины легко можно почувствовать себя птицей, свободно летающей по небесным просторам. — Вот это вид так вид, будто бы на самолёте! — воскликнул Берт и рассмеялся, словно ребёнок. — Ага, — подметил я, — не то слово. Завораживающий вид. — Вот чёрт, — время на бинокле ягуара закончилось. — Почему так мало? — Буржуи потому что, — сказал я, стоя на края площадки и положив руки на перила, ограждающие края. — Ты лучше так посмотри, вон каково! — Мне так хочется, — ответил он. — Как хочешь, — я сделал небольшую минутную паузу, потом сказал: — Берт, скажи, а как «это», по любви? — Как тебе сказать-то, Айзек? — Призадумался он, почесав подбородок. — Это толком и описать трудно. Если во время простого соития такие ощущения получаешь, то представь, какие получаешь при контакте с той, которую любишь. — Ну, представил, — ответил я ему, ожидая от него окончания ответа. — У меня, например, два варианта происходило: то хотелось наброситься на неё, как на жертву, и несколько часов так провести, хоть после этого усни на месте, то хотелось медленно и осторожно, чтобы не поранить её, — сказал он и, сделав паузу, усмехнулся: — Такие вот романтические мысли нападают на меня. — Бывает. Ко мне что-то подобное тоже приходило во время этих утех, но чтобы так — нет, — сказал я, уперев локти об перила. — Ничего, и с Мартой так будет, когда отношения укрепятся. — И то верно, — пришлось согласиться с ним. — Но не думай, что секс — это и есть любовь, — произнёс Берт. — Хоть они и связаны меж собой, но два понятия. — Нет, не думаю, — рассмеялся я. Я сам на своем опыте знаю. Я говорил Марте, что у меня до неё были женщины, но не надолго. На одну ночь. Когда я с ними приятно проводил время, то ничего, кроме полового удовлетворения, не чувствовал. Но когда я был вместе с Мартой, мне было хорошо, так легко. Но половым контактом с ней ещё не занимался. Поэтому и спросил Берта: он раньше меня нашёл себе девушку, вследствие чего может знать, как действовать надо. — Ладно, спасибо, что поделился, — усмехнулся я, постучав ему по плечу. — Ну вот и хорошо, — проговорил он. — Пошли, нам надо ещё заехать в участок: доложить Кину. — Он уже там? — Уточнил я, подходя вместе с ним к входу офиса. — Ты спрашивал? — Время шесть, Айзек, — улыбнулся он и, открывая дверь, зашёл первым в холл. — Он должен быть там. — Ну, если должен, — я толкнул дверь и оказался в золотистом холле офиса. — Марта с Тиной уже дома, а мы шляемся где попало. — Зато мы на работе можем позволять такие вольности, как это, — подметил Берт.***
Машин на улицах становится меньше. Ночная мгла стелется на крышах высоких зданий, но внизу светло практически всегда из-за многочисленных фонарных столбов и рекламных вывесок, переливающихся неоновым излучением. В здании отделения ФСБ горел свет в немногих окнах. На парковке машин тоже немного: охотники за бесплатной парковкой с соседнего офисного здания уже разъехались кто куда. Припарковавшись рядом с въездом во внутренний дворик здания, мы вышли из машины и зашли в отделение. Рядом на скамейке в холле участка сидя спал сторож, белый медведь по имени Бенито. Он дежурил на вахте в ночную смену, а днём работал диспетчером отделения. Пройдя чуть вглубь коридора первого этажа, мы увидели, что шеф сидел в комнате отдыха. Не думая, мы сразу зашли к нему. К нашему удивлению, там же и оказался Браун, тот дикий кот, которого ранили люди Меринова. Голова ещё у него была перевязана стоплудом, но выглядел лучше, чем днём. Он сидел напротив Кина, внимательно слушая его. Шеф расспрашивал кота наверняка о побеге Меринова и вычет ему давал. Сев к ним, я услышал последнюю фразу Кина, перед тем как он заметил нас: « … носи оружие». Увидев, что пришли мы, они повернули свои головы, чтобы удостовериться. Холден взял в руки стакан кофе и сделал пару глотков. Комната отдыха была у нас что-то вроде столовой, где обедали сотрудники. Но приходилось нести еду домой, так как тут, кроме микроволновой печи и электрического чайника, никакой