Где стоят кресты в полях, Где сотни солдат в окопах не спят, Там, где таятся смерть и страх. Так смело же в бой сквозь Ад и домой. *
Аляска. Ноябрь. 2046 год.
Керосиновая лампа тихо и медленно качалась в подвешенном состоянии, освещая помещение тусклым светом. Военный корреспондент достал из рюкзака диктофон, блокнот и ручку, готовясь расспрашивать о здешней ситуации. Это был человек средних лет, с очками, которые очень ему шли. Закончив тормошить рюкзак, он отложил его в сторону и, начав запись, посмотрел на меня изучающим взглядом, словно хотел увидеть насквозь все тайны, скрытые внутри. Лампа со скрипом качнулась и опрокинула свет на маленькое зеркало, где просияло моё заросшее щетиной лицо и засаленные каштановые волосы. В углу землянки была печка-буржуйка, с жадностью пожиравшая дрова. Её тепла не хватало из-за сильных морозов, которые то и дело просачиваются сквозь щели, из-за чего нам приходилось даже спать в шинелях и бушлатах. За долгое время я привык к такому морозу и сидел спокойно, пока корреспондент дрожал от холода. — Арни Молев, скажите, пожалуйста, каково вам приходится здесь? — спросил он, прижав колени. — Вы сами видите, каково нам тут приходится, — ответил я. — Холодно, конечно, но со временем привыкаем. — А помимо жуткого холода и свистящих пуль, какие вы неудобства испытываете? — Он хитро глянул. — Голод, болезни? — Знаете, на войне несладко приходится — и все сопутствующие последствия всегда есть, — произнёс я, щёлкнув костяшками пальцев. — И всё, что вы хотели услышать от меня, всё тут встречается. Не в этой части, значит, в другой. Военный корреспондент быстро записывал мои слова в свой блокнот. Он делал это с такой поразительной быстротой, что заставляло только удивляться, как за пару секунд у него получалось написать целое предложение. — Вы сказали, что тут — война, хотя официально основные силы капитулировали ещё четыре года назад. — Он закончил шаркать ручкой по бумаге и уточнил: — Так что же? — Основные силы, может, и капитулировали, но многие не предпочли сложить оружие, — ответил я и, встав из-за стола, положил в печку ещё пару дров и снова сел на стул. — Как вы знаете, много очагов так называемых сепаратистов распределено по всей Америке. — Да, они представляют собой остатки групп националистов, свергших старое правительство и развязавшее Третью мировую войну, — словно отвечая на свой же вопрос, произнёс корреспондент. — Но я был там, где сепаратисты были оппозицией. — Можете спокойно выдыхать и записывать в свой блокнот, что тут бывшие националисты — и никого более. Брошенные в пасть печки дрова загорелись, и в землянке стало намного теплее. Военный корреспондент даже перестал дрожать — и уже спокойно и ясно проговаривал слова. Посмотрев в другую сторону от него, я увидел, как пар поднимался по стене и собирался клубами под потолком. Вздохнув, я сказал не спеша: — Как известно, рядом с Анкориджем находится крупное соединение из тех самых националистов, про которых обсуждаем. При отправке нас сюда нам сказали, что в этой местности, в дремучих и холодных лесах, есть особняк, построенный специально для одного из лидеров бывшего Серебряного легиона. Помимо зимней резиденции, этот особняк предназначался для одной из многих тайных лабораторий, в которых создавали фурийцев. Наверное, вы слышали о них? Ходят, говорят и вообще живут так же, как люди, а похожи на хищников. — Да, мне доводилось с ними говорить, когда я брал репортаж в одном из гвардейских фурийских батальонов, — проговорил он, поправив очки. — Кстати, как вы к ним относитесь? — Хотите проверить меня? — усмехнулся я. — Мне вообще нет дела до них. Есть я, есть они. — То есть вам ни холодно ни жарко до них? — Можно и так сказать. Он снова стал шаркать по бумаге блокнота. Наш разговор продолжался ещё несколько минут, после чего мы попрощались и корреспондент ушёл. Я сидел перед печкой ещё пару минут, наслаждаясь теплом, исходящим от этого агрегата. На мне был бушлат, а под ним — тяжёлый бронежилет. Под каской была ткань — что-то своего