кухонной техники не было. Днём, перед началом штурм-операции госпиталя «№6», у нас оставалась в холодильнике в контейнерах еда ещё с прошлых дней. — Сделали? — Спросил шеф, смотря на нас уставшим взглядом. — Да, — ответил Берт. — Мы передали семье Эдгарда Меринова об его смерти. — Все гладко прошло? — Присоединился Холден, попивая свой кофе. — Почти, если бы дочь жены Меринова не решила наброситься на меня. Я начал стучать пальцами по столу от безделья и скукоты, уперев щеку об кулак. Мне уже хотелось поскорее поехать домой, так как за сегодня очень сильно устал после таких событий, что предоставил этот чудный день. Поскорее бы отдать отчёт шефу и поехать по домам. Меня, наверное, уже Марта заждалась, пока я тут с Бертом мечусь из одной части города в другую. — Значит, всё прошло без жертв? — Съехидничал по-своему Кин и, сделав небольшую паузу, сказал: — Хорошо, все свободны. Выпив свой напиток из разносортных трав, чей запах доносился до моего чуткого собачьего носа, шеф продолжил: — В последний день перед новогодними праздниками сдать обоим отчёт. — Ага, сделаем, — ответил Берт вслед уходящей фигуре Джима Кина и подвинулся к дикому коту. — Холден, есть разговор. — Какой? — Смотря на Берта исподлобья, спросил Браун. — Насчёт побега Меринова, — уточнил я, тоже сев ближе к нему. — Так Кэт всё рассказала, — недоумевал он. — Что ещё? Он отложил контейнер с едой в сторону. — Меринов организовал нападение на больницу, — начал разъяснять коту Берт, — люди были из его группировки, есть доказательства. — И? При чём тут я? — Он начал подозревать нас в недоверии. — Заранее запланировать, как мы предполагаем, он не мог, — продолжил Берт. — Мы предполагаем, что он сделал звонок из кабинета допроса. Это так? — Ну, да, — ответил Браун, почесав место ранения. — Он попросил об одном звонке и что-то сказал там, когда разговаривал. Я не знаю языка, на котором он говорил. Он сложил руки на столе и смотрел Берту прямо в глаза. Он всегда так делал. Говорил, что надо смотреть прямо в глаза собеседника или не смотреть на него вообще, иначе мысль сбивается. Некоторым было неловко, когда на них смотрел голубоглазый взгляд Холдена, но на Берта он не действовал. — Значит, догадка Айзека подтвердилась, — сделав такой вывод, он тоже разлёгся на столе. — Спасибо за информацию. Он встал из-за стола и направился к двери. Я вслед ему. — Пожалуйста, — ответил он, пододвинув контейнер с едой и продолжив одиночную трапезу за столом. — Поправляйся быстрее, Холден! — Крикнул я, выходя из столовой. — Спасибо!***
Попрощавшись с Бертом, мы поехали в разные стороны от отделения. Можно было и по одному пути, но он захотел по другому, сказав, что заедет куда-то. Свои костюмы, носившие весь день, с автоматами мы оставили в оружейной. Я проезжал по улицам ночного города, время на дисплее радио показывало ещё 19:15. Некоторые возвращаются с работы, как я с Бертом. По улице прогуливались подростки, некоторые запоздалые или забывшиеся фигуры взрослых и фурийцев. Оставшись наедине с самим собой и своими мыслями, я стал размышлять, что за последние дни, неделю и месяц в моей жизни произошла умопомрачительная чехарда событий: то меня ранили, поймали чуть ли не террориста, который планировал устраивать геноцид на фурийцев, то Марта. Сильно. Резко. Чувственно? Трудно представить себе. Если бы тогда, на том злополучном железнодорожном вокзале, Меринов не написал бы письмо, может быть, всё пошло бы по-иному. Но судьба решила иначе. У меня бы была семья — но нет. Вместо этого я прошёл через это всё: погони, расследования, перестрелки. Я обрел другое богатство. Судьба дала то, что нужно, а не то, что я хочу. Меринов с того момента уже вовсю вёл свои тёмные дела. Если бы его раскрыли, то я бы не мог его убить, не смог бы поймать. Не решился бы пойти против семьи. А получилось так: сначала я остался один в этом мире; мне помогли друзья держаться за жизнь, за смысл её существования. Таким образом, судьба решила через меня ликвидировать