рода шапки, согревающей в такой лютый мороз. Скоро на Аляске будет зима — и наверняка температура снизится до минус сорока или пятидесяти градусов. Тогда стоит только выдохнуть, как пар сконденсируется до мелких снежинок и с порывом ветра залетит обратно в рот. Выйдя из землянки и плотно закрыв за собой дверь, я направился к своим, которые дежурили у артиллерийской батареи, и, проходя мимо других служащих, сидящих в окопах, рассматривал укрепления. Вот как всё оказалось: в Первую мировую войну характер боёв был позиционный, во Вторую мировую — крупные сражения, а в Третью мировую и последующие конфликты, что этот и является, снова стал позиционным. Технология войны развилась настолько, что можно было соорудить протяжённые рвы, поставить много бронебойных пулемётов и огромную пушку, наладить доставку провизии и жить в окопах хоть всю войну, так и не сдвинувшись с места, как это было больше ста лет назад. И, как тогда, прорвать эти укрепления можно было лишь с большими потерями, часами артиллерийской симфонии и танками толстой бронёй, если не взять верх в воздушных битвах и не сбросить на врага сотни бомб с химическим или климатическим оружием. Рассуждая об этом, я и не заметил, как стал дрожать от холода. Мне пришлось поспешить к своим друзьям, у которых были грелки. Прибежав к ним, я увидел артиллерию с задранными кверху тяжеленными стволами, а вокруг них то на вышках, то рядом с кострами скучилась моя часть, в которой служил. — Арни, ну как прошло интервью? — сказал кто-то из сидячих у костра. — Да ничего особенного, — ответил я, сев рядом. — Все те же вопросы, что были и от других корреспондентов. Отряд, в котором пребывал я, среди других назывался Балканским легионом, — насчитывавшим больше тысячи добровольцев, — из-за того, что все тут были родом из Балканского полуострова. Сербы, хорваты, болгары, черногорцы, венгры, румыны и много других. Народы разные, языки — тоже, но нам удавалось между собой общаться, пусть в некоторых случаях разговор шёл и с помощью переводчиков. Сейчас как раз был ужин — и мы доставали свои сухие пайки, что так щедро были предоставлены из складов армий Серебряного легиона. После съеденных пайков мы пустили по кругу бутылку спиртного, чтобы согреться при таком ужасном морозе.***
Я клацнул затвором автомата и осмотрел свой боевой костюм. Рядом со мной один человек застёгивал шлем на голове. Вскоре он стал похож на роботизированного человека, который весь покрыт металлом. Даже его голова: вид спереди и сзади передавали видеокамеры высокого качества. Так же было и у меня. Этой ночью заканчивалось трёхдневное перемирие между нами и сепаратистами, поэтому мы и ходили в обыкновенных бушлатах, хотя сейчас основной формой в армии является металлический боевой костюм. Нам приказано взять штурмом их укрепления и уничтожить всех подчистую. Мы начнём сразу же спустя минуту после окончания перемирия. Я вышел из оружейной вместе с этим человеком. Отдав салют, он побежал к своим. Сейчас обстановка в наших укреплениях была словно в разворошенном муравейнике: все суетятся, снуют туда-сюда, кто-то бегает из штаба к укреплениям, а к артиллеристам подъезжают грузовики со снарядами. Увидев знакомое лицо вдали, я подбежал к нему и сказал: — Деян! Снаряды вчера привозили — почему вновь приехали? Закованный в такую же броню, как и у меня, — только забрало шлема было открыто, — Деян, бородатый мужчина средних лет, посмотрел на меня и произнёс: — Приказ командира: выдвигаемся без танковой поддержки из-за занятости на других участках фронта. В грузовиках снаряды с химическим оружием. — С химическим оружием, — повторил я и, помолчав мгновение, продолжил: — А как нам добираться до их укреплений? Триста метров под градом пуль идти? Деян всего лишь указал пальцем в сторону, откуда начал доноситься звук тяжёлых машин: это оказались боевые машины пехоты. Значит, у нас есть хоть какие-то шансы прорваться через их окопы и остаться в живых. Идти на штурм без бронетехники так же смертельно и фатально, как и в предыдущие мировые войны. Несмотря на химическое оружие и БМП, такой приказ мне показался подобием тех, где указывалось о пушечном мясе. — Хороша помощь, — процедил сквозь зубы я. — Нас тут и похоронят. — Не ломай комедию, Арни, — сказал Деян, сделав жест рукой. — Ты в этой части больше всех находишься. С самого начала войны. — Может, ты и в чём-то прав, но я руку на отсечение даю, что этот бой нам не выиграть. Деян всего лишь махнул рукой и, отвернувшись от меня, пошёл к машинам, где стали собираться остальные солдаты. Долго не думая, я догнал Деяна и молча дошёл с ним. Сначала должна пройти трёхчасовая артиллерийская симфония, состоящая из пары десятков орудий. После того как дым рассеется, на боевых машинах выдвинемся мы. Так и случилось: мы смотрели яркое шоу, как множество пушек отправляли тяжёлые снаряды в воздух, где они долетали до врага и с громким взрывом сбрасывали на него страх и ужас. Фобос и Деймос. Потом слышались крики командира, наводчика, лязг затворов и стук использованных снарядов. И по новой: крики командира, стук тяжёлых снарядов и разрывающий материю грохот пушек. Вся эта симфония заставляла трепетать в молчаливом страхе и поражаться силе и громадности этих пушек и гаубиц, чьи стволы разрезали небесную гладь. — Колонна пошла! — Крикнул главный. Большие металлические машины с гусеничной цепью взревели и, вдавливая в снег свои следы, выдвинулись к цели. Внутри одного из них я сидел и трясся, словно в кабине не было печки — и жуткий холод пробирался сюда. Снаружи слышались рёв других БМП и звуки разрыва снарядов. Кто-то сказал, что в одну из машин рядом с нами попали — и та взорвалась, разрезав ярким светом темноту вокруг. По нашей же машине попадали, видимо, только пулями, так как свинцовый дождь ни на минуту не замолкал. — Готовьтесь, ребята! — Послышался голос командира машины. — Скоро прибудем к месту высадки. — Коль доберёмся… — проговорил под нос кто-то другой. Я бывал во многих передрягах за все эти годы. Я пошёл добровольцем в союзническую армию, как только началась война восемь лет назад. И все эти годы каким-то чудом убегал от цепких лап смерти, что поджидала меня на каждом углу. На войне я терял друзей, соратников, боевых товарищей, но сам угождал всего лишь в госпиталь, после которого вновь возвращался на фронт. Словно все мои друзья жертвовали собой, чтобы я смог дойти до конца. И я смог. Однако мне нечего было терять, так что, узнав, что ещё остались очаги сопротивления, вновь добровольцем записался в армию. И снова в боевом костюме, и снова с оружием, и снова четыре года нюхать запах пороха и чувствовать приближение смерти. — Вперёд, вперёд! — Прокричал командир БМП. — В ад и домой! Стальные двери машины открылись, и мы быстрым темпом вышли из неё, пригибаясь к земле от пуль, которые врезались в толщи снега и вздымали его кверху. Не топчась скованно от страха, я помчался к ближайшему заснеженному бугру, где и укрылся, пока не сориентировался на местности. Подняв голову, я увидел широкое необъятное поле, где клубился дым от взорванных и действующих боевых машин, метались искры оружейных очередей, гремел шум пушек на БМП и ошарашивали крики боли и предсмертные вопли. Оглянувшись, я увидел, что половина десанта машины была убита. А оставшаяся половина в страхе залегла в снежных сугробах, смотря, как наша БМП горит ярким пламенем. Проверив на заряженность свой автомат, я пустил короткую очередь по пулемётной точке врага. Это было бестолковым делом, потому что причинить вред я пулемётчику не мог, однако подниматься и идти в открытое столкновение тоже не собирался: я ждал, когда подъедет ко мне другая БМП, стоящая недалеко от меня. — Стой, куда бежишь, глупец?! — Я крикнул одному юному солдату, который прошёл мимо меня в полный рост, держа наготове оружие. — Так в атаку идти надо! — удивлённо посмотрел на меня он. — Герой, что ли? — спросил я. — Думаешь, эта броня сможет спасти тебя? Юнец лишь озадаченно посмотрел на меня, словно не понимая о предстоящих действиях. Наверняка он слышал от других или сам так думал, что