эту заразу, которая грабила, торговала наркотиками и пропагандировала арию — я отрубил ей голову, обезопасил вместе с Бертом, Кином и третьим отделом ФСБ юго-восточный район. Взамен утерянной былой семьи я обрёл новую, более родную мне. Берт, Марта — за эти сроки они стали куда роднее, чем Меринова семья. Поэтому мне было их, былых, не жалко оставить. Не жалко было застрелить главаря. Я мог теперь вздохнуть свободно. Я освободился от призраков прошлого, которые не давали мне спокойно жить. На душе так легко, радостно, будто огромная скала свалилась, обрушилась в глубокую пропасть, расколовшись на тысячи мелких и крупных осколков, и осталась там навсегда зиять с глубокого ущелья, до куда не достаёт и солнечный свет. От таких мыслей не заметил, как уже оказался около своего дома. Я оставил машину на двухэтажной дворовой парковке. Она была бесплатная. Припарковавшись на первом этаже этого строения, я направился к входу в подъезд и, посмотрев наверх, разглядел на двадцатом этаже свет в одной из комнат: Марта дома. Подойдя к домофону, я нажал на сенсорную панель. Он сразу затрещал соловьиной песней. Марта открыла дверь, и я зашёл в подъезд и, поднявшись по лифту на двадцатый этаж, подошёл к двери своего дома и открыл её. На пороге меня встретила Марта, одетая только в длинную, большую, чёрную футболку с принтом известного актёра. Вот такое приятное глазу дезабилье, настраивающее на домашнюю ноту, что вся мирская суета осталась там, за дверью, и не затронет здесь, в уютном доме, рядом с ней. — А куда делся милый фиолетовый халатик? — Завидев её в таком наряде, я с долькой флирта спросил её. — А чем тебе не угодила эта футболка? Послав встречный вопрос, Марта взялась за края футболки и подняла их. Я успел разглядеть её стройные ноги, покрытые рыжим мехом. Эта футболка была на два размера больше, и поэтому формы Марты казались меньше, чем при том халате, так привлекательно подчеркивающим её привлекательность. — И так по душе, — я положил обувь на этажерку и приблизился к Марте. — Привык тебя видеть в обтягивающем халате: ты в нём такая… — Ладно, всё, я поняла тебя, — перебила она. — Я тоже рада тебя видеть. Марта пошла навстречу и одарила коротким поцелуем в губы. Меня удивило это, так как и дня нет, как стали парой, уже на такие нежности решаемся. Точнее, она решилась. Видать, всё в силе. — Кушать хочешь? Я лазанью купила, — произнесла она, обняв меня. — Точно? — Игриво уточнил я, прижав к себе. — Ну ладно, только тесто. А остальное нашла в холодильнике. — Так же игриво ответила она, и тон её голоса перешёл в спокойный лад. — Ты идёшь? — Да, иду, сейчас, только переоденусь. Я зашёл в свою комнату и увидел, что Марта прибралась немного, но всё осталось на местах, кроме книг, которые я оставлял ранее, когда мы ещё не были знакомы. Книги были разложены на полке стеклянного шкафа, но так, что я нашёл их не сразу. Они лежали рядом с маленьким сундуком, которому не нашёл применение. Сменив светло-синюю рубашку и коричневые брюки на чёрную футболку и на белые домашние штаны, я отправился на кухню. Аромат блюда заполонил всю кухню. Само оно лежало на большой плоской тарелке. Пару долек было отрезано — Марта продегустировала первой. Усевшись, я отрезал себе порцию и начал есть. Вкус был приятным, хотя после такого дня всё вкусно. Она слегка перчинки добавила: маленькая острота чувствовалась на кончике языка, но это не портило блюдо. — Ну, как? — С заинтересованным лицом Марта смотрела на меня. — Вкусно, очень вкусно, — ответил я, откусив от куска. — Ты перца добавила? — Ага, — улыбнулась она. — В самый раз. Марта налила в два стакана чай и, положив на стол, предложила: — Чаю будешь с ромашкой? Нервы успокаивает. — Давай. Я взял чашку и сделал небольшие два глотка. Привкус травы осел на языке, а остальное опустилось в пищевод, будто в формочку залили плавленое серебро. — Как день прошёл? — Ты знаешь. — Ответила она, отхлебнув из своей стеклянной чашки с узором цветка. — В первую половину