раз костюм имеет металл в своём составе, то он в стопроцентной вероятности сможет защитить от пуль. Только вот у сепаратистов, помимо пулемётов, было много артиллерийских пушек и, судя по глухим щёлканьям, у них ещё были гранатометы. — Живо ложись и жди приближения БМП! — Сказал я, указав пальцем на соседний бугор, как вновь послышался разрыв снаряда. — Сзади неё пойдём. Он некоторое время помолчал, затем посмотрел вновь на поле боя. Я тоже. Там ярким пламенем горели боевые машины, превратившиеся в бесполезные груды металла. Там здешний мороз сковывал льдом трупы солдат. Там ни на минуту не смолкали пулемёты, освещая своими очередями широкое поле. Там разрывались сотни снарядов, искажая пространство. Увидев такое, паренёк не стал спорить и мигом лёг на живот, держа на мушке автомат. Вскоре, похоже, завершился ремонт у экипажа боевой машины пехоты и, подъехав к нам, они выстрелили из пушки в сторону врага. Снаряд угодил прямо в тот пулемётный дзот, который взлетел наверх. Не дожидаясь нас, машина поехала прямо на укрепления. Резко встав, мы осторожно пошли за ней. Горстка оставшихся в живых националистов пришла в себя после того, как их пулемётная точка взлетела на воздух: вновь открылся нескончаемый свинцовый дождь. Экипажу боевой машины пехоты это было всё равно что комариный укус — и они спокойно отстреливались от них, превращая в каждого изрешеченный багряный труп. Вдруг послышался шипящий свист, промелькнула крохотная искра. Спустя мгновение тяжёлая боевая машина взлетела на воздух вместе с двумя людьми в ней. Башня машины отлетела в сторону и приземлилась на засыпанный порохом и залитый кровью снег. Остались только мы вдвоём: я и тот юный солдат. Он пришёл в чувство быстрее меня, пока я, прижав к голове обе руки, приходил в себя. Дунул сильный порыв ветра, который словно выбил из меня ту пелену, что появилась при взрыве БМП. Оглядев окоп, юный солдат подошёл ко мне и помог мне встать. — С тобой всё нормально? — поинтересовался он, взяв меня под мышку. — Да, лёгкая контузия, — ответил я. — Не бойся, мне не впервой. — Машина уничтожена, окоп пустой, нас двое, — вздохнул он. — Что прикажешь делать? — Отступать мы не можем, — произнёс я, проверив целостность боевого костюма. — Да и наши уже прорываются. Пошли. Мы спустились по деревянной лестнице вниз, в окоп, где было много трупов. У кого-то была оторвана рука или нога. Кого-то разорвало снарядом. Кто-то был удушен газом, которым мы тут всё знатно удобрили. Кто-то остался под завалами пулемётной точки. — Жуткое зрелище, — произнёс юный солдат. — Согласен, — проговорил я, держа на прицеле автомат. — Посмотри, нет ли у одного из них гранат. Нам они пригодятся, если вновь нарвёмся на пулемёт. — Вот, нашёл, — обшарив один труп, сказал он. — Только одна. — Ничего, сойдёт. Их линия обороны оказалась намного протяжённее, чем мы думали: только окопные траншеи создавали длинный и запутанный лабиринт с указателями, где что находилось. К ним прилагались оружейные блиндажи, землянки, пулемётные точки, артиллерия, башни от танков, сами танки, вкопанные в землю, наблюдательные башни и склады. И сейчас всё это было разрушено и превращено в пепел и в груды камня, кирпича, дерева и стали. С виду эта линия укрепления казалась целой крепостью, но их стены заменяли колючие ленты проволоки, мешков с песками и километровые траншеи. — Слушай, как тебя зовут? — спросил я этого солдата. — А то помрём и не узнаем, как друг друга звали. — Я Маркус Елев, — ответил он. — А ты? — Арни Молев, — сказал я. — Рад познакомиться. Держа автоматы наготове, мы аккуратно прошли через мёртвые холодные траншеи. Вдалеке слышались звуки выстрелов из огнестрельных и артиллерийских орудий. Несмотря на такой ужас, небо оставалось таким же тёмным. Мутно, но было видно несколько звёзд, пытавшихся проклюнуть эту пороховую оболочку, которая обволокла это место. — Арни, мы тут же всё газом облили? — спросил он. — Так почему тут, кроме кучи трупов, нет других признаков химического оружия? От хлора, например, остаётся