дня сидела в шкафу, потом ты пришёл с группой, всех перестреляли, затем, когда вы уехали, начали все разгребать, прибирать. А у тебя как? — Ничего нового; что было, то сказал тебе, когда заехал. — Помню. Кстати, как рука? — Вспомнив о перевязке, спросила она. — Рука? Я глянул на плечо. Повязка слегка испачкалась от пыли, но кровь не текла. — Нормально, сниму бинт, кровь не течёт. — Тогда заодно и продезинфицируй, а то придётся опять выковыривать загрязнённую плоть. — Угу, — ответил я, выпив пару глотков содержимого кружки. Закончив ужинать, я пошёл смотреть телевизор. Марта осталась мыть посуду. Устроившись поудобнее на диване, я включил телевизор на местном канале. Там как раз шли новости дня: говорили о какой-то выставке; только хотел переключить на другой канал, как заговорили о сегодняшнем случае в госпитале. Сверкнуло лицо Кина, объяснявшее произошедшее в госпитале. Также показывали те места, где шли перестрелки, стены которых были обстреляны, но о самом Меринове умалчивали. Я бы на месте шефа не сдавал бы в СМИ информацию о деле «Тарантула». Они не должны знать об этом: много наговорят по большей части — они мне не по нраву. Даёшь им одно, а в рубрике новостей иное. Чистые пустословы. Дослушав интервью с Кином, я от греха подальше нажал на первую попавшуюся кнопку. Сигнал с кнопки передал телевизору команду переключения на другой канал. Им оказался канал дикой природы. Вот опять невезение с этим каналом: показывали сезон размножения лесных хищников. И речь шла про обыкновенных лисиц. И тут, как назло, зашла Марта. Увидев, что творится в телевизоре, она рассмеялась и даже умилилась. — Марта, Марта, — начал я говорить в своё оправдание, — это не то, о чём ты думаешь. Просто пульт переключил телевизор на этот канал. — Ох, Айзек, не думала, что ты такой кобель, — сквозь смех пыталась что-то сказать мне. — Ну, всё, хватит! Если не прекратишь, сразу же повалю на кровать! — Гаркнул я, но она ещё сильнее рассмеялась. — Ну, всё, доигралась! С этими словами я подошел к ней и, схватив её за пояс, перевернул её с ног на голову и уложил на плечах. Взамен она вскрикнула и начала щипать мне спину, словно гусь чужака, оказавшегося в его вольере. — Отпусти меня! Эй, ты оглох? Она попросила меня прекратить держать, продолжая дёргать меня также за концы хвоста, но я опустил хвост ниже, чтобы она не мешала мне. Я подошёл обратно к дивану и положил её туда. В её глазах читались удивление и немного волнения от таких полётов. Наверное, никогда не испытывала, раз так смотрит на меня, будто наброситься на неё хочу. Взгляд такой же, как и утром, когда прижал бедрами её. — Я же тебе говорил: не прекратишь — окажешься на диване. Чтобы она не ушла, я надавил своими бедрами на её и, ухватившись руки за края футболки, приблизился к её лицу и, закрыв глаза, прильнул к её губам. Она издала короткое мычание, удивившись от моей наглости. Освободив одну руку, Марта обняла ею мою шею, прижимая к себе, а я сильнее надавливал на бёдра. Мой половой орган начал вставать и упираться в промежность Марты — она издала стон в поцелуе. Манящий и возбуждающий запах течки бил в нос, будоража сознание. Мускусный запах течки фуриек был приятным на обоняние, из-за этого на фурийцев он действовал как афродизиак. Поэтому я побоялся за Марту, когда она уходила на работу: вдруг какой-то несдержанный кобель решит изнасиловать её, а меня не было бы рядом — не по душе от этого становится. Но этого не случилось, Марта цела, рядом со мной, точнее, подо мной. Разорвав поцелуй, мы стали восстанавливать дыхание. — Я люблю тебя, — тихо произнёс ей я на ушко, прикусив немного. Она дернула ухом и, обняв меня обеими руками за шею, сказала: — Я тоже тебя люблю. Она прижала моё лицо к своей шее, чувствуя, как я дышу горячим воздухом прямо в ее артерию, отчего с её губ сорвался короткий стон. — Айзек… — Марта, потерпи; осталось ещё два дня — течка закончится. Можно было с ней заняться половыми утехами, но это навряд ли уже поможет. Из-за скрещенного физиологического строения тела такая «фишка», как течка, у фуриек характеризуется как «месячные» у людей. Только ещё одна особенность: с перепадами настроения к течке прибавляется половое возбуждение. Оно не лечится, как у людей. О чём говорил Берт, может помочь, но только одним сеансом не обойдёшься. А нам завтра с Мартой на работу. Мне отгулы не дадут — придётся только ждать. — Это не первая течка? — Она кивнула в ответ. — Понятно, значит не впервой. Прошлые разы как справлялась? Не сексом же? — Нет, Айзек. Если честно, ты первый у меня, — её уши слегка поникли. — Значит, таблетки для людей пила… — Да. Меня продолжал возбуждать её запах, половой орган вовсю упёрся в её лоно, но Марта сделала вид, что не чувствовала это. Хотелось просто сделать это и не мучиться этим провоцирующим запахом. Марте, видимо, надоело терпеть эти аспекты фурийской природы, заставляющие её претерпевать неутолимое половое желание. — Иди выпей, иначе я не смогу сдержаться: я не хочу торопить события. Может оно помочь. — Но с нашей первой встречи прошло четыре-пять дней, а мы уже лежим так! — Её глаза приобрели спокойный вид, будто она и вовсе не предлагала заняться этим делом. — Почему бы и здесь не ускорить? — Марта, — я разжал объятия и сел, — понимаешь, может, я и укоротил время на «мание», но с этим аспектом в отношениях не хочу торопить, понимаешь? — Понимаю, — она тоже села и положила свою голову на моё плечо. — И ты прошёл проверку… — Что? — удивился я. — Какую проверку? — Любовную проверку, — она улыбнулась, оскалив передние зубы с белыми и острыми, как иглы, клыки и зубы. — Я проверяла тебя. — Ничего себе проверка! Я выровнял спину. Её слова ошарашили меня, как гром посреди ясного неба. Всё больше удостоверяюсь, что у этой лисы очень интересный характер, отчего она кажется ещё более привлекательной. — Айзек, ты что, обиделся? — Она задала вопрос с лёгкой тревогой. — Нет, но ты знатно удивила меня, — ей просто повезло, что я отходчивый, но я ей устрою. — Ну, берегись, раз так. Она ринулась с дивана, попутно смеясь надо мною. Не теряя времени, я побежал за ней, почти догнал у двери в её комнату, но Марта успела забежать и придерживала дверь, но удержать мою силу лиса не смогла. Дверь распахнулась, и Марта побежала к кровати. Я догнал её на полпути к лежачему месту и схватил её за талию одной рукой, а второй рукой — за верх бёдер и резко поднял Марту. Грохнувшись на кровать, мы отдышались. — Всё, поймал тебя, — я обнял её талию; мы лежали на боку, лицом друг другу. — Моя. — И ты мой, — она тоже положила руку мне на бок. — Значит, проверка? — Спросил я, глядя в её яркие голубые глаза, а она смотрела в мои зелёные, и, прижав её к себе, спросил: — И я её прошёл? — Ага, ты прошёл, дорогой, — она уткнулась носом в грудь и закрыла глаза, но через секунд пять вновь открыла: — Айзек. — Что? Не успел спросить, как она, схватив руками за мои челюсти, вновь поцеловала меня. Начинает перепадать чаще за день. Как я рад, что признались друг другу. Прижав её двумя руками сильнее, я продолжил поцелуй. Разжав губы, мы смотрели друг другу в глаза. Я лёг на спину, а Марта, положив голову на грудь, удобно улеглась. Видимо, нравится ей так. Мы лежали так долго, часа два или три, чувствуя равномерное дыхание друг друга. Марта успела уснуть. Аккуратно встав и не будя её, я пошёл за телефоном и, придя обратно с ним, поставил будильник на утро. Прижав её к себе, я тоже уснул. На душе было спокойно и легко. Марта рядом, Мериновы где-то там, не беспокоят ни меня, ни город. Берт тоже дома со своей Тиной вместе. За полгода всё так кардинально изменилось — трудно представить, но это есть так, и я этим доволен и рад. Я наконец познал счастье и обрел её. Обрёл друзей, любовь, признание, спокойствие. Всё это для меня составляло уют и счастье. Я нашёл своё. Жизнь приобрела не только ценность, но и смысл. Если есть какие-то высшие силы, то благодарю их за такой подарок, буду беречь его до конца. До конца.