зелёный цвет. — Говорят, эта новая разработка военных, — ответил я. — Химическое оружие нового поколения, не оставляющее никаких следов, кроме трупов. А выветривается оно спустя час-два. И никаких доказательств нет, кроме, конечно, вот этих мясных мешков. — Арни, берегись! Послышался его крик сзади, послышался свист, прорывающий плоть насквозь. И тут я увидел, как несколько мертвецов встали и с ножами набросились на нас. Сепаратисты притворились мёртвыми и заманили нас в свой капкан. К тому же сделали ловушку, похожую на ловушки индейцев. Стреляя короткими очередями, я смог убить двоих, бегущих на меня, и, развернувшись, пустил длинную очередь в другую группу оживших мертвецов. — Арни, беги! Я задержу их! Я посмотрел на Маркуса: на него бежали несколько врагов, держа штык-ножи на изготовке. А сам он истекал кровью и держал в руке гранату без чеки. Его боевой костюм с металлическими вставками продырявило самодельное копьё, словно эти сепаратисты были дикарями. Я не хотел уходить, но истошный вопль, прорвавшийся из его окровавленного рта, предъявил серьёзный аргумент. Скрепя сердце я выстрелил короткой очередью в надвигающуюся толпу и, убежав, вскоре услышал взрыв и крики. И вновь вместо меня в мир иной ушёл другой человек. Вновь кто-то пожертвовал собой, чтобы я мог идти дальше. Могу ли я распоряжаться вот таким образом чужими жизнями? Имею ли право так делать? И кто мне его дал? Что же ждёт меня впереди? И смогу ли я добраться до конца и получить то, за что сложили головы много людей? Первая линия укреплений закончилась, и дальше было вновь просторное поле. Многие уже перешли его и продолжают воевать там. Я бежал как можно быстрее, стараясь не отстать от своих. Вдруг меня резко подбросило наверх, словно катапультировало. Послышался очередной взрыв. Я приземлился на спину, и меня словно парализовало от боли. Я не мог выговорить ни слова. Ком боли встал у горла и не даёт ни вздохнуть, ни выдохнуть. Рядом со мной разорвалась противопехотная мина, из-за которой меня подбросило вверх, словно мяч. Я не чувствовал правую голень. Меня стало клонить в сон. А холодный ветер помогал меня убаюкивать…***
Я и не заметил, как тяжело дышал, словно выкурил целый блок сигарет и пробежал маленький марафон. Сейчас было не так больно, как это было тогда. Но я чувствовал, что лишаюсь крови, как она медленно вытекает из моей обрубленной голени маленькой, тёплой и багряной струйкой. Осколки, что разлетелись при взрыве, впились в мою ногу, словно хотели пройти через плоть насквозь. Из-за них было больно, но эту боль можно было стерпеть, потому что нервы на голени перестали выполнять свою функцию. С трудом открыв глаза, я увидел вокруг себя ещё много других солдат, прислонившихся к стене. Кто-то из них смотрел на меня, уже как на мертвеца. Будто они только и ожидали моей смерти, как стервятники. Их тут было много, что стоило бы мне посмотреть в другой край, то вместо стенки увидел бы ещё больше людей. Я понял, что это пленные из моего «Балканского легиона». Значит, наше наступление потерпело поражение, несмотря на такую длительную артиллерийскую подготовку. А я говорил Деяну, что это будет наша последняя атака. Интересно, остался ли живым он или погиб, как Маркус Елев и множество других солдат? С каждым вздохом силы покидали меня. Я чувствовал, как с каждым разом дышать становится всё тяжелее и тяжелее, будто бы в лёгкие наливают металл. Мне всё сильнее и сильнее хочется закрыть глаза и поспать немного, чтобы набраться сил, однако сейчас не до сна. С каждым мгновением я ближе и ближе приближаюсь к объятиям смерти, что так долго ждала меня. Все восемь лет: с начала войны и до сегодняшнего дня. Небось, она соскучилась по мне, так как долго от неё я убегал, жертвуя другими людьми, которым жить да жить пришлось бы. Теперь настал и мой черёд сложить голову и предаться приятным и облегчающим объятиям Госпожи Смерть. Несмотря на все приложенные усилия, я всё-таки закрыл глаза и на некоторое время выпал из реальности. Я не знал, сколько проспал, но чувствовал себя живым. С таким же трудом подняв заметно отяжелевшие веки, я увидел, что передо мной сидел кто-то и что-то колдовал надо мной. Рассмотреть, кто это, я не мог из-за расплывчатого фокуса глаз. Спустя секунду мутная пелена с глаз сошла, и я смог разглядеть, кто передо мной был — это моего возраста мужчина с перевязанной головой. Его чёрные волосы засалены, а одежда разодрана. — Берт, уйди от него уже, — вдруг послышался другой мужской голос. — Видишь же, что откинется скоро. — Арнольд, не мешай, а? — прозвучал его голос с лёгкой и приятной хрипотцой. — Если и умрёт, то пусть хоть всё кровью тут не зальёт. Я же знаю, что тут есть люди, которые терпеть не могут кровь. После этих слов он посмотрел куда-то и вновь принялся перевязывать мне рану. Тут не было никаких бинтов. Их роль выполняли оторванные куски одежды. — Наша атака потерпела поражение, — сказал он и, продолжая перевязывать рану, посмотрел на меня. — Много наших попало в плен. Нам немного оставалось сломить их оборону — и прорыв к штабу был бы обеспечен, но в последний момент, прямо перед штурмом последней линии, все подразделения напоролись на множество пулемётов и артиллерии. Сгорели БМП — и мы лишились поддержки. Костюмы хоть и металлические, но не спасли нас. Много убитых. Много пленных. — Спасибо большое, — произнёс я ему. — Спасибо… Тут дверь громко хлопнулась о стенку, и в комнату вошли два здоровых солдата бывшей армии Серебряного легиона. Они прошли к середине помещения и оглядывали нас презрительными взглядами. Их надменные лица всегда вызывали во мне неприязнь к ним. Этих людей я убивал на островах Тихого океана, в Австралии, Мексике и вообще по всей Америке. Где только ни приходилось мне ступать. Из своего же опыта я знаю, какие уроды эти люди, какими они выглядят на плакатах, в телеэкранах и на голографических изображениях. Только стоит их взять в плен, как после долгих и очень убедительных уговоров можно увидеть, что скрывается под слоем великого и ужасного национализма. Глобальной войны не было бы, если ультраправые группы не взяли бы власть в руки путем государственного переворота. Америка тогда страдала толпами иммигрантов, и от этого страдали простые люди, из-за чего они и приняли новую власть с распростёртыми объятиями. К слову, тогда весь мир этим страдал, и милитаристы не нашли оптимального решения, как сосредоточить власть в своих руках и хорошо расшевелить этот заплывший жиром мир. История повторилась вновь, как некогда с давнишним Третьим Рейхом. Надо отдать должное: они с этой задачей справились на ура. — Так, мальчики, — проговорил ехидно солдат, уперев руки о пояс. — Кого из вас отправить первым? Тут он посмотрел на меня и вновь ехидно улыбнулся. Жестом указав на своего друга, он с ним подошёл ко мне и, взяв меня под мышки, потащил куда-то. Они резко подняли меня, отчего мне стало ещё хуже — и я не смог удержаться и, падая в мир расслабления и грёз, уснул.***
Мне кажется, что я умер. Я не чувствую боли, голода, жажды, возбуждения и многих других факторов живого существа. Такое чувство, что тело моё погибло, а разум остался живым и раннее продолжал осуществлять типичную функцию, но со временем перестал и стал жить, словно по течению. Меня обволакивало что-то мокрое и тёплое. Такое приятное и нежное. Подобно другим мёртвым, я не ощущал гравитацию — парил в этой неизвестной субстанции. Временами я слышал разговоры людей, будто кто-то пытался до меня достучаться. Но часто я был один, наедине с самим собой, как будто и правда мёртв. В один день меня из мёртвого сна пробудила яркая вспышка и последовавший за ней шум, как это было от разорвавшейся гранаты в руках Маркуса. За ними я вновь почувствовал гравитацию — и упал на холодный стальной пол. Свет тысячи огней направился на меня, и я попытался встать и посмотреть, кто это светит. Но вместо этого меня ударили по голове, послышалось пощёлкивание шокера. А человек, чей голос я постоянно слышал во сне, сказал: — В операционную его! Подключить аппаратуру к его мозгу! Отсюда